Глава 4
Небо серо, словно пылью
Припорошено оно.
Солнце спряталось бессильно;
Град с кулак величиной
Без труда дырявит крылья,
И в душе — темным-темно.
«Книга стабильности» махаонов, т. XIII , песнь V ; «Трилистник» (избранное)
— Что еще за колдун?! — воскликнул Лаан. — Только колдунов нам не хватало!
— Объяснитесь, — велел Лабастьер.
— Он живет в лесу, — сказала Сиэния.
— Это все, что вы можете мне сказать?
— Мы не любим обращаться к нему, но иногда вынуждены. Он очень много знает. Мы платим ему продуктами. После памятной битвы, — продолжала отдуваться за остальных самка, — в которой погибла храбрая Наан, мы ходили к нему узнать, как скоро король вернется с войском, чтобы наказать нас. Колдун ответил, что не скоро, так как он занят семейными делами, и — простите, мой король! — он сказал еще: «убийством миллиона бабочек». — Лабастьер вздрогнул. — Но он пообещал сообщить нам, когда вы все же направитесь к нам. В качестве платы он потребовал, чтобы мы ежедневно приносили ему определенную норму продуктов. Вчера, встретив нас с данью, он сказал, что вы прибудуте в город сегодня.
— Почему он так много ест? — удивился Лаан.
— Это он не для себя, — быстро переглянувшись с Сиэнией, пояснил Геллур. — У него есть воспитанники.
— Какие еще воспитанники? — не унимался Лаан.
— Меня интересует другое, — остановил его Лабастьер, — откуда этот колдун мог знать о нашем прибытии?
— Предупредил кто-то из людей Пиррона, — предположил подозрительный по долгу службы Ракши.
— Возможно, — кивнул король. — Я должен встретиться с этим вашим колдуном, — сказал он, сурово оглядывая хозяев. — Вы проводите нас к нему.
— Нет, — покачал головой Байар.
— Только не лги, что не знаешь, где он живет! — воскликнул Лаан. — Ты сам говорил, что при необходимости вы обращаетесь к нему!
— Я знаю, где его искать. Но лететь к нему можно только в одиночку. Даже вдвоем, а не то что отрядом, искать его бесполезно.
— Я не верю ни одному его слову! — заявил Ракши.
— Мне все это тоже кажется подозрительным, — согласился Лаан тоном ниже.
— И впрямь звучит довольно странно, — еще более смягчил Лабастьер.
— Да, мой король, я понимаю, что это звучит странно, — отозвался Байар, — но это так. С колдуном можно встретиться только в одиночку, да и то лишь в том случае, если он сам этого захочет. И если в руках у вас не будет оружия.
— Если вы пойдете к нему с оружием, — добавил Геллур, — вы заблудитесь, а возможно, и погибнете, угодив, к примеру, в капкан.
— Кстати! — воскликнул Лаан. — Давно хотел спросить. Вы что, не знаете, что охотничья смола запрещена? Мы и в прошлый наш поход натыкались неподалеку на капканы, и в этот — снова…
— Они не наши, — отозвался Геллур. — Их ставит колдун.
— Опять он! — возмутился Лаан.
— Я должен с ним встретиться, — повторил Лабастьер.
— Только не вы, ваше величество! — вскричал Лаан. — К колдуну пойду я.
— А я считаю, — сказал Ракши, — что мы не обязаны идти на поводу у этих россказней, а должны отправить отряд, который колдуна приведет к королю. А не наоборот.
Байар покачал головой:
— Не стоит даже пытаться.
— А мы все-таки попытаемся! — упрямо сказал Ракши.
— Досточтимый Байар, — обратился король к махаону. — Мне кажется, Ракши все-таки прав. Мы ничем не рискуем, отправив сперва отряд. Если в указанном вами месте колдуна не найдут, туда пойдет кто-то один.
— И тоже ничего не найдет. Колдун знает, что вы у нас. Он поймет, что вы ищете его по нашей наводке. А раз так, то мы не могли не предупредить вас, что идти к нему надо в одиночку. То есть вы нарушаете его условие, и вряд ли он после этого к вам выйдет. Что касается риска… Вы рискуете отрядом.
— За отряд не беспокойтесь! — заверил Ракши. — Это лучшие воины Безмятежной.
— Рисуйте план, — подытожил Лабастьер.
Байар пожал плечами, обернулся к Сиэнии, та кивнула, вышла в соседнюю комнату и принесла оттуда сверток флуона. Байар принялся выдавливать на нем стилом:
— Вот наш город. Здесь проходит ручей. Это лес. Двигаться надо так… И где-то здесь колдун выйдет вам навстречу.
— Где-то рядом он и живет? — уточнил король.
— Не знаю, мы встречаемся с ним именно так.
— Да он издевается над нами! — вскричал Ракши, хватаясь за рукоять костяной сабли.
— Перестань, — осадил его король. — У нас есть возможность проверить. — Он поднялся. — Думаю, мы скоро увидимся снова, — сказал он горожанам, забирая карту со стола.
— Будем счастливы, — ответил за всех Байар. — Только, пожалуйста, мой король, не сочтите за дерзость то пожелание, которое я сейчас выскажу.
— Зависит от того, что это за пожелание.
— Оно касается наблюдателя, которого вы сюда пришлете.
