6 января 2008 года
Первым человеком, который встретил нас на подходе, оказался Цендорж. Меня несли на носилках. Он подбежал, упал на одно колено, бухнул себя кулаком в грудь:
– Клим-сечен!
Я улыбнулся разбитыми губами:
– Спасибо, Цендорж.
Вскоре мы добрались до укрепленного лагеря – палатки, костры, аппетитный запах мясной похлебки. Батальонный врач, молодой парнишка, учившийся в свое время у Изольды Ивановны, осмотрел меня. Он уже знал, какая участь постигла послушниц и мать Марию, и все время повторял:
– Как же это, а? Ведь она же только добро… только добро делала.
Я ничего не сказал этому впечатлительному юноше, но подумал: «Добро почему-то всегда идет рука об руку со злом. Великий век был эпохой добра, но во имя этого добра люди пролили реки крови. Это неправильно, но это – жизнь».
Вечером, после заката, когда я, перебинтованный и накормленный, лежал на удобном ложе из шкур, ко мне в палатку пришла Акка. Села рядом, провела рукой по волосам. Я невольно сделал движение головой и тут же смутился – получилось как у кота, которого гладит хозяйка.
– Поговорим? – спросила Акка.
– Давай.
И – молчание. Я лежал и слышал сдержанный шум лагеря: голоса бойцов, звон оружия, треск ломаемых сучьев – кто-то запасал топливо для костров.
Наконец Акка решилась и спросила, осторожно, медленно выговаривая слова:
– Клим… Скажи… пожалуйста, скажи – где вы… где все-таки ты был три года?
«Черт! Эх, Аня, Аня, «айрон мейдон», даже сейчас тебя больше всего волнует не человек, а дело», – с горечью подумал я и ответил:
– Скажу, но сначала ответь: почему ты назначила командующим Борчика?
Вновь – молчание. Я скосил глаза, посмотрел на нее и с удивлением заметил, что Акка смутилась!
– Аня. – Я произнес ее имя и сам вздрогнул от того, как это прозвучало. – Аня, чем тебя покорил этот… слизняк?
– Он не слизняк, – торопливо заговорила Акка, и я почувствовал, как ей трудно и тяжело произносить эти слова. – Он просто… неуверенный… был. Я думала – человеку надо дать шанс, и он раскроется, станет настоящим…
«Эге, да ведь она пожалела его! – Мне вдруг стало весело. – Акка Кнебекайзе пожалела маленького гусенка, надеясь, что тот станет сильным и отважным, под стать ей. А гусенок оказался злобной трусливой тварью… Или нет? Или все еще проще… У-у-у, а ведь верно, не зря же один писатель в свое время сказал: «Русские бабы не знают, что такое любовь. Они или восторгаются, или жалеют, но с таким темпераментом, с такой чувственностью и страстью, что могут сжечь самую сильную любовь». Так вот в чем твой секрет, Анечка. Ларчик открывался очень просто. Я-то, дурак, все время думал, что тебе нужен такой же железный, как ты сама, мужчина, и из кожи вон лез, а удостоился лишь титула «генаврика». Ты же просто искала… сына, что ли? В общем, того, о ком нужно заботиться и кого можно пожалеть…»
– Я ответила на твой вопрос? – По ее голосу я понял, что Акка справилась с собой.
– Будем считать, что да.
– Тогда теперь говори ты.
– А что говорить? Разве ты не читала моих дневников?
Акка странно посмотрела на меня:
– Твоих дневников? Ты до сих пор ведешь дневник? Но где и как я могла их прочитать?
«Ай да Цендорж!» – мысленно я поблагодарил монгола, хотя сам велел ему передать записки Акке. Но теперь даже к лучшему, что она их не читала.
– Ну, что же ты молчишь, Клим Елисеев? Лжецом ты никогда не был.
Я приподнялся на локте, скривился от боли в боку.
