Глава 41
Шли последние часы перед стартом. Зарегон заканчивал погрузку полученных от Коленского материалов.
Как я и ожидал, профессор удовлетворил нашу заявку немедленно и без всяких вопросов. Было прислано все, кроме анабиозной плазмы. Нелепо было надеяться найти ее здесь. В конце концов, база повстанцев — не космодром.
Но с этим мы как-нибудь справимся. Мы договорились с Зарегоном разделить дежурство на двоих. Каждому достанется примерно по три месяца бодрствования. Не такой уж большой срок.
Гораздо хуже то, что корабль без своего старого капитана словно осиротел. Я скитался по «Орешку», не находя себе места. Недобрые предчувствия не оставляли меня. Мы словно катились по гладко накатанной, подготовленной специально для нас колее. И уже не могли остановиться.
Тревога то и дело заставляла меня включать внешний интерком и требовать от Зарегона в десятый раз проверить содержимое очередного ящика, доставленного роботом-погрузчиком в трюм корабля.
У меня были основания не доверять Коленскому, и Зарегон просвечивал детектором буквально каждую банку. Но приборы молчали, и опасность, очевидно, подстерегала нас не здесь.
В конце концов, оставив в покое Зарегона, которому я успел уже изрядно надоесть, я попытался закончить свой отчет федеральному центру. Это необходимо было сделать еще до старта.
Кассета с отчетом вставляется в передающий автомат, и через каждый час полетного времени тот выбрасывает в космос пакет радиосигналов, без конца повторяя свою передачу.
Если с кораблем что-нибудь случится, информация не должна пропасть. Рано или поздно один из этих пакетов будет принят земным радиобуем и попадет в наше управление.
Я сидел за большим штурманским столом в рубке корабля и старательно стучал по клавишам компьютерного терминала. Слова, превращаясь в знаки, ползли по дисплею сухими колючими строчками…
Кто в это поверит? Как убедить чиновника из информационного отдела управления в том, что это серьезно? Скорее всего он решит, что я сам нанюхался того наркотика, о котором докладывал в своем отчете. Нелепее всего то, что он будет почти прав.
Даже сейчас я толком не знал, где проходила грань между реальностью и иллюзией в проклятом мире бесконечных Барнудов.
Торопливо скомкав раздел выводов, я перешел к рекомендациям. Здесь по крайней мере для меня все выглядело однозначно. Немедленный полный карантин планеты по разряду «супер», закрытый космос, уничтожение любого корабля, попытавшегося вопреки запрету покинуть планету. Ликвидация всех подразделений «Феникса» на всех земных колониях. Тотальная проверка крови всех его сотрудников на содержание меди, изоляция тех, у кого…
Строчка повисла на дисплее, не завершившись. Все это выглядело бессмысленно. Прежде всего потому, что практически невыполнимо. Гораздо честнее было бы признать, что мы бессильны перед лицом надвигавшегося на нас космического рока.
Горечь поражения давила меня, словно каменной плитой. Может быть, я слишком спешу с отлетом? Может быть, следовало остаться? Отправить Ланию на Землю, а самому остаться здесь?
Я понимал, что и такое решение бесперспективно. Без корабля, без поддержки, окруженный врагами со всех сторон, я не продержусь и одного дня.
Больше того, я совершенно точно знал: меня раздавят, словно назойливую козявку, если я попытаюсь свернуть с предназначенной колеи…
Узнать бы еще, что ждет в конце… Оттуда веяло ледяным холодом, и заглядывать туда казалось смертельно опасным занятием.
Оставалась единственная надежда на поддержку Земли, на то, что в личных контактах мне удастся убедить руководство и ученых в серьезности угрозы нашей цивилизации.
Если это получится, можно будет вернуться на Зидру в составе карантинной экспедиции.
Торопливо закончив отчет и уже не задумываясь над впечатлением, которое произведут мои рекомендации, я щелкнул в последний раз клавишей «Enter» и отправил блок информации в передающий автомат.
Теперь, как только Зарегон закончит погрузку, можно начинать предстартовую подготовку.
