Главное открытие заключалось в том, что все бесполезны. Все, кого он мог вспомнить, стали дорожной пылью. К тому же, половину успели казнить.

Черный список. Разумеется, он о нем слышал. Распорядился усилить охрану – для всех, включая последнего стукача. Он потерял лишь двоих – там, но здесь он их защитить не мог. Да и не хотел. Его соратники превратились в мусор, а те, кто пришел сюда до него, этого не поняли. Они истребляли людей в соответствии со своим черным списком, но что это были за люди? Психиатр, писака, мелкий коммерсант. Батуганин, правда, кое-чего добился, но все не то. Нет размаха. Если их мочит какой-то «больной Е.» – грош им цена.

Поля газеты были разрисованы маленькими аккуратными решеточками – признак глубоких раздумий. Нуркин перечитал статью. Морозова, Жердинский, Панкрашин… Ни одной посторонней фамилии. Сам он, понятное дело, на первом месте. Попасть на другое было бы даже обидно.

Все – в расход. Двоюродную сестру, и ту не пощадили. Ленок… она-то им на что? Словесность, девятнадцатый век, кружева-реверансы…

Щепки летят… Это то, за что его упрекали. Но у него была цель, у него был Путь. А у этих, как их там?.. Народное Ополчение. Красивая вывеска. У них – жажда мщения. Слепая стихия. Ну, казнят они всех, ну, вычеркнут из списка последнее имя – что дальше? То-то же…

Их бы, таких упертых, в союзники. Может, встретиться и переговорить? Нуркин повертел эту идею со всех сторон и отбросил. Не получится. У них же тогда смысл жизни пропадет. Кто они без своей вендетты?

Нуркин достал с полки кружку и заварил чай – вместе с чаинками на поверхность медленно всплывал какой-то мелкий мусор. Ругнувшись, он выплеснул воду в раковину и взял губку. Жить на съемных квартирах ему раньше не приходилось, и опыт брезгливого отношения к вещам у него был совсем небольшим.

Предоплата за три месяца съела почти все сбережения, зато – свобода. От врагов и друзей. Не бояться потревожить, наскучить, расстроить чьи-то планы – ради этого можно было и раскошелиться. А планы у него теперь свои.

Он построил систему там – построит и здесь. С той лишь разницей, что здесь это будет Великая Система.

Нуркин оторвался от мытья чашки и рассеянно посмотрел в окно. «Здесь», «там»… Трудности с определениями он испытывал не впервые. Он знал, что существует два мира, и что они похожи, как разлученные в детстве близнецы. При всей близости эти миры существенно отличались, но лишь внешними, так сказать, приобретенными свойствами. Любимые песни – с незнакомым припевом. Старые памятники – на новых местах. Те же люди – с иной судьбой.

Он не представлял, как это может выглядеть с пространственной точки зрения, как два мира уложились в одну вселенную, но чувствовал, что они близки еще и физически, словно пласты в слоеном тесте. Иначе чем объяснить его переход? Оттуда – сюда, плавно, без барьеров, без обещанного страшного суда, без…

А если это… что?.. Ад? Рай?

Нуркин на всякий случай постучал по резальной доске и прилип к стеклу. Нет, не похоже. Если принять версию о вмешательстве потусторонних сил, то это, скорее, вторая попытка. Возможность начать с нуля.

Первое пробуждение после смерти он помнил с трудом – тогда он еще ничего не понял, вернее, догадался, но не поверил. Верить хотелось во что-нибудь простое: в мастерство охранников, в искусство врачей, в удачу, наконец. Но скоро это прошло. Память хранила чудовищный объем информации о некой параллельной жизни, прожитой другим Нуркиным. Здесь. Во втором слое.

Никакого раздвоения Нуркин не ощущал. Он сразу осознал себя тем, кем был всегда, – там. Куда подевалась личность Нуркина-второго – растворилась ли в нем самом или вообще погибла, его не особенно тревожило. Он все-таки был реалистом. И очень нормальным человеком – с двумя нормальными биографиями.

Чайник успел остыть, и Нуркин закружил по кухне в поисках спичек. Наткнувшись взглядом на стеклянную банку с гречкой, он почему-то вспомнил про сестру и тяжело опустился на табуретку. Лену убили. Там она была проституткой, и он, еще на рассвете политической карьеры позаботился о том, чтобы Ленок испарился. Здесь она стала учителем, и он любил ее как родную.

