— 3 -
Весь следующий день Дмитрий Алексеевич звонил министру из уличной кабинки по телефону-автомату. Ему отвечали: «Министр еще не приезжал», «Министр занят», «Министр уехал». На второй день Дмитрий Алексеевич поехал в министерство и, пользуясь своим постоянным пропуском, сумел пройти в приемную министра. В приемной никого не было, кроме Зари, которая, мечтательно согнувшись, читала толстую растрепанную книжку.
— Афанасий Терентьевич сегодня будет к вечеру, — сказала Заря, неохотно отрываясь от книжки. Потом она очнулась. — Ах, это вы, товарищ Лопаткин…
Голос ее опять ожил, но на этот раз перед Дмитрием Алексеевичем была другая Заря — не грустно-сочувствующая, а брезгливо-гневная.
— Он вас не примет, товарищ Лопаткин, — сказала она. — Я спрашивала. Он приказал с вами не соединять. А вы тоже! — Она сразу как-то осунулась, враждебно выпятила нижнюю губу. — Нельзя же до такой степени быть эгоистом! Машину все-таки не для вас строят, а для людей, для народа. Я бы никогда так… Я бы поздравила. Сделали — и очень хорошо, и спасибо! Нельзя так… Я никогда не думала, что вы…
Она умолкла, и в приемной, которая была отрезана от мира непроницаемыми для звуков стенами, наступила тяжелая, как бы звенящая тишина.
— Афанасий Терентьевич сказал, чтобы больше вы сюда не приходили… подавленно прошептала Заря.
— Хорошо. Не приду, — чуть слышно сказал Дмитрий Алексеевич. — До свидания…
И выбежал. Он даже не заметил, как очутился внизу на тротуаре, — его гнал стыд. «Все!» — сказал он себе и пошел к остановке. «Все! Все! шептал он в троллейбусе. — До свидания, товарищи! Хватит!»
— Все! — сказал он дома, быстро входя в комнату. Сел на свою кровать и оцепенел, словно ему надавали пощечин.
Евгений Устинович, лежа на сундуке, делал вид, что читает книгу. Кроме него, в комнате была Надя в пестреньком летнем платье из штапельного полотна. Теперь у нее начался двухмесячный учительский отпуск, и она пришла проведать их с утра.
— Что все? — спросила она, осторожно подходя к Дмитрию Алексеевичу. Должно быть, она все уже знала. — Что все, Дмитрий Алексеевич?
— Эгоист! — сказал он, зажмурясь. И слезы брызнули, потекли из его глаз. Он зло закрыл лицо рукой, размазал слезы. — Все! Никуда не пойду больше!
— Дмитрий Алексеевич"! — Надя села рядом с ним, положила руку ему на голову. — Ничего ведь страшного не произошло! Дмитрий Алексеевич…
Она прижала к себе эту большую, седеющую голову и стала тихонько покачиваться, как будто в руках у нее был ребенок. Прошла минута, две… И Дмитрий Алексеевич, вдохнув успокаивающий запах ее духов, почувствовал вдруг утреннюю легкость в душе. Он выпрямился, посмотрел на Надю.
— Да… — сказал он и оцепенел, ничего не думая, отдаваясь чувству легкости. Все в нем было как после сильного дождя с градом.
— Насколько я понимаю, это остатки наивности, — отозвался со своего места профессор. — Ваш Шутиков неосторожно задел их рукавом, и все эти фарфоровые слоники полетели вниз и разбились… И слава богу! Изобретателя ничто не должно расстраивать.
— Мне нельзя больше показываться в министерстве! — воскликнул Дмитрий Алексеевич. — Меня все там считают шкурником, эгоистом, частником и предателем общественных интересов! Я позавчера перед всеми подтвердил ту аксиому, что изобретатель — отмирающий пережиток!
— Интересно, как это вы сумели…
— Там был праздник, все радовались, все приходили и поздравляли друг друга с победой. А я один не проявил должного энтузиазма. Я сам не знаю, как это получилось… Но все это заметили. Если бы вы слышали, чего мне сегодня наговорила одна девчонка… секретарша. Как она на меня смотрела, бедняга… Но это так ужасно! Когда считают сумасшедшим, — это в сто раз лучше.
