Квартира Илен чем-то напомнила Олегу конфетную коробку, украшенную цветным целлофаном. В углу, очевидно в том месте, где в неглубокой стенной нише скрывалась кровать, стояла забавная вазочка с искусственными цветами на толстеньких, почти поросячьих ножках.

Девушка сумела немногими совсем недорогими вещицами, незаметными в отдельности мелочами придать стандартному типовому блоку индивидуальность и едва уловимый, как тонкий аромат духов, уют.

Квартира была совсем крохотной. Олег все никак не мог привыкнуть к столичным стандартам жилой площади — из-за огромной скученности (в Ланке жило более сорока миллионов) каждому жителю разрешалось занимать не более пятнадцати квадратных метров площади.

Еще в дороге Илен спросила его, зачем он приехал в столицу, и, услышав ответ, не удивилась его выбору, хотя и не одобрила его.

— Многие хотели бы сбежать отсюда куда глаза глядят.

До сих пор он не думал о своем желании уехать и лишь сейчас понял, что она права. Ему надоела регламентированная до последних мелочей жизнь гражданина Земной Федерации. Чем больше увеличивалась плотность населения, тем больше становилось законов и правил и тем строже следили власти за их выполнением рядовыми гражданами.

— Ты, наверное, голоден?

Вопрос застал его врасплох. Синтетическое дежурное блюдо, которое он наспех проглотил в кафе, не уменьшило его чувство голода. Но продукты в столице дороги, а судя по обстановке, зарабатывала она немного… Он отрицательно покачал головой, но Илен, не обратив на это внимания, уже гремела на кухне посудой.

Незаметно и естественно они перешли на «ты». Он чувствовал себя с этой девушкой легко и просто, словно она была его товарищем по классу. Лишь мысль о предстоящей ночи вдвоем в этой тесной комнате, где из стены выдвигалась одна-единственная кровать, несколько нарушала идиллический образ, созданный его воображением.

Происшествие в кафе не давало ему покоя, и, в конце концов, он не удержался от вопроса, хотя и понимал, что она вряд ли захочет на него ответить.

— Ты давно знаешь Костистого? У тебя с ним что-то было?

Ее глаза сузились и потемнели, казалось, вот-вот она ответит чем-нибудь резким, но, вспомнив, очевидно, как он вел себя в кафе, девушка решила, что он заслужил право на этот вопрос.

— Я работала в автовираме у Спирина.

— Что такое автовирама?

— Что-то вроде телевизионного театра для тех, кто берет напрокат кары. У меня был там собственный номер. Небольшой — но все же… Конечно, я не настоящая актриса, но моя работа мне нравилась. Потом банда Костистого взяла под свой контроль улицу, на которой находилась наша вирама. Видимо, я ему понравилась, потому что он предложил мне стать менеджером всей вирамы Спирина и отчислять ему пятьдесят процентов дохода.

К сожалению, ему было нужно не только это… Да и Спирин мне нравился, хороший старик, который посвятил созданию театра всю свою жизнь.

Костистый за один день разрушил и перетасовал сразу несколько чужих жизней. Мне все это не понравилось, и я отказалась. В результате я осталась без работы. И меня никуда не брали. Даже в соседних районах предпочитали не портить отношений с Костистым. Он решил, что надо просто подождать, пока я образумлюсь. Когда же ему ждать надоело — началась настоящая охота на меня.

— Ты ведь могла уехать.

— Могла. Но переезд стоит дорого, все мои сбережения ушли бы на дорогу. Пока я искала новое место работы, от них мало что осталось. На новом месте все пришлось бы начинать сначала, и рано или поздно там бы тоже появился свой Костистый.

Не знаю, как люди живут в провинции, но в больших городах за все приходится платить. Так что к тому моменту, когда ты появился, я уже готова была сдаться.

Чего-то она недоговаривала, чего-то очень важного. Он чувствовал это и знал, что при желании мог бы прикоснуться к ее сознанию и прочитать если не сами мысли — подобное ему никогда не удавалось — то хотя бы ее настроение, ее желания. Узнать, когда она говорит искренне, а может быть, даже и то, что она старалась от него скрыть.

Но природная порядочность не позволяла ему проделывать подобные эксперименты. Велика была и сила привычки, выработанной за долгие годы постоянной необходимости скрывать от окружающих свои способности. Не многие люди чувствовали его прикосновение к своему сознанию. Однако он знал, что такие встречались, и старался тщательно скрывать свои возможности. Постепенно это стало привычкой.

