Часть шестая
Изгнание

Несмотря на огромные потребности в людях и материалах, возникшие при восстановлении Боловска после атаки черных треугольников, по специальному распоряжению Председателя на Бумажном холме шло строительство весьма внушительной крепости. Причем это была именно крепость, а не цеха для производства спирта и бумаги. Поэтому стройка велась от души, в две полные смены, с ночной подсветкой и обязательным патрулированием окружающей территории, потому что все опасались диких пернатиков, которые то и дело поджигали траву на противоположной стороне Цветной речки, а потом так же лихо исчезали.

В отличие от прошлых лет, патрулирование велось с использованием гравилетов. Благо их стало куда больше, чем в ближайшее время должно было появиться пилотов, и даже больше, чем эти потребности в летающих лодках могло выдумать самое необузданное чиновничье воображение в Белом доме. К тому же и патронов было навалом, и топлива… В общем, патрулирование велось круглые сутки, словно другого дела у летунов не было. Только днем, когда пернатые были активны, приходилось летать в три лодочки, а ночью, когда эта активность спадала, хватало одной. А чтобы в темноте полуспящий пилот не разбился, в кресло второго летчика сажали волосатика, способного даже ночью определять высоту и замечать любое подозрительное шевеление травы.

Сначала волосатики очень боялись летать рядом с пилотом. Но потом нашлись даже такие, которые с интересом приглядывали, как следует помогать пилоту, двигая рычагами. Киму, вероятно, скучающему по Винторуку, это показалось вполне нормальным. Но вот Ева на это ужасно ругалась. Ей все время казалось, что волосатый может неправильно оценить обстановку, начать править лодкой по-своему, и в итоге произойдет что-то непоправимое. Но волосатые эти подозрения никак не оправдывали, держались в машине робко, уважительно к людям, и если их просили «подержать» пилотские рычаги, то справлялись с этим в высшей степени корректно.

Сначала эти эксперименты показались подозрительными и Ростику, который ввиду своей слабой пилотской техники летал только днем, и то, если их четвертого пилота, Леху Астахова, которого Ева персонально вздумала выучить на пилота хотя бы средней руки, «мотали» в Боловск. Происходило это потому, что полеты над бескрайним травным морем считались более трудным делом, чем бросок в город и обратно. Вот Леху и гоняли на этой несложной работе, учитывая его физическую подготовку. Но парнем он оказался толковым, старательным, а мускулы, как говорил Серегин, должны были «прийти».

Что смущало Ростика, которому приказали исполнять должность коменданта, так это относительно медленное строительство Бумажной крепости. Вероятно, люди тут действительно не могли одновременно строиться и производить продукцию, хотя и делали спирт, и давили масло из каких-то семян, и «выкатывали» бумагу во «времянках», то есть в таких местах, где трава наиболее подходила для переработки в пульпу. Эти лагеря все время менялись, чтобы экономить силы на подносе самой травы, воды, а также на возне с отжимом, сушкой и прочим. Как-то так получалось, что люди Полдневья изобрели подобие подсечного земледелия, только «урожаем» было производство бумаги. Тем более что даже на относительно небольшом отрезке у реки – километров пятнадцать, не больше – эту траву никак не удавалось до конца использовать, все время вырастала новая.

Конечно, охрана «времянок» тоже была морокой, и немалой, но для Ростика, одно время обеспечивавшего охрану фермеров, «разогнанных» на десятки километров, да еще и без антигравов, эти хлопоты не казались слишком утомительными – бывало и похуже.

Так они и жили – мобильные лагеря под командованием неизменного Наум Акимыча, который со своими девицами и пацанами «сушил» бумажные листы, где-то в таких же «времянках» работали спиртовики и давильщики масла, крепость медленно, но все-таки подрастала, обещая превратиться к зиме в настоящее фортификационное сооружение, позволяющее контролировать практически всю границу по Цветной реке. Кстати, строителям довольно быстро прислали командира, того самого плешивого бригадира, который перестраивал Ростиков дом по предложению Шира Марамода и который, получив повышение, предложил всем величать его уже «прорабом». В действительности же звали его Иван Васильевич Козелков. Фамилия была, следует честно признать, «говорящая» и мигом объяснившая тягу этого немолодого уже человека определять себя через профессию. Впрочем, и к этому прозвищу довольно скоро все привыкли, а со временем оно показалось даже разумным.

Одно время Ростику доставалось из-за спиртогонных устройств, которые по понятным причинам обслуживались одними женщинами и примерно по тем же причинам с трудом контролировались любой охраной. Но когда трех самых пропащих забулдыг отправили в город, составив довольно резкую бумагу с объяснениями причин, и это дело пошло на лад. Конечно, приходилось, что называется, держать «ушки на макушке», но уже не очень, жесткий контроль алкогольного производства уже не выглядел безнадежным. К тому же, теперь, когда источник практически бесплатного тепла можно было найти и в Боловске, а траву и гнилую картошку из самодельных буртов там даже проще было подвозить к одному месту, у Ростика обещали «забрать» это производство, к его немалому облегчению.

