Глава 6
Четверг, вечер
– Хотел связаться, – сказал Никита Николаевич, отдышавшись. – Предупредить хотел, да у тебя монитор не работает. Зачем ты его отключил?
– Вот и я о том же, – заметил дознаватель. – С наставником они тут что-то мудрили, – пояснил он специально для профессора. – В Сеть лазили?
Андрей обернулся на стену – гнездо разъема было пустым, шнур от монитора лежал на полу.
– Ну и как результаты? – спросил профессор. – Сильно поумнел?
– Никита Николаевич!.. – Андрей многозначительно изогнул брови и показал глазами на полицейского.
– Ты рожи мне не строй! – прикрикнул Белкин.
– Нет, не сильно, – выдавил Андрей. – Не успели мы…
– Что не успели?
– Это… секрет. Это личное, Иван Петрович. К делу не относится.
– Черт с тобой. Пускай у сетевого надзора голова болит. Теперь с вами, Никита Николаевич. То, что вы пришли, – это просто замечательно. Выкладывайте.
– Что я вам выложу?
– Гипотезы, догадки.
– Нет у меня никаких гипотез, – отрезал профессор. – Я, гражданин дознаватель, от научной деятельности отошел. Пенсия у меня.
– Либо гипотезы, либо преступные замыслы. Выбирайте, что вам по душе. Наручники у меня с собой.
– Давайте, Никита Николаевич, – мстительно улыбнулся Андрей. – Подоконники у кого-то там скользкие, друзья с ножницами… Колитесь!
– Э-э-э!.. Дурак ты, – повторил профессор. – Хорошо. Раз уж все так получилось… Были б вы из «неотложки» – по-другому бы со мной разговаривали.
– Я не врач, я полицейский, – напомнил Белкин.
– Там тоже не врачи. Я про другую «неотложку», которая людей убивает.
– Так-так, интересно… – дознаватель протянул руку к диску, но передумал. Диктофон продолжал записывать. – «Неотложка», дальше.
– Начать нужно с того, что мой интеллект-статус составляет не шестьдесят баллов и не сто сорок. А тысячу триста.
– Тысяча триста? – картинно изумился Иван Петрович. – Надо же, больше, чем у меня. Но вам нравится жить в Бибиреве-6. Здесь воздух полезней.
– Не паясничайте! У многих местных ИС выше того, что стоит на карточке.
– У Павлова, у Тарасова…
– Да. У них на самом деле было не по сто баллов.
– И за это их убили, – догадался Белкин. – Кто? Врачи из «неотложки»?
– Это совсем не та «неотложка», я уже сказал.
– Понимаю. – Иван Петрович все-таки выключил диктофон и отодвинул чашку. – Кого еще можете назвать?
– Конюхов, Гриценко. Филимонова Мария.
Дознаватель мгновенно помрачнел:
– А из живых?
– С этим сложнее. Я, Эйнштейн…
– Кто?! – подпрыгнул Белкин.
– Другой Эйнштейн. Григорий Исаакович, из тридцать третьего блока. Да и у нашего общего знакомого… – профессор покосился на Андрея, – тоже не все ладно. В ближайшее время его трогать не будут, но определенная опасность существует. Не такая, конечно, как у меня. Мне-то буквально несколько дней осталось. Я недавно узнал.
– Вам угрожают?
– Они не угрожают, – покачал головой профессор. – Они приходят и убивают.
– «Неотложка», – уточнил Иван Петрович.
– Она самая.
– С официальным заявлением обращаться будете?
– Вы же мне не верите. Сумасшедшим считаете. И к тому же они сильней.
– Сильнее полиции? Я обижусь, Никита Николаевич!
– Их сила в том, что их нет. Как бы нет, – произнес он с ударением. – Пока вы не поверите, вы нам не защита. Наоборот, половина их работы вашими же руками делается. Даже Андрей не верит… Что ты скалишься, дурачок? Другие хоть осознают… А ты глупый. Как барашка прирежут, и не сообразишь – кто, зачем, почему…
– Никита Николаевич! – вмешался Белкин. – Вы мне свидетеля не запугивайте!
