Прежде чем Анна успела возразить, прежде чем успела что-то сделать, Ротанов перевел рычаг прибора на максимальную мощность, направил раструб себе под ноги и нажал кнопку. Пол лопнул, как туго натянутая резиновая мембрана. Сверху еще сыпались куски штукатурки, еще не исчезло фосфоресцирующее свечение в том месте, где интегратор разорвал молекулярные связи, а он уже стоял на ногах. Падение с высоты трех метров слегка оглушило его, зато теперь он находился в нижнем ярусе.

Несколько секунд Ротанов не двигался, привыкал к тусклому освещению. Он все еще боялся, что Анна последует за ним, найдет способ догнать его, остановить самим своим присутствием. Но все было тихо. Он находился в огромном пустом помещении, стены и потолок которого терялись в полумраке, свет из запыленных потолочных панелей едва струился. Все же он понял, куда попал. Здесь находился машинный зал, способный когда-то развивать мощности, необходимые для того, чтобы останавливать и изменять само время.

В машинном зале, растянувшемся на целые километры, было несколько этажей. Ротанов все время старался спуститься ниже, понимая, что только в самом низу должен быть путь в глубины острова, к его сердцу, порождавшему «черные корабли»… Озеро Забвения? Странное название, странное и поэтичное, как все, что исходило от племени бореев. Он вспомнил обряд в храме Юстары, вспомнил Элну и улыбнулся, словно увидел в глубинах этого зала живой огонек костра. Существует ли вообще выход к этому мифическому «озеру». Он бродил среди мертвых механизмов второй час, все еще надеясь найти выход или хотя бы ответ на свои сомнения, но лишь запутывался все больше в лабиринте загадок, в металлических развалин-ах прошлого, в собственных сомнениях. Наконец усталость окончательно сломила его волю. Сегодня был очень трудный день, слишком трудный даже для его могучего организма. Сильно хотелось пить, кругом была гнилая, отравленная остаточной радиацией вода, и ее присутствие лишь усиливало жажду. На стенах кое-где светились фосфорическим светом гигантские слизняки, местами светились и сами стены. Несмотря на прошедшую бездну лет, зал все еще таил в себе смерть и опасность. Надо было поскорей выбираться отсюда, но теперь он уже не смог бы найти направления, откуда пришел. Груды искореженного мертвого металла и пластика преграждали ему путь. Здесь был ядовит и сам воздух, индикатор отмечал наличие неизвестных частиц, голову сдавливали железные тиски. Они мешали думать, действовать.

Все же он пересек этот многокилометровый зал, набитый радиоактивным металлом, наполненный зловонием тяжелых испарений. Постепенно начали уже проявляться первые симптомы радиоактивного поражения. Симптомы были какими-то необычными, слишком уж быстрыми для простой радиации. Жажда становилась невыносимой. Изменилось ощущение времени. Он поминутно вынужден был поглядывать на свои часы, чтобы не потерять чувства реальности. В приглушенном сознании человека рождались странные искаженные картины и звуки… Тик-так, тик-так… словно тихо и настойчиво у самого уха тикал будильник. Он заметил его не сразу. Может быть, потому, что существо больше всего походило на игрушечного механического цыпленка и слишком уж не вязалось с обстановкой мертвого радиоактивного зала.

Такие игрушки ему покупали в детстве. Треугольное тельце, узкое внизу и широкое вверху, покачивалось на тонких цыплячьих ножках, а огромные глаза-плошки не мигая уставились на Ротанова. Каждый раз, когда цыпленок перебирал ножками, слышалось это «тик-так».

– Привет, – сказал цыпленок. – Ты почему здесь ходишь?

– Говорящих цыплят не бывает.

– Я не цыпленок.

– Кто же ты?

– Я робот-информатор.

– Ну и чего тебе от меня надо?

– А меня за тобой послали, чтобы найти и проинформировать.

Робот развернулся и важно прошелся туда-сюда по выступу, заложив за спину крохотные тонкие ручки, точь-в-точь как университетский преподаватель перед аудиторией. И по тому, что робот воспринимался им без всякого удивления, как нечто само собой разумеющееся, Ротанов понял, что с сознанием у него не все в порядке. Радиация ощущалась почти физически, она давила, мешала дышать, мешала думать. Пора было уходить.

– Покажешь дорогу?

– А куда тебе надо?

– Я ищу озеро Забвения. Знаешь, как пройти к нему?

– Вообще-то это плохое место, но если тебе очень надо…

– Ты кого-нибудь уже провожал туда?

– О да, многих. Иногда тех, кого превратили в роботов, охватывает странная тоска, и они уходят к озеру…

– Зачем?

