Проснулся я от кошмара. Вообще-то управлять сознанием во сне не сложнее, чем пользоваться ложкой, но в нынешнего человека столько понапихано, так часто каждого из нас, даже нормального, а не заключенного, промывали на ментоскопе, что никто уже и представить не берется, что там есть. А потому иногда вся эта гадость прорывается и бьет тебя дрожью, заливает холодным потом, окатывает ужасом, от которого, кажется, вот-вот остановится сердце. Или даже начинаешь хотеть, чтобы оно остановилось, лишь бы все это прекратилось.

Сам кошмар я, конечно, выкинул из сознания почти сразу, и очень успешно. Но тоскливое ощущение чего-то необычного, что готово ворваться в мою жизнь, не проходило. Разумеется, есть ребята, которые умеют отменно предугадывать события или искажают причинно-следственные связи таким образом, что им выпадает наименьшая степень испытания или вовсе прет одно счастье, но я не из них.

Я провернул утренний туалет, даже зачем-то побрился, потом снова улегся на койку. Джин спал, как всегда, едва дыша. Если он хотел выспать свои неудачи, то их накопилось немало, и были они тяжелы. Лампочка из коридора давала достаточно сумеречного, но необходимого света. Я раскрыл свой телик, пощелкал тумблерами, не столько даже надеясь поймать канал, идущий от соседних, не только харьковских передатчиков, сколько подготавливая себя к тому, что в конечном итоге остановлюсь на круглосуточной волне нашего Сапегова. Якобы у меня был выбор, и мне оставалось только, как свободному человеку, выявить свое желание. Это была еще одна защитная реакция, появившаяся тут.

Сначала показывали ручьи, потом прошла быстрая передачка о видах весенних красот с флаера. Вид был не очень, лес стоял, как редкая щетина, поля даже издали казались грязными, а отдельные домишки представлялись такими беззащитными, что хотелось накрыть их чем-нибудь металлическим, например кастрюлей. Наконец привычно-знакомая красотка в соблазнительном, по мнению этих харьковчан, виде начала читать новости.

Какой-то оппозиционер из хохлов опять высказался за Сапегова, но враждебный представитель Киева откомментировал, что войны не будет. Чтобы понять связь между этими репортажами, следовало знать предысторию, я не знал и не заинтересовался. Потом стали говорить, что голод Харьковщине не грозит, потому что дрожжевые чаны дают достаточное количество зимовила, чтобы даже самых неимущих наградить продуктовыми карточками. Если зимовила полно – зачем карточки, захотелось мне спросить кого-нибудь, но никто не подвернулся. Потом бодро показали какую-то дамбу. Весенние паводки оказались в этом году выше обычного, старые сооружения смыло, на ликвидацию аварии брошены силы тех, кем общество может, не задумываясь, пожертвовать.

Это было понятно – дамбы, уголовники или даже мы – политические. Непонятно, почему в кадр не влез ни один экскаватор, ни один ленточный транспортер, почему не было видно даже шагоходов? Значит, дело плохо, людей мало, техника не проходит, таскать гравий и песок нужно чуть не вручную. И это настолько опасно, что решили на дополнительную оплату за риск не разорятся.

Так и оказалось. Построение этим утром было всеобщим, до завтрака, охрана посильнее обычного раза в три. Простояв почти час, мы удостоились лицезреть крохотную, весом килограммов в сорок, старушку с совершенно седыми волосами. Не нужно быть сыщиком, чтобы понять, что мы видим одного из вышедших в тираж космопроходцев, их программировали такими мелкими, чтобы не таскать в ракетах чрезмерные запасы кислорода, воды, пищи и усложненные системы жизнеобеспечения. А перегрузки они выдерживали за счет специальных скафандров, силовых полей и гравитационных компенсаторов.

Старушка побродила между нами, пощелкала по ноге хлыстовым парализатором. Подумала, потом голосом высоким, как у летучей мыши, спросила, кто из нас умеет обращаться с шагоходным погрузчиком. Могла бы не спрашивать, при допросах на ментоскопе все выяснили, и не только это, к сожалению.

В общем, она оказалась не совсем тюремщицей, хотя и привыкла работать с такими отпетыми негодяями, как бывшие политические головорезы. А впрочем, зря я иронизировал, космос есть космос, люди, которым удавалось там выжить, возможно, видели такое, что не боялись не только нас, но вообще отучались испытывать какой-либо страх.