Я подумал, что, в сущности, очень мало знаю этого человека. Как-то так получалось, что во всех делах, связанных с кораблем, фигура его бывшего капитана всегда заслоняла Зарегона. Почему так получалось? Почему он всегда старательно держался в тени, даже сейчас, когда стал полноправным хозяином корабля?
Он был подчеркнуто вежлив, холоден и замкнут. Перечитывая секретный файл с его личными данными, я и здесь чувствовал невидимую стену после истории с эсминцем, затерявшимся в космосе, отгородившую его от людей.
Что-то в нем надломилось с той поры, исчезли человеческая доброта, общительность, осталась лишь внешняя оболочка. Вряд ли я смогу когда-нибудь относиться к нему так, как к Северцеву. Да это и не нужно. Путь до Земли не так уж долог. А там… Родная планета все расставит по своим местам.
Мы стартовали в шестнадцать часов по Гринвичу, корабельные часы начали отсчет полета с нулевого времени.
Вместе с Зарегоном мы сидели за пультовым столом. Я вводил курсовые поправки по его команде и следил за медленно уплывающим вниз диском планеты. Это продолжалось слишком долго — мне казалось, Зидра не желала нас отпускать. Но потом в какой-то момент ее серая безликая поверхность сразу же, без всякого перехода превратилась в коричневый шар небесного тела, уже отделенного от нас свободным пространством космоса.
Первые четыре часа разгона, несмотря на мучительные перегрузки, мы провели вместе, на своих рабочих местах, ежеминутно ожидая атаки притаившихся где-нибудь в тени спутников Зидры крейсеров «Феникса».
Но космос вокруг по-прежнему был чист. Если все так пойдет и дальше, через десять часов разгона мы сможем подменять друг друга, а затем еще через пару суток я отправлюсь в анабиозную ванну, а Зарегон заступит на свою трехмесячную вахту.
Старт прошел как по заранее составленному расписанию. Через двое суток я уже регулировал анабиозный автомат.
Еще в школе меня приучили никому не доверять эту ответственную процедуру. Слишком много случаев было известно на флоте, когда из-за нелепой ошибки люди не могли проснуться вовремя или не просыпались вообще.
Регулировка заключалась в том, чтобы точно подогнать состав анабиозной плазмы под индивидуальные особенности моего организма.
Пользуясь дисплеем автомата, я накладывал свои медицинские картограммы на рабочие графики анабиозной машины и тихо ругался сквозь зубы. Все было нестандартным — состав крови, предел возбудимости, альфа-ритм головного мозга…
До сих пор у меня не было случая задуматься над тем, как сильно изменился мой организм после знакомства с голубым скорпионом. Теперь такой случай представился, и я понял, что, несмотря на внешнее благополучие, несмотря на то, что железо в моей крови так и не заместилось медью, а цвет крови оставался красным, я уже не был обычным человеческим индивидуумом, и первая серьезная медицинская проверка выявит этот печальный факт…
Похоже, Коленский упустил прекрасный шанс покончить со мной, удовлетворившись простейшим тестом на цвет крови.
Но отступать мне уже было некуда. Корабль летел к Земле. И, в последний раз окинув взглядом ровный ряд зеленых сигнальных датчиков, сообщавших о завершении регулировки, я натянул на голое тело серебристый пластиковый костюм, лег в ванну и включил автомат, даже не попрощавшись с Зарегоном. Прощаться в таких случаях — дурная примета.
Похожий на смерть сон анабиоза приходит далеко не сразу. Вначале наползает ватный туман, лишающий человека возможности двигаться, но сознание какое-то время остается ясным, и даже более ясным, чем в обычном состоянии, поскольку никакие внешние сигналы уже не нарушают сосредоточения.
Наверно, именно такого состояния достигают тибетские йоги путем долгих тренировок. Мне оно давалось с помощью анабиозной плазмы, и я, используя эти последние драгоценные минуты кристально ясной мысли, думал о том, почему Гифрон нас отпустил, почему отошли корабли, зачем ему понадобилось, чтобы я нашел Ланию в тот момент, когда ее ранили, и для спасения дорогого мне человека остался один только путь — на Землю…
— Но я же не согласился… — беззвучно прошептал я, возражая страшной догадке. И успел еще подумать, что, наверно, нет ничего хуже все знать, но не иметь возможности ничего изменить.