– Озеро дает энергию, взамен оно берет тех, кто хочет забыться. Оттуда еще никто не возвращался. Это непростое озеро. Оно не убивает, вернее, убивает не совсем… Ты не будешь чувствовать смрада, жажды, даже боли. Озеро даст тебе покой и оставит сознание.

– Хорошо. Покажи мне его.

Робот запрыгал перед ним маленьким серым мячиком, и с каждым его крохотным шагом слышалось уютное, успокаивающее «тик-так».

Шли они недолго, минут двадцать, и радиация начала слабеть, разжимать свои чугунные лапы…

Наконец робот остановился перед гранитной стеной. Первой естественной каменной стеной в этом железном лабиринте. Глубоко в нише виднелась крышка круглого люка с мощными стальными запорами, словно здесь был кессон или переходный шлюз корабля.

– Что там снаружи? – хрипло спросил Ротанов, но робот ему не ответил, словно знал, что этот вопрос не нуждается в ответе. Молча он подошел к люку, нажал какие-то кнопки, и невидимые механизмы пришли в работу. Затворы лязгнули, приоткрывая свои пасти, крышка люка медленно, будто во сне, подалась назад и в сторону, обнажив метровую толщу брони. Из круглого прохода за люком пахнуло холодом и сыростью. Темнота, густая и плотная снаружи, мешала что-нибудь рассмотреть. Ротанов сделал шаг вперед и остановился. Что-то его удержало. Что-то подсознательное, он совершенно определенно почувствовал: если сделает сейчас еще один шаг, обратно уже не вернется. В нем проснулась воспитанная годами осторожность, он медлил, хотя знал, что теперь уже все равно не отступит, все равно сделает этот последний шаг… Он обернулся. Робота не было. Секунду назад он стоял сбоку, у люка, и вот теперь его не было. Исчез, растворился – проводник сделал свое дело. Дальше все зависело от него самого.

Ротанов вернулся в зал, нашел обломок толстой металлической балки, прочной и надежной, с трудом подтащил ее к люку и, заклинив его намертво, сделал наконец шаг наружу. Несколько секунд он неподвижно стоял в белесом тумане, ничего не видя, прижавшись спиной к шершавой и холодной поверхности камня. Постепенно глаза привыкли к рассеянному наружному освещению, и медленно со всех сторон стали появляться нечеткие контуры предметов. Он стоял на узком каменном карнизе, шага два отделяли его от отвесного обрыва, впрочем, не очень глубокого: где-то внизу, совсем близко, тихо плескалась черная вода… Впрочем, это была не вода. То, что лежало у его ног, словно темный водоем, замкнутый в кольце гор, не было озером. Ледяным холодом тянуло снизу от этого распластанного неподвижного мрака. Поверхность, разделявшая границу двух сред, слабо светилась, и видны были мельчайшие детали… Вот только чего? То, что лежало внизу, не было плотной массой, не было жидкостью, но не было и паром или туманом. Нечто еще более легкое, более эфемерное, чем пар.

Он видел только, что поверхность под ним волнуется – не так как вода, а иначе, легче. Тоньше были движения отдельных струй, идущих из глубин этого феномена, и каждое движение вызывало на границе раздела целый фейерверк световых всплесков. Странная волна звуков в такт с этим эфемерным движением световых полотен, мелькавших на поверхности мрака, приглушенно доносилась до его слуха. Звуки сплетались всего из двух-трех нот, то протяжных и печальных, то резких и грубых, как вой ветра. Казалось, огромный орган внизу пробует свои силы. Постепенно отдельные движения темной массы внизу стали упорядочиваться, выстраиваться в некий странный хоровод. Темная пустота под световой пленкой начала медленно вращаться, вспучиваясь и поднимаясь в центре, словно там рождался некий гигантский круговорот. Вдруг от центра образования к окружающим скалам метнулись ветвистые лапы электрических разрядов, и гром, зарокотавший внутри каменной чаши, усиленный и отраженный ее стенами, оглушил Ротанова. Но это было только началом. Через минуту черный столб в центре озера стал расти, вытягиваться все выше и раздуваться, как гигантский аэростат, втягивая внутрь себя находившуюся под ним поверхность озера. Самым необъяснимым Ротанову казались мелодичные звуки, сопровождавшие рождение шара. В них определенно был какой-то музыкальный рисунок, ритм, они совсем не походили на случайный набор звуков. И все грандиозней, все величественней становилось зрелище по мере того, как рос шар. Он занимал теперь в поперечнике не меньше двухсот метров и продолжал вращаться. Поверхность озера, следуя тактам странной музыки, едва заметно вибрировала, и вместе с нею, казалось, вибрировали окружающие скалы. Внешняя граница шара была уже совсем близко от человека, каких-то несколько метров отделяло их друг от друга.

