…Когда он посреди ночи вломился в казарму, в коленях все еще ощущалась гнусная слабость, где-то в районе желудка трепыхался страх, в голове звенела пустота, изредка прерываемая призрачными отголосками мумифицированного голоса.

А во внутреннем кармане, возле самого сердца, холодной змейкой свернулся презентик для келументари…

Мичман включил свет, весьма кстати обнаружил на тумбочке возле лежанки початую фляжку какой-то прохладительной дряни, впрочем – уже нагревшейся до комнатной температуры и оттого сделавшейся еще мерзостнее. Как раз то, что было ему сейчас нужнее всего – жидкое и мерзкое… Винтом засосал содержимое фляжки, передернул плечами, стряхивая последние лохмотья наваждения.

– Команда, подъем!!!

Вверенные ему в подчинение раздолбаи, числом трое, зашевелились на лежанках, кто-то лишь натянул одеяло на голову, но ни одна сволочь не поднялась.

– Я сказал: подъем, уроды!

Нунгатау отвесил пинка тому, кто был поближе. Ему не повезло: это оказался сержант Аунгу, записной хам и пижон («Надеюсь, вы не выстрелите мне в спину, сержант…» – «Никак нет, янрирр мичман. Любоваться на мужские спины и задницы не приучен. Говорю в лицо, бью в лицо, а будет нужда – туда же и выстрелю…»), и оный, не продравши даже толком глаз, тотчас же наметил кулачищем обидчику в табло.

– Сержант, мисхазер, отставить! Пристрелю за неподчинение!..

Это был скорее вопль отчаяния, нежели реальная угроза, потому что сержант, если верить личному делу, и с закрытыми глазами мог оружие отобрать и употребить для нанесения максимального урона чести, достоинству и физическим кондициям противника. Однако же сержант Аунгу приоткрыл гляделки, погонял шарики в своей непропорционально маленькой в сравнении со всем остальным, хотя бы даже с теми же кулаками, напрочь обритой головенке, что-то там вспомнил и счел за благо изобразить подчинение:

– Виноват, янрирр мичман… Осмелюсь, однако, доложить: на дворе ночь, команда отдыхает согласно распорядку…

– Все, отдых закончен! Выдвигаемся в пункт назначения!

– А что у нас нынче пунктом назначения? – попытался дерзить сержант Аунгу.

Остальные, напротив, свое место понимали вполне отчетливо и потому собирались молча, одними лишь спинами демонстрируя крайнюю степень неудовольствия.

– Анаптинувика! – рявкнул мичман. – Еще вопросы есть? Кто-то желает выразить претензию?!

В ответ он получил реакцию, какую ожидал менее всего.

– Анаптинувика – это хорошо, – умиротворенно проурчал сержант. – Это, можно сказать, наш с янрриром мичманом дом родной, вам, сынки, понравится…

Один из «сынков», не оборачиваясь, процедил сквозь зубы длинное ругательство.

– Что ты сказал?! – взвился Нунгатау.

– Палец прищемил, – равнодушно пояснил ефрейтор Бангатахх. – Виноват, не сдержался.

– Хорошо, что палец. Ежели что иное нужно будет прищемить, обращайся…

Спустя десять минут они уже неслись по ночным улицам в «ракушке» – как все, вне зависимости от родов войск, именовали военно-транспортный штабной катер на гравигенной тяге «Урштер ТЛ», который, со своей стороны, получил название от летающего моллюска с предгорий Умкарна. (Означенный моллюск способностей к полету, разумеется, не имел, но мог парить в воздушных потоках благодаря пустотам в раковине, заполненным некими инертными газами – за каким лядом он это делал, для мичмана, воочию имевшего случай наблюдать сей феномен, так и осталось загадкой, несмотря на личные разъяснения гранд-адмирала Линталурна, непонятливостью своего лучшего проводника весьма удрученного…) Водитель, заспанный и потому ничуть не менее злой, пристроил «ракушку» в самом нижнем эшелоне, то есть практически между городскими строениями, да вдобавок еще старался выбирать самые темные переулки, словно бы нарочно стараясь лишить пассажиров созерцания ослепительных картин ночной столичной жизни – как и они лишили его сладкого сна. На попытки мичмана, по праву главного устроившегося в кабине, заговорить на отвлеченные темы он отвечал агрессивными междометиями, а то и не реагировал вовсе.