В общем, жизнь установилась крепко. И даже с известным комфортом… Если бы вдруг не пришел приказ очистить от пернатых степи за Цветной. Причем теми силами, которые имелись у Ростика. Приказ был глупым даже по форме, Рост насчитал в нем более десятка грамматических ошибок. И представлялся практически невыполнимым, потому что охотиться за небольшими отрядами пернатых тремя лодками на этих территориях было едва ли возможно.

Рост попробовал было наладить связь с Боловском с просьбой объяснить это распоряжение, обещающее неизбежное нарушение статус-кво, только-только сложившегося на границе, но… То ли его не поняли, то ли попросту не захотели отвечать. Кажется, впервые Ростик заподозрил именно такую манеру обращаться с выставленными на периферию отрядами.

Обдумывая, во что это может вылиться, Ростик пожаловался Киму:

– Слушай, а может, самому смотаться в город?

– Смотайся, – легко согласился Ким. – Отчего же не смотаться?

– Нет, ты все-таки как думаешь – стоит или не очень?

– Если хочешь получить лишний раз по шее, то еще как стоит. Например, еще раз выслушивая нотацию, что приказы всегда необходимо выполнять.

Подсказка была первый сорт. Ростик подумал и решил для пробы полетать над восточными степями. Тем более ему и самому хотелось выяснить, почему там все время горит трава, а по эту сторону реки – очень редко.

И тогда выяснилось, что восточные степи вовсе не оставлены пернатыми без внимания. Скорее наоборот, они оказались напичканы быстрыми и хорошо подготовленными стрелками, располагающими отнюдь не легкими трехкопеечными ружьями, а вполне достойными «двадцатыми» пушечками, и отыскать их среди травы, в специально вырытых ячейках, искусно спрятанных в неровностях местности, было трудно.

Ростик даже поразился – как же безопасно работали на своей территории практически безоружные люди и насколько трудными должны были стать любые попытки проникновения за реку. А спустя несколько дней до него дошло – пернатые согласились с установленным порядком вещей. Право людей находиться в этих степях, трудиться и получать тут какие-то продукты представлялось им разумным. И они понимали, что их переход на левый берег Цветной, на западную сторону, по сути, новое вторжение, может вылиться в противодействие уже не только самой армии. С той силой, которой теперь располагали люди, вполне логичным было бы «наказать» агрессора, устроив налет на ближайшие к этим степям гнездовья пернатых.

Но это вовсе не значило, что они отказывались от защиты своего берега реки, тем более выступая не против бронированных черных треугольных чудовищ, а вполне уязвимых, по сути, разведывательных лодок. В этом заключался принятый в Полдневье способ доведения до соседа своих претензий – не борьбой до победного конца, при которой растрачивались немыслимые материальные и жизненные ресурсы, а обозначением естественного положения вещей.

Осознав это, Ростик все-таки не выдержал и слетал в Боловск. Но безрезультатно. Председатель его, конечно, не принял. Каратаев прочитал бессмысленную лекцию о том, что новые территории им будут необходимы в любом случае, а потому их нужно уже сейчас завоевывать, а Мурат Сапаров, тот самый паренек, который поцапался с Ростиком в первую же встречу и который, как оказалось, уже получил старлейские погоны за проявленный «героизм» при аресте экипажей мелких лодочек, вовсе предложил ему:

– Да ты не волнуйся, Гринев. Ты подбери себе толкового заместителя и сразу прыгнешь в дамки. Ростик удивился, он никогда не думал о службе как о возможности куда-то прыгать, поэтому неудачно пошутил:

– Вообще-то, о том, чтобы прыгать в дамки, обычно мечтают девочки. Впервые вижу, чтобы в этом заключалась цель офицера.

Мурат побагровел, а когда понял, что, собственно, высказал Ростик, стал белым, как бумага. И Ростик осознал, что нажил себе врага. Причем врага более опасного, чем Каратаев.

В общем, поездка не получилась. Приказ ему не отменили, летать и завоевывать новые степи приказали в более весомой форме, а выслушивать его сентенции про мир с пернатыми, чтобы не лишиться поставок зеркал и не отвлекать людей на защиту восточной границы, никто не захотел. Вернувшись на Бумажный, Ростик вызвал к себе Кима и Еву и приказал:

– Полеты на ту сторону реки отменяю. А вот красивые доклады писать придется. Не думал, что на старости лет превращусь в лгуна.

Но начальство в городе оказалось не глупее Ростика. И трех дней не прошло, как на Бумажный на одном из бензовозов, который теперь имело смысл переименовать в «спиртовозы», приехал Сапаров. У него была какая-то бумажка от Каратаева, где тот требовал, чтобы новоиспеченного старлея брали башенным стрелком в разведывательные полеты на восток. Рост прочитал ее, понял, что войну с бюрократами, скорее всего, проиграл, и отослал мальчишку назад, на том же самом бензовозе.