— Ничего-о, — тихо говорила Надя, грустно любуясь им сбоку. — Ничего, все это пройдет. И пройдет очень скоро. У меня для вас есть одна интересная вещь. Хотите, покажу?
— Опять галстук? — попробовал он пошутить.
— Нет. Не галстук и не чашки. Получше. — И она прошла к столу, где лежал ее маленький школьный портфель.
В последнее время Надя по поручению Дмитрия Алексеевича ходила в Ленинскую библиотеку, читала литературу о центробежном литье, о трубах и составляла аннотации статей. Задача была нелегкая, но Надя нашла выход из положения. Она почти полностью переписывала статьи в толстую тетрадку. Вот и сейчас, расстегнув свой портфель, она достала эту тетрадку.
— Чепуха, — сказал Дмитрий Алексеевич. — Я уже отдал концы. Отплыл. Меня нет.
— Подождите отплывать. Вот, смотрите, какие бывают на свете трубы. Это должно быть вам интересно. Видите? Биметаллишес рор. Труба из двух слоев. Верхний слой — простая сталь, а внутренний — кислотоупорная. Для химической промышленности…
— Ну и что? Ага… — и Дмитрий Алексеевич замолчал, перелистывая тетрадку. — Это можно делать на моей машине! — вдруг угрожающе загудел он.
— Мы с Надеждой Сергеевной того же мнения, — скромно сказал профессор с сундука. Он тоже был в курсе дела.
— А как же, интересно, делают они?
— Никак. Это труба, которой у них нет. Здесь сказано: на протяжении последних четырех лет наши конструкторы и технологи ищут путей… Они бьются над этим делом, не найдут никак решения…
— Ах, они еще не делают!..
— Вот именно! — сказала радостно Надя. — Они ставят стальные трубы и каждую неделю меняют — разъедает. А такая вот труба им нужна — с внутренним покрытием… Предложим?
— Кому? Немцам?
— Зачем? Ничего не понимает! Мы их опередим. Кому-нибудь и у нас такая труба нужна! Узнаем и предложим.
— Вы уверены, что там не найдется Шутикова? Нет! Никуда я больше ходить не буду. Писать — только одной вам. Буду жить в лесу и молиться колесу… Два слоя? Ай-яй-яй, какая идея! — закончил он неожиданно.
Надя взглянула на профессора. Тот выразительно повел глазами, как бы говоря: конченый человек! Никуда он не поедет от своей машины! Вот, смотрите, вот он уже сидит на любимом коньке!
Дмитрий Алексеевич вскочил с постели и высунулся далеко в открытое окно, лег на подоконник и так лежал минут двадцать, время от времени ероша волосы. Потом он встал, и сказалось, что он там что-то царапал — гвоздем на железном листе, прибитом с той стороны подоконника.
— Ай-яй-яй… — сказал он, оглядываясь издалека на свой железный чертеж. — Фу-фу-фу, вот так идея!
— Ну, во-от. Я же говорила! — Надежда Сергеевна, стараясь скрыть свою радость, обмахивала лицо тетрадкой. — Товарищи, смотрите, какая жара начинается!
— Надежда Сергеевна, вы — изобретатель! — сказал Дмитрий Алексеевич. Сел. Потом встал. Поднял с пола изорванный конверт и, выхватив из кармана авторучку, подсел к столу.
— Изобретатель не я, — мягко возразила Надежда Сергеевна, изобретателя сразу видно.
— Нет, вас тоже бог наказал. Мы подадим заявку за двумя подписями!
— Не рекомендую, — предупреждающе прогудел с сундука профессор. Никаких заявок.
— Не возражаете? — спросил Дмитрий Алексеевич.
Надя покраснела и ничего не сказала. Еще в библиотеке, увидев статью о двухслойных трубах, она сразу поняла, что перед нею важное открытие, еще один вопрос, на который Дмитрий Алексеевич, сам того не зная, давно уже ответил. Пальцы ее задрожали, перелистывая статью. Надя почувствовала, что впервые становится настоящей помощницей этого необыкновенного человека с простым именем: Дмитрий Алексеевич. «Дмитрий Алексеевич…» — повторила она и вот так же покраснела от счастья.