Прокуратура настойчиво вела дело к бытовухе, а это означало пыльную полку и фактическое прекращение следствия. Будь Нуркин миллионером, как Батуганин, он бы нанял частного детектива. В конце концов, Ленок погибла из-за него. Ведь это было Народное Ополчение, и они приходили за ним. Если б он задержался у сестры еще на пару дней… Спасибо соседям – учинили скандал, выбросили тапочки на лестницу. Толик-Сахалин грозился корешами. Спасибо тебе, Толик.

Нуркин обнаружил, что держит коробок в руке, и, энергично поднявшись, зажег конфорку. Пора варить пельмени. Он исследовал холодильник – еды должно хватить на неделю. Вот и славно, лишние прогулки сейчас ни к чему. Ополчение – в нем же одни безумцы. Ни перед чем не остановятся и себя не пощадят. Тем более, что он – номер первый. Пожалуй, для них это даже почетно – ценой собственной жизни, и так далее. Геройство, гори оно синим пламенем! И плевать им, что он вовсе не Премьер, а сраный бухгалтер в липовом благотворительном фонде. Сколько они таким бухгалтерам животов распороли? Анекдот, честное слово. Со старым расстрельным списком – в новый… этот… слой, что ли? Ну, так. Слой. Пусть будет слой. Черт с ним.

Нуркин придирчиво рассмотрел кастрюлю – драить и драить. Когда же обедать?

Он принес из комнаты толстую пачку визиток и, рассыпав их по столу, выбрал карточку заместителя Генерального Директора. С самим Генеральным толковать бесполезно, а замы тем и хороши, что всегда хотят большего. Нуркин подумал еще с минуту и, сняв трубку, набрал номер.

– Широкова, пожалуйста… Да, Михал Михалыча. Мы условились… Без «как фамилия». Соедините, и все… Что вы мне допросы устраиваете?! Вам не нравится ваша работа?.. Тогда соедините. Он в курсе.

Пока секретарша интриговала шефа, Нуркин нарисовал на визитке несколько идеально ровных решеток.

– Михал Михалыч? Здравствуйте! Это один из ваших сотрудников… Да, центральный филиал. Простите, что беспокою, но дело, как говорится… Да, да… Крайне важно, Михал Михалыч, крайне важно… Что?.. Нет, назвать я себя не могу… Да, не по телефону… Да, настолько серьезно… Что?.. Нет, это исключено. Вы сами должны ко мне приехать… Я? Нет, не сумасшедший… Не шутник. Когда вы все услышите, то сами… Да, я отдаю себе отчет… Да, в случае, если… Я понимаю. И тем не менее настаиваю. Прежде всего, это в ваших интересах… Записывайте адрес… Завтра?! Нет, что вы! Немедленно!.. Что?.. Через час. Добро, Михал Михалыч. Да! Если ваш водитель по дороге захватит еды… Ну, колбасы, сыру. Можно коньяк… Что?.. Нет, Михал Михалыч, я не псих… Да, вы уже предупредили… Да, я вполне… Все, через час… Я жду.

Нуркин вытер вспотевшее ухо и облегченно выдохнул. Кажется, шестеренки сдвинулись. С лязгом, со скрежетом – пошли набирать обороты. Подталкивать и следить, чтоб не заклинило. Изобретать ничего не придется – все, что надо, давно изобрели. Масса готовых сценариев, выбирай и пользуйся. Премьер из того слоя знал много разных способов обретения власти, самый доступный – создание партии. Связи у фонда есть, остальное приложится.

Соседи вкручивали в стену шуруп. Нуркин напряг слух – нет, это крутились его шестеренки. Уже не остановить. Он выглянул в окно – люди, птицы, собаки. Всякая живность. Нуркин их всех любил и не желал им ничего, кроме счастья. И счастье было не за горами. В этом слое его построить легко.

– Если понадобится, назовешься Кантом, – сказал Сапер, меланхолично разглядывая визажистку в короткой юбке. – Кант, понял? Но только на входе. В зале это имя забудь.

– Мне больше нравится быть Гегелем, – заявил Петр.