– Да, Аня, я не был лжецом. Генаврику – так, кажется, ты когда-то меня назвала? – ни к чему лгать.
– Нет, – задумчиво глядя на меня, покачала головой Акка. – Ты теперь уже не генаврик. Все изменилось. Сейчас ты больше всего похож на того мужика из старинной побасенки: «Я медведя поймал! Так веди сюда. Не могу, медведь не пускает». Ты будешь говорить?!
Последнюю фразу она практически выкрикнула – на щеках обозначились резкие складки.
– Что ж, уговор дороже денег, – вздохнул я. – Начну с главного: после крушения «Кондора» на склоне одной из гор Экваториального хребта мы пошли на запад, стараясь как можно быстрее покинуть высокогорье – у нас не было ни еды, ни теплых вещей. И вот там…
В изголовье моего ложа что-то зашуршало. Акка, до того внимательно смотревшая на меня, перевела взгляд, и я увидел, как ее зрачки вдруг расширились, а лицо исказилось.
– Тихо, друзья мои, тихо, – прошелестел в палатке знакомый голос. – Эта штука бьет наповал с километровой дистанции, а уж с полуметра у вас просто нет шансов.
Вывернув голову, я увидел вороненый ствол пулевой винтовки, смотрящий на нас, а над ним в прорезе полога жутко улыбалось изуродованное лицо Лускуса…
– Зачем пришел? – хрипло спросила Акка.
– В таких ситуация обычно говорят: «Здесь вопросы задаю я», – сдержанно хохотнул Лускус. – Во-первых, здравствуйте. Домина Анна. Клим Олегович, рад видеть вас если не в добром, то по крайней мере в здравии.
– Что-то раньше таких любезных речей от тебя слышно не было, – фыркнул я. – Или набрался у своего императора? Там, при дворе, поди, одни высокоученые мужи, да? А за главного искусника у вас Каракурт. Глотку кому-нибудь перережет, крови попьет – потом сонет сочинит. Так?
Я тянул время, лихорадочно соображая, что предпринять. Умирать очень не хотелось, но и сидеть в одной палатке с предателем – это тоже было выше моих сил. Аккой, похоже, овладели еще более сильные эмоции, и она потихоньку, медленно, тянула левой рукой из ножен кинжал.
– Слушайте, ребята… – неожиданно как-то очень по-простому, по-дружески произнес Лускус, – вы чего, в самом деле? Совсем озверели? Какой Каракурт, какой двор? Я по делу, речь о жизни и смерти, если так можно выразиться. А вы… Один зубами меня готов загрызть, другая уже ножик достала, сейчас воткнет в единственный глаз.
– Воткну! – процедила Акка, выхватывая кинжал. – И никакая винтовка тебе не поможет…
– Если для вас это важно, то клянусь памятью родителей – я и мои люди не участвовали и не участвуем в войне.
– Тогда какого черта ты ходишь, как враг, с оружием? А, Лускус? – спросил я. Он в ответ вздохнул:
– Меня зовут Грибов. Полковник Главного управления военной разведки Федерации Максим Афанасьевич Грибов. И здесь, на Медее, я осуществляю специальную миссию. Майор Морозова, надеюсь, до вас доводили, как действовать в случае получения вербального кода? Извольте: «Так их увидев, исполнилась жалости Гера богиня и мгновенно Палладе крылатую речь устремила…»
Акка дернулась и опустила руку с кинжалом.
– «Дщерь Громовержца Кронида Паллада, ужели данайцам, гибнущим горестно мы хоть в последний раз не поможем?» – пробормотала она.
– Что за хрень? – довольно-таки невежливо спросил я, переводя взгляд с Лускуса на Акку и обратно.
– Отставить, сержант Елисеев. – Акка сунула клинок в ножны. – Это действительно сотрудник ГУВР. И мы обязаны оказывать ему всяческое содействие.
– Вот так-то лучше, – кивнул Лускус. – А теперь, друзья мои, давайте-ка прогуляемся. Тут недалеко.