Так или иначе, тех, кто действительно был годен для этой работы, вытолкали по списку, который зачитал диктор по громкой связи, и нас погрузили в автофургон. Ехали мы часа два, не больше. Потом вылезли.

Двор, огороженный колючей проволокой, три стальные переносные вышки, которые можно разобрать и переставить на новое место. При всей внешней хрупкости, они выдерживают осаду, как хороший укрепрайон, не только со стрелковым оружием, но с вполне серьезной, тяжелой техникой. Потом нам показали шагоходы.

Их выдумали лет двести назад и до сих пор лепили почти в неизменном виде. Это такая прямошагающая штука, с металлическими лапами, вытянутыми вперед, способная удерживать на весу тонн по семь, переносить тонны по три, и вполне послушная оператору. Ему полагается вставать в центр условного брюха, присоединяться к ножным манипуляторам, надевать на запястья и кисти ручные манипуляторы и регулировать голосом некоторые простейшие механические функции. Считалось, что на этой бандуре в пять метров ростом и почти десяти тонн весом можно пройти по болотам, благодаря особым растопыренным ногам, можно вскарабкаться на гору, применяя встроенные лебедки, а при некотором умении не помять банку с колой, если тебе нужно утолить жажду, но свои руки вытаскивать из манипуляторов лень.

На самом деле, мастеров, которые исполняют подобные трюки, очень мало. Обычные операторы, вроде меня, умеют шагать, носить, не падать на кочках и даже не всегда знают, какие силовые характеристики в твоей машине остались после нескольких часов работы.

Нас поодиночке загнали в погрузчики, а потом сделали такое, что даже видавшие виды уголовники занервничали. Каждого из нас пристегнули к машине уже известным мне кандальным устройством у рук и ног, но вдобавок обхватили широким цепным зажимом в поясе. Потом мы отправились на дамбу.

Охрана была всюду, куда только не «упадал» мой взгляд, – кажется, так иногда выражались харьковские стилисты в литературных телепередачах. Особенно подобные штучки любили типы, заботящиеся о чистоте языка и протестующие против его замусоривания неметчиной, англицизмами и типичными московскими оборотами.

Их было действительно очень много. Я даже подумал, если бы этим бугаям, из которых почти все были силовыми мутантами по триста килограммов весом, вместо доспехов вручили тачки или хотя бы корзины с землей – дело пошло бы быстрее. Но тогда, не исключено, некоторые из нас попытались бы удрать. Ведь от свободы, такой близкой и почти доступной, нас отделяли только кандалы…

Потом мы увидели дамбу, и я удивился, почему отсюда не бегут даже охранники. Зато стало понятно, почему сюда притащили нас.

Дамба оказалась практически разрушенной. Широкая дыра в десяток метров шириной, через которую перетекал поток, больше всего напоминавший речку. Но помимо того, что к югу от дыры тянулось водохранилище глубиной метров двадцать, а с другой стороны имелось столько же метров пустого пространства, что обещало нескучное, но безусловно смертельное падение на острые камни, на подходах к этой дыре качались, словно гнилые зубы, еще два широких участка дамбы. По ним не то что на шагоходах, по ним пешком пройти было страшно. А использование какой-либо техники вообще обещало немедленную смерть.

И все-таки мы пошли. По очереди, как игроки в русскую рулетку, мы носили бетонные шпалы, пытаясь забить ими дыру, считая каждый поход туда лишь временной отсрочкой. Так и случилось ближе к вечеру, когда до конца смены, как нам обещали, осталось часа два.

Сорвался молоденький, лет двадцати паренек. Ближний к дыре участок дамбы закачался, один его край обсыпался, как будто построенный из песка, и шагоход скатился в ледяную, раннеапрельскую воду водохранилища. Парень даже не пытался высвободить руки и ноги из манипуляторов, они-то почти не держали, выбраться из шагохода было несложно и недолго. Кандалы – вот была причина его смерти. Прикованный к машине, зная, что помогать ему никто не будет, паренек даже не пискнул, ушел под воду и быстро, чтобы не мучиться, выдохнул воздух из легких. А может, он был даже рад такому повороту событий.