– Гегель на пальцах не поместится, – ответил он. – Да и нет такого человечка.

– А Кант есть?

– Говорю – значит, есть.

Хмурый мужчина в белых джинсах раскрыл на столе плоский металлический пенал и достал из него лупу.

– Правую кисть, – попросил он.

Петр, млея от хлопот парикмахерши, протянул руку. Мужчина несколько минут исследовал ее через увеличительное стекло.

– Корни, – сказал он Саперу.

– Ты же умел.

– И сейчас сумею. Но корни мешают. Надо было вчера эпиляцию сделать.

– Валяй сегодня. Это долго?

– Он работать не сможет, – возразил мужчина. – Кожа после первого удара расползется.

– Вы о чем? – Не выдержал Петр.

– Ты сиди, сиди, – сказал Сапер. – Ну так что с корнями?

– А что с корнями? Мешать будут, – пожал плечами мужчина.

Он последовательно извлек из коробки опасную бритву, тонкий карандаш, марлю и два флакона размером с губную помаду. Устроив ладонь Петра на салфетке, он занес над ней лезвие.

– Эй! – Петр отдернул руку и с подозрением посмотрел на Сапера. – У вашего Канта все пальцы на месте?

– Татуировка у него, – улыбнувшись, ответил тот. – Четыре буквы: К.А.Н.Т.

– Что за придурок?

– Катя, Алла, Нина, Таня, – пояснил Сапер. – Это он на малолетке украсился. Там все что-нибудь колят. Перстни, в основном.

– Руку, пожалуйста, – повторил мужчина.

Он медленно поднес лезвие и, побрив пальцы, обрызгал их из флакона. Кожа стала бледной и прозрачной. Художник засек время и не спеша раскрыл какой-то альбом. По истечении десяти минут, когда женщина уже закончила стрижку, он вопросительно глянул на Сапера и, получив утвердительный кивок, взял карандаш. Сверяя каждую букву с образцом, художник перенес их на руку Петра, потом снова попрыскал и убрал свое хозяйство обратно в пенал. Второй баллончик остался на столе.

– Погоди! – Опомнился Петр. – Вторую-то руку? Волосы…

Сапер сурово зыркнул на художника, и тот, закусив губу, принялся брить левую кисть.

– А это вам, – он отдал Петру цилиндрический флакон. – Спрей разрушает краску.

– В зал ты должен войти уже без «Канта», – предупредил Сапер. – По пути завернешь в туалет и смоешь.

– Не водой, а спреем, – вставил художник. – Воды она не боится.

– Ясно.

– Если забыл: ни игрокам, ни бармену, ни уборщице Кантом не представляться. На входе, вообще-то, тоже не стоит. Только в крайнем случае.

– Ясно…

Побритый, подстриженный, расписанный под какого-то безумного зека, Петр ерзал в кресле и постоянно чесался. Спину и плечи кололо от мелких волосинок, и он не мог дождаться, когда его отпустят в душ.

– Теперь примерка, – сказал Сапер.

– Еще не сшили? Ну, вы даете! Все в последний момент.

– Не гундось. Успеем.

Сапер вышел из камеры и вернулся с двумя пожилыми женщинами. Петр встал и разделся. Женщины напялили на него какую-то хламиду и тут же ее сняли.

– Размер ноги сорок третий? – Уточнил Сапер. – Ровно, без половинок?

– Какая разница?

– Большая. Ты же не в кроссовках пойдешь. Попробуй мои, – он скинул туфлю и подтолкнул ее Петру.

– Нормально, – ответил он.

– Значит, сорок два с половиной. Учти на будущее.

– Я иду мыться, – объявил Петр.

– Сядь!

Сапер медленно подошел к креслу и, уперевшись в подлокотники, приблизил свое лицо настолько, что они с Петром почти коснулись носами.

– Послушай меня, дорогой геолог. Уважаемый «больной Е.». Не знаю, насколько ты болен, но то, что нездоров, – это факт. Ты кто, Петя? Рэйнджер? Бэтмэн? Кем ты себя пытаешься показать? Таким крутым, каких еще не бывало? Черепашкой ниндзя? Что ты передо мной понты колотишь? Вот грохнешь вора – тогда и колоти. Тогда я сам тебя зауважаю. А пока ты мясо. Бомж. Ты беглый псих. С тобой даже делать ничего не надо. Выпустить на волю – и ты пропал. Ты это понимаешь?