– Чего уж там… Он не боится. Лихой да удалый! Сейчас ему еще ИС приподнимут, ха-ха… Невозможно это, Андрюшенька, не-воз-мож-но!
– Все, Никита Николаевич! – оборвал его Андрей. – Поблажили, и будет. У меня тут не камера для допросов! Это я вам, Иван Петрович. Слышите? Нечего тут… Все! Вот когда я, лично я, кого-нибудь убью, тогда и приходите. А так – без меня разбирайтесь, у меня еще дел по горло. Мне еще за подарками идти. Для друзей. Завтра же праздник, День Единения Народов.
Профессор посидел, раскачиваясь, и медленно встал.
– Благодарю за угощение… чер Андрей Белкин, – добавил он после паузы. – Полиции я не нужен? – обратился он к дознавателю.
– Если готовы сообщить что-нибудь конкретное – милости просим. А нет – дело ваше. Про «неотложку», извините, в протокол заносить не буду. С таким протоколом, и меня в клинику отправят, за компанию.
– Ну да, ну да, – пробормотал профессор. – Всего хорошего.
Андрей не тронулся с места. Никита Николаевич сам доковылял до двери, сам себе открыл и сам же закрыл.
– Взял и обидел человека, – равнодушно сказал Белкин.
– А вы что не обиделись? – так же равнодушно молвил Андрей.
– Мне по должности не положено.
– А что за ним не пошли? Вы им так интересовались…
– Ты теперь представляешь куда больший интерес.
Иван Петрович собрался сесть в освободившееся кресло, но что-то углядел возле кровати и, нагнувшись, подобрал книгу.
– Федор Достоевский, – прочитал он на обложке – Ты это серьезно?.. У меня дочь на него жалуется, говорит – лучше метлой махать, чем экзамен по литературе.
– Хочет – пусть машет.
– Ей всего семнадцать лет, и уже четыреста баллов. У меня на нее большие надежды. Обгонит отца, как пить дать. Еще и гнушаться будет.
Андрей разгреб на столе горку крекеров и молча сгрыз какое-то животное.
– Я тоже в свое время споткнулся, – продолжал Белкин. – Об этих, Карамазовых. Спасибо, юридическая академия – не филфак. Кодексы, психология, тактика допроса…
Он громко захлопнул книгу и посмотрел Андрею в глаза.
– Что тебе сказал наставник? Язык проглотил? Хорошо, только «да» и «нет». Ты на голову что-нибудь надевал? Кольцо такое, с проводами.
– Нет, – честно ответил Андрей. Ему даже не пришлось складывать пальцы «крестиком» – проводов действительно не было.
– Тебя в пять лет забраковали. Ты, наверное, уже и не помнишь, как контроль проходил. Датчики и считывающий блок. Блок через терминал подключается к Сети и связывается… с чем-то там связывается. Я не инженер, ты понимаешь. Но это делается только три раза, после двадцати лет полному контролю никто не подвергается. Потом уже проще, по сетчатке. Это тебе знакомо, это мы все каждый месяц…
Иван Петрович подошел к окну и застыл, будто хотел увидеть, как в доме напротив убивают Аристарха Павлова.
– Зачем тебе статус мерили? Тебе тридцать два года, твой ИС давно сложился, и ничего нового в тебе уже не появится. Плюс-минус процент, ерунда.
– Это незаконно?
– Если б было незаконно, я бы кинул твоего наставника мордой в пол, и все показания он давал бы, лежа на животе. Но это всего лишь непонятно. Всего лишь. Задержать его я не могу. Блок считывающий был? – резко спросил Белкин. – Был блок?!
– Я знаю только один блок. Номер тридцать семь. Я в нем живу, – раздельно проговорил Андрей.
– Не желаешь, да?..
Иван Петрович взял со стола диктофон и убрал его в карман, при этом Андрей не успел заметить – горят на диске какие-нибудь лампочки или нет.
– Хозяин – барин… – сказал Белкин. – По крайней мере, я знаю, из кого жилы тянуть. В случае, если тебя убьют, Сергей Сергеич запираться не станет, всех назовет. И все кончится хорошо – как у Пушкина. Счастливо.
