Книга: Прах и пепел
Назад: 37
Дальше: 2

Часть вторая

И мрамор лейтенантов —
фанерный монумент.
Б. Слуцкий

1

У Глеба новости. Мария Константиновна велела принести документы, подтверждающие, что он театральный художник.
– Москва запросила, подыскивают для вас театр.
– Действует твоя Ульяна, – сказал Глеб Саше.
Саша поморщился. Напоминание об Ульяне резануло. Какая «его» Ульяна!..
– Посмотрим, какую дыру они мне предложат. А пока надо Лену устраивать.
Семен Григорьевич и слышать не хотел о новом аккомпаниаторе – группы кончаются, работы осталось на месяц-полтора. Но когда Саша и Глеб пригрозили уходом, уступил. Хорошо, послушает их знакомую, а потом решит.
Однако Лена не появлялась.
– Съездим к ней, – предложил Глеб, – я видел, в какой барак она вошла.
– Она не хочет, чтобы мы к ней приезжали, – ответил Саша, – подождем.
Лена появилась во Дворце труда недели через две.
– Работали без выходных.
Была без пальто, на дворе теплынь, в простой серенькой кофточке поверх такого же простенького платья, высокая, сильная, загоревшая.
Саша занимался с группой, увидев Лену, приветливо помахал рукой.
Глеб обрадовался, заулыбался, снова посадил Лену рядом с собой, опять показывал, как аккомпанировать, даже заставил поиграть немного вместо себя. Вроде бы ничего, получалось.
В перерыве Саша подошел к ним, обнял Лену за плечи.
– Мы обо всем договорились. Глеб тебя немножко потренирует, потом покажешь начальству свое искусство. Главное – понять, где делать паузы, где повторять, все это придет со временем.
Неожиданно Лена отказалась:
– Спасибо, ребята. Но мне это не подходит.
– Почему?! – изумился Саша. – Тебя перевели на лучшую работу?
– Работа прежняя. Но меня она устраивает. Надежно. Рабочие всегда нужны. Особенно шпалы таскать. У вас надежности нет. Сегодня вы здесь, завтра вас нет. С чем я останусь?
– Устроим в Гастрольбюро. Приезжают певцы, певицы, им надо аккомпанировать на концертах.
Она отрицательно покачала головой:
– На заводе я незаметна, а тут буду на виду. Аккомпанировать в концерте? Значит, мое имя появится на афише. «У рояля Е. Будягина» – так ведь пишется?
– Сейчас дело идет о работе у нас, а там будет видно.
– Сашенька, мне видно только одно: здесь мне осталось быть совсем недолго. Ты понимаешь?
– Лена, – вмешался Глеб, – я вас тоже понял. Но ведь положение меняется. «Ежовых рукавиц» уже нет, говорят, самого Ежова посадили. И кое-кого уже освобождают, реабилитируют.
– Возможно, возможно, – ответила Лена насмешливо, – но если меня тоже освободят, зачем мне метаться с одной работы на другую? Подожду, может, вернут в Москву и родителей моих вернут.
Ее ирония понятна. Какая реабилитация?! Прошел слушок, будто бы освободили нескольких генералов и сажать вроде бы стали меньше, так ведь полстраны уже пересажали, если взяться за вторую половину, то кто останется, кем товарищ Сталин будет руководить? Лена рассуждает здраво. Конечно, то, что на заводе она незаметна, условно, кому положено, знают о ней. Но видимость незаметности все-таки есть, это ее успокаивает.
– Решай, как ты считаешь нужным, – сказал Саша, – я, честно говоря, думал, ты обрадуешься, нет так нет, но все же приходи к нам. Не пропадай надолго.
Глеб поглядел на Лену с тоской.
Влюбился, что ли?!
Лена стала бывать у них в свои выходные. Сидела рядом с Глебом, иногда играла вместо него просто так, ради удовольствия.
Глеб с ее приходом оживлялся, был даже нежен. Саша никогда не видел его таким – ровный, веселый, поглядывает на Лену, счастливо улыбается.
Потом они провожали ее домой, иногда оба, чаще Глеб один, у рояля его заменял Стасик, Сашу никто не мог заменить.
Однажды, как раз в ее выходной, отменилась группа – в учреждении срочное собрание.
– Может, посидим в ресторане? – предложил Глеб.
Лена пожала плечами:
– Я бы лучше сходила в кино. По дороге к вам купила «Правду», Эйзенштейн хвалит последний роммовский фильм – «Ленин в 1918 году».
– Замечательно, – согласился Глеб, – пойдем в кино.
Билеты купили на шестичасовой сеанс, Саша еле досидел до конца. Прославление Сталина – ладно, все теперь этим занимаются. Но сцена, когда Бухарин способствует покушению на Ленина, отвратительна, дальше в подлости ехать некуда. Саша видел Бухарина один раз – на пионерском слете в Хамовниках, где тот выступал, его избрали почетным пионером, в красном галстуке он шел с ними по Большой Царицынской, посередине улицы, невысокий, плотный, широкоплечий человек с бородкой и веселыми голубыми глазами, смеялся, шутил, дошел с ними до Зубовской площади и там сел в поджидавшую его машину. Никакой охраны, простой, веселый, обаятельный. «Любимец партии» – так называл его Ленин. И вот его расстреляли как изменника, шпиона и убийцу. И режиссер Михаил Ромм спешит потоптаться на растерзанном Бухарине.
Они вышли из кино молча. Сели в автобус. Лена отказалась ездить на машине: «Не хочу лишних разговоров».
В автобусе Саша попросил у нее «Правду»:
– Дай-ка посмотрю, что там Эйзенштейн пишет.
«Картина доходит до сердца, – писал Эйзенштейн, – в ней схвачена самая сердцевина того, чем велик большевизм, – гуманность… Через все оттенки характеров и поступков действующих лиц сквозит тема гуманности революции, великой гуманности тех, кто ее совершает…»
И Эйзенштейн туда же! Мальчишкой Саша смотрел его «Броненосец “Потемкин”» в «Художественном» на Арбатской площади. Кассирши, билетеры, гардеробщики – все были одеты в матросскую форму, выглядело здорово, создавало настроение. Мир признал «Броненосец “Потемкин”» лучшим фильмом, а Эйзенштейна величайшим кинорежиссером. Теперь этот «величайший» верно служит тирану и палачу. Вот иллюстрация к их с Глебом спору о гении и злодействе.
Глеб тоже прочитал газету, выразительно посмотрел на Сашу:
– Ну что ж, еще один холоп.
Значит, и Глеб вспомнил об их разговоре.