Охранники тут же забегали, откуда-то вытащили тягач, запустили вниз, под воду, добровольца в аквастате, и через четверть часа шагоход уже выволокли на дамбу, как игрушечного робота на веревочке. Заключенный висел в манипуляторах и погубивших его стальных петлях, как безвольная груда тряпья. Его вытащили, отложили в сторону, чтобы составить акт, а машину отправили на дозаправку. Пребывание в воде существенно разрядило аккумуляторы.

Потом мы передали машины ночной смене таких же бедолаг, нас построили, сковали по двое и отвели в барак, устроенный в центре площадки с вышками. Как ни хотелось есть, как ни были мы измучены непривычной работой и страхом неожиданной, бессмысленной гибели, я все-таки нет-нет да и осматривался по сторонам.

Собственно, шансов сбежать было немного, но больше, чем в тюрьме. Вот только нужно было действовать согласованно и как минимум из двух точек. Надежд, что Джин поможет, было мало, он был скверный солдат. Я знал это наверняка, ведь познакомился с ним во время манипуляций с его аурой, будто мы дружили с рождения.

Потом нам выдали ужин. А двое самых забитых заключенных сходили куда-то, притащили надувные матрасы, раскидали их прямо по сырой, весенней земле, разложили грязнейшие, вшивые спальники, разумеется, без намека на гигиенические вкладыши, и нам скомандовали отбой.

Когда стало совсем темно и тихо, я решился и быстро, так что и сам это едва заметил, выбросил телепатический щуп, стараясь понять, следят ли за нами ментаты? Ничего не понял, попробовал еще раз, чуть дальше. Снова ничего, значит, мой план можно было выдавать и простому человеку, который не умел создавать ментальные маскировки, не умел прятать задуманное, а умел только явственно и отчетливо соображать на заданную тему.

– Джин, ты драться умеешь?

Мой шепот, хотя он прозвучал очень невнятно, показался мне самому едва ли не колокольным звоном.

– Нет, а что?

– Отсюда можно удрать.

– Не верю. Ты откуда-нибудь уже убегал?

– Только на полигоне. Но я и не попадался.

– Тебя учили удирать из таких тюрем?

– Это не тюрьма, из тюрьмы бежать сложно. Отсюда – возможно.

Он перевернулся на спину, посмотрел в низкий, темный потолок. При желании его мысли можно было бы прочитать, будто он их высвечивал фонариком в темноте, как в старых кинотеатрах высвечивали кино.

– Хорошо, попробуем. Но если меня… – Он замялся. Если бы не его блокированный участок сознания, я был бы спокоен. А сейчас даже слегка разволновался, что и как он скажет? – Если меня убьют, обещай, что отомстишь.

– Как и кому? – Я подумал, может, стоило влезть в закрытый участок его сознания и все выяснить? Нет, у него будет ментальный шок, а завтра он мне нужен боеспособным, как хорошая бомба.

Вероятно, мой вопрос показался ему глупым, он даже поморщился.

– Нужно завалить Сапегова.

Собственно, затем меня сюда и прислали. Но дело провалилось, и хотя сначала харьковчане пылали деланной, показной ненавистью, сейчас отношение ко мне ощутимо менялось. Тем, кто не прошел курса подготовки, это было трудно объяснить, но я-то видел, что через пару лет меня вообще могли по обмену вернуть в родную Контору.

Хотя, конечно, могли и не вернуть. Могли сделать все, что пожелают, например, попросить харковчан ликвидировать меня при попытке к бегству, чтобы кого-то наверху не мучила совесть. А потому удирать, если была возможность, все-таки следовало.

– Клянусь.

Должно быть, я увлекся и начал говорить чересчур громко. Или это слово не умел произносить шепотом, в общем, из какого-то угла кто-то заорал, как резаный, чтобы мы трахались потише. Это привело меня в большее соответствие с действительностью. Очень тихо, чтобы никто, кроме Джина, не расслышал меня, я объяснил, что и как нужно делать. Джин испугался, а потом и вовсе попробовал отнекиваться. Тогда, пользуясь тем, что столько раз работал с ним пассами, я сделал ему легкое внушение. Это не был какой-то ломовой приказ пойти и погибнуть или освободиться. На такие вещи люди трусоватые реагируют по-разному, он, наоборот, мог вскочить, побежать к охране и выдать меня. Я просто усилил его веру в успех, и он заснул почти довольный.

Я не спал гораздо дольше. Джин мог ошибиться и мог даже погибнуть. Мне же не хотелось ошибаться и тем более погибать. Это было бы совсем не по-штефански.