Обучение началось дня через три, когда основные проблемы по устройству на новом месте были решены. Аймихо при этом выказали весьма спокойное отношение к Ростиковому нежеланию прямо сотрудничать с ними, словно настолько верили в успех, что и волноваться по этому поводу считали бессмысленным.

Он-то сам, впрочем, волновался, и изрядно. Сначала решил, что все это глупости и было бы только лучше, если бы его оставили в покое. Потом начал прикидывать, что могло бы произойти в его жизни, если бы он снова вернулся к былой активности, к карьере и службе в том значении, как он понимал ее, то есть честно, на благо города, а не отдельных его вождей. И к исходу второго дня вдруг вообразил, что аймихо тянут время, а на самом деле пора начинать.

Это навело его на неприятное подозрение, что новые соседи, или гости, или даже новая часть человечества Полдневья каким-то образом влияет на него, стараясь поднять восприимчивость ко всем тем догмам и методам, которым решили его научить. В самом деле, племени, способному менять каким-то образом русла подземных рек, вероятно, ничего не стоило изменить мысли одного человека, к тому же живущего неподалеку.

И все-таки этому Рост не очень поверил. Просто не мог допустить, что такое возможно. То есть с ним, как со всеми прочими, случилось в Полдневье столько странного, что он отвык от глупого материализма, которым была пронизана советская идеология на Земле. Он допускал, что в природе возможны ситуации, когда неизвестно отчего к человеку приходит новое знание. Еще он допускал, что сила духа, тайное желание, определенный образ мысли выстраивают события таким образом, что они как бы сами собой принимают желательный оборот. Но что можно вот так запросто, мимолетно влиять на него самого — этого он допустить не мог.

Обучение началось с утра. Причем Рост даже не очень-то и осознал, что оно началось. Просто к нему, сидящему на пороге дома, чистящему доспехи и обдумывающему, как бы заполучить пару коз и уткогусей от новых соседей, подошел Сатклихо, сел рядышком и вполне миролюбиво спросил:

— Надеюсь, мы не оскорбляем своей внешностью твое зрение?

— Ничуть, — бодро ответил Рост.

— Отлично, — кивнул старик. Подумал, добавил, как бы про себя: — Хорошо бы еще, конечно, твою восприимчивость на запахи проверить... Но пока попробуем обойтись без этого. — Он с уважением по смотрел на Ростиковы железные доспехи и спросил, меняя тему: — А наши девушки тебе как показались?

— Красивые, — безрадостно проговорил Рост.

— Понимаешь, я не просто так спрашиваю. Если ты не будешь находиться в состоянии полного физического комфорта, мы не сможем...

Последняя формулировка сразила Ростика.

— Послушай, Сатклихо, ты сколько времени учил русский?

— Лет семь, едва мы приняли решение двинуться в вашу сторону.

— Вы в то время находились очень далеко?

— Для Полдневья — не очень. Мы были в состоянии вас ощутить, прочитать и, конечно, до вас до браться. Что и проделали.

— Телепатически?

— Очень узконаправленной, длиннофокусной телепатией. Собственно, это уже не телепатия, это скорее... Волновой перехват. — Старец потер руки, словно ощущая в них какое-то неприятное жжение, встряхнул их, словно сбрасывал капли воды, и добавил: — В любом случае следует признать, нам повезло. Такая сходимость по физиологии, по генетике... Я даже начинаю подозревать, что это не случайно. Мы — выходцы из одного и того же мира.

— У нас на Земле никто не знает телепатии.

— Во-первых, никто не знает, из каких мы времен, может быть, мы ваши давние предки, когда цивилизации могли иметь другой психофизиологический режим, вполне позволяющий развить не только телепатию, но многое другое. А во-вторых, мы можем оказаться вашими потомками. То, что мы прибыли в Полдневье на четыре тысячи лет раньше, ничего не доказывает.

— Как звучит ваш язык?

— Ты хочешь по звучанию слов понять, происходим ли мы из одного мира?

Казалось, Сатклихо поражен такой глупостью. Но Рост и сам уже все понял.

