ГЛАВА 36
Три человека стояли на берегу, наблюдая рассвет, постепенно захвативший всю восточную половину неба.
В столь ранний час их вытащили из теплых постелей необычно громкие голоса обитателей искантского моря. Тех самых невидимых плакальщиков, чьи рыдания они слышали по ночам уже не один раз. Однако сейчас морские сирены не рыдали. Впервые протяжные звуки, переходившие от раскатистых басовитых нот к тонкому стаккато скрипок, несли в себе какое-то иное чувство. Может, надежду? Хотя откуда взяться надежде на этой планете?
Но рассвет продолжал наступать из глубин моря на берег, поджигая своим золотистым пламенем все новые ряды туч. И тучи, впервые уступив его натиску, постепенно рассеивались, открывая взору бездонный необъятный простор неба, которое они видели здесь так редко.
Это чужое, зеленоватое небо сегодня приоткрыло людям часть своей тайной, не видимой никому красоты. И Неверов совершенно отчетливо ощутил: что-то двигалось к ним из глубин океана, что-то приближалось, что-то должно было произойти именно сегодня…
И наконец, когда разгоравшаяся заря подожгла уже большую половину неба, на горизонте, удивительно четком в это раннее утро, вспыхнуло ослепительными радужными красками какое-то необычно низкое облако, неожиданно появившееся на грани едва уловимой синей черты, отделявшей море от неба.
Неверов схватил оптический умножитель и, удивившись своему необъяснимому волнению, навел резкость.
Нет. Это было не облако. От горизонта к берегу шел странный корабль, напоминавший внешними очертаниями большую водоплавающую птицу, распустившую вместо парусов оба свои крыла.
Минуту спустя он понял, что это не птица.
Между крыльями огромного существа, плывущего по волнам, возвышалась спиралевидная конструкция, похожая на гигантскую раковину, вся сверкавшая перламутровым блеском.
Часть корпуса, находившаяся под ней, все еще скрывалась от глаз, срезанная линией горизонта. Подхватив своими крыльями-парусами утренний бриз, живое судно постепенно наращивало скорость, приближаясь к берегу, и вскоре они уже могли рассмотреть его все целиком.
К этому моменту звуки песен морских сирен усилились, и акватория бухты вскипела от многочисленных водоворотов.
Акванты появлялись на поверхности моря. Такого количества Степан никогда не видел. Вся бухта почернела от их голов.
Когда люди поняли, что акванты собираются выйти на берег, было уже поздно что-либо предпринимать. Оставалось лишь ждать развития дальнейших событий. Впрочем, акванты, казалось, не обращали на людей ни малейшего внимания, все они повернулись в сторону моря, следя за необычным кораблем.
Он приблизился уже настолько, что можно было наконец во всех деталях рассмотреть его корпус, и с запоздалым удивлением Неверов понял, что это не искусственная конструкция, а какой-то огромный, неизвестный морской организм.
Чтобы принять чудо, приближавшееся к берегу, память лихорадочно искала земные аналогии, искала — и не могла найти.
Пожалуй, отдаленно он напоминал аргонавтов… (Аргонавт — реликтовые моллюски.) Странные, давно исчезнувшие на Земле создания когда-то, много веков назад, бороздили поверхность земных морей.
Годами аргонавты обитали в недоступных глубинах океана и лишь однажды за всю свою долгую жизнь всплывали на его поверхность и, распустив похожие на крылья паруса, уплывали за многие тысячи миль. Люди, обнаружившие в отложениях юрского периода перламутровые метровые раковины, назвали их белемнитами.
Но у раковины, приближавшейся к устью бухты, в поперечнике было не меньше десятка метров… Десять метров закрученного в спираль и сияющего всеми цветами радуги перламутра производили неизгладимое впечатление.
Какое-то время они не видели ничего, кроме этой поражающей воображение раковины, и лишь позже, когда гигантский аргонавт вошел в бухту, Неверов понял, что на плоской подошве живого, упругого тела моллюска, плывущего по волнам, находится что-то постороннее.
Прошло, наверно, не менее часа, прежде чем он поверил в то, что это человек, и запретил себе думать о нем, чтобы не спугнуть удачу. В этот момент он, несмотря на весь свой практицизм, стал суеверен.
Даже после того, как огромный живой корабль причалил к берегу и часть боковой створки откинулась, образуя некое подобие трапа, даже тогда, когда оптический прибор стал не нужен, он все еще боялся поверить…
Женщина, стоявшая на борту аргонавта, лишь смутно напоминала человека, которого он знал и любил.
Сбившиеся в непокорную гриву волосы, нечесаные и нестриженые, развевались на ветру, лицо потемнело и заострилось, а в глазах появились незнакомая твердость и загадочный блеск, словно все это время они видели нечто такое, чего не должен видеть обычный человек…
Одежда дополняла представший пред ним образ повелительницы этого моря. Собственно, вся она состояла из одного куска ткани, ловко обернутого вокруг шеи и заколотого сбоку, на бедре неким подобием костяной булавки. Но что это была за ткань… Она казалась прозрачной, но позволяла рассмотреть лишь общие контуры скрытого под нею обнаженного женского тела.
Казалось, ткань светилась изнутри и наполнялась серебристым туманным блеском. Позже он понял, что из такого же материала состояли паруса аргонавта.