 

Саша радовался приходам Лены. Возникали воспоминания детства и юности, грустные, приятные, щемящие сердце. Глядя на нее, он часто думал: вот что значит кровь Ивана Григорьевича! Передал дочери волю и мужество. Знает, что не сегодня-завтра ее заберут, и ни слова об этом, только однажды бросила мимоходом: «Возможно, переведут из одного барака в другой, но уже за проволоку».
Его ситуация была куда легче, чем нынешняя у Лены, именно из-за неожиданности ареста. Он не представлял себе, как бы ходил в институт, встречался с друзьями, ел, пил, думая все время об одном: «Это твой последний шаг на воле». А у Лены – пытка! И с сыном пытка! Возможно, уже попрощалась с ним без надежды когда-либо увидеть. Единственное утешение, что рядом он и Глеб, не так все же одиноко, и в Москве она не чувствовала себя одинокой, рядом была Варя.
Известие о новом замужестве Вари Саша перенес стойко. Так ему казалось, во всяком случае.
– Ну что твоя Варя, – спросил Глеб, – ждать ее в Уфе или нет?
– Варя вышла замуж. Знала этого человека много лет, а решилось все в один день. Может быть, так и лучше.
Что, собственно говоря, изменилось бы, если бы успел с ней поговорить? Ну, увиделись бы. Что бы он ей ни сказал, что бы она ему ни ответила, все равно он должен исчезнуть из ее жизни. А сейчас получилось, что из его жизни исчезла она. И правильно поступила: он обречен на скитания в лучшем случае, в худшем – его ждет лагерь. Так что она все равно бы его не дождалась. Возможно, ее новый муж так же, как и она, помогает людям, это их и сблизило. Жаль только, что не попросил прощения. Позвонить сейчас? Прозвучит глупо – не звонил, не писал, а узнал, что вышла замуж, объявился, поздравляет, просит извинить за прошлое. Может быть, когда-нибудь увидит ее, извинится.
Тоска, конечно, но что поделаешь?! И что впереди? Куда ехать после Уфы? Тащиться вслед за Семеном Григорьевичем в Саратов? Если бы еще с Глебом, тогда другое дело, верный друг все же. Ехать в Рязань? Чем ему поможет брат покойного Михаила Юрьевича? Какую работу искать в Рязани? Все в тумане. И недовольство собой точило. В ссылке он занимался французским, писал очерки по истории Французской революции, здесь и учебник, и очерки валяются в чемодане, он к ним ни разу не притронулся, не прочитал ни одной книги. Танцует, выпивает. Вот к чему свелась его жизнь.
Назад: 37
Дальше: 2