— Нет, просто... Согласен, это в самом деле не очень умно. — Чтобы не попадать впросак, он как следует поразмыслил, прежде чем задал следующий во прос. — Четыре тысячи лет — это много. Вот только... вы что же, всегда вот так бродяжничали?

— Бродяжничество разрушает культуру. Вернее, невозможно подняться выше определенного, очень низкого уровня... Не спрашивай, почему так происходит, я не смогу объяснить, не используя базовых элементов нашей науки об обществе, которых ты не знаешь. — Сатклихо подумал и добавил очень жестко: — Мы были довольно развитой расой здесь примерно на протяжении трех тысяч лет. У нас была хорошая специализация... Но мы проиграли войну, которую не должны были начинать. И вот теперь находимся на грани физического истребления.

— Специализация — что это такое?

— Каждое разумное сообщество тут имеет ту или иную специализацию. Проще говоря, раса делает то, что у нее лучше получается. Есть математики, есть биологи, лингвисты, солдаты, крестьяне.

— Кем были вы?

Сатклихо помедлил, прежде чем ответил:

— Мы были жрецами. Пытались выстроить из разных верований единый, эффективный для Полдневья культ.

— Общую для всех веру?

— Не только веру. Но личностные методы развития. Персональные схемы постижения божественной воли и отклонения от нее.

— Разве нечто божественное может отклониться от предназначения?

Сатклихо усмехнулся.

— Предусматривая в каждом человеке свободу воли, Абсолют, разумеется, предусмотрел и отклонение от идеальной, наиболее приемлемой для мира версии. Долг настоящего человека не доводить дело до этого, но если уж это случилось... Нужно исправлять положение. Вот мы сейчас, оказавшись в том состоянии, в каком ты нас застал, и пытаемся все исправить.

— С помощью человечества?

— С помощью человечества.

Страшное подозрение заползло в душу Ростика.

— Эй, а вы не пытаетесь исправить свои ошибки за наш счет? Не пробуете втравить нас...

— Неправильно, Ростислав. Мы, приняв крещение, стали едины. Мы есть вы, а вы, так сказать, выходцы с Земли, больше ими не являетесь... Вернее, конечно, являетесь, но практически... об этом можно забыть.

— Я понял. — Рост подумал. — Может, вы и правы. Но, выражаясь твоими словами, мы по-настоящему перемешаемся только тогда, когда у нас появятся общие дети. Если это возможно.

— Это возможно. И дети эти будут очень талантливые, — с явным удовольствием проговорил Сатклихо.

Новое подозрение возникло в Ростике. И оно было естественно у мужчины, жизнь которого, к сожалению, — оказалась не самой удачной на личном, как говорится, фронте.

— А не хотите ли вы использовать наших?..

Он не договорил. Но его прокурорский тон не вызвал в Сатклихо ни малейшего затруднения в самом вопросе.

— Ваших женщин? — Он откровенно расхохотался. В его веселости было даже что-то обидное. — Все как раз наоборот. Сколько ты видел у нас мужчин? Мало, верно?

— Откуда я знаю; может, они все в Боловске остались?

— Они не остались в Боловске. Они все тут, и их столько, что мы не сможем даже надеяться на продолжение нашего рода без помощи ваших мужчин... Хотя бы в прежнем количестве. А желательно — с увеличением общей популяции. — Сатклихо помолчал, потом договорил: — Так что все наоборот. Мы предлагаем вам любовь наших женщин и рассчитываем, что детей, которые появятся, вы будете любить не меньше, чем рожденных от ваших природных жен.

— И все-таки, — решился Рост на самый неясный теперь вопрос, — почему вы так уверены, что дети по явятся? Генетика, штука, хоть и проклятая, но тонкая.

— Почему «проклятая»? — удивился Сатклихо. — Генетика — обычная, как ей и положено быть.

— Это я так, — пробормотал Ростик, — наших вождей на Земле имею в виду.

— Мы не гадаем, — признался Сатклихо, — мы знаем, что все будет хорошо. Мы потратили на изучение вашей природной структуры...

Словно пелена спала с глаз Ростика. Он все понял, даже вскочил. Как оказалось, одна из плечевых пластин лежала у него на коленях, хотя он забыл о ней. Теперь она свалилась в пыль, и осталась там лежать, тускло поблескивая старой ковкой.