Скоро внимание мичмана было отвлечено тем обстоятельством, что рядовой Юлфедкерк развернул среди личного состава религиозную пропаганду, что уставом настрого возбранялось. Выглядело все достаточно безобидно и подавалось в форме некой поучительной притчи.

– Случилось, что Назидатель Нактарк явился на циркулярный диспут с учениками с большим опозданием, облаченный в скорбные одежды и в легком подпитии… – размеренным, немного заунывным голосом вещал рядовой.

– Ну, диспут я еще понимаю, – заметил сержант Аунгу. – А что такое «циркулярный»?

– Это когда ученики по кругу задают Назидателю вопросы на любые темы, проверяя таким образом его эрудицию и универсальную способность к логическим построениям, – охотно пояснил Юлфедкерк. – Итак: пораженные переменами во внешности Назидателя ученики задали ему вопрос нециркулярного свойства, не приключилось ли какой беды, не утратил ли он кого-либо из родных или друзей. На это Назидатель Нактарк ответствовал, что нынче в диспуте участвовать не станет, поскольку с печалью в сердце и на языке пришел проститься с любезнейшей аудиторией. Причиной тому, по его словам, стало одно прискорбное обстоятельство: во дворе его дома внезапно остановились часы, которые шли неизменно с того еще момента, когда свет был осчастливлен появлением прадедушки почтенного Назидателя, из какового обстоятельства проистекает естественный вывод, что ход времени на этом пресекается. Ученики попытались склонить Назидателя к веселью, осыпая его равно шутливыми и целесоответственными по их мнению пропозициями, как то: вызвать умельца, который упомянутые часы приведет в годность, не скаредничать и обзавестись новыми, и тому подобное. Выслушав всех, Назидатель Нактарк поблагодарил учеников за изреченные советы, отдал дань их остроумию, а в заключение разъяснил, что часы, каковые к его сугубому сокрушению пресекли нынче свой ход, были солнечные.

– Где-то я уже слышал эту историю, – заявил ефрейтор Бангатахх.

– Конечно, слышал, – легко согласился рядовой Юлфедкерк. – Любое слово в этом мире уже произнесено хотя бы однажды. Все дело в порядке слов.

Не успел Нунгатау разогреться до необходимого градуса злости и призвать к порядку, как город закончился, и без какой-либо паузы возникла военизированная периферия, с гарнизонами, базами и складами, с настороженно вперившимися в темное небо вышками противокосмической защиты, с непременными защитными полями и патрулями, тоже невыспавшимися и потому особенно злыми. Впрочем, предъявляемый по требованию и без такового церрег мгновенно преисполнял патрульных несвойственной роду их занятий кротости.

Немного утомленный свалившимся на его бедную голову вниманием Нунгатау и не заметил, как впереди замаячил военный космопорт «Гелелларк».

При подлете к территории космического объекта высшей категории секретности «ракушку» принудили припарковаться в последний раз и обшмонали с особым тщанием. Церрег был осмотрен с обеих сторон и просканирован неким прибором, напоминавшим архаичную синюю лампу для лечения простуды и чирьев. Из карманов злонравного сержанта Аунгу, о котором, судя по всему, патруль имел особые сведения, было вытряхнуто все содержимое и частично изъято.

– Я за эту траву половину жалованья отдал!.. – попытался было ерепениться сержант, но патрульный унтер пресек его роптание одним лишь коротким взглядом, в котором мороза было не меньше, чем во всей Ктетхонской тундре.

Испытав от этой картинки короткий пароксизм удовлетворения, мичман, однако же, счел за благо вступиться за подчиненного и, вдобавок ко всему, соплеменника.

– Янрирр офицер, нам не нужны неприятности. Для выполнения возложенной на меня миссии мне требуются именно такие люди, как…

– Следуйте своим курсом, – проронил патрульный, пропуская его речи мимо ушей.

Водитель, все это время старательно и умело изображавший деталь интерьера, шумно выдохнул, ожил и с видимым облегчением проследовал в дозволенном направлении.

– Сука, попадется он мне в увольнении! – досадовал сержант Аунгу, распихивая по карманам всякую ерунду.