А через день на Бумажный на новом бензовозе явился уже сам Каратаев, разумеется, с Герундием и тем же самым Сапаровым. При них была весьма суровая бумага, где Председатель за своей подписью и вполне бухгалтерской, лиловой печатью приказывал Ростику передать дела новому коменданту Бумажного Каратаеву и поступить под его командование, приняв на себя функции пилота разведывательного гравилета. В бумаге так и было – «разведывательного», словно слово «обреченного» чинушам в Боловске было незнакомо.

Делать нечего, пришлось подчиниться. И уже через пару дней стало ясно, что активные действия на востоке приведут к новым, весьма значительным жертвам. Первым лишился своего помощника Ким. С этим волосатиком он летал почти месяц, научил если не маневрировать, то довольно уверенно держать курс и вот… лишился его, получив спаренный, из трех, а то и больше стволов, залп почти в упор, с расстояния в пятьдесят метров из густой травы, растущей на склоне небольшого овражка.

Когда Ким прошелся над этим местом, поливая его из всех орудий, он уже знал, что ничего это не даст. Вечером он описал это Ростику и Еве весьма красочно:

– Понимаешь, трава подо мной загорелась, камешки в пыль превратились… А я все равно знал, что пернатых там уже нет.

– Куда же они делись?

– Откуда я знаю, – уныло ответил Ким. – Одни мы, что ли, на хитрости горазды. Придумали что-нибудь. Например, глубокую пещерку со вторым выходом отрыли.

– Ребята, – проговорил Рост упавшим голосом, – без панцирей теперь не летаем.

Предупреждение оказалось толковым. Через день был тяжело ранен башенный стрелок Евы, и все признали, что без панциря он был бы убит на месте. После этого у Мурата вдруг сделалось хроническое расстройство желудка, и он больше в вылеты над «вражеским» берегом не ходил. Под самыми разными предлогами, иногда откровенно лживыми и смехотворными, но… Не шел. А еще через день, когда Рост своим внутренним видением выследил и, вызвав подкрепление, разгромил целую колонну пернатиков, числом не меньше человеческого взвода, стало ясно, что доспехи нужны всем, потому что за эти три захода на противника он потерял обоих своих гребцов-волосатиков и крутить экватор котла пришлось стрелку.

После этого даже волосатики отказались летать на «тот» берег, а Каратаев вынужден был признать, что им, пожалуй, потребуются новые бакумуры. Пока он приказал поставить на котлы людей, против чего безрезультатно протестовал Акимыч. Это оказалось еще более скверным вариантом, потому что теперь Рост не столько думал о том, чтобы засечь каких-нибудь пернатиков, сколько о том, чтобы вернуться на базу, не потеряв штатских людей, работающих у котла. А людей для этой работы потребовалось куда больше, чем бакумуров, потому что даже эти молодые ребята и девчонки могли эффективно крутить экватор только меняясь каждые полчаса. И, следовательно, возникала перегрузка лодки, увеличивался расход топлива, и эффективность вылетов в целом оказывалась не больше, чем у конных разъездов, если бы их тут ввели.

А потом Рост напоролся на настоящую засаду. Это была именно засада, выставленная на самом берегу Цветной реки, стволов в пятьдесят, не меньше. И стрелять эти пернатые были обучены так, чтобы лучи из разных стволов сливались в один, увеличивая его поражающую способность во много раз.

Первым же выстрелом Ростиковой лодке подрубили левый передний блин. А вторым, когда Рост каким-то почти невероятным образом сумел отскочить от опасного берега боком, не хуже Кима, одновременно резко увеличив скорость, чтобы его не сбили выстрелом вдогонку, попали в него самого. Причем плохо попали, в район живота, примерно туда, где уже была жженая рана, которая только-только стала заживать.

От боли он согнулся, рычаги повисли без контроля… Как они не завалились в штопор – уму непостижимо. Но когда Рост подхватил лодку и восстановил управление, до этого штопора не хватало легчайшего порыва ветра, случающегося иногда даже в Полдневье, или просто приставленного не к «тому» борту «калаша», которые в последнее время брали с собой гребцы.

В общем, не хватило самой малости, но все же – не хватило. Возвращаясь к Бумажному холму, то и дело поглядывая на свой бок, Ростик поражался, как он «не отключился» по-настоящему, потому что его бок представлял собой мешанину развороченной стали, мяса и обломков ребер, торчащих наружу… Конечно, еще он порадовался, что эти плазменные лучи обугливают ткань, и ему не грозила опасность мгновенно истечь кровью. Разумеется, если рана останется не обработанной в течение получаса, кровь все равно начнет течь, и тогда ее будет не остановить. Она уже пульсировала тонкими струйками, когда он заводил машину на посадку, но для смерти было уже поздно. По крайней мере, для смерти от самого попадания…

А потом он перестал что-либо понимать, лишь краем сознания уловив, как его машина рухнула на посадочную площадку, грохнув корпусом и зазвенев всеми блинами разом. И тогда даже боль, терзающая его, почти кончилась…