Палач
Предыдущую главу я закончил письмом добровольца, пожелавшего стать палачом. Кстати, он и адрес свой оставил для
“компетентных органов”, на случай если его предложение будет принято. А между тем даже палачи на Нюрнбергском процессе, который был справедливым по всем статьям, скрывали до поры свои имена и стыдились гласности.
Говорят, на одной из папок, посвященных Нюрнбергскому процессу и хранящейся в Центральном госархиве Октябрьской революции (можно было и переназвать, но опять наша инерция мышления), красным карандашом начертано: “НИКОМУ НИКОГДА НЕ
ВЫДАВАТЬ” . Там как раз содержатся документы, а практически сценарий того, как должен происходить и происходил процесс умерщвления главных нацистских преступников.
Приведу некоторые подробности.
Для исполнения приговора в баскетбольном зале г. Нюрнберга были установлены три двухъярусные виселицы: две рабочие и одна резервная, задрапированные занавесками. Осужденных по ступенькам заводили на верхний ярус, ставили на крышку специального люка, набрасывали на голову мешок и петлю.
Занавески запахивались. Затем американский военнослужащий по имени Боб, добровольно вызвавшийся на роль палача, спускался вниз, обходил виселицу сзади, дергал за особый рычаг, и крышка люка проваливалась. Через десять минут американские и советские врачи констатировали смерть.
Трупы уложили в деревянные ящики, глубокой ночью погрузили в самолет и перевезли в Мюнхен – колыбель
“национал-социализма”, где сожгли в крематории, а пепел резвеяли с самолета, который возвращался в Нюрнберг, чтобы могилы вождей нацизма не стали местом паломничества. Ну а так называемый Боб, как я сказал, много лет не раскрывал своего имени.
Мы не стыдимся, не прячемся и даже декларируем, что все это делаем ради детей и их счастливого будущего. Но, простите, разве не такую же благородную цель еще недавно провозглашали наши деды-революционеры, расстреливая ни в чем не повинных людей?
Кровавую похлебку, заваренную ими, придется расхлебывать очень долго.
В галерее Уффци во Флоренции выставлены фигурки древних рабов в Афинах: скиф-точильщик, который оттачивает нож для снятия человеческой кожи, а рядом – скиф-палач. Судя по всему, свободные граждане Афин в те жестокие времена не опускались до уровня убийц, а предпочитали использовать для этой грязной (кровавой) работы своих рабов.
Мне вспомнился прошедший у нас в давние годы испанский фильм, который так и назывался: “Палач”. Сюжета в целом я не запомнил, хотя фильм произвел на меня и, насколько помню, на зрителей сильнейшее впечатление.
Рассказана история человека, которого жизнь заставила работать палачом. В принципе он человек-то неплохой, но профессия не могла не наложить свой отпечаток на всю его жизнь.
Городок, где он живет, знает о его работе, и он сам, и его семейство окружены особенным вниманием: с ними стараются не общаться, а если вступают в контакт, то лишь по нужде, испытывая при этом трепетный ужас и отвращение.
И так на протяжении многих лет. Маленький сын палача, страдающий от необычной профессии отца, подрастает, и вдруг оказывается, что нет для него другой дороги в жизни, хоть он и пытается противостоять судьбе, как заменить отца и стать палачом.
Финал фильма: юноша, романтично настроенный, с ранимой душой, напяливает на себя все необходимые ритуальные одежды, принадлежавшие умершему отцу, и направляется на площадь, чтобы казнить человека… Он проходит через толпу, которая взирает на него со страхом.
Несмотря на добрые упоминания о первых князьях, и особенно о
Мономахе, который вроде бы не казнил, российские нравы в целом, как мы видим, были жестоки, а законы носили характер репрессивный. Одно из первых наказаний – кнут и батоги.
В “Уложении” 1649 года кнут назначался в 141 случае. По числу ударов различали простое битье “с пощадой”, “с легкостью” и “нещадное” с “жесточью”, “без милосердия”.
