69
В общем, дислокация была простой и просчитывалась просто. Для этого места мало-мальски подходящее положение для особых ментальных антенн на машине Самойлова могло быть правильным в одном разъединственном положении его машины. Вернее, его броневика, потому что в простой машине Самойлов по вполне объяснимым причинам не ездил никогда, устроив в своей крепости на колесах даже биосортир.
Итак, подыскивая положение для своих антенн, он должен был занять и неизбежно занял то место, которое находилось строго под предохранительной сеткой четвертого высотного уровня Кольцевой, на которой я и высадился. Этот четвертый уровень на самом деле очень редко использовался, наверное, потому, что был чрезмерно скоростным, дорогим и по многим показателям небезопасным, кроме того, на нем чаще штрафовали, потому что его лучше трех остальных уровней контролировали наблюдательные дирижаблики и коптеры дорожной полиции. Конечно, он был высоковат для моих планов, висел над предыдущим почти в двадцати метрах, но в принципе это расстояние было преодолимо, я знал, что сумею с ним справиться.
Может быть, эта ситуация с высотным уровнем, на котором можно было довольно легко делать что хочешь, заинтересовала бы опытного опера, но то, что она заинтересует Самойлова, я не верил. Абдрашит не был опером, хотя очень много времени провел на наших инструктажах и курсах по разбору наиболее острых дел. Но почему-то так всегда получается, если не рискуешь своей шкурой, все уроки плохо усваиваются. А он делал свое дело в группе поддержки, иногда в наружке, но никогда не действовал как опер с пушкой в кулаке. Пресловутая боязнь выходить из своей стальной коробки это наглядно показывала, опер никогда бы так не поступил – побоялся убаюкать себя иллюзией собственной недоступности. Но Абдрашит такой психологической хитрости о нашей работе не знал, а если даже знал, то понаслышке или через свои ментальные прицелы – в любом случае, это совсем не то.
Кроме того, насколько я знал, на него действительно ни разу не нападали. Потому что даже на нашу глуповатую, но самоуверенную бандитскую «коллегию» производил впечатление его броневик. Эту машину ничем нельзя было взять – ни бомбой, ни взрывчаткой… Она не уступала в скорости полуспортивным машинам, могла разворачиваться на месте, развивала усилия, как высокомощный тягач, сворачивала практически любую стенку, могла прыгать, хоть и не на большие дистанции, но все-таки могла, что было чрезвычайно важно в некоторых случаях, например, когда тебе пытаются заблокировать колеса. Еще она могла переходить на антигравитационный ход, пролезая через болота, спрыгивать с автострад, как вот эти, на которых мы находились, могла вести бой с батальоном легкой пехоты, а при желании могла связаться с любой станцией Европы и Азии, вызывая себе помощь… Кроме того, воздух в ней был зациклен и контролировался на ядохимикаты, так что экипаж нельзя было отравить, как я отравил, к примеру, всю команду Шабата и его поставщиков. В общем, по замыслу конструкторов этого стального кабана, все в нем было надежно защищено и неприступно.
В общем, так и было. Но одно уязвимое место, как мне показалось, я в броневике нашел. И теперь предстояло проверить эффективность своей выдумки.
Поэтому я перебрался на предохранительную сетку, вытянутую в обе стороны от шоссе, как обочина, метров на сорок, подошел к тому ее сегменту, который математически точно находился над броневиком Самойлова, и стал резать стальные прутки из легированной стали с палец толщиной, образуя круг, в который мог бы проползти с кое-какой амуницией на спине. Круг получился так себе, не очень ровный, и даже на вид казался ненадежным, я очень живо представил, что в нем непременно застряну, даже если не буду торопиться.
Пока я снаряжался для дела, концы прутков, раскаленные плазменным резачком докрасна, остыли и к ним уже стало возможным привязать капроновый ленточный тросик. Этот ленточный трос выдерживал до пяти тонн, а еще он был удобен тем, что в нем была проделана последовательная перфорация, и пластмассовые зубчатки легкого и негромоздкого приспособления позволяли ползать по ней, как паук ползает по паутине. Я закрепился в этом приспособлении, ввел ленточный трос в свой бандаж и скинул его вниз. Он завис в сорока сантиметрах над обтекателем антенны броневика, и это был лучший мой результат за последние пару недель. Используя пресловутые зубчатки и зажимные щипцы вертикального лазанья, я стал бесшумно, не крутясь и почти не раскачиваясь, скатываться вниз.