— Я бы все-таки порекомендовал вам… Хоть позвоните вашему Галицкому, посоветуйтесь с ним. — Евгений Устинович с беспокойством посмотрел на Лопаткина. — Я его не видел, но, по вашим рассказам судя, это такой человек, каким мне рисуется настоящий партиец. Вы позвоните ему.
— Да, да… Верно. Есть смысл. — Дмитрий Алексеевич поднялся. При этом он не сводил глаз с Нади. «Да, да, верно… — думал он. — Ей хотелось получить что-то, какой-то знак. Получи, милый друг! Не могу тебе дать большего, но это — твое».
А рука его уже лезла в карман. Он вынул из кармана пятиалтынный и посмотрел на него.
— Ага! — догадался старик. — Это тот, что вы подбрасывали. Бегите, опускайте его в автомат. Это ваша судьба!
Дмитрий Алексеевич вышел, и Надя легко, как девочка, выскочила за ним из комнаты. Они уже были счастливы! Сбегая по лестнице, Надя даже рискнула — оперлась на его плечо и прыгнула сразу через несколько ступенек. Они прошли двор, держась не то чтобы за руки, а зацепившись мизинцами и перешагивая через голубей, которые бежали перед ними, мелко-мелко перебирая розовыми лапками. Посмотреть со стороны — счастливые молодые люди! Вот и телефонная кабинка. Дмитрий Алексеевич вошел в нее, опустил монету, набрал номер, и в ухо ему забасили гудки. Потом что-то щелкнуло, и раздался женский голос:
— Алло?
— Товарища Галицкого, будьте…
— Товарищ Галицкий получил новое назначение.
— Куда, не скажете?
— Таких справок по телефону не даем.
— Но он в Москве?
— Нет.
— Простите… Может, он скоро…
— Товарищ, я же говорю вам: он откомандирован!
Пи-пи-пи-пи-пи… — замигали тонкие гудки. Это там, в министерстве, секретарша положила трубку.
— Галицкого нет в Москве, — отрывисто сказал Дмитрий Алексеевич, выходя из кабины. День вокруг него был такой же яркий, но стал он как будто суше, как будто прибавилось в воздухе пыли, запахло бензиновой гарью, и назойливее закричали в переулке стремительные автомашины.
Надежда Сергеевна ничего не сказала. Они молча вошли Во двор, и лилово-шоколадные голуби в белых штанишках опять побежали перед ними и привели их к крыльцу.
— Ну? — сказал Дмитрий Алексеевич, со слабой улыбкой взглянув на Надю. — Бьются слоники?
— Дмитрий Алексеевич! — Надя вздохнула. — По-моему, они уже давно все разбиты. А какие слоники были!..
— Впереди громадный, да?
— Он первый и упал. Но мне все-таки повезло. Я его спасла. А остальные, поменьше — те все побились.
— Того, который остался, Надежда Сергеевна, разбейте скорее! Больнее будет, когда его кто-нибудь…
— Ничего вы не понимаете, — ласково сказала Надя, поднимаясь по ступенькам. — Нет, я его буду беречь…
Евгений Устинович встретил их наверху, на площадке лестницы. «Ну?» молча спросил он, подняв брови.
— Неудачный пятиалтынный, — отрывисто сказал Дмитрий Алексеевич. Галицкий уехал из Москвы. Совсем. Да… верно он себя охарактеризовал. Все на завтра откладывает и ничего не успевает…
И один за другим они молча побрели по коридору к своей комнатке. Профессор шел последним и, сопя, шаркая по полу, вполголоса повторял:
— Уехал… А я почему-то надеялся… Мне этот человек рисовался… Нда-а… Ах, как мне все это знакомо! И как это все-таки тяжело!..