Было и еще кое-что… Сияние огромной черной жемчужины, небрежно болтавшейся на кожаном шнурке у нее на шее. Величина жемчужины превосходила все, о чем он когда-нибудь слышал, все, что мог себе представить, даже глядя на гигантскую раковину аргонавта.
Она была с кулак величиной и, вероятно, весила так много, что Элайн с трудом удавалось держать голову прямо.
Трап уже опустился, а она все еще стояла неподвижно, словно не замечая одиноких человеческих фигурок, застывших на берегу в немом изумлении.
Акванты, встречавшие ее, выстроились в две ровные шеренги и застыли неподвижно, сжимая в клешнях свои сверкавшие на солнце рогатины. Впервые Неверов увидел у них на теле какие-то знаки отличия. Нижняя часть панциря у выстроившихся в шеренги воинов отливала глубоким пурпурным цветом. Непонятно, была ли это несмываемая краска или им каким-то образом удалось вырастить на себе двухцветный панцирь.
Из моря между тем появлялись все новые персонажи этой торжественной встречи. Появились трубачи с раковинами в клешнях, и люди наконец увидели тех, кто беспокоил их по ночам рыдающими, тревожными звуками.
Раковины дружно взревели, но даже в этой непривычной для человеческого уха какофонии звуков нетрудно было уловить новые, неизвестные доселе ноты. Ноты надежды…
Вслед за трубачами появились акванты, тяжело нагруженные дарами моря: странными круглыми колючими сосудами, небольшими раковинами, какими-то сочными водорослями.
Они складывали их невдалеке от палатки, и Неверов, наблюдая все это, никак не мог избавиться от ощущения нереальности происходящего, никак не мог пробиться сквозь мишуру маскарада, сквозь непонятную для него церемонию встречи, к самой сути того, что произошло с Элайн и со всеми ними.
Наконец она сама разорвала этот тягостный круг ожидания, неопределенности и непонимания. Словно вдруг проснувшись, Элайн решительно отстранила акванта, произносившего на своем телепатическом языке приветственную речь, и бросилась на берег.
Через секунду она уже висела на шее у Неверова, обливаясь слезами, и, сбиваясь, путаясь, что-то старалась объяснить. Но все слова вдруг потеряли всякое значение, и лишь через пару минут он нашел в себе силы спросить:
— Ты видела Октопуса?
— Он перед тобой. Я приплыла на нем.
— В чем состояло испытание?
— Не знаю. Я так и не поняла этого. Может, они пытались понять, известны ли нам какие-то иные чувства, кроме ненависти. Я заботилась о ребенке этого «корабля», о маленьком Октопусенке, пока его папаша или мамаша — у них, кажется, отсутствует пол, — плавал по своим делам.
Мы подружились с этим малышом, мне будет нелегко от него отвыкнуть, хотя внешне… Ну да, надеюсь, мне еще удастся познакомить тебя с Козявкой.
— А это что? — Он указал взглядом на упершуюся ему в грудь гигантскую жемчужину.
— Подарок Козявки. Что-то очень важное. Она пыталась мне объяснить, но я так и не смогла понять. Может, позже, во время переговоров, тебе удастся это выяснить.
— Ты думаешь, переговоры состоятся?
— Конечно. Они признали меня, теперь я та самая их женщина из легенды, и прибыли они сюда именно для переговоров с моими соплеменниками.
Переговоры перенесли на следующий день. После всех потрясений их единственный переводчик потребовал время для отдыха. Неверов лишь попросил Элайн немедленно передать аквантам его просьбу защитить базовый лагерь и оставшихся там людей.
Она сказала, что сразу после отбытия вездехода акванты взяли лагерь под свою охрану, не дожидаясь никаких просьб. Там шло непрерывное сражение. Похоже, грайры задались целью любой ценой уничтожить человеческое поселение. Но лагерь благодаря помощи аквантов пока держался.
Вечером, когда гомон на побережье несколько стих и гости отправились спать в свою родную стихию, Неверов стал разбивать для Элайн отдельную палатку. Он и сам толком не знал, почему это делает.
Конечно, она должна была как следует отдохнуть перед завтрашним днем, перевод телепатической речи аквантов потребует от нее огромного психического напряжения, но дело было не в этом…
Он хотел дать ей время привыкнуть к своему возвращению, и, видит Бог, ему самому было необходимо привыкнуть к той новой Элайн, которая сошла с корабля.
Неожиданно легкая женская рука легла ему на плечо.
— Что это ты делаешь, милый?
— Устанавливаю для тебя палатку.
— Разве у тебя нет своей?
— Есть, конечно, но мне казалось, что ты захочешь побыть одна…
— Я и так пробыла одна на этом острове слишком долго. Бесчисленную череду ночей и дней, особенно ночей… Уж не хочешь ли ты добавить к ним еще одну? Я ведь специально выпросила у аквантов отсрочку, чтобы первая ночь моего возвращения принадлежала только нам двоим.
Трубы аквантов пробуждали надежду. Полыхали зарницы за дальними горизонтами океана. В базовом лагере шло непрекращающееся сражение, но они оказались вдвоем в крохотном мирке палатки, и остальной мир потерял для них на какое-то время всякое значение.
Лишь к полудню следующего дня начались долгожданные переговоры с аквантами, и начались они совсем не так, как представлял себе Неверов.