– Елисеев ранен, полковник. – Акка отвернулась. Я вдруг понял, что она совершенно не рада тому, что на Медее появился кто-то старше ее по званию.
– Ну, это не проблема. Кости целы? А остальное поправимо, – и Лускус сунул мне знакомую трубочку со стимулятором. – Давай, Клим. У нас мало времени.
Из лагеря мы выбрались беспрепятственно. Лускус провел нас вдоль утесов, нависших над долинкой, в которой расположился батальон, благополучно минув два поста охранения.
– Ну я им устрою, когда вернусь! – рассерженной кошкой прошипела Акка.
– Если вернетесь, майор, – многозначительно сказал Лускус.
Следуя за ним, мы в полной темноте взобрались на косогор, обошли скалу – и замерли, пораженные. Перед нами у самой земли висело переливающееся тусклыми сполохами огня, шевелящееся облако, полное мерцающих искр.
– Что это?! – вскрикнули мы едва ли не хором.
– Всего лишь молекулярная пленка, – усмехнулся Лускус. Он подошел к искристому облаку, придавил его нижний край ногой и растянул полость входа. – Прошу. Транспорт не особо комфортный, но вполне надежный. Залезайте.
Мы, сгибаясь в три погибели, заползли внутрь светящегося мешка. Лускус влез следом, вытащил из-за пазухи короткую гирлянду из разноцветных пузырьков.
Внутри оказалось довольно-таки светло, хотя от бесконечной смены оттенков и пульсирующих вспышек рябило в глазах. Мы с Аккой попытались сесть, но пленка растянулась, стенки полости сдавили нас, и в итоге получилось, что мы полулежим в этакой светящейся кишке. Лускус, поглядывая на нас, улыбался, по очереди откупоривая пузырьки и принюхиваясь. Наконец, найдя искомое, он поднял руку и разбрызгал содержимое вокруг себя. Запахло корицей и еще чем-то незнакомым.
Некоторое время ничего не происходило, а потом вдруг рывком облако взмыло вверх, отчего содержимое желудка лично у меня подкатило к самому горлу. Акка, похоже, чувствовала себя не намного лучше.
Лускус, хитрым образом упершись в стенки полости, подмигнул нам:
– Ничего, терпите, лететь недолго – всего-то километров триста.
Чтобы отвлечься от неприятных ощущений и неотступной мысли, что вот сейчас мы мчимся черт его знает на какой высоте, а под задницами у нас всего лишь пленка толщиной в одну молекулу, я спросил:
– А как оно вообще… летает?
– Лекций о свойствах молекулярной пленки я вам читать не буду, – ответил Лускус. – Скажу только, что над нашими головами находится другая полость, намного больше, чем эта, и там идет процесс фильтрации и разложения атмосферного воздуха на различные газы. Одни служат для придания всему этому сооружению подъемной силы, другие выбрасываются через специальные сопла, приводя аппарат в движение. Ну, а управление осуществляется с помощью одоратики. Не поняли? Запахи. Вся система реагирует на определенные сочетания запахов. Старые, кстати говоря, технологии, их еще в позапрошлом веке придумали. И никакой электроники…
– Полковник, – прервала наш диалог Акка. – Куда мы летим?
– Вы, майор, – на переговоры, – сделав упор на «вы», ответил Лускус.
– Почему мы не могли поговорить на земле, там, у нас в лагере?
– А с чего вы взяли, майор, что переговоры будут со мной? – хмыкнул наш то ли похититель, то ли провожатый. – Там, куда мы направляемся, вас уже ждет приятная компания местных наполеончиков. Вот с ними вы и будете вести переговоры. Причем меня вовсе не интересует, как, каким образом, но результатом этих переговоров обязательно станет заключение мира между всеми враждующему сторонами.
– Да, но… – начала было Акка.