Они вошли в комнату, сели — кто на стул, кто на кровать, — и наступила тишина. И все трое вдруг заметили, что жизнь по-прежнему идет. На улице звенели детские голоса, хлопали крыльями голуби. Мальчишка крикнул: «Пускай белого!» Вдали играл патефон, — в эту страшную минуту кто-то учился танцевать…
— В такой тишине, — сказал Евгений Устинович, — чувствуешь, насколько мелки наши беды перед лицом времени и пространства… Дмитрий Алексеевич, — добавил он, помолчав. — Я думаю, что сейчас как раз самое время пообедать.
Надя сразу же вскочила и, взяв с пола кастрюлю, унесла на кухню. Проводив ее глазами, профессор наклонился в сторону Дмитрия Алексеевича.
— И еще я думаю, не вредно будет подсчитать наши ресурсы и ввести карточную систему.
Ближе к вечеру, когда Надя ушла, друзья составили бюджет. Он был не так уж строг. До рыбьего жира дело не дошло. Больше того, были даже выделены деньги на покупку ватмана для нового проекта.
Профессор был доволен результатами этих расчетов. Дмитрий Алексеевич тоже повеселел и сказал, что наступает эпоха восьмикилометровых прогулок. Все это было уже знакомо.
Но где-то за сотней каменных стен, в нескольких домах тоже сидели люди и составляли иные планы, разговаривали по телефону, диктовали машинисткам приказы, в которых упоминалось: Д.А.Лопаткин. По этой-то причине в расчеты изобретателей на следующий же день была внесена поправка.
***
Когда Дмитрий Алексеевич утром пришел в институт, он прежде всего заметил, что группа за время его отсутствия за целый день ничего не сделала. Люди знали уже обо всем и не хотели работать на полку. «Они правы! Что толку бумагу переводить!» — подумал Дмитрий Алексеевич. Он приветливо поздоровался со всеми, переходя от станка к станку. Лицо его было светло, и это представлялось настолько необычным, что Крахов не выдержал:
— Дмитрий Алексеевич! Чудо! Вы идете, как Христос по волнам!
Лопаткин расхохотался.
— Нет, в самом деле! Ведь вас, простите меня, колуном хватили по голове. Я бы не выжил, честное слово…
— Что вы говорите? — с веселой рассеянностью переспросил Дмитрий Алексеевич. — Это все чепуха. Если бы вы знали, какая сейчас у меня в голове идея!
Все переглянулись. «Изобретатель-то наш немного того», — говорили эти взгляды. Дмитрий Алексеевич не заметил их, и полдня в группе потихоньку толковали о том, что да, изобретательское дело, оно такое — сегодня здесь, а завтра в Белых Столбах, в палате номер шесть!
Работа не клеилась. То и дело раздавался на соседнем столе телефонный звонок, и трубка женским голосом громко спрашивала: «Можно позвать к телефону товарища Антоновича?» Старый, бритый, молодящийся модник Антонович, нервно дергая щекой, подходил. «Это ваше объявление висит на Арбате? — говорила трубка. — Скажите, вы действительно одинокий?» — «Да, да!» — говорил Антонович. — «Как же это так до сих пор? Знаете, я тоже ищу комнату». — «Так что же?» — «Не снять ли нам одну вместе? Я тоже одинокая…»
— Ха-а-а! — радостно-закатывалась вся группа.
— Безобразие! — говорил Антонович, бросив трубку. — Это кто-то из копировщиц! Черт знает что такое… Дети! Игрушку нашли!..
До этого дня Дмитрий Алексеевич не подозревал, чтобы такие солидные люди, как Крехов, могли подобным образом веселиться. А тут и он — вышел как будто бы купить папирос, а несколько минут спустя затрезвонил телефон. Антонович подошел, сказал солидно: «Вас слушают», — и в ответ на всю комнату задребезжало: «Мне одинокого, интеллигентного инженера…»
— Я узнал вас, Крехов! Послушайте… — угрожающе начал Антонович, но трубка перебила его:
— Погоди ругаться, Андрей Евдокимыч. Тут я сейчас на углу читал твое объявление. Оно, знаешь, с ошибками.
— Какие ошибки?
