Новогодние спичи
На просторном “пуговском” столе вразброс на общепитовских тарелках немудреная закуска: колбаса да сыр, да маслянисто рыжеватые шпроты, положенные на кусочки черного хлеба и для красоты посыпанные зеленым лучком. Пили водку. А Булат пиво. Разговор был о разном, но далеко от наших проблем не уходили.
Один из собеседников поинтересовался, заглядывая мне в лицо:
– Вы тоже сказали, что наша казнь этого… Ну из
Мытищ, своевременная?
– Нет, я этого не говорил.
– Но вы же что-то говорили?
– Да. Я сказал, что боялся, что вы это решите без меня.
– Но разве не ясно, что он был откупом для других? -
Так было произнесено.
– Ты был, наверно, удовлетворен? – повторил мой сосед.
Я подумал, что он не столько очищался сам, сколько подравнивал под себя других.
Психолог, человек чуткий, совестливый, как-то по-особенному грустно констатировал:
– Да, я замаран в этой истории.
– И ты, Фазиль?
– Милосердие непонятная категория, – отвечал тот. – Я думаю, что она от Бога.
Академик покачал головой.
– Почему-то в нашем веке больше всего писателей, у которых нравственность и талант не совпали… Алексей
Толстой, например!
Священник произнес что-то о поисках и про исход евреев к обетованной земле, о том, что нужно другое поколение, внутренне свободное, без предрассудков…
Самый большой дефицит люди… Честные люди. Их так мало!
А Старейшина рассказал об Аркадии Гайдаре, о том случае, когда, командуя полком, он, почти мальчишка, расстрелял невиновного мужика… Ну а в целом это был несчастный и добрый человек.
Старейшина добавил: “Я знал только двух людей, за которыми бы пошли дети… Он да Корней Чуковский… -
И еще про Сталина: – Я не знаю ни одного человека, даже в те времена, когда он был еще никем, кто бы его любил… А его соратник мне рассказывал: играют дети, люди веселятся, а он войдет и наступает молчание. В нем было черное поле!
– Обаятельность темной силы, – сказал Психолог.
– Вы знаете, на чем держится лидер? Любой? – спросил
Старейшина. – На беспределе. У него нет границы ни в чем. – Последние слова он подчеркнул. И тут же заговорили о Хасбулатове, в то время спикере
Верховного Совета, о его антиобаянии.
Почтальон промычал в бородку:
– Чуть что, кричит: “А ты что ходишь тут? Езжай к своим избирателям!” Ему не приходит в голову, что это относится и к нему, да их у него и нет… Его же выдвигали якобы чеченцы…
Переключился разговор на Ельцина, и Фазиль с удивлением отметил, что он ведет затворническую жизнь… Выступит, как прорвется, и исчезнет!
Фазиль прочитал стихи. Смысл: дети объединяются с детьми, негодяи с негодяями, и только мыслящий тростник стоит одиноко, существует сам по себе…
Академик заметил задумчиво, что наша Комиссия последний островок идеализма. То же, что мыслящий тростник…
А Фазиль снова вернулся к теме Президента, дескать, он, по-видимому, не сильный человек, а к власти пришел благодаря гонению на него… И спросил с удивлением:
“Правда, что он пьет? В двенадцать ночи заканчивает работу, потом, значит, наливает?..”
– А Ельцин сам подписывает документы? – спрашивает кто-то.
– Смотря какие?
– Ну, о смертниках?
– Может, и сам… Да у нас ведь, кроме Филатова, еще никого и не казнили…
За столом неуютная тишина.
Академик через стол поинтересовался:
– А вам случайно не известно, когда… – Он помедлил, не желая, видимо, произнести слово “казнь”.
– Известно, – отвечал я, зная, что меня сейчас все слушают.
Я и правда не поленился сходить в ту самую комнату, где хранятся дела смертников, и посмотрел на крошечный листочек в папке с крупной буквой “Р”, ставящей в этом деле последнюю точку.
– Филатова, – сказал я громко, – расстреляли 16 сентября 1992 года.
И снова наступила тишина. Занялись кто чем, кто рюмкой, кто закуской. И стало вдруг понятно, что год, который мы провожаем, для всех нас не прошел бесследно.