Собственно, я и не сомневался, что вниз сойду нормально, старая добрая гравитация неплохо знала свое дело и, в отличие от русской номенклатуры, всегда следовала устоявшимся законам. Хотелось бы, чтобы еще наверх это устройство позволило мне забраться без проблем… Пока это было делом недалекого, но весьма туманного будущего.
Мельком я взглянул на «Алкасферу» – отдаленные от всего, примитивные стеклянные купола, в самом деле изрядно похожие на первобытные экоциклические заповедники, стоящие почти в трехстах метрах подо мной и в стороне, на земле. Даже отсюда было видно, что ресторанчик получился не очень – стоянка была пуста, да и под колпаками не роился народ, не танцевала на площадочке молодежь, не прогуливались по тропинкам специального сада в вынесенном вбок куполе люди поспокойней.
Приглядевшись, я заметил в стороне, под затемненным фонарем, две знакомые мне машины – одна принадлежала курьеру, который привез деньги, вторая, поставленная бампер к бамперу, была Климентовой. Значит, они уже встретились, уже считают деньги. И значит, мне нужно торопиться.
Я опустился на броню машины под собой так, что не спугнул бы даже бабочку, сидящую на моем плече. Потом лег в особой, бесшумной манере. Так, кажется, учили ложиться на пыльную поверхность ниндзя, разумеется, на специальные ребристые прокладочки, чтобы не оставлять следов. Но у меня не было прокладочек, я просто не хотел звякнуть по металлу каким-нибудь из своих выступающих углов. Даже на ощупь мягким, например, поверхностью плеча. От незапланированных ошибок в своих действиях я защитился пенорезиной, обильно обработав ею одежду, оружие и инструменты, разумеется, в тех местах, где это не мешало ими пользоваться.
Открутил крепежные болтики обтекателя ментальной антенны, потом поднапрягся и аккуратно сдвинул его в сторону сантиметров на двадцать, больше мне и не требовалось.
Ментальная антенна – такая хитрая штука, которая теоретически способна почувствовать все происходящее с любым живым объектом, даже, кажется, с иными растениями, на сотни метров вокруг. Но в относительно узком секторе и в строго заданном направлении. Сейчас она была нацелена на купол ресторанчика, и следовательно, я находился в ее мертвой зоне. А датчики кругового сканирования броневика как раз этот верхний конус, из которого я и подобрался, тоже не трогали, отчасти потому, что это было не нужно в городских условиях, а еще, чтобы не создавать наводок на тонкие приборы Самойлова.
Осмотревшись еще раз, на всякий случай я восстановил дыхание – оказалось, что последние полторы минуты я не дышал, стараясь делать свое дело и тихо, и быстро, и как бы незаметно даже для себя. Успокоившись, я вытащил из-за спины баллончик с газом. К его выходной горловинке с краном уже был припаян пластмассовый мундштук, переходящий в тонкую, почти капиллярную трубочку из реактоэтилена сантиметров в пятьдесят длиной. Другой рукой я выволок баллончик с пенорезиной, способной застывать за считаные мгновения и потому вполне удобной как быстроклеящий состав. Я напрыскал за антенной небольшую лужицу и поместил в нее свой баллон с газом. Прикинул на глаз – если антенна начала бы вращаться, баллон, кажется, должен был остаться под нижней кромкой, а значит, ни один оператор внизу, в машине, не почувствует, что наверху, на крыше, что-то не в порядке.
Убедившись, что с этим все более-менее в норме, я взял соломинку в подрагивающие от напряжения пальцы и стал пропихивать ее в дырку, сделанную в броне. В эту же дырку уползали довольно толстые по сравнению с моей трубочкой провода от рессивера антенны, идущие на аппаратуру Самойлова. О том, что в броневике имеется эта дырочка, знали человек пять, не больше, к счастью, я оказался одним из них.