— Скажи… А ты не боишься поступать в колониальную школу?

Олег сразу же почувствовал, что этот вопрос задан неспроста и что Илей еще не решила, продолжать или нет этот весьма важный для него разговор.

— Почему я должен этого бояться?

— Говорят, если на экзаменах абитуриент не покажет хотя бы среднего балла, он лишается регистрационной карточки и никогда не сможет претендовать на квалифицированную работу.

Он понял, что она говорит совсем не то, что собиралась сказать минутой раньше, это получилось непроизвольно, само собой. Скорее всего потому, что дело тут было не в ее девичьих тайнах — она знала нечто чрезвычайно важное, возможно, касающееся его дальнейшей судьбы.

— Ты что-то знаешь об этой школе? — рискнул он спросить, стараясь помешать ей увести разговор в сторону.

— Не больше, чем все остальные. В Ланке много говорят об этой школе и часто не слишком приятные вещи, хотя название — «Колониальный колледж» конечно, звучит красиво, к тому же многих привлекает сама возможность уехать.

— Что же о нем говорят?

— Ну например, то, что правительство старается пропустить через него как можно больше молодых людей, в особенности тех, кто проявил в школе первой ступени незаурядные способности…

— Я не проявлял никаких способностей — аттестат у меня самый средний.

— Они редко допускают до вступительных экзаменов случайных людей, и если тебя допустят, значит, у них есть для этого основания.

— Ты говоришь так, словно знаешь об этом колледже гораздо больше других.

— Возможно, так оно и есть.

— Может, расскажешь?

— Есть вещи, Олежек, которые каждый должен узнавать сам. Давай сменим тему. Я ведь не член приемной комиссии…

В этом она, безусловно, права. Но теперь он не сомневался в том, что она знает гораздо больше того, что сказала ему. Он подумал, что их встреча в кафе могла быть не такой уж случайной, и совсем незначительное усилие требовалось от него, чтобы разрешить эту загадку. Но он не стал ничего предпринимать. Парадоксальным образом ореол опасности придавал этой женщине лишь дополнительное очарование.

Когда скромный ужин был закончен, его уложили спать на кухне. Илен пришлось для этого пожертвовать своим единственным матрасом. Он долго не мог уснуть, ворочаясь на жестком ложе и испытывая странную смесь разочарования и почти благодарности за то, что она не разрушила тот романтический образ, который сложился в его сознании. Вот только продолжалось это недолго. В конце концов все превратилось в борьбу с банальным желанием встать и проверить, заперта ли дверь, ведущая в ее комнату. Щеколда вроде бы щелкнула, когда она ее закрывала, но полностью в этом он все же не был уверен. Он совсем было собрался подняться, но, повернувшись на другой бок, неожиданно заснул.

Олег проснулся глубокой ночью и долго не мог понять, где находится и сколько сейчас времени. В окно светила огромная луна — он знал, что она искусственная, как и само окно, но не знал, как выключается это чудо природы, и оттого никак не мог вновь уснуть. В квартире стояла удивительная тишина литые звуконепроницаемые стены, лишенные настоящих окон, не пропускали уличного рева. Щелканье и урчанье электронных приборов контроля еще больше подчеркивало тишину.

Дверь в комнату Илен была слегка приоткрыта, и оттуда проникал едва уловимый аромат цветов. Только теперь он понял, что цветы в ее вазочке настоящие и, должно быть, стоили бешеных денег, вряд ли она покупала их сама, скорее всего это подарок. Возможно, даже от того самого Костистого…

В сущности, он о ней ничего не знает… Ее появление в кафе выглядело более чем странно. Если тебя преследуют бандита, то, наверно, далеко не лучший способ сидеть и ждать, пока они появятся…

Неожиданно эти трезвые мысли в его голове полностью заглушил вид приоткрытой двери. В первый раз, когда он уголком сознания отметил какую-то странность в положении двери, он не вспомнил того простого факта, что вечером, когда он укладывался на своем коротком матрасе, дверь была плотно закрыта. Он услышал и запомнил легкий щелчок электронной щеколды, отрезавшей его от той комнаты, где укладывалась Илен. Собственно, он уснул в тот самый момент, когда собирался проверить, действительно ли была заперта эта дверь, но в том, что она была плотно закрыта, сомневаться не приходилось.