– Ага. Может, еще чайку? Глядишь, еще кто-нибудь пожалует.
– Счастливо, – повторил дознаватель и, хлопнув его по плечу, вышел.
Андрей сидел еще минут десять, пока не доел печенье, затем встал и со стоном завалился на кровать. Сбоку зашуршала книга, и он, повертев ее в руках, сунул под подушку. Рывком поднявшись, он воткнул монитор в разъем и вернулся обратно к кровати.
Показывали что-то обыкновенное – со стрельбой и длинными разговорами. Разговорами Андрей был сыт по горло, но все же смотрел. Его не волновало, кто из героев победит – рыжий, со шрамом, или лысый, в блестящей куртке. Кто бы из них ни выиграл, для него, чера Андрея Белкина, уже ничего не изменится.
Разве что «плюс-минус процент» интеллект-статуса. Но это и впрямь ерунда, не стоит и заводиться.
Разве что убьют – вместе с рехнувшимся профессором и его знакомым Эйнштейном.
Андрею было совершенно неинтересно, но он продолжал смотреть фильм. Рыжий и лысый уже полчаса лупили друг друга железными палками, а крови все не было…
* * *
– По отчету Георгия, все прошло нормально, – сказали где-то за левым ухом.
Илья машинально обернулся, хотя давно уже привык, что слева никого не оказывается. И все-таки иногда он оборачивался – даже по прошествии стольких лет.
– Он на самом деле Гоша? – спросил Илья. – Передайте своему Гоше, что он осел. И Гришаня – тоже. Так парня отделали, я его еле довез.
– Парня?.. – озадачился голос.
– Объект, – поправился Илья.
– А-а… Это для правдоподобия. Не понарошку же им его бить. Ну, и как ты вышел из положения?
– Я его танозином намазал. Не чистым, конечно. Картошки добавил, геркулеса. И еще мочи.
– А это зачем?
– Для правдоподобия.
– Все в игрушки играешь? Следующие шаги, – потребовал голос.
– Уже предпринял. Изучаю окружение.
– И что у него с окружением?
– Есть некий Вадик, живет в том же корпусе. Между прочим, он…
Илья посмотрел на стену и вдруг представил, как убивает художника, ножом ли, вилкой – все равно. Убивает, и сжигает картины, потому что взять их себе невозможно, а оставить, чтоб тупые черы закрывали ими дырки в обоях, – невозможно вдвойне.
– Ну?! Царапин! Что он там «между прочим»?
– Да… ничего особенного. Такой же, как объект.
– Такой же?
– Нет, нет, – спохватился он. – В смысле, чер обычный. Все разговоры – про женщин, про сериалы… Мусор, а не человек. Буду щупать дальше.
– Ну, щупай, щупай. Запоминай новый адрес.
– Что?! – вскричал Илья. – Опять адрес?! Я в палачи не нанимался! Завтра праздник всенародный, а вы меня на такой грех толкаете.
– Грешить придется сегодня, на завтра планы особые. Поэтому не ершись и запоминай.
Илье назвали дом и квартиру. Ехать предстояло далеко, аж в тридцать третий блок.
– Зовут Григорий, – сказал голос. – Фамилия – Эйнштейн.
– Потомок, что ли? – хохотнул Илья.
– Нет. Но такой же нездоровый.
– Лечить бы их, а? Убивать-то что ж…
– Наследственные болезни не лечатся. Все, много болтаешь.
– Овчарка ты лишайная! – бросил Илья в отключенный браслет и пошел на кухню.
Достав из стола нож, он внимательно его осмотрел и почувствовал, как между лопаток пробежала холодная капля: на лезвии, у самой ручки, осталось темное пятнышко – не смытая кровь.
Илья открыл кран и схватил мочалку, но сколько он ни тер, пятнышко оставалось на месте. Он потратил всего пару минут, но за эти две минуты чуть не лишился рассудка: сыпал соль, скоблил лезвие другим ножом – без толку. Илья уже готов был выть от отчаяния, когда понял, что пятнышко – это вовсе не кровь, а брак закалки.