Заглубив трубку на четверть, я полюбовался на свою работу. Сейчас она походила на соломинку, вставленную в очень сложный, навороченный стакан с навороченным же коктейлем. Но главного в этом коктейле еще не было. Чтобы не нервничать больше необходимого, я сделал вид, что не тороплюсь, припенил баллон с газом к броне еще и по бокам, чтобы он держался надежнее. Потом, молясь, чтобы все получилось, чтобы мою капиллярку не передавило где-нибудь, открыл кран на баллоне, надеясь, что он не засвистит.
Он не засвистел. Газ лишь стал изредка глухо пробулькиваться в баллончике под антенной, но это можно было услышать лишь в перерывах между шумом проезжающих сбоку и под нами, на нижних уровнях, машин. Я был уверен, что в броневике этот шум не улавливался. А если бы кто-то его и услышал, то не сразу догадался, что шум этот имеет к ним отношение, а если и догадается, то… В общем, я надеялся, что все будет хорошо.
Поэтому я быстро, как только мог, передвинул обтекатель антенны назад, прикрутил его на один болт, только чтобы он не болтался, если броневик тронется с места, и поднялся на колени. Ленточный трос висел надо мной, как не в меру прослабленная струна. Я вспомнил на миг, как ранним утром измерял высоту между уровнями и готовил длину троса, – надеясь, что угадаю и он не будет стеснять мои движения и в то же время ни на мгновение не коснется боковины машины, не включит ее сигнальные системы. И мне повезло, я угадал.
Я взял телескопическую ручку подъемника, вытянул ее до длины в метр, не больше, и приноровился сделать качающее движение. В чем-то эта рукоять и то, что я должен был делать, походило на работу со старинным домкратом, да устройство и было, собственно, домкратом, только поднимало меня, а не какой-нибудь памятник. Я принялся работать и вдруг обнаружил, что работаю, как в драке, со скоростью, от которой едва не свистит ветер под руками, а капроновый шнур, технологически не способный производить какие-либо звуки, ощутимо повизгивает, как плохо смазанный колодезный ворот. В общем, я вознесся наверх, к четвертому уровню эстакады, так, что иной высотный лифт мог бы мне позавидовать.
Конечно, я попытался снизить темп, когда понял, в чем дело, когда разобрал, что от напряжения и излишней концентрации внимания перешел на сверхскоростной режим восприятия и действия, но это оказалось не страшно. Механизм работал как часы, зубчатки прокатывались за каждый мой рывок чуть не на двадцать сантиметров, и в целом все получилось очень удобно – на руках подниматься по веревке было бы тяжелее.
Выбравшись на верхнюю автостраду, я попытался отыскать на запястье часы, но они находились под обрезиненным рукавом комбинезона, и я плюнул на это дело. Просто поднялся на ноги, втянул за собой трос, чтобы он не привлек внимание раньше времени, отцепил его и смотал, освободился от своего бандажа с механизмом подъема, чтобы не мешал, закинул всю амуницию в сумку, сумку – на плечо и, еще толком не отдышавшись, резво побежал по дороге.
Когда я планировал эту операцию, то сначала хотел поставить байкер прямо у того места, откуда собирался спуститься на крышу броневика. Но потом решил, что это может привлечь внимание проезжающих машин, и не стал этого делать. А кроме того, неизвестно было, сумел бы я им управлять, даже если бы до него и добрался. Ведь это удивительно, что все получилось так удачно, как получилось, а могло ведь выйти и со стрельбой, с ранами, с потерей крови, слабостью и другими пакостными осложнениями.
Нет уж, лучше подстраховаться и провернуть все старым, дедовским способом, чтобы меня с места увез тот, кто в деле не участвует. Вот я и бежал к нему, хотя мог бы и подозвать к себе по «токи-токи». Но тогда пришлось бы выходить в эфир, даже чтобы давать простой гудок или демонстрировать несущую частоту, а этого мне делать не хотелось, уж лучше я пробегу те три или три с половиной километра, на которые автострада вытянулась передо мной.
Я бежал и внутренне готовился, чтобы не пропустить взрыв. Хотя даже в шлеме ментальной защиты, замаскированном под байкерный, услышать его было не сложнее, чем иерихонские трубы. Но взрыва все не было, и оставалось только ждать… Разумеется, на бегу.