— А вот. В слове «интеллигентный» — одно "л".
— Не может быть!
— Чего ж не может, поди сам посмотри…
И Антонович ушел смотреть. И, конечно, второе "л" стояло на месте, ведь он был интеллигентный! Но Крехов, лучший конструктор, кандидат технических наук, солидный человек со старомодным кольцом на пальце, был очень доволен этой проделкой. Он уселся на свое место, и вид у него был такой, словно он хорошо отобедал. Он дружелюбно поглядывал на телефон, ожидая от него каких-нибудь веселых неожиданностей.
И телефон не заставил себя ждать — мелко затрясся, затрезвонил на всю комнату. Шутники были наготове — поднялись было, но Крехов опередил всех. Раз, два — всего два длинных шага, — и он снял трубку.
— Да! — сказал он и вдруг подобрал губу. — Сейчас-с-с. Товарищ Лопаткин!
«Кто там еще…» — подумал Дмитрий Алексеевич, беря трубку.
— Товарищ Лопаткин? — сказал в трубке кто-то неторопливый, строгий.
— Да!.. — хрипло ответил Дмитрий Алексеевич и нервно откашлялся. Да-да! Это я!
— Это звонят по поручению товарища Галицкого.
— Так он же уехал!
— Совершенно верно. Но у нас тут было техническое совещание… Вы можете зайти к нам в управление?
— Конечно, могу! Простите, с портфелем или без?
— Лучше с портфелем. Хотя мы знаем вашу труболитейную установку. В общем, приходите. Знаете что… Вы можете сейчас? Можете? Так я пришлю машину…
Да, это был на редкость веселый денек! Положив трубку, Дмитрий Алексеевич посмотрел на телефон с подозрением. Уж не вздумал ли кто-нибудь подшутить и над ним… Но все же он подошел к открытому окну и стал ждать…
И через двадцать минут, как в сказке, плавно выкатилась из-за угла серая машина и затормозила внизу у подъезда. Это была та самая серая «Победа», в которой прежде ездил Галицкий.
Дмитрия Алексеевича уже не удивляли новые истории с многообещающей завязкой, даже если они налетали так неожиданно. Встречая их, он вел себя теперь ровнее, заранее предвидя одинаковый для всех этих историй исход. Пока он ехал в серой «Победе», в его душе пролетела еще одна трехминутная буря — сломала деревья, снесла крыши, — но, сжав губы и закрыв глаза, он быстро утихомирил ее, затаил все разрушения. И в кабинет на третьем этаже незнакомого, желтоватого дома с колоннами вошел тот изобретатель, которого боятся в министерствах, — человек с особенной, мучнистой бледностью на лице — бледностью нервных. Улыбка его выдавала готовность к резкому отпору, насмешливую ненависть к красивым шторам, дорогому чернильному прибору и белому, с голубыми и красными узорами, ковру.
Но те, кто сидел перед ним в дорогих креслах, кто стоял с загадочным видом у красивых штор или медленно ходил по белому ковру, начальники и инженеры, и щеголеватый генерал в черном костюме с голубыми лампасами и гражданскими белыми погонами, — они-то, должно быть, видывали изобретателей. Таким они себе и представляли инженера Лопаткина, героя шестилетней истории с труболитейной машиной. Никто не улыбнулся за его спиной, хоть и наступила тихая пауза, когда он вошел. Но эту паузу сейчас же, не сговариваясь, прервали. Кто-то предложил Дмитрию Алексеевичу кресло, генерал, выйдя из-за стола, сел против изобретателя и раскрыл для него свой портсигар. Остальные придвинули стулья.
— Дмитрий Алексеевич, — негромко начал генерал и, щелкнув зажигалкой, поднес Лопаткину голубой огонек. Оба они окутались клубами дыма. — Дмитрий Алексеевич, — повторил генерал, — мы хорошо знаем вашу машину, здесь нам уже обстоятельно все растолковал товарищ Галицкий…
— Простите, а где Галицкий? — осведомился Лопаткин.