Он опустился на табуретку и перевел дыхание. Рубашка была насквозь мокрой, а руки ходили ходуном, словно с перепоя. Хорош палач, ничего не скажешь…
Илья вытер нож и швырнул его в ящик. Нет уж, больше рисковать он не станет. Лучше зубами рвать, чем вот так потом трястись. На месте что-нибудь найдется, а не найдется – можно элементарно задушить. Лишь бы не таскать эту дрянь к себе домой.
Приняв душ, Илья расчесал волосы и оделся в чистое. Глянул в зеркало – совсем другой вид. И руки уже успокоились. Там же, на ноже, не кровь была – просто сталь паршивая. При чем тут кровь? Никакой крови.
Нормально все.
Надо будет заняться гардеробчиком, отметил Илья. Комплект одежды номер первый и номер второй – скудновато даже для чера. Ботинки купить бы человеческие, а не эти, на пластиковой подошве, по полкило весом. Деньги, конвой собачий, деньги!..
Деньги у него были и, по словам начальства, немалые. Илья получал на кредитку ежемесячно, плюс разово – за отдельные мероприятия, плюс премии – так, от хорошего настроения. Однако воспользоваться деньгами Илья не мог, ни единым кредит-пунктиком, – карта до поры до времени хранилась у того же начальства.
«Где ты видел богатых черов?» – вопрошал незримый голос, и Илья, скрипя зубами, соглашался. Богатых черов не бывает.
Зато к моменту отставки должно было накопиться прилично. Илье, опять же с чужих слов, потихоньку готовили легенду о наследстве. Его это радовало, но денег на текущие расходы не прибавляло, а три крепа за смену, что он получал на конвертере, сулили новые летние туфли аккурат к зиме.
Впрочем, кое-какой вариант у него появился. Илья не случайно задумался об одежде – он редко думал о чем-то случайно, без повода.
Пока Белкин, намазанный танозином, валялся в отключке, Илья слегка пошарил в его вещах и наткнулся на кредитную карту. Андрей ее особенно и не прятал – по крайней мере, не так старательно, чтоб Илья не нашел. Конечно, в шкафу, конечно, в стопке постельного белья. Кепку можно было и не трогать. А то, видишь ли, чудовище у них там болеет…
«У нас, – оговорился Илья. – Там – это у нас, на дерьмофабрике».
Вчера он кредитку не взял – слишком рискованно, но деньги уже считал своими. Перемещение карточки из одного кармана в другой было вопросом сугубо техническим, и при том не самым сложным.
Интересно, сколько на ней? Сто, двести? Лучше двести, тогда и на ботинки хватит, и еще бухалова запасти останется.
Выйдя на улицу, Илья миновал так называемую детскую площадку и подошел к остановке. Районный автобус, как и линейка, был бесплатным, хотя Илья предпочел бы платить, но ехать сидя. В муниципальном транспорте подобное излишество было не предусмотрено.
Дождавшись автобуса, пыхтящего сарая из некрашеной нержавейки, Илья поднялся по высоким ступеням и встал в углу, возле округлого окна. Народу было мало, и, окажись в салоне кресла, мест хватило бы с избытком, но гуманитарная служба, видимо, полагала, что кресла – это чересчур комфортно. Из всех удобств автобус был оснащен лишь телемонитором, вечно настроенным на первую государственную программу.
За окном было скучно и противно. Дамы почти поголовно ходили в розовых блузках, и Илья их за это презирал. Любая, одетая не в розовое, казалась ему привлекательной – независимо от прочих достоинств.
Илья решил, что никогда не ляжет в постель с женщиной в розовом, – даже если это будут затейливые трусики из шикарного магазина в самом центре. Если розовые – все, облом.
Он перевернулся, чтобы видеть противоположную сторону улицы, но и там не было ничего нового. Розовые кофты. Одинаковые лица.
Зачем черам разные дома или разные квартиры? Им нравится быть похожими друг на друга, и они имеют то, что хотят.
«Эти люди счастливы», – с отвращением подумал Илья.
Мимо проплывали темно-серые скалы жилых блоков – квадратные дома, построенные квадратом и образующие квадратные дворы. Здесь все было правильно и спокойно, все имело четыре угла: и камень, и пустота в камне. И, вероятно, сама жизнь. За четыре года Илья ее так и не понял, этой жизни в блоке. Чтобы ее понять, надо быть чером.