Сон, каменный сон, овладевший мной, в конце концов был теперь спасением.
Я проснулся через мгновение. Или, может, через год. Время для того, кто находится в анабиозной ванне, проваливается в какую-то черную дыру и не имеет никакого значения.
Мысли ворочались лениво, вяло. Мне приснился страшный сон. Но я не помнил, какой именно. Это всегда так. Последние проблески сознания перед тем, как космический холод ванны выключит его полностью, вспоминаются потом как странные, незавершенные сны, несущие в себе очень глубокий и всегда неуловимый смысл.
Но что-то и в самом деле было неладно. В окошках всех временных индикаторов на пульте, находившемся перед моим лицом, стояли одни нули.
Это могло произойти только в случае перебоя в подаче энергии. Однако, если бы такое произошло, я бы никогда не проснулся.
Я попытался приподнять налитую свинцом руку и дотянуться до пульта. Это удалось с огромным трудом и не принесло никаких результатов. Интерком внутренней связи молчал. На корабле вообще стояла странная, невообразимая тишина, которая бывает только в глубоком космосе, если выключены все двигатели.
Через полчаса мне в конце концов удалось выбраться из ванны, в основном благодаря неудержимому желанию найти Зарегона и высказать ему все, что я думаю по поводу своего неожиданного пробуждения.
Пробираясь мимо ванны Лании, я бросил на нее равнодушный взгляд. Совершенно отстранение я подумал, что эмоциональный слой моего сознания, видимо, еще не вышел из состояния сна. Я не почувствовал ничего. Не возникло даже желания проверить, все ли с ней в порядке.
Гравитация отсутствовала полностью. Ее и не должно быть, когда молчат двигатели. Благодаря этому обстоятельству, несмотря на плохо повиновавшееся тело, мне удавалось довольно успешно продвигаться вдоль центрального коридора корабля. Здесь был невообразимый беспорядок, словно стадо папуасов прошлось по отсекам, выбросив в коридор не заинтересовавшие их вещи.
Меня это не трогало. Меня вообще ничто не волновало, и такое состояние мне нравилось.
Перебирая руками по ременным петлям, висящим вдоль всего коридора специально на случай полной невесомости, я продолжал упорно продвигаться к корабельной рубке. Наверно, со стороны моя фигура напоминала бабуина, раскачивающегося на лианах. И это пришедшее в голову идиотское сравнение заставило меня почему-то рассмеяться. Получалось, что с эмоциями не все так просто, как показалось вначале…
Меня начала беспокоить возникшая минуту назад странная раздвоенность сознания: словно один, несколько упрощенный индивидуум сидел во мне и радовался жизни, а другой, едва заметный, со все возрастающим ужасом оценивал происходящее.
Я постарался избавиться от этого неудобного второго или, по крайней мере, забыть о нем. Полностью это не удалось, но жить стало легче.
В рубке царил еще больший бардак, чем в коридоре. Здесь кто-то провел неплохое сражение с применением тяжелого вооружения. Искореженные, обгоревшие панели свисали со стен, кое-где даже виднелась оплавленная обшивка.
Работал всего один обзорный экран, но он меня совершенно не заинтересовал, потому что я, наконец, увидел того человека, ради которого проделал весь этот нелегкий путь от ванны до рубки.
К сожалению, он был уже мертв, и я не смог высказать ему все, что хотел, по поводу беспокойства, причиненного моей драгоценной персоне.
Зарегон сидел за столом, уронив голову на штурманский дисплей и сжимая в руках тяжелый корабельный бластер. Я спустился по стене вниз, потрогал его руку, сжимавшую оружие, но она слегка высохла и не сдвинулась с места.
Видимо, сражение здесь произошло достаточно давно. Интересно, с кем? Я точно помнил, что на корабле, кроме нас двоих и спящей Лании, никого не было. Этот вопрос меня всерьез заинтересовал, потому что имел ко мне самое непосредственное отношение. Ведь тот, кто напал на Зарегона, мог проделать это и со мной.
Я нагнулся к прицелу и попытался определить, куда именно был направлен бластер, когда Зарегон произвел свой последний выстрел. Словно мишень все еще могла находиться на том же месте.