— Нас интересует вот какая штука, — продолжал генерал, который не любил, видимо, когда его перебивали. — Могли бы вы дать варианты вашей машины, применительно к отливке некоторых тел вращения, с внутренними пустотами? Ну, скажем, оживальной формы. Вот таких, например…
К этому времени рукой проворного референта были аккуратно разложены на столике четыре квадратика ватманской бумаги, с жирно вычерченными на них симметричными фигурами: сигара, желудь, сахарная голова и труба со ступенчатыми утолщениями.
— Относительно этой сигары… Здесь, видите ли, какая штука… — начал Дмитрий Алексеевич, но генерал перебил его:
— Работать беретесь?
— Берусь, — сказал Дмитрий Алексеевич, чувствуя, что новая, радостная буря поднимается в нем, и генерал кивнул референту. Тот быстро собрал листки ватмана.
— Будете работать в том же институте, в той же группе и в том же помещении, — сказал генерал. — Деньги будете получать из того же окошка, тот же оклад. Проведем это как наш заказ институту. Работа секретная, как вы понимаете. Ваши друзья захотят узнать — Шутиков, Дроздов, Авдиев, — не говорите им… Инструкции вам даст товарищ Захаров, Владимир Иванович. Это будет представитель заказчика. Вы что-то хотите добавить?
— Да, я могу добавить… Принцип машины дает нам такие возможности… Мы, например, собираемся получить на ней двухслойную трубу — из двух металлов.
Генерал пристально посмотрел на Дмитрия Алексеевича, затем вскинул глаза на строгого чистенького инженера, который до этого молчал.
— Или из стали двух разных сортов… — сказал Дмитрии Алексеевич.
Инженер чуть заметно улыбнулся, провел сухими пальцами по столу и, не поднимая глаз, покачал головой:
— Не следует распыляться… Нет. Это — пока проблема.
— Вы не заявляли в бриз? — живо спросил еще один седой старик с изнуренным лицом и блестящими черными глазами, должно быть, ученый. — Нет? По-моему, надо включить и заявить через наш отдел. Чтобы сохранить хотя бы секретность. Потому что как бы это ни было проблематично, сама идея эта есть уже открытие. Сам путь обещает интересное решение. Мы можем получить целый комплекс…
— Мы начали работу, — сказал Дмитрий Алексеевич. — Во всяком случае, уверены, что получится.
— Кто такие «мы»? — спросил генерал.
— Я и мой соавтор. У меня есть соавтор. Надежда Сергеевна Дроздова. Она в курсе всех дел, и ей принадлежит идея двухслойных труб.
— Запишите соавтора в приказ, — сказал генерал, и референт сразу же нагнулся над столом и черкнул что-то карандашом.
Было решено включить в план работы и литье двухслойных труб. Генерал вызвал еще двух начальников, и после небольшого совещания решили этот пункт поставить первым. Затем было сказано еще несколько слов — о сроках, о возможном создании специального конструкторского бюро, в зависимости от результатов работы. Вдруг все сразу поднялись, отодвинули кресла и вышли на середину белого ковра, и Дмитрий Алексеевич понял, что совещание окончено.
— Вы спрашивали о Галицком, — сказал генерал. — Он теперь на Урале. Начальник нашего крупнейшего завода. Я завтра вылетаю к нему, — могу передать привет. А засим…
Он подал руку, за ним и остальные подошли проститься с изобретателем, и Дмитрий Алексеевич заметил, что они при этом соблюдали какое-то привычное старшинство. Последним был референт. Он вышел вместе с Дмитрием Алексеевичем в коридор и здесь записал для себя адрес автора и часы, когда его можно застать дома.
— Машина вас ждет, — сказал он.
Дмитрий Алексеевич попросил отвезти его в Ляхов переулок. Всю дорогу он то улыбался, то вдруг начинал быстро-быстро перебирать пальцами на колене и, кашлянув, оглядывался на шофера — он уже улетел на полгода вперед, был уже в цехе, испытывал опытные образцы своих машин. Выскочив из машины около своего дома, Дмитрий Алексеевич пробежал по двору, вспугнул голубей, в три прыжка взлетел по лестнице на площадку, и звонок неистово залился за дверью, сообщая всем о его радости.