— Вы изучали кого-то из наших? Примерно так же, как учили язык — на расстоянии? Значит, вы выпотрошили сознание кого-то... — Догадавшись обо всем, Рост помертвевшими губами прошептал: — Антон? Как раз шесть с чем-то лет назад?

— Мы не знаем, как звали того юношу, сознание которого мы вынуждены были основательно... — Сатклихо помялся, — выпотрошить. Пойми, это было не обходимо.

— Мы думали, это какой-то из эффектов Фоп-фалла. И все удивлялись, почему он больше не повторяет такой штуки?

— На самом деле Фоп-фалла нам помог, он словно охотничья собака указал на вас, — признался старец. — Если бы не он, мы бы могли вас не заметить. Кстати сказать, — в тот момент мы двигались совсем в другую сторону, где на расстоянии полумиллиона километров находится племя, очень похожее на вас... Но это уже очень далеко, определить, подходило ли оно нам для ассимиляции, мы смогли бы, лишь приблизившись тысяч на двести километров. И то, если они сами не кочуют, а также если психологически способны принять нас.

Сатклихо задумался.

— Вы чуть не убили моего друга, — проговорил на конец Ростик.

— Он может погибнуть в бою. Ты будешь переживать за него?

— Да. Но вы, создав угрозу его жизни, автоматически попадаете в разряд врагов. Неужели это неясно?

Рост посмотрел на старика, сидящего рядом, словно бы новыми глазами. По виду это был почти обыкновенный старец, крепкий, с хорошей координацией, ясными глазами, чуть странными словами и жестами... И все-таки в нем проступило что-то чужое, словно бы только теперь стало ясно, что они есть чужой. Может быть, эта чуждость ощущалась на уровне биополей? То, что они существуют, Ростик не сомневался ни на мгновение.

— Я вот что хочу спросить: ты будешь винить в его смерти командиров, отдавших приказ вступить в последний для него бой?

— Нет, конечно. Приказы диктуются обстоятельствами. Я сам десятки раз посылал людей в бой, зная, что вернутся не все.

— Вот и мы устроили этот... эксперимент, зная, что он может погибнуть, но учитывали все обстоятельства. И кстати, сделали что могли, чтобы он не погиб. Ведь он же не погиб?

— Он почти год был как раздавленная собака... — Ростик не мог бы объяснить, почему выбрал именно такое сравнение. — Даже говорить не мог..

— Это было необходимо. И мы помогли ему восстановиться потом. — Сатклихо вдруг прищурил левый глаз. — Скажи, тебя не удивило, что Антон, после того как потерял практически все свойства разума и внеразума, восстановился таким образом, что разница между прежним и нынешним человеком почти не заметна даже тебе, его другу?

Рост вынужден был признать, что думал об этом, хотя и не сумел разгадать эту загадку. Вслух он ничего ответить не успел, старец уже понял ответ.

— Мы помогали ему, одновременно через его со знание обучаясь русскому языку, одновременно вырабатывая схему ассимиляции, одновременно научившись вчитываться в других ваших граждан, чтобы...

Он замолчал, словно осознал, что сказал больше, чем хотел.

— Продолжай, что ты хотел сказать? Чтобы выбрать тех, кого вы будете обучать, а кого нет?

— Примерно, так.

— Не «примерно», а именно так. — Рост подумал. — Да, я буду обучаться на Познающего, или как вы это называете. Не потому, что вы разбудили у меня бешеное любопытство, что, кажется, пытались делать в последние дни, а просто потому, что, мне кажется, необходимо проверить чистоту ваших намерений. И сделать это проще всего через постижение того, чему вы можете нас, людей, научить.

— Это нас вполне устраивает, — быстро ответил Сатклихо. — Если не возражаешь, мы начнем сегодня же — Он помолчал и добавил: — Вернее, уже начали.

Потом он произнес длинную лекцию о питании, в заключение велев Ростику изменить свой рацион. А вечером в Храм вошли почти два десятка стариков и пожилых женщин, многие из которых были куда старше Сатклихо, расселись по стеночке главного зала, кто на стульях, кто на полу, вывели Ростика в середину и принялись на него смотреть. Иногда они о чем-то переговаривались высокими, певучими голосами. Но русская речь проскакивала у них нечасто.