Собственно, я не знал, сколько могло пройти времени до взрыва. Дело-то, которое я затеял, было на самом деле не простым, практически непредсказуемым.
Если бы я воспользовался отравляющим газом, газоанализатор внутри броневика уже известил бы экипаж об опасности, и они натянули бы противогазы. Поэтому я сделал так, что вещество, которое вылетало из моего баллона, приклеенного под антенной, смешиваясь с воздухом, превращалось в бомбу. Вернее, во взрывчатку, и довольно сильную, а бомбой, соответственно, становился сам броневик.
Вот только запала к этой бомбе не было. Вернее, в нем была масса запалов, хотя я и не знал, какой из них сработает. То есть я просто надеялся, что кто-то внутри вдруг да закурит, или где-нибудь заискрит проводка, или кто-то хотя бы заденет подковкой ботинка стальную поверхность… Так что ожидание могло выйти долгим.
Пробежав две трети дистанции, я вдруг вспомнил, что выключил звук у своей говорилки даже на прием. Пока я ползал по броне и устраивал своим противникам всякие подлости, это было оправдано, но теперь – нет. Ведь, в отличие от меня, Климент мог и даже должен был выходить на связь, его все равно уже расшифровали – я просто не верил, что мои коллеги отправили курьера на передачу денег, не нашпиговав его десятком камер, транслирующих все в округе на специальные мониторы. И хотя я предложил своему подручному воришке появиться на встрече в маске и обширном комбинезоне, размеров на пять больше, чем был ему нужен, скорее всего, вычислить такую известную личность, как Климент, было нетрудно под любой маскировкой.
Я вывернул рычажок до предела и тотчас разобрал в правом наушнике:
– Кончил считать, все в порядке. Встаю, иду к своей машине. Тебя я попрошу – посиди тут минут двадцать… – это он курьеру, не мне, кажется.
Я невольно оглянулся в сторону прозрачных куполов, но ничего стоящего не увидел. И чтобы доказать себе, что все делаю правильно, я поднажал, благо дыхание уже стало ровным и глубоким, как у марафонца на первом десятке километров.
Итак, я бежал, а взрыва все не было. Поглядывая вниз и назад, я вдруг увидел, что на выездном пандусе от ресторана движется машина, похоже, Климент увозил деньги. А мне осталось до лестницы, у основания которой меня ждал Джин с машиной, метров двести всего-то, а взрыв все не получался, по-прежнему было тихо…
И вдруг, совсем неожиданно, грянул хлопок. Я перегнулся через ограждение, чтобы видеть автостраду под собой. Все-таки даже в этой прозрачной, весенней тьме можно было видеть на три километра. Да и фонари над проезжей частью бросали на асфальтобетон немало снопов неслепящего, мягкого света.
Броневик был почти цел. Я лихорадочно выволок из кармана и приспособил к глазам усилитель зрения. В отличие от прицела он работал без промедлений и картинку дал почти сразу. Его слабофосфоресцирующее изображение показало мне, что из пары окон машины Самойлова вышибло бронестекла. Это косвенно свидетельствовало, что продавцы из Подольска меня не обманули, рвануло как надо. Вышибло их по той причине, что конструктивно эти окна были предназначены для ударов снаружи, пусть из пушек или гранатометов, но снаружи. А тут сработало изнутри…
Я увеличил приближение и увидел все почти так же хорошо, как на экслюзивной, профессиональной видеосъемке. Из открывшихся амбразур броневика вырывался химический, синеватый дым. Значит, горело там изрядно, это тоже было неплохо. Чтобы подпалить ту аппаратуру, которой нашпиговали эту крепость на колесах, нужна была температура примерно плавления стали. Люди, как известно, ее выдержать не в силах.
Я опустил свой усилитель зрения и побежал дальше.
Теперь я был уверен, что внутри броневика никого в живых не осталось. В самом деле, кто уцелеет, если весь воздух вокруг и даже тот, что оказался у тебя в легких, превратился во взрывчатку? И взорвался с ударной волной средней фугасной бомбы, достигнув температуры доменной печи. Я даже почувствовал сожаление по поводу умерших по моей вине людей, но при этом ни на миг не сомневался, что скоро умрут другие люди, даже менее виноватые во всем происходящем. Потому что до конца моей войны было еще далеко.