Евгений Устинович поспешно прошаркал и, открыв дверь, подозрительно прищурился. Он был одет в длинную белую рубаху поверх полотняных брюк и подпоясан свободно обвисшим, узким ремешком.
— Ну что, ну что, ну что-о! — с места весело закричал Дмитрий Алексеевич. — Говорил я вам, что мне удастся вручить? Кто мне пророчил неудачи?
Старик молча пропустил его в коридор.
— В одном вы не ошиблись! — сказал Дмитрий Алексеевич. — Галицкий действительно хороший человек. Он сделал больше, чем мы могли ожидать. Теперь нам никакие Шутиковы…
Друзья прошли в комнатку, и здесь, сев на табуретку против профессора, наклонясь к его уху, Дмитрий Алексеевич рассказал ему о своем разговоре в другом министерстве. Он умолчал о фигурах, вычерченных на квадратиках ватмана, но Бусько, выслушав его, все же насторожился.
— Говорите, это секретное? Зачем же вы доверяете эту тайну мне?
— Евгений Устинович, я вам еще ничего не доверил!
— Самая главная тайна, если хотите знать, — в том, что вас засекретили. Собственно, меня вы должны предупредить, потому что я в курсе ваших дел… Но вообще этот разговор следовало бы вести на улице.
Он внезапно открыл дверь, выглянул в коридор, снова сел и, помолчав, заговорил громко и внятно:
— Да, я давно говорил вам, что у этого певца редкостный голос. Я слышал его в первый раз в роли князя Галицкого. Нет, слух меня никогда еще не подводил. Конечно, надо вас поздравить. Это исторический поворот… в вашем музыкальном образовании. Но радуюсь ли я за вас? Вот вы пренебрегаете некоторыми моими советами…
— Чудеса! — Дмитрий Алексеевич не слышал его. — Снип-снап-снурре! — и пошел по комнате, прищелкивая каблуками.
— Я заметил — у вас получается то плюс, то минус, — заговорил старик с грустью. — Как и у меня было. И маятник все время раскачивается. Все больше и больше. Сейчас у вас начинается какой-то громадный плюс. Я бы просил вас не играть с этим…
— Колдун!
— Ребенок!
— Колдун!
— Ребенок! Если потом дело покатится в сторону такого же минуса… Поняли? Лучше остановите маятник, как это сделал некто поопытнее вас. Если у вас кончится катастрофой, этого я уже не выдержу. Поверьте мне, что все это — пустое. Отойдите вовремя, Дмитрий Алексеевич, а?
— Не верю! — сказал Дмитрий Алексеевич. — Поплыву в неизвестные моря, как Магеллан!
Весь следующий день Дмитрий Алексеевич, сидя в институте за своим столом, ждал дальнейших событий. Душная предгрозовая теплынь заставила всех конструкторов приумолкнуть. Пиджаки висели на спинках стульев, на подоконника; выстроились граненые стаканы и пустые бутылки из-под лимонада. Радостная лихорадка тревожила Дмитрия Алексеевича. Он жил от одного телефонного звонка до другого, но телефон звенел не для него.
В пять часов, незадолго до конца занятий, через открытую дверь из коридора проплыл Вадя Невраев, весь словно бы выцветший на июльском солнце. Светло-серый пиджак висел на одном его плече, голубая тенниска была расстегнута на столько, что можно было увидеть малиновую розовость обожженного солнцем тела.
— Кто здесь будет товарищ Лопаткин? — чуть слышно спросил Вадя. Гражданин, вы будете товарищ Лопаткин? Можно с вами познакомиться?
— Я с вами познакомился лет пять назад, — сказал Дмитрий Алексеевич. Не помните?
— Что-то не помню. Не хотите же вы сказать, что знакомство наше началось с тех неприятных бумаг, которые я исполнял… Вы злопамятен, Дима, как говорит доктор наук Тепикин — вы на меня зол!
Вместо ответа Дмитрий Алексеевич хлопнул его по плечу, и Вадя упал на стул. Нельзя было сердиться на этого человека!