– Я только не понимаю, чего ты хочешь, – спокойно сказал Петр.

– Да ничего. Иди, мойся, – он убрал руки с кресла и отошел.

– А отметки за поведение мне ставить не надо! – Крикнул Петр уже из коридора. – Поведение в нашем контракте не оговаривалось.

– Супермен помойный, – усмехнулся ему вслед Сапер. – Бомж-снайпер. Череп-пашка…

Глаза ему, как всегда, завязали. Не потому, что опасались с его стороны каких-то финтов – куда он денется, без семьи-то? – просто предвидели, что в случае провала люди Немаляева вытянут из Петра все. Сам он сознавал это не хуже и, еще одеваясь, приготовил для себя запасной вариант. Оторвав кусочек полиэтилена, Петр отсыпал в него два-три грамма розового порошка и, свернув все это в крошечный узелок, положил под язык. Стоявший на пороге Сапер посмотрел одобрительно, но от комментариев воздержался.

Через полчаса повязку с глаз сняли. Петра вывели из джипа и пересадили в сверкающий лаком «Сааб 9000». Все, что он успел увидеть, – это вереница пыльных МКАДовских фонарей. Когда их зажгут, Немаляев уже будет мертв. Петру хотелось в это верить.

В «Саабе» находился только водитель. Молодой парень бросил окурок и не спеша вырулил в левый ряд. Джип остался на месте. Петр вскрыл пачку «Парламента» и по-хозяйски включил магнитолу.

– Далеко? – Спросил он.

– Четырнадцать минут, – ответил водитель неожиданно высоким голосом. – Больше вопросов не надо, лады?

От песен про тайгу и несправедливого судью Петра тошнило, но кассету он не менял – все должно быть по теме. Он наклонил к себе зеркало и поправил темно-серый галстук. Воротник рубашки похрустывал и непривычно давил на шею. Пиджак даже в машине сидел идеально – не исключено, что портних Маэстро унаследовал вместе с бомбоубежищем.

Высотки сменились «хрущевками», а те как-то незаметно перешли в штучные сталинские дома. Машина миновала Садовое кольцо и, проехав еще с километр, плавно остановилась. Под крышей трехэтажного здания висел бутафорский сундук, из которого сыпался бесконечный поток неоновых сокровищ. Про нибелунгов ничего сказано не было, и вообще, какие-либо вывески отсутствовали. Петр поразился неестественной черноте за окнами, но вспомнил, что окон в казино не делают. Имитация.

Деревянные двери, обитые кованым железом, были плотно закрыты.

– Без двадцати, – не оборачиваясь, сказал водитель.

Петр набрал воздуха и вышел. Тротуар перед зданием был выложен матовой плиткой, и редкие прохожие, словно боясь ее испачкать, обходили площадку по мостовой. Машин у казино было мало – пара «Мерседесов» и несколько «БМВ». Видимо, аншлаг начинается позже. Петр услышал, как отъезжает его «Сааб», и, перекатив во рту мешочек, направился к дверям.

Лысый бугай в широком двубортном пиджаке скользнул взглядом по его лицу – фэйс-контроль пройден, подумал Петр. Теперь оценка благосостояния. Он шевельнул левым локтем, и из-под манжета сполз золотой браслет «Картье».

– Мы всегда вам рады, – выдавил бугай.

Петра пропустили в тамбур, где другой, такой же лысый, обвел его ручным металлоискателем.

– Извините, формальность.

Петр бросил что-то снисходительное и, не дожидаясь разрешения, двинулся к винтовой лестнице. Все оказалось до смешного просто. Маэстро явно перемудрил. Зря только пальцы изуродовали.

– Где тут дальняк? – Спросил Петр нарочито громко.

– Есть на первом, есть на втором.

– Ну и?..

– Вон туда. По коридору.

Уборная в «Золоте нибелунгов» сошла бы за покои средней принцессы. Между огромными зеркалами на мраморных стенах висели хрустальные двухрожковые бра, а раковины были вырезаны из цельных кусков малахита.