Илья вышел у блока тридцать три, вернее, чуть позже, проехав лишние пятьсот метров. Учить его осторожности было не нужно, он и сам бы кого угодно научил. Он слыл удачливым вором, хотя будь он удачлив по-настоящему, на службу в неотложку не попал бы.
Возвращаясь к дому Эйнштейна, Илья заглянул в гуманитарную лавку и, чтобы его запомнили, задал обслуге пару дурацких вопросов. Тучная дама – белый халат поверх розовой кофты – отвечала в том же духе, словно сама стремилась врезаться ему в память.
Проверив номер дома, Илья ненавязчиво, но внимательно осмотрел двор и юркнул в парадное. Лифт, вполне исправный, но далеко не идеальный по конструкции, на двадцатый этаж тащился минуты две. Илья успел почесаться, повздыхать, а также изобрести несколько подходящих сценариев: удушение, перелом шейных позвонков, удар по голове. В конце концов, у чера Эйнштейна должен быть и свой нож.
На площадке кто-то стоял – Илья это учуял еще в кабине, едва створки раскрылись. В голове мелькнуло: либо вообще не начинать, либо убрать и свидетеля – других вариантов нет. Благоразумно выбрав первое, Илья стукнул по нижней кнопке, но дверцы не реагировали.
– Если ошибся этажом, надо сначала выйти из лифта, а потом снова зайти, – сказал кто-то. – Такой уж лифт, ничего не поделаешь. Зато аварий меньше.
Илье пришлось покинуть кабину. Назад он уже не попал – створки с удивительной прытью захлопнулись, и лифт отправился вниз.
– Второй не работает. Жди, когда этот назад приедет.
Говорил высокий седой мужчина в более чем приличном костюме. Под глазами у него были тяжелые мешки – не то от пива, не то от пива с водкой, не то от почек. Почки, предположил Илья.
На сегодня все отменяется, седого голыми руками не одолеть. Да и с ножом не справиться. И с пистолетом тоже. Что-то в этом седом было не так – во взгляде или в голосе. Что-то в нем было… словно он не отсюда.
– Заблудился? – спросил мужчина. – Или в гости к кому?
– А чего? – ответил Илья в меру нахально.
Седой достал жетон и, подержав перед его носом, представился.
– Дознаватель районной управы, Белкин.
– Белкин?..
– Белкин Иван Петрович, как у Пушкина. Ты читал Пушкина?
Вот что в нем было чужого! Он не чер. Поэтому на него рука и не поднялась бы.
«А что ж сразу не разглядел, – укорил себя Илья. – Совсем одичал в этой конспирации!»
– Нет, не читал, – сказал он без сожаления.
– Напрасно. А здесь какими судьбами?
Илья покосился на ближнюю дверь – к бордовой поверхности была приколота табличка: «Г. И. Эйнштейн, чер». Как же они все похожи…
– Судьбами-то?.. – улыбнулся Илья. – Квартиру ищу. Хочу на верхних этажах где-нибудь, чтобы это… короче, обозревать.
– Работаешь? Ну-ка, встань к стене, – распорядился полицейский. – Лицом к стене.
Илья не возражал. В этой команде было столько всего – старого, родного, что он ее выполнил чуть ли не с удовольствием.
– Работаю, да, – сказал он, разглядывая потрескавшуюся краску. – В Бибиреве-36, на конвертере.
– О, я там многих знаю. Но тебе же не здесь жить надо, отсюда добираться неудобно – линейка, еще автобус… Тебе бы в тридцать седьмой блок, он у самой станции.
Полицейский ощупал его рубашку, затем брюки. Не побрезговал и носками. В носках, кроме ног, у Ильи ничего не было.
– А раньше где работал?
– Нигде.
– А сейчас что же? Деньги понадобились?
– Подружка подарков требует.
– Можешь поворачиваться. И что дарить будешь? Завтра же двадцать девятое мая, праздник.
– Духи. Бабы это любят.
– Правильно. Фамилию свою назовешь? Предупреждаю: имеешь право не называть, но…
– Да чего там, – покладисто отозвался Илья. – Царапин моя фамилия. Смешная, правда?