Теперь же дверь была приоткрыта. Не распахнута настежь, но все-таки приоткрыта настолько, что между нею и косяком образовалась щель толщиной с ладонь. Это смахивало почти на приглашение…

И если бы не ощущение опасности, явно исходившее от этой женщины весь прошлый вечер, он немедленно воспользовался бы подобным приглашением.

Наверно с минуту он пытался решить, что должна означать эта щель. И за это время понял лишь одно — бывают в жизни моменты, когда вся его врожденная осторожность и весь опыт, которого у него, в сущности, было так мало, не имеют ни малейшего значения.

Он встал и медленно, пошатываясь, как пьяный, пошел к этой двери. Он и в самом деле был опьянен, не алкоголем, а собственным воображением. Он представлял ее совершенно обнаженной, с отброшенным одеялом. Он видел полные белые ноги, которые запечатлелись в его памяти с того самого момента, когда она вошла в кафе, и грудь, ту самую грудь, округлость которой он лишь угадывал под тонкой кофточкой.

Дверь отошла легко, без скрипа. Действительность превзошла его ожидания. Илей спала. Правда, все же под одеялом, но одеяло частично сползло на пол, и свет ночника желтой полоской играл на ее груди. Нет, не совсем обнаженной, но под тонким прозрачным бельем она казалась лишь еще соблазнительней.

Полураскрытые губы словно ждали поцелуя… Он нагнулся и прикоснулся к ним своими пересохшими от вожделения губами.

Илей вздрогнула, будто и в самом деле спала, напряглась на секунду и тут же обмякла, покорно уступая его ласкам. Что-то неестественное было в этой покорности, что-то не совсем настоящее, словно она выполняла некий приказ, некую установку…

Так продолжалось недолго. Едва его рука, отбросив с плеча тонкую бретельку сорочки, коснулась ее обнаженной груди, как она твердо произнесла «нет» и рванулась из его объятий.

Но было слишком поздно. Туман страсти, смешанный с неожиданной яростью, залил голову Олега. Чувство незнакомое, никогда не испытанное раньше овладело им безраздельно.

Эта женщина — одна из тех, кто бросает своих младенцев на произвол судьбы, подкидывает в правительственные интернаты — еще смела ему сопротивляться?! Он почувствовал непреодолимое желание сделать ей больно, увидеть страдание на ее лице, и сделать это было так легко, так просто… Заставить ее почувствовать, что подобные игры, обман и ложь не всегда заканчиваются благополучно.

Заведя ее руки за спину, он легко предупредил все ее попытки вырваться. Другой, свободной рукой, одним движением сорвал с нее сорочку.

Одеяло во время этой борьбы упало на пол, и он наконец увидел воочию все то, что представлялось ему в мечтах: голое непокорное тело, бессильно извивающееся в его объятиях… Почему она не кричит? Самое время закричать, позвать на помощь. Но она не издала ни звука, после того единственного категорического «нет». И теперь лишь молча, яростно, изо всех сил сопротивлялась.

Он понимал, что насилует ее, но это лишь доставляло ему дополнительное наслаждение.

Стиснув зубы, Илен в конце концов прекратила бессмысленное сопротивление, но ни одним движением, ни одним жестом не ответила на его ласки.

В этом было что-то оскорбительное, неестественное, странное, но он уже утратил способность к самоконтролю и анализу. Его мозг заслонил багровый туман страсти. Он овладел ею грубо, совершенно не обращая внимания на то, что чувствует жертва. И когда, наконец, покончил с этим, когда отпустил ее посиневшие от его стальной хватки руки и, повернувшись спиной к растерзанной постели, пошел к себе, одна лишь единственная фраза нагнала его на пороге кухни:

— Надеюсь, теперь мы в расчете?

Эта фраза ударила его, как пощечина. Но, пошатнувшись, он даже не обернулся. Не потому, что она была не права, а потому, что только что открыл для себя темные инстинкты, дремавшие в нем до сих пор, о которых даже не подозревал.

Не только нечеловеческую силу и трезвый, не по годам, ум почерпнул он на дне экспериментального бака в федеральном генетическом центре — не бывает абсолютно счастливых находок.

Оставшись один, плотно прикрыв за собой дверь, он уселся на табуретку, обхватил колени руками и, прижавшись к ним подбородком, сидел так, наверное, целый час, думая о той темной силе, которая зрела внутри его все эти годы и теперь вдруг выплеснулась наружу.

Он ни в чем не раскаивался, ни в чем себя не упрекал. Беспокоило его совсем не то, что, воспользовавшись открытой дверью, он вошел к ней в комнату, а та буря темных чувств и желание насилия, которые породила в нем, в сущности, первая близость с женщиной.