— Эта рука прикасалась и к добрым делам, — убитым голосом оправдывался Вадя. — Вам известна такая статья: «Шире дорогу новаторам»? Там тоже стояло «исп.Невраев». Редактор, к сожалению, вычеркнул… И сейчас у меня серьезные намерения, Дмитрий Алексеевич. Я пришел попенять вам на то, что вы забросили общественную работу, уклоняетесь от коллективных мероприятий…
— От каких Мероприятий? — Дмитрий Алексеевич опять доверился его простой улыбке. Его предупреждали уже не раз, что Вадя — барометр министерства, но ничего не поделаешь — ему было приятно смотреть в эти ясные глаза, выдающие бесхитростную дружбу.
— Я хотел написать по этому поводу в стенгазету, — продолжал Вадя, словно умирая от жары, — но решил ограничиться личным контактом. Дмитрий Алексеевич, — он понизил голос, — если вы сию минуту не отправитесь со мной…
— На уголок не пойду, — сказал Дмитрий Алексеевич смеясь. — Жара. Разве вы не видите?
— Я ее вижу, — серьезно сказал Вадя. — Поэтому я вас приглашаю купаться в Химки.
— Не могу и в Химки. Я сейчас должен находиться здесь. Вы же знаете мое положение — осталось три дня, и Шутиков закроет лавку…
Дмитрий Алексеевич здесь схитрил и тут же увидел, как заработал в министерском барометре его загадочный механизм.
— Вам опасно сидеть сейчас около телефона, — сказал Вадя чуть слышно, вас могут неожиданно убить какой-нибудь новостью.
«Неужели знает?» — подумал Дмитрий Алексеевич.
— Ну, новостью меня не прошибешь, — сказал он. — Сам черт не придумает такой пакости, чтобы меня испугать.
— Зачем пугать? Можно и обрадовать! К этому вы, по-моему, еще не привыкли… Лучше пойдем, Дима…
— Нет, давайте так: я вам позвоню завтра, и мы…
— Ну смотрите. Значит, вы хотите все-таки остаться у телефона? Если что будет — помните, я вас предупредил.
Он собрался уйти, но Дмитрий Алексеевич поймал его за пиджак.
— Идите-ка сюда. Скажите мне что-нибудь путное.
— Путное? Я познакомился на пляже с одним очень интересным ребенком. Если поедете со мной, могу показать.
— Нет, вы мне отчетливо что-нибудь скажите. О чем вы меня предупреждаете?
— Ничего не знаю. Тренируйте волю.
— Хорошо. А откуда вы узнали, что я должен быть готов к новостям?
— Для этого надо обладать искусством своего мастерства, как говорит один нам известный доктор наук.
Вадя ушел. Никаких новостей в этот день Дмитрий Алексеевич не услышал. А на следующее утро он был вызван к директору института, и тот ровным голосом сообщил ему, что группе поручается ответственная, секретная работа. Директор знал, что с автором должны были уже поговорить там, в другом ведомстве, что всему этому должен был предшествовать какой-то закулисный маневр, о котором Лопаткин осведомлен лучше, чем кто бы то ни было. Зная, что слова его ничего не стоят, он, между тем, все же говорил.
— Посоветовавшись, мы решили рекомендовать твою кандидатуру, учитывая, что ты в этой области имеешь достаточную эрудицию. Крехов съел собаку в механике и Антонович — тоже. Они дополнят… По-моему, ничего получится…
При этом он изучал лицо Дмитрия Алексеевича, который, помня указания, помалкивал и кивал головой.
— Там у тебя, говорят, соавтор объявился? — спросил он и, заржав, вышел к нему из-за стола. — Как, ничего соавтор?
Затем была вызвана к директору вся группа, и генерал повторил свою речь, обращаясь уже ко всем. И здесь слова его звучали не совсем естественно, потому что, умудренные опытом, конструкторы и техники после первой минуты изумления задумались, начали искать корни всей истории. И именно после этого совещания Дмитрию Алексеевичу стали приписывать еще одно качество — пробивную силу.