– Не знаю, мне не смешно. Вон, твой лифт приехал.
– Ну, до свидания тогда. Значит, в тридцать седьмом жить советуете?
– Советую. До свидания.
«Царапин, Царапин… – повторил про себя Белкин. – Из новых кто-то? Надо будет навести справки». Иван Петрович прогулялся по площадке и, остановившись у двери Эйнштейна, склонил голову набок. На кривоватой табличке было написано «чер». Никто, кроме самого Григория Исааковича, этого сделать не мог.
«Мода, что ли, у них такая? – рассердился Белкин. – Или это из протеста? Против чего?»
Протестующий чер Эйнштейн даже не догадывался, что с сегодняшнего дня его собираются охранять – и дома, и на улице. День и ночь.
Илья выскочил во двор, будто за ним гнались собаки. От возбуждения мышцы мелко подрагивали, и это тоже напоминало о прошлом, хотя и не о лучших его моментах.
Он чуть не попался. Откуда там полицейский? Случайно? Прямо под дверью этого чера…
Если неотложка хотела от него избавиться, то… Нет. Неотложка избавляется иначе, а посылать его на убийство районного дознавателя – глупо.
Надо было срочно связаться и доложить, но общение с начальством Илья решил перенести на потом. Чего доброго, новое задание дадут, с них станется. А у него руки трясутся – стакан не удержат.
«Какой стакан-то?! – обругал себя Илья. – Где стакан увидел? Разве что с ряженкой».
Он запрыгнул в подошедший автобус и встал сзади в углу, – это было его любимое место, если, конечно, в скрипучих железных сараях бывают любимые места.
Женщины по-прежнему носили розовое, дома все так же мяли небо квадратными крышами, но сейчас Илью это не волновало. Он избежал пожизненного срока за убийство. Адреналин постепенно выветрился, осталась лишь детская бесшабашная радость. Илье хотелось хохотать, размахивать руками и разговаривать с людьми – обязательно о чем-нибудь приятном, но, оглядев лица пассажиров, он понял, что к приятным разговорам люди не расположены.
Сойдя на остановке, Илья направился к блоку и как-то неосознанно свернул к дому Андрея. Больше в этом районе поговорить было не с кем.
Дверь почему-то открыл Вадик.
– Привет, – сказал он. – Хорошо, что зашел. Может, ты его расшевелишь?
Андрей лежал на кровати и смотрел в одну точку.
– Эй! – позвал Илья. – Ты чего? Влюбился? Это, старик, весна. К осени пройдет, ручаюсь.
– Представляешь, – молвил Вадик, скрываясь на кухне, – полчаса вот так валяется и не реагирует. Не поймешь – счастье у него или горе.
– Так горе или счастье, гражданин Белкин? – строго спросил Илья.
– Горе. Отстаньте.
– Где у тебя сахар? – крикнул через стену Вадик.
– Нету, – буркнул Андрей.
– А?! Не слышу!
– Сахара нет, – громко сказал он. – С солью пейте!
– Давай с нами. Я тебе сыр принес.
– Вот повезло… – процедил Андрей. – Сыра я твоего не видал…
– А?! – крикнул Вадик. – Ничего не слышу! Где у тебя заварка?
Андрей, зарычав, поднялся и пошел на кухню.
Илья проводил его взглядом и включил монитор – чтобы заглушить скрип шкафа. Насколько он помнил, левая дверца у Андрея перекосилась, и зажатые петли издавали тонкий, пронзительный визг. Левая дверца – та, за которой находится стопка белья.
Случай был самый что ни на есть подходящий. Андрей пребывал в прострации, к тому же здесь был Вадик, а двое подозреваемых – это лучше, чем один.
Илья сунул пальцы между пододеяльниками и уже нащупал жесткий угол кредитки, но в этот момент где-то внутри зазвенел тревожный колокольчик. Отдернув руку, он быстро притворил дверцу и напряг слух – Вадик с Андреем продолжали клацать посудой.