Ротанов понял, наконец, что происходит перед ним. Он присутствовал при рождении «черного пузыря», одного из тех, чье нападение заставило земных колонистов покинуть Дзету. Впрочем, было ли то нападением? Были ли атакой встречи в космосе, закончившиеся столь трагически для многих земных кораблей?

Перед ним вращался и пульсировал радужный снаружи, черный и холодный внутри гигантский сгусток чужого мира, «выброс антипространства», «черная дыра», «гравитационный коллапс». Мы любим придумывать звучные названия необъяснимому, нам кажется, что, прикрыв этим словесным покровом грани неведомого, мы сделаем его уютней и проще. «Черная дыра» – о ней теперь знает каждый школьник, и каждый школьник верит, что если он сам и не понимает, что это такое, то зато мудрые бородатые дяди, придумавшие название, наверняка во всем хорошо разобрались и за словесной абракадаброй, за математической шелухой спрятали простую и ясную истину, известную, правда, лишь посвященным.

Ротанов, став одним из таких посвященных, давно уже понял, как часто суть подменяется формой, не содержащей в себе даже крупицы смысла.

"Так вот откуда стартуют «черные корабли»! Теперь он знал хотя бы это.

– Мы заткнем твою жадную глотку, слышишь, ты! – крикнул он безликой черной поверхности, и слова потонули в ней без ответа. Тогда он нагнулся, нашел камень, размахнулся и швырнул его вниз, в озеро. Не было ни всплеска, ни вспышки. Камень просто беззвучно растворился, исчез, не оставив после себя ничего. Только что он был, и вот уже его не осталось в этом мире…

«Мы для них муравьи», – сказала Элна. И, вспомнив ее слова, он вдруг почувствовал гнев на безликое чудовище, рождавшееся у него на глазах, готовящее в себе смерть живому человеческому миру.

У него была еще батарея… Он взглянул на индикатор заряда. Энергии накопилось достаточно, вполне достаточно для того, что он задумал. Возможно, взрыв будет слишком силен, возможно, он уже не уйдет отсюда, потому что никто не смог бы предсказать того, что последует за этим взрывом. Он останется без защиты, и ему не пройти без костюма через зал, лежащий за его спиной, но он знал, что не может позволить безнаказанно родиться еще одному смертоносному шару… «Индикатор на максимум, надо выдернуть предохранитель, разбить крышку, замкнуть контакты, дать хорошенько прогреться распределительному блоку и затем бросить…» Руки делали нужную работу сами собой, и он усмехнулся, подумав, что уж теперь он наверняка заставит себя заметить… Бросок надо было рассчитать так, чтобы взрыв произошел где-то на границе двух сред, он понимал, что не сможет отбросить батарею слишком далеко и не успеет даже отскочить, взрывная волна прежде всего ударит по нему самому. Но он представил, как все его четыре тысячи гигаватт разорвут и разметают в клочья оболочку «черного пузыря». Он видел эту картину и старался не думать ни о чем постороннем.

Руки быстро закончили работу, и не останавливаясь, не давая себе ни секунды на колебание, он размахнулся и швырнул начавшую раскаляться батарею высоко вверх и в сторону по касательной к поверхности «пузыря». Маленький квадратик мелькнул в воздухе, почти коснулся поверхности шара и взорвался в каком-то десятке метров от Ротанова… Странный это был взрыв. Раскаленная, сверкающая плазма, брызнув во все стороны, вдруг замедлила свой стремительный бег… Ротанов видел, как огненные завихрения, несущиеся к нему, тормозятся, меняют форму, закручиваются, протуберанцами взлетают вверх, отклоняются в стороны, словно чья-то огромная невидимая ладонь прикрыла стоявшего на скале человека. Затем шар издал чавкающий звук, выбросил в сторону взрыва черную непрозрачную кляксу и погасил его вовсе… После этого поверхность шара вспыхнула ослепительным радужным сиянием, он замедлил свое вращение, остановился, раскачиваясь, и медленно потянулся к человеку, словно желая рассмотреть его поближе… Но основание шара вдруг сократилось, рвануло его вниз, к озеру, и почти сразу же шар начал наливаться малиновым светом и оседать, уменьшаться в объеме. Все повторялось в обратном порядке, утолщалось основание «пузыря», волновалась и тянулась к нему поверхность озера, словно всасывая в себя недавно извергнутую наружу массу. Наконец «пузырь» исчез вовсе, сгладился, слился с поверхностью озера. Не осталось ничего, даже выступа, напоминавшего о его недавнем рождении. И тогда озеро сначала медленно, а затем все стремительней начало наступать на берега, повышать свой уровень, сокращая те немногие метры, что отделяли его поверхность от стоявшего на карнизе человека. Ротанов услышал шум. Вначале это был просто пронзительный свист, словно сверху на него налетел ветер. Впечатление усиливалось странным давлением на плечи и голову, точно кто-то гнул его книзу со всевозрастающей силой. Казалось, озеро возмутилось дерзким поведением человека, казалось, оно хотело возразить ему… В глубинах темной массы озера возникли тонкие сверкающие линия.