– Никаких «но»! Мне… – он голосом подчеркнул это «мне», – мне нужен мир. Иначе вся моя миссия может сорваться, а я привык выполнять поставленные передо мной задачи. Поэтому я буду держать вас, этого недоделанного императора, степных набобов, ханов, шейхов и представителей Горной республики до тех пор, пока вы или не договоритесь, или не помрете от голода и жажды. Мои люди…
– Ваши люди? – изогнула бровь Акка. – Свободники?
– Стэлмены, – в тон ей ответил Лускус. – Так вот: мои люди вооружены пулевым оружием и сами заинтересованы в том же исходе, что и я. Поэтому у вас нет выбора. С войной будет покончено…
– А как же Каракурт? – влез я. – С таким подонком мириться…
– Каракурта ищут. Найдут – удавят, – махнул рукой Лускус.
– Значит, с помощью стэлменовских технологий вы организовали похищение всех мало-мальски авторитетных и имеющих власть на Медее лидеров? Ну у вас и размах, полковник! – уважительно проговорила Акка.
– Лускус. Называйте меня, как прежде, домина Анна.
– Но как вам удалось склонить стэлменов к сотрудничеству?
Одноглазый рассмеялся.
– Я бы мог ответить вам, что это моя профессиональная тайна, но скажу иначе: у нас с ними оказались общие цели. Кроме того, мне пришлось дать их Поводырям некоторые гарантии…
Я слушал их, слушал – и все больше склонялся к мысли, что меня Лускус прихватил с собой просто так, на всякий случай. Мне во всех этих военно-политических раскладах ну никак не находилось места. Однако Лускус, словно угадав, о чем я думаю, произнес:
– Возможно, я бы подождал еще немного, но удивительная способность нашего сержанта влипать в опасные ситуации подтолкнула меня форсировать события – его жизнью я рисковать не мог.
– А на кой вам, господин полковник, моя жизнь? – удивился я.
– Лускус, Клим, просто Лускус. Ты мне нужен. Ты даже не догадываешься, насколько ты мне нужен. Впрочем, достаточно разговоров – мы подлетаем…
Полупрозрачные стены нашего воздушного судна, сквозь которые проглядывали звезды, изменили цвет, покрывшись бледно-зелеными разводами. Лускус извлек новый пузырек, наполнив полость запахом ванили, – и мы провалились вниз. Я разглядел прямо у себя под ногами пятна костров, полыхающих в котловине между горами.
– Прибыли, – довольно сообщил нам Лускус. – Прошу на выход.
Небольшая котловина оказалась густо заселенной – выбравшись из полости и вдохнув чистого горного воздуха, я огляделся и заметил множество цирков стэлменов, сооруженных все из той же молекулярной пленки. Костры, увиденные мною сверху, горели на склоне, огненной стеной отгораживая почти идеально круглый пятачок, внутри которого прямо на земле сидели люди – десятка два людей. Я разглядел белые бурнусы бедуинов, синие халаты монголов, накидки из шкур альб, кожаные плащи и серые куртки, сотканные из местного волокна.
К нам подошли два стэлмена с пулевыми винтовками наперевес.
– Проводите госпожу коменданта к остальным, – приказал им Лускус, – и сообщите, что время пошло. Мои условия они знают.
– Ну и методы у вас, полковник, – покачала головой Акка и двинулась к кругу костров, даже не взглянув на свой эскорт.
– А мы? – спросил я, чтобы как-то обратить на себя внимание задумавшегося Лускуса.
– А что – мы? Мы пойдем, поедим, выпьем и поговорим. Я надеюсь, дружище Клим, ты не откажешься присоединиться к моей команде?
Это прозвучало как-то двусмысленно. Я пожал плечами. Действие стимулятора заканчивалось, меня знобило, и очень хотелось прилечь.
– Ладно, ладно, пошли… – Лускус похлопал меня по плечу и повел к ближайшему цирку.