Значит, это были не шаги. Илье показалось – кто-то идет, но нет, это было нечто иное. Он снова повернулся к шкафу и нерешительно замер. Что-то ему мешало. Что-то странное и новое – пугающе новое.
Он… он просто не хотел воровать у Андрея. Вернее, – желание было – не столько украсть, сколько купить ботинки, однако поверх этого желания наслаивались неведомые ранее чувства – жалость и стыд.
– Лучше б ты печенья притащил, – повысив голос, сказал Андрей.
Вместе с Вадиком они заносили в комнату чашки, тарелки и пузатый керамический чайник. Илья помог им все это расставить и подцепил кусочек сыра. Сыр был отвратительный.
– Погодите садиться, – обратился к ним Андрей. – Завтра же у нас День Единения, да? Пока не передумал…
Он подошел к гардеробу и, распахнув левую дверцу, порылся в белье.
– Где же она?.. Была тут… А, вот! Вот она, – он достал карточку и торжественно положил ее на стол. – Четыреста крепов. Их ведь можно разделить?
– Ты что это удумал? – настороженно спросил Илья.
– Вадику – на кисточки, тебе… не знаю. Одеколон какой-нибудь?.. Каждому по двести, – объявил Андрей. – С праздником, мужики. Завтра надо было, да завтра, боюсь, настроение пропадет. Зажму.
– Нет, – твердо сказал Вадик. – Спасибо, но нет. На кисти мне хватает.
– Я тоже не возьму, – подал голос Илья.
– Копил я на терминал… Но не судьба. Зачем он мне? Люди не меняются. Рожденный чером… как там дальше? Забыл… Так что не кочевряжьтесь и берите.
– Ну ты, Андрюха!.. – восторженно пробормотал Вадик. – Нет слов, одни междометия… Тогда я тебе картину подарю. Бери, какая понравится. И краску. Ты же хотел для этого… своего… Будет тебе завтра краска, самая лучшая. И тебе, Илья, тоже картину. С праздником!
– А я вам что?.. – растерялся Илья. – Мне и подарить-то нечего.
– А ты человек хороший. Это и есть подарок, – сказал Андрей.
– Спасибо, но этого маловато. Хороший!.. Нашли тоже, хорошего. Во!.. Вот я вам чего подарю! Вы в центре давно не были?
Вадик с Андреем синхронно почесали затылки.
– Ясно. День Единения надо не в блоке встречать, а в городе. Здесь вы такого не увидите. Буду у вас экскурсоводом. Надо же деньги отрабатывать!
Пожав друг другу руки, они сели пить чай. В новостях рассказывали о грандиозных приготовлениях к завтрашнему празднику. Андрей и Вадик зачарованно смотрели в монитор, Илья же не сводил глаз с кредитки.
Нельзя сказать, чтоб Илье ничего не дарили, но ни один из подарков не доставлял ему такого удовольствия. И это его печалило.
* * *
Вызов пришел глубокой ночью, между четырьмя и пятью часами. Монитор включился и начал увеличивать яркость, пока Белкин не ответил.
– Да… чего надо?.. – бросил он, щурясь и натягивая одеяло к подбородку.
– Извините, Иван Петрович, – сказала дежурная по участку. – Извините, что разбудила, но вы приказали в любое время.
– Да…
– Эйнштейн Григорий Исаакович…
– Да?! – рявкнул Белкин, окончательно просыпаясь. – Я же велел охрану!..
– Охрана и сообщила. Он сам, Иван Петрович, он в окно выбросился.
– Это точно? Точно сам?
– Точнее некуда, два свидетеля. И еще есть записка. Транслировать?
– Что спрашивать-то?!
Дежурная исчезла, и на экране появился листок серой бумаги, исписанный по диагонали:
«Дорогая неотложка! Ухожу по собственной воле, не дожидаясь твоего палача. Ухожу, чтобы попасть в ад и отдохнуть от тебя, от себя, от этой жизни. Надеюсь, в аду будет лучше. Там мы с тобой и встретимся. Г. И. Эйнштейн, чер».
– Ох ты, черт!.. – выдохнул Белкин.
Он утер лицо и, отбросив одеяло, сел на кровати. На часах было почти пять. Почти утро. Праздник начинался паршиво.
