Дождь льет не переставая. Земля раскисла, повсюду виднеются лужи. Заметно похолодало. В хижинах, а то и просто под навесами люди жгут костры, и множество дымов поднимается над равниной.

После ночного вторжения хрустальных червей Сокол приостановил разделку модуля, и все добры брошены на возведение баррикад и защитных стен на Перевале. Тысячи насквозь промокших людей денно и нощно таскают камни, бревна, мешки, корзины и носилки с щебенкой.

Толя Кислицын разыскал меня среди строителей баррикады, замахал рукой:

– Клим! Пойдем. Там… Проблема там. Чернышов приказал тебе заняться…

Проблема оказалась трупом. Голым трупом человека, убитого совсем недавно. Его нашли случайно. Дети, за которыми так и не уследила блондинистая Соня, копались в грудах обломков по ту сторону модуля и нашли присыпанное мусором и землей тело.

Это оказался взрослый мужчина лет сорока пяти, здоровый и загорелый, точно он провел месяц на курорте. На бородатом лице его застыло выражение безграничного удивления, в широко раскрытых глазах стояла дождевая вода.

Я отложил костыль, прикрикнул на толпившихся поодаль ребятишек и их любопытных мамаш, побросавших стряпню – в стороне располагались общественные столовые, – и присел на корточки, разглядывая труп.

Волосатый живот убитого пересекал наискось кровавивший, широкий, «щедрый», как говаривал командир нашей десантно-штурмовой машины Валентин Сайко, порез, заканчивающийся в районе печени большой рваной раной.

Мокрый Кислицын, вытирая грязной пятерней дождевые капли с лица, вздохнул:

– Кто ж его так? И за что?

Сомнений относительно того – кто, у меня в общем-то не было. До лагеря желторобников-«неприсоединенцев» отсюда шаг шагнуть, а то, что труп раздели, лишний раз доказывало, что этого бедолагу убили уголовники. Что касалось второго Толиного вопроса, тут версий могло быть множество, от вполне банальных – за еду, за проигрыш в карты, просто в драке – до сложных и запутанных. Не исключено, что покойный мог иметь кровников, оказавшихся на Медее вместе с ним, или был в лагере осведомителем администрации, и с ним свели счеты, как только этой самой администрации не стало. Гадать можно было бесконечно – и с неизменным нулевым результатом.

Я выпрямился и повертел головой – дождь, мокрые камни, мокрые кусты, мокрый Кислицын. Мокрое тело и мокрое дело, в котором нет нужды разбираться…

Хруст камешков под подошвами застал меня врасплох. Обернувшись, я с удивлением (ведь, кроме Толи, вокруг никого не было!) обнаружил рядом Миху.

– Хайствуй, начальник! – он зыркнул глазами на труп, перекрестился и сморщил лицо. – Типяга стэлменский жмур. «Комету» лукаешь? Ихняя райтовка. «Системники» его мочили, начальник.

Сказав это, Миха сплюнул едва ли не на голову покойника и ушел легкой походкой всезнающего человека. Я посмотрел ему вслед и вспомнил слова Лускуса о том, что «системных» стэлменов на Медее нет и что вообще можно не беспокоиться по этому поводу.

«Что-то хитришь ты, брат Циклоп», – подумал я и решил все же вытрясти из одноглазого командира добров все, что он знает о стэлменах.

Отправив Кислицына за похоронной командой, я поставил возле тела караул из пацанов постарше, настрого велев отгонять малышню и вообще всех любопытных, а сам отправился к Перевалу…

Возведение баррикад шло полным ходом. Семисотметровое пространство между скалами, естественные врата, соединяющие обширную Прыгунью долину и наше каменистое плоскогорье, было заполнено людьми. Начав с двух сторон, строители громоздили валуны, выкладывали стены из плохо обработанных бревен и засыпали пространство между ними щебнем. Постепенно проход сужался, но все еще оставался достаточно широким.

Если смотреть с Перевала, равнина выглядела пустынной – ни прыгунов, ни каких иных зверей. Лишь кружили в сером небе уже хорошо знакомые нам длинношеие черные чайки, да отдельные черви появлялись вдали, но не приближались к нашей линии обороны.

Дождь все не прекращался. Люди устали, но сильнее усталости их изматывал страх. Лускус во время перерыва на обед подсел ко мне и, вылавливая деревянной ложкой из самодельной жестяной миски волокна прыгуньего мяса, сказал:

– Не ладно все. Народ стонет. Зачем, грят, мы сюда прилетели? Тут, грят, чудовища живут, а людям места нет. И еще: бросили нас, грят. Никто помогать не прилетит.

– Эти разговоры надо как-то кончать! – Я огляделся. Вокруг на камнях и бревнах сидели строители баррикады, кухарки разливали похлебку, костры под навесами чадили, всюду грязь, щепа, мусор. Сказать откровенно, наша «великая стройка» выглядела настолько безрадостно, что хотелось материться.

– Э, браток, – Лускус доел и перевернул миску. – Разговоры кончать – это полицию нужно заводить тайную, сыск устраивать, агентов внедрять, тюрьму строить. Или ты предлагаешь сразу в расход?

– Да ничего я не предлагаю! Но если черви пойдут на приступ, мы должны их встретить все вместе. Едины мы должны быть, понимаешь? Друг о друге думать, а не о том, что тут места людям нет. Это же теперь наша планета!

Дернув изуродованной щекой, Лускус встал, сунул ложку в нагрудный карман.

– Как знать, браток, как знать… Не спешит что-то помощь. Ладно, хватит, языком стену не построишь…

И он зашагал вдоль баррикады, размахивая рукой с зажатой в ней тарелкой и зычно крича:

– Кончай обед! За работу, братва, за работу!