Ростик, сидя за главным столом Храма в окружении этих людей, с удивлением обнаружил, что состояние это ему скорее нравится. Иногда в разных частях тела возникало что-то похожее на щекотку, иногда не очень ясные мысли всплывали в его сознании, но не было страха, который проявил Антон во время той ночи, когда лишился разума. И довольно скоро исчезли опасения, что может что-то получиться не так.

Скорее всего это походило на горячую ванну, только не для тела, вернее, не только для тела, а прежде всего для разума. И эта ванна вымывала плохое, что в нем было, очищала не только мысли Ростика, но саму способность мыслить. То, что мышление можно перестроить словно обыкновенную машину, было для Ростика внове. Через неделю он обнаружил, что сеансов сидения в зале ему не хватает, и тогда он попробовал устроить похожий сеанс для себя самостоятельно. Пару раз у него не получилось, но на третий день вечером, едва начались обычные «посиделки», Сатклихо грозно произнес:

— Кто работал с Ростиславом в неполном составе? — при этом он осмотрел своих старцев.

Один из них, путая слова на русском и не очень внятном чужом языке, пробормотал:

— Неужели... Сатклихо со-задам па лиару... самобытно... вел-рикрум па лэт'аби.

Сатклихо при этом, казалось, лишился дыхания. Потом механически перевел:

— Неужели Сатклихо не видит, что юноша сам...

— Пытается продвинуться дальше? — закончил за него Ростик. И сам чуть не потерял дар речи. Оказалось, что слова чужого языка могли быть для него ясны. Звучали, хоть и не совсем по-русски, но очень, очень близко к нему.

— Видишь, Сатклихо, он очень способный, — удовлетворенно проговорила одна весьма пожилая женщина, которую старцы обычно замечали лишь в самых крайних случаях и которая на «заседания» являлась не аккуратно.

— Он такой способный, что, пожалуй, ты права, Бетрахо, нужно думать о том, чтобы он не пережег свои способности раньше времени.

Так Рост обнаружил, что в его сознание вкладывается что-то помимо его воли и почти незаметно для него. Но еще более удивительное открытие он сделал, когда, как-то выйдя в осеннюю степь, вдруг обнаружил в себе способность произносить такие звуки, о существовании которых еще пару недель назад не подозревал. Вернувшись в Храм, он раздобыл зеркало и попытался заглянуть себе в глотку — недаром был сыном врача. И вот что обнаружил — глотка очень красная, верхнее нёбо сделалось слишком высоким, а от произношения самых обычных слов возникали боли, словно при ларингите.

Отозвав на вечерних занятиях Сатклихо в сторону, он спросил его:

— Послушай, вы не пытаетесь изменить природу моего тела?

— Конечно пытаемся, — удивившись, впрочем, довольно искусственно, признался старец. — Было бы смешно, если бы мы работали с... живым раствором, каким является человек, и не попытались сделать его более... изменчивым.

— Изменчивым? В каком смысле?

— Ты не сможешь выучить Единый язык, если мы не поможем тебе... в минимальной степени. Уверяю тебя.

— Единый язык... — слова звучали хорошо, как обещание безопасности. Кажется, именно они и убедили Ростика, что все, что с ним происходит, правильно. — Ладно, раз уж вы на это решились, лучше будет продолжать.

Сатклихо улыбнулся и даже слегка поклонился, приветствуя такое решение.

— Без сомнения, мой друг, — проговорил он странно изменившимся голосом.

Лишь заметив это, Рост осознал, что всю фразу без исключения старец проговорил на Едином. Но она была понятна. И к этому теперь следовало привыкать, хотя ощущение было странным — словно после привычной, предположим, пресной еды, его угостили чужеземными, очень пряными и острыми кушаньями, например грузинскими. Но ясность мышления, точность выражений в описании окружающего мира при этом не терялась.

Рост вздохнул, он и не знал, что это возможно. Лишь теперь, когда первый эксперимент так быстро и так... успешно завершился, Ростик начал подозревать, что главные открытия ему только предстоят.