Последнее граничило со смертной казнью.
А вот что пишет Григорий Котошихин:
“…В середних и малых винах бывает наказание: бьют кнутом и батогами, смотря по вине, а потом освобождают. А бывают мужскому полу смертные всякие казни: головы отсекают топором, за убийства смертные и за иные злые дела…”
Бедный Григорий Карпович, он когда писал эти слова, еще не догадывался, что вскоре за убийство (совершенное, скорей всего, по пьянке) хозяина-шведа, у которого он квартировался, сам пойдет на плаху и ему отсекут голову.
Но далее он сообщает, что “живого четвертают” за измену, и кто город сдаст неприятелю (и у нас расстреливали!) и с неприятелем держит дружбу “листами”.
Как теперь выяснилось, и сам Котошихин, будучи служащим довольно высокого ранга в Посольском Приказе, то есть как бы в нынешнем Министерстве иностранных дел, где находились наиболее важные и, конечно, секретные документы по внешним отношениям, держал со шведами дружбу “листами”… А попросту говоря, шпионил, и, судя по всему, за деньги.
И далее: “Жгут живого за богохульство, за церковную татьбу, за содомское дело, за волховство, за чернокнижство, за книжное преложение, кто начнет вновь толковать воровски против Апостолов и Пророков и святых Отцов с похулением…”
Таким образом, к измене родины приравнивается не только колдовство, но и всяческие книжные дела, все как у недавних нынешних, жестоко каравших за обличительную литературу, которой власти опасались. Только звалась она в наши времена злопыхательской и клеветнической… За царское бесчестие при
Сталине тоже казнили… “или за иные какие поносные слова…”.
Да что простые люди, которым защиты от произвола во все времена, и старые и новые, не было, – освободитель Москвы от поляков князь Пожарский только на памятнике выставлен рядом с Козьмой Мининым, а в свои времена был за долги, а может, и за какие другие провинности в чужом дворе привязан к саням.
Есть у Котошихина и такие наказания, как потопление в реке, расстреливанье (!) – это уже солдатиков убивали (за воровство) – из луков или пищалей на площади, а еще совсем уж ветхозаветное: за увечье – рука за руку, нога за ногу и глаз за глаз…
Все названные экзекуции кто-то, предназначенный для этого, совершал. И совершал публично. Более того, палач при том, что был на государевой должности, мог иметь еще приработок от денег, которые бросали из толпы благодарные зрители.
Можно полагать, что казни наравне с праздничными гулянками, каруселями и походами в церковь служили для наших предков и развлечением, как для нас, скажем, кровавый детектив по телевидению. Разница лишь в том, что на площади происходило
“кино” с реальными героями и реальными трагедиями, вроде той, что я описал с Петром Первым и его любовницей фрейлиной
Гамильтон.
В целях большей назидательности казнили человека вместе с его животными, а тело Стеньки Разина было отдано псам на съедение. Были расправы и над умершими; так, останки
Милославского, по распоряжению царя Петра, к месту казни его сообщников везут на свиньях и там обливают его труп их кровью…
В Риме, куда мы, несколько человек от Комиссии, приезжали на прием в Ватикан в поисках поддержки против смертной казни, изобретательные хозяева устроили нам прием в одном из старинных ресторанов города, окна которого выходили на площадь. За дружеской вечерней трапезой они как бы невзначай упомянули, что площадь за окном (а мы сидели как раз у окна) та самая, где казнили Джордано Бруно.
Понятно, мы тут же уставились в окно. При некотором воображении именно тут, в Риме, где истертые камни мостовой хранят жар костров инквизиции, а время давних и недавних событий сливается воедино, мы явственно представили, как все происходило. И небо, догорающее над красными крышами, и голуби, тоже римские, вечные, и случайные прохожие в прозрачных сумерках. Отражение пламени свечей в блестящих стеклах усиливало впечатление от увиденного.