Но она и в самом деле была там. Среди развороченных панелей и оплавленного металла обшивки, прикрепившись к боковому стрингеру, сияла небольшая сфера, не больше теннисного мяча. Она напоминала огромную жемчужину и показалась мне почему-то знакомой.
Я никак не мог понять, для чего Зарегону понадобилось стрелять в этот красивый и вполне безобидный шар.
Лишь теперь, разобравшись в причинах царившего вокруг беспорядка, я соизволил обратить свое внимание на обзорный экран. Там, заполнив его почти до половины, сияла до боли знакомая голубая планета…
Ее вид несколько отрезвил меня, что-то изменилось в оценке ситуации и в моем сознании. Тот, второй, изгнанный на задворки сознания, вновь вылез на передний план.
«Это же Земля! Неужели ты не понимаешь! Корабль давно вышел из оверсайда и, не погасив скорости, идет к планете. У тебя не осталось времени для того, чтобы затормозиться! Через несколько часов корабль взорвется от удара об атмосферу!»
Я окинул взглядом искореженную рубку. Впервые с момента пробуждения мой взгляд стал вполне осмысленным. Левая рука Зарегона лежала на тумблере двигателей. Главный реактор не был заглушен и продолжал работать на холостом ходу.
Значит, выбор все еще оставался… Мой тренированный мозг, не подчиняясь заторможенному сознанию, мгновенно произвел расчет.
Если сейчас я включу левый двигатель ровно на три минуты, корабль отклонится в сторону совсем немного, но все же достаточно, чтобы уйти от лобового столкновения с планетой.
В этом случае он лишь чиркнет по верхним слоям стратосферы, несколько снизит скорость и, возможно, перейдет на эллиптическую орбиту вокруг Земли. Тогда у меня появится время для следующего маневра.
Рука уже тянулась к тумблеру, когда тот, второй, в моей голове спросил:
«Ты хочешь доставить ее на Землю? Ты этого хочешь?»
Рука легла на тумблер и замерла неподвижно. Все еще был выбор. Оставалась минута. После этого исправить орбиту корабля будет уже невозможно, и я с мельчайшими подробностями представил, что произойдет тогда.
Из-за своей массы и чудовищной скорости корабль превратится в гигантскую бомбу. Взрыв будет такой мощности, что все здесь обратится в пар, в том числе и этот шар, висящий на стрингере…
Земле это не повредит. Там вряд ли заметят очередной болид, врезавшийся в атмосферу планеты.
«Зато это повредит мне», — возразил я и вновь потянулся к тумблеру двигателей. Медленно. Слишком медленно.
Секунды свистели, как шрапнель у виска. Пятьдесят восемь. Пятьдесят девять. Шестьдесят…
УМИРАТЬ НЕ СТРАШНО. СМЕРТИ НЕТ!
Я понял это, когда воздух внутри корабля превратился в пламя. Но это был не тот взрыв, которого я ждал.
Без всякой видимой причины взорвалась охлаждающая рубашка генератора, обшивка корабля лопнула и рассыпалась на тысячи осколков. Все, что было внутри, стало пылью, кроме моего сознания.
Длилась эта новая жизнь секунду или вечность? Этого я не знал. Я находился где-то вне корабля и совершенно спокойно думал о том, что тысячи осколков его обшивки, встретившись с атмосферой Земли, превратятся в метеоритный дождь. Это будет красивое зрелище…
Я увидел звездные дожди над Барнудом и огненную трассу корабля, соединившую вместе две планеты. Это было похоже на мост… Мост между двумя мирами.
Еще долгие часы осколки продолжали свое стремительное движение к Земле. Потом все они сгорели в верхних слоях стратосферы, и над ночной Сахарой вспыхнул короткий фейерверк.
Все — кроме двух. Два осколка, нарушая все известные законы физики, продолжали свой путь к поверхности.
Два взрыва грохнули почти одновременно, разметав барханы на несколько километров вокруг. Но и эти взрывы не сумели уничтожить предметы, вонзившиеся в кору нашей планеты.
Семена будущего были посеяны.
Назад: Глава 40
На главную: Предисловие