Вместе с тем свист перешел в мелодичную гамму звуков, она притягивала к себе внимание человека, парализовала волю. Наверное, так пели сирены в древнегреческом легендарном море. Ротанов сделал шаг вперед, еще один. Теперь всего несколько сантиметров отделяло его от края обрыва. Он стоял и смотрел, не двигаясь и ничего уже не опасаясь, потому что все время помнил о руке, прикрывшей его от взрыва.

И тогда он услышал голос, печальный и в то же время ласковый, словно с ним говорила женщина, говорила так, как говорят с человеком лишь один раз в жизни…

– Разве ты не устал от борьбы, от каменистых дорог?

– Нет.

– Как странно, ведь многие так ценят покой… Но не только покой я могла бы подарить тебе. Мои возможности неограниченны в вашем мире, хочешь власти? Этот напиток любит твое племя, я знаю, хочешь власти такой, какой не знал ни один человек?

Твои соплеменники преклонятся перед тобой, обожествят твое имя, ты будешь единолично управлять и распоряжаться судьбами миллиардов, подумай об этом…

– Я думаю. Слишком тяжела расплата. Многие из тех, кто стремился к власти, кто отдал за нее свою жизнь, так и не перенесли последнего своего часа, они ушли с горьким и слишком поздним сожалением о содеянном.

– О какой расплате ты говоришь?

– О бесцельно растраченных годах, об искусственной жизни вокруг, о фальшивых улыбках, о притворном покорстве, о рабской лести, о последнем часе, наконец, когда груз становится невыносим, когда совесть спросит, что же ты сотворил с собой и с теми прекрасными мгновениями, что были подарены тебе под жарким солнцем? Где твои друзья, человек? Где вершины, которые ты покорил, где женщина, которую ты любил? Что я отвечу? Разве власть не убивает все это? Разве не потребует она на свой алтарь беспрерывных и страшных жертв?

– Тогда, быть может, ты хочешь безмерного богатства, хочешь, все ценности мира будут принадлежать тебе?

– Ты опоздала со своим предложением на добрую тысячу лет. Но и в далеком прошлом богатство было лишь средством к той же власти, а чаще не дарило и этого. Жадность ослепляла, заставляла безумца кружиться по замкнутому кругу, навсегда делала человека рабом самого себя. Те времена прошли. Теперь даже власти нельзя купить за все сокровища мира. А то немногое, что нужно человеку для удовлетворения его собственных нужд, дарится ему природой и обществом бесплатно, как солнечный свет, как воздух, так зачем мне оно, твое богатство?

– Тогда, быть может, ты хочешь молодости, вечной жизни?

– От вечной жизни человек устанет, что же касается долгой и здоровой жизни, каждый человек хотел бы этого. Но ты потребуешь за свой дар слишком высокую цену.

– Ты упрям, человек, упрям и неразумен. – Голос перешел в протяжный свист, и вновь страшная тяжесть обрушилась на плечи Ротанова. Странные картины рождались на поверхности радужной пленки. Он видел там свое детство и молодость, видел чужие миры, которые покорил, видел образы родных и близких ему людей, словно зеркало собственных мыслей лежало перед ним. Словно озеро жадно ловило каждый отблеск его мысли, стараясь понять, разобраться в глубинной сущности его поступков. Что-то грустное появилось в мелодии, прорывавшейся сквозь свист, тяжесть чуть ослабела, и Ротанов медленно, с трудом передвинув ноги, сделал шаг назад, еще один, еще… Спина уперлась в камень. Он нашарил рукой отверстие, пригнулся и отпрыгнул в люк. Задыхаясь, выхватил балку и защелкнул стальные запоры. Он подпирал люк балкон, когда вновь услышал голос.

– Я могла бы растворить эти стены в одну минуту. Ты слышишь меня, человек?

– Я слышу. Чего же ты медлишь? Я обещаю, что, если ты отпустишь меня сейчас, я уничтожу тебя.

– Ты уже сделал все, что нужно, остановив Хронар. Я лишь ждала нашей встречи, чтобы не совершить ошибки, а теперь ухожу навсегда. Мир, в котором разум осознал свое назначение, священен. Прощай.

Обессиленный, он прислонился к стене; капли пота сбегали по его лицу. За метровыми стенами из брони и камня он не мог видеть, как стремительно начало мелеть озеро, сжимаясь и откатываясь назад. Как медленно оторвался от планеты невидимый извне черный рукав, соединявший ее с коллапсирующей звездой, и, неуклонно сокращаясь, стал уходить в сторону Эпсилона, словно огромный осьминог втягивал в себя свое гигантское щупальце.