Внутри огромного купола горело несколько костров. Свешивающиеся сверху полотнища пленки разделяли цирк на множество отсеков, в которых, как я понял, и жили стэлмены.
– Заходи, располагайся, – одноглазый откинул струящийся розовым занавес, крикнул кому-то: – Мом, сообрази нам… как положено.
Я рухнул на лежанку, устланную пахучими сухими травами, и все тело отозвалось болью.
– Не переживай, сейчас старая Мом принесет конденсат, выпьешь и станешь как новый, – улыбнулся Лускус.
– Может, лучше я расскажу сейчас, что знаю… ну, то, что вам… тебе от меня нужно, и… ты меня отпустишь?
Лускус расхохотался, нелепо кривя изуродованное лицо, потом посерьезнел:
– Вообще-то я хотел предложить тебе, Клим, работать вместе.
– Работать? Над чем?
Он помолчал, словно раздумывая – «сказать, не сказать?». Наконец тихо и отчетливо произнес:
– Я уверен, что ОНО – здесь, на Медее. Ты, подозреваю, знаешь, в каком месте. Остается объединить усилия и…
Мне вдруг стало горячо-горячо. Вот, значит, что. ОНО. Он сказал не «иной разум», а просто «ОНО». «Объект зеро» – это действительно ОНО. Не изделие наших военных специалистов, не аппарат грейтов, а – ОНО. Смерть Игоря не была напрасной. И мне сейчас надо просто сказать этому усталому полковнику те слова, которых он ждет уже давно…
– «Бард» просил передать… перед смертью… «Меченому», что «объект зеро»… – как-то невнятно промямлил я – и умолк.
Лускус вытаращил на меня свой единственный глаз так, что казалось – он сейчас лопнет. От изумления он некоторое время не мог ничего сказать, потом покачнулся, отвернул голову, затрясся…
Я еще никогда не видел этого человека в таком состоянии и, несмотря на жар и слабость, даже сел и вытянул руку, пытаясь помочь ему.
– А-а-а-ха-ха-ха! – заорал вдруг Лускус, поворачиваясь. Я отпрянул – одноглазый хохотал! Он смеялся самозабвенно, со слезами и всхлипами, тряся головой и раскачиваясь всем телом. В наш отсек заглянули трое стэлменов с винтовками наготове, но Лускус только замахал на них руками – идите, мол. – Ой, я дурень! Ой, идиот! – прорывалось у него между приступами хохота. Я несколько успокоился и снова лег. Откинув пленку, к нам невозмутимо вплыла пожилая толстуха, вся в черном, с огромным носом, покрытым шрамовыми рисунками. Поклонившись всхлипывающему Лускусу, она поставила поднос с каменным кувшином, каменными же тяжелыми кубками и молча удалилась.
– Спасибо… Мом! – запоздало крикнул ей вслед одноглазый, рывком налил из кувшина и залпом выпил. – Уф-ф… Прости, Клим. Нервы. Знаешь, тяжело. Столько лет ходить вокруг да около запертой дверцы, а потом вдруг узнать, что кое-кто уже побывал за ней, – это нужно суметь пережить. Кстати, угощайся. Конденсат, самый настоящий стэлменовский конденсат, Мом его готовит как никто. Пей, чего смотришь? Сразу полегчает…
Я налил – и выпил. Кислое, обжигающее пойло, аж зубы заныли. И вдруг по всему телу пробежала волна жара, а потом сразу – странного расслабления.
Лускус снова подмигнул. У него это получалось очень комично – страшное лицо морщилось, сминалось, и единственный глаз вспыхивал, как гелиограф.