И одна-единственная мысль, как рефрен, стучала в его мозгу: а не было ли для отправки Таннов в закрытую, изолированную от Земли колонию особой причины, которую тщательно скрывали от общества? Что если противники расы сверхлюдей не так уж не правы, и Танны действительно несли в себе настоящую, не выдуманную, опасность для Земной Федерации?

Что если у него не хватит сил бороться с тем, что сегодня лишь на секунду выглянуло наружу из его внутреннего «я»? Какие еще сюрпризы преподнесет ему собственная психика?

И много позже, перебравшись в свою скромную постель, он долго еще думал об этом, лишь под утро забывшись тяжелым, беспокойным сном.

Его разбудил стук в наружную дверь. В ту самую, что вела из кухни в общий коридор.

Он совсем было собрался встать и открыть ее, желая выяснить причину столь ранней побудки, но вовремя вспомнил, что находится не дома и своим неожиданным появлением перед посторонними может не только скомпрометировать девушку, но и дождаться звонка в полицию.

Он едва успел натянуть штаны и застегнуть рубашку, как на кухне появилась причесанная и одетая Илен — она выглядела так, словно вообще не ложилась. Лишь припухшие веки да несколько темных пятен на кистях рук напоминали о бурно прошедшей ночи.

— Это, наверно, соседка. Выйди, пожалуйста.

Вновь ему пришлось очутиться у нее в комнате, где, впрочем, уже ничто не напоминало о ночной схватке. Разве что из-под шкафа выглядывал незамеченный ею лоскут сорочки.

Олег задвинул его поглубже носком ботинка, испытывая странную смесь раскаяния и торжества — словно этот кусочек материи свидетельствовал о его победе. Но он знал, что все обстояло иначе.

Минут через пять, когда голоса затихли и закрылась входная дверь, он осторожно заглянул на кухню.

Соседки уже не было. Илен набирала заказ на пульте автоматической доставки продуктов. Олег чувствовал себя неловко и не знал, как себя вести дальше. Хотелось незаметно уйти, но следовало дождаться более позднего часа, когда он сможет смешаться с толпой людей, спешащих на работу.

Он все еще опасался, что вчерашняя драка не пройдет бесследно, люди Костистого могли поджидать его на улице.

Но настоящая сложность заключалась в том, что ему предстояло, возможно еще в течение целого часа, как ни в чем не бывало общаться с женщиной, которую он изнасиловал прошедшей ночью.

В конце концов, стоя на пороге комнаты и не видя ее глаз, ему удалось выдавить из себя нечленораздельное извинение.

Она даже не обернулась, лишь произнесла, ни на секунду не отрываясь от своего занятия:

— Вчера мне показалось, что ты не такой, как все, да только все мужики одинаковые.

Он почувствовал, как в нем нарастает протест. В конце концов, извинившись, он сделал первый шаг к примирению, но она его отвергла. В том, что он оказался в ее комнате, была не только его вина.

— Это ведь не я открыл дверь. Любой на моем месте воспринял бы это как приглашение. Она резко обернулась.

— Дверь? Какая дверь?

— Вот эта самая, возле которой я стою!

— Ты хочешь сказать, что ночью она была открыта?

— Вот именно! И не делай, пожалуйста, вид, что ты ничего об этом не знаешь!

Не обращая внимания на его слова, она подошла к двери и внимательно осмотрела автоматический электронный замок.

— Я думала, ты его сломал…

— Ты бы это услышала.

— Да, конечно… Кажется, теперь я начинаю понимать…

На ее лице отразился неподдельный страх, она побледнела и, прикусив нижнюю губу, молчала, наверное с минуту.

— Тебе лучше не ездить в федеральную школу. Лучше, если ты вообще сегодня же уедешь из столицы.

— Какое отношение имеет дверь твоей комнаты к моему поступлению в школу колонистов?

— Не знаю. Может быть, никакого…

Ему начинала надоедать вся эта история, вся эта комедия с открытой дверью, таинственные недомолвки, ночная драка и тому подобное.

Сейчас он думал лишь о том, что, как только сдаст заявление, со всей этой историей будет покончено раз и навсегда. Допущенным к экзаменам абитуриентам предоставляется общежитие.

Вот только он не знал тогда, что подобные истории никогда не заканчиваются, оставляют след или шрам, тянущийся через всю жизнь.