– Помню, сопровождал я как-то герцога Кордарна в инспекционной миссии по службам технического обеспечения… – начал было водитель в приступе нервической общительности.

Но мичман Нунгатау, у которого настроение сменилось на прямо противоположное, резко оборвал его:

– Если какая-нито тыловая фикаважелает поделиться конфиденциальными сведениями, случайным носителем коих попущением Стихий оказалась, со сторонними персонами, буде и военнослужащими при выполнении особого задания, то означенная фикаваесть или провокатор, или тупое трепло и в обоих случаях подлежит искоренению!

Водитель обиделся и заткнулся, и ко времени: урштер уже прибыл в пункт назначения, а именно: на стартовую площадку сто двадцать семь, где в ожидании команды «болтунов» разводил пары военный галактический транспорт класса «Тинкад ВГТ» – маломерный, с повышенной обтекаемостью и теплозащитой для скоростных маневров в плотных газовых оболочках, и чрезвычайно прыткий. Курьерский «доккан», на котором Нунгатау прибыл в метрополию (восемнадцать часов мертвой скуки в четырех голых стенах, прерываемых сном вполглаза; в одной руке скерн на боевом взводе, в другой – бронированный кейс со зловещим розовым конвертом… уж кто мог напасть на курьера посреди экзометрии с целью завладеть сверхсекретным посланием, мичман не мог взять в толк, но инструкция есть инструкция, сочиняли ее либо умники на основании собственного боевого опыта, либо полные идиоты, никогда из своей канцелярской клетушки носа не казавшие… последнее, по итогам общения с несуразным контр-адмиралом из Отдела криптопочты, представлялось более правдоподобным), перед этим шустриком мог показаться речным паромом в сравнении с глиссером.

Экипаж «тинкада», по причине давно сбитых биологических циклов сонливостью не страдавший, был уведомлен заранее и находился в полной готовности рвануть на Анаптинувику. Первый пилот, как ему и полагалось, находился на центральном посту, а второй встречал команду у трапа и выглядел при этом отвратительно бодрым.

– Что, мичман, торопитесь в герои? – спросил он.

Нунгатау, привычно ощетинясь, изготовился было ответить что-нибудь в особенно оскорбительном ключе, но по общему равнодушию выражения лица и голоса летчика вдруг понял, что тот говорит примерно одни и те же слова всякому, кто ступает на борт его корабля. Будь то специальная команда, отправляющаяся к черту на рога на поиски ожившего мифа, будь то кучка военных инспекторов, скукожившихся от постоянного корпения над документами… в розовых, мать их салфетках, конвертах… будь то штурмовая когорта девиц облегченного поведения для поддержания боевого духа гарнизона на каком-то забытом всеми Стихиями форпосте.

Поэтому он промолчал и нырнул в душное жерло люка.

И уже оттуда услыхал, что сержант Аунгу не погнушался и таки ответил:

– Да уж не рассчитываем отсидеться в жестяной скорлупке в рассуждении, что авось не заденет и пронесет!

Пилот, против ожидания, не обиделся:

А сержант, чью кривую ухмылку Нунгатау ощутил буквально лопатками, неожиданно докончил строфу:

И они обменялись понимающим смешком.

«Я что-то о тебе не знаю, Аунгу, сволочь? – подумал Нунгатау. – Сигарета у него, изволите видеть, тлеет! А сам наколотит, небось, в штакетину самой гнусной травы, той же гнячки, и скользит… по кромке тьмы и света…» Однако же до расспросов решил не унижаться, а лишь гаркнул напоследок:

– Располагаться на отдых!

И ушел в командирскую каютку – чуть просторнее гальюна, рослому эхайну и ног не распрямить. К мичману это не относилось, он, как и все кхэри, был приземист и потому со всем комфортом обрушился не раздеваясь на жесткую, без матраца и покрывала, койку, несколько раз глубоко вдохнул стоячий, напитанный застарелыми корабельными запахами воздух и легко скользнул в нездоровый, даже нервический сон. Впрочем, успев перед этим подумать: «Ну да, тороплюсь. В герои не в герои… а к вершинам жизни, это уж точно…»

И сразу же увидел перед собой страшные синие глаза без зрачков.