Пластик, решил Петр, но, погладив холодную поверхность, проникся уважением: камень был натуральным.

Он для видимости открыл кран и сунулся в брюки. Нет, не здесь. В пиджаке, наверное. Деньги, пики, яд… Где баллончик? Провалился? Петр ощупал подкладку – тоже нет. Проверил каждый шов – тщательно и методично, но уже начиная покрываться испариной. Флакон с растворителем пропал.

Петр приложил ладонь ко лбу, вспоминая последние минуты в бункере: оделся… причесался… потом Сапер принес обувь. И лично вручил ему пластмассовый цилиндрик – он положил его в правый карман брюк. Петр похлопал по ноге, вывернул карман наизнанку – дырки не было, но и баллончика тоже. Выпал – либо в джипе, либо в «Саабе». Да, в «Саабе»! Глубокое кресло, откинутая спинка… Растворитель там. Он дернулся было к выходу, но у самой двери замер. Машина давно уехала.

Петр воротился к зеленой раковине и, сделав воду погорячей, подставил кисть под струю. Густо намылил, поскреб ногтями – бестолку. Проклятый «КАНТ» держался, как настоящий. Петр накапал из подвесной мыльницы на бумажное полотенце и потер им нарисованные буквы. Намокнув, бумага расползлась, и он опять пустил в ход ногти. Кожа покраснела и опухла, но надпись не пострадала.

Без семи десять. Он подержал кисть под холодной водой и, умывшись, тоскливо посмотрел в зеркало. Без пяти. Что ж, пусть будет Кант.

Винтовая лестница, устланная ворсистой дорожкой, привела его в темный квадратный зал. Судя по высокому потолку, верхний этаж отсутствовал. А с улицы не скажешь. Строить пока не научились, но ломают качественно.

Вопреки ожиданиям, средневекового антуража в зале не оказалось. Обстановка была вполне современной: бар, вдоль стойки – табуреты с хромированными перекладинами, несколько столиков в углу, а в центре – три стола с рулеткой и два с «блэк джеком». Из персонала – только мужчины. Среди посетителей женщины были, но совсем не много. Всего, по грубой оценке, в зале присутствовало человек двадцать. Петр взглянул на часы – без двух. Если не стряслось форс-мажора, Немаляев уже подъезжает.

Он забрался на круглое сидение и еще раз осмотрел игроков. Люди нешуточные: короткие стрижки, широкие затылки, движения – мягкие и расслабленные. Никаких пальцовок, никакой бычьей спеси. Петр попробовал вычислить наблюдателя от Маэстро, но вскоре сдался. Из явных наблюдателей он здесь был один. Кроме этого, предстояло определить пути отхода, но Петр решил не торопиться. Он не хотел пропускать Немаляева – нужно было приметить его телохранителей еще до того, как они разбредутся по залу.

– Что вам предложить? – Отвлек его бармен.

Петр медленно поднял голову. Придется заказывать. Просто так за стойкой не сидят.

– Водку, – сказал он и, опережая всяческие уточнения, добавил. – Огурец не надо.

Бармен нацедил рюмку синего «Абсолюта», и Петр взял ее левой рукой. Рядом сел какой-то розовощекий субъект.

– Виски дай, – скомандовал он и посмотрел на часы. – Бутылку давай.

Субъект был нетрезв и сильно расстроен.

– Сегодня фью, – сказал он сам себе, имея в виду, что Петр его слышит. – Сегодня не мой день. А вот завтра… Завтра – через два часа. Я свое возьму.

Он налил грамм сто и залпом выпил.

– Судьбу надо чувствовать. Если сегодня не везет – не дергайся, отложи на завтра, – душевно изрек розовощекий. – Завтра – это уже другой день. Фишка ляжет по-новому.

Он налил еще и упер локоть в стойку, но рука соскользнула, и виски полетели Петру на брюки. Петр выставил правую ладонь – не столько загораживаясь, сколько поддерживая пьяного. Привлекать внимание было бы неразумно.

– Ох ты… – озадаченно буркнул тот.

– Проблем нет, – дипломатично отозвался Петр.

– Что-то я приплыл. Говорю же, сегодня… – Он запнулся и медленно опустил бутылку. – Кант? Ты?! Ну, здорово, братишка…