– Ты небось не понял ничего? – Он тоже прилег, глотнул из кубка. – Решил, что я того… тронулся? Гм, тронешься тут… Короче, Клим, «Бард», «Меченый» – это позывные агентов адмирала Баркинса. Слыхал о таком? И правильно, что не слыхал. Он – начальник разведки Объединенных флотов Великой Коалиции. Чего застыл? Не ожидал? Думал, шпионы грейтов – все сплошь неприятные типы, гнусные такие сволочи, типа Каракурта? Эх, Клим, Клим… да и я хорош, старый болван, расслабился. Как же: «изолированное сообщество», «никаких контактов с внешним миром». Не удивлюсь, если внедрение грейты делали на самом высоком уровне, сейчас у нас в правительстве столько всякой швали, запросто мог просочиться нужный человечек. Один генерал Жильберт чего стоит… Ладно, давай еще выпьем, и ты мне расскажешь все по порядку…
Мы выпили. Конденсат растекся по жилам, расслабив тело и развязав язык. Изложив Лускусу нашу одиссею, я подробно описал «объект зеро».
– И ты решил, что «Меченый» – это, конечно, я? – Лускус снова коротко хохотнул. – Эх, если бы все было так просто… Ох, возни теперь будет… Но ты – молодец. Иметь такую информацию и столько времени держать при себе! Надо будет еще обязательно забрать этого твоего монгола. Кстати, как думаешь – он не растреплет? Надо бы поскорее его сюда подтянуть…
– Цендорж – могила! – Я зачем-то поднял кверху сжатый кулак. – Умрет, но не скажет. А кроме того, он в тот момент ничего не видел.
– Ну, если в умелые руки попадет – ска-ажет, – Лускус неприятно оскалился. – Но будем надеяться, что нету на Медее таких рук. Впрочем… Ладно, как говаривали в старину, «цели ясны, задачи поставлены». Так что – «за работу, товарищи»!
– Погоди, погоди! – взмолился я. Конденсат размыл границы восприятия, и я даже не вспомнил, что передо мной целый полковник, да еще и Главного управления разведки. – Это тебе все ясно, а мне вот ни хрена не понятно, например. А поскольку я завербован по самое не хочу – ведь так? – мне ж тоже надо знать, что и как…
– Знать тебе, друг мой Клим Елисеев, – задушевно произнес Лускус, – надо ровно столько, сколько надо. Это – во-первых. Во-вторых, никто тебя не вербовал. Что ты вообще за слово-то вспомнил – «завербован»? Чушь какая… С другой стороны, что ж ты, отойдешь в сторону и прыгунов со своей Медеей будешь разводить? Не такой ты, по-моему, человек. И в-третьих: мы вот утречком слетаем с ребятами к Жорному лесу, вызволим Шерхеля, а то лежит наш бедолага сейчас в белой плесени, как в саване, и видит глупые сны…
– Так он жив?! – Я аж подпрыгнул на лежанке.
– Жив, жив, успокойся. И будет жив, если его вовремя выдернуть оттуда. Жорный лес – это существо такое, полип или амеба гигантская. Он испускает пси-волны, которые умертвляют местных животных. Трупы разлагаются с помощью белой плесени, симбиоз у них, а продукты разложения лес впитывает и таким образом питается. На людей лесное излучение оказывает снотворный эффект – и только. Но если в течение нескольких дней не вытащить из леса спящее тело, может наступить смерть от обезвоживания. Так что утром мы доставим Шерхеля, приведем его в порядок, ты отоспишься, отдохнешь…
Он с сомнением посмотрел на меня, усмехнулся и добавил:
– Хотя отдыхать тебе вряд ли придется.
– Это почему? – вскинулся я. – Раненым положено…
– Сам не захочешь, – загадочно сказал Лускус и легко поднялся. – Все, лежи, я пошел. Дел – по горло. Завтра увидимся…
Он вышел. Молекулярная пленка некоторое время колыхалась, вспыхивая волнами холодного пламени, потом вдруг откинулась, и в отсек не вошла – влетела… Медея!
– Кли-им! Милый Кли-им!
Я вскочил, обнял девушку, и так, в обнимку, мы опустились на лежанку, зарывшись в шуршащую духмяную траву…