— Ну?
— Хотелось бы, чтобы им стал не командир вашей гвардии, — сказал Байар, покосившись на Ракши.
— Не бойтесь, — усмехнулся Лабастьер. — Он мне нужен в столице.
Шесть гвардейцев на трех сороконогах отправились на поиски колдуна, скопировав себе план Байара. Остальные двинулись к окраине города, туда — где остались ждать самки и их охрана.
Мариэль кинулась на шею супругу со словами:
— О, мой господин, как я боялась за вас!
— А я беспокоился за вас, дорогая моя.
— Что здесь могло случиться со мной, под охраной ваших воинов? Кроме того, Тилия дала нам с Фиам по одному из своих смертоносных приспособлений. — Мариэль высвободилась из объятий и кокетливо продемонстрировала висящую на поясе угрожающего вида металлическую штуковину. — А что было в городе? И почему отряд не полон?
Рассказ Лабастьера, время от времени дополняемый репликами Лаана, занял около часа и закончился словами: «Они должны вернуться с минуты на минуту»… Однако ни через десять, ни через двадцать минут, ни через полчаса отправившиеся на поиски колдуна не появились. Вот уже на темное небо выползли Дипт и Дент. Самые мрачные предчувствия Лабастьера оправдывались.
Гвардейцы объявились только под утро. Живы и здоровы были все шестеро, но одежда и крылья их были изрядно выпачканы, а кое-где и порваны, сами они выбились из сил, и, что самое неприятное, из трех сороконогов с ними вернулся только один.
Назначенный старшим маака Шостан, тот самый, что присутствовал на беседе с горожанами, бросился на колени:
— О, мой король! Я не понимаю, как это произошло! Маршрут был предельно ясен, но нас угораздило заблудиться. Когда мы были на берегу ручья, сороконоги вдруг чего-то испугались и понесли. Один из них соскользнул в воду и стал тонуть. Мы сумели успокоить других, привязали их к стволу травянистого дерева и полетели к барахтающемуся. Мы надеялись вместе помочь ему выбраться на берег с воздуха. И нам почти удалось это, но внезапно на берегу дико закричал другой сороконог. Как мы поняли потом, животные запутались в привязях друг друга, и один из них, у которого веревка обмоталась вокруг шеи, стал задыхаться. Услышав этот вопль, сороконог в воде забился, поднял лавину брызг, и мы, замочив крылья, рухнули в воду. Сами-то мы выбрались, а вот зверь без нашей поддержки пошел ко дну. Второго мы нашли на берегу удушенным.
Воин смолк. Молчали и все присутствующие.
— Невероятно, — произнес наконец Лаан. — Столько неудач одновременно.
— Это не могут быть просто неудачи, — возразил Ракши. — Опыта и умения моим бойцам не занимать…
— Я тоже так думаю, — кивнул Лабастьер. — Встань, — приказал он гвардейцу. — Приведите себя в порядок, отдохните. Крылья вам починит Фиам. Я вас ни в чем не виню.
Шостан, понурившись, удалился.
— Байар предсказывал подобный итог, — напомнил Лабастьер.
— Вы никуда не пойдете! — почуяв недоброе, вскричал Ракши.
— Я уже и спать не могу пойти? — усмехнулся король.
Однако никто не засмеялся, и шутка повисла в воздухе.
Солнце еще не взошло, а король уже летел над лесом, время от времени сверяясь с планом. Из лагеря ему удалось выскользнуть замеченным только часовым, и тому было строго-настрого приказано никому не сообщать время и направление вылета Лабастьера. Оригинал карты был у него, копию гвардейцы, конечно же, в суматохе потеряли. Она была не так уж сложна, и Лабастьер понимал, что Ракши со своими воинами, восстановив ее по памяти, обязательно отправится на его поиски. Но он надеялся опередить их.
Добравшись до ручья, Лабастьер полетел вдоль берега. От его глаз не укрылся сложенный из камней прямоугольный холм, в каких принято хоронить сороконогов…
Повернув у излучины влево, Лабастьер вновь влетел в зону над лесом и, углядев указанную на карте тропинку, опустился с яркого утреннего неба в сумеречную лиловую чащу. Дальше, по словам Байара, по тропинке следовало идти пешком. Лабастьер настроился потратить на это хоть весь день, но стоило ему сделать несколько шагов, как из-за ближайшего ствола выступила сгорбленная фигура.
Таких старых и уродливых бабочек королю не доводилось видеть никогда. На скрюченной спине колдуна росла громадная шишка, отчего он не мог правильно сложить крылья, и они безвольными тряпками висели по бокам, волочась концами по земле. Только по отсутствию точек на них Лабастьер определил, что перед ним маака. По лицу же определить что-либо было невозможно: черты растворились в бессчетных морщинах, а землисто-серый цвет кожи говорил лишь о том, что жизнь этой бабочки длится значительно дольше обычного срока. Седые космы старца были схвачены металлическим обручем, и то, что обруч этот выплавлен по неизвестной, а значит, и недозволенной технологии, бросалось в глаза.
— Что тебе надо от меня, король-убийца? — проскрипело это уродливое существо.
— Откуда ты узнал о сроках инспекции? Откуда ты узнал о… о Гелиосе, о том, что там погибли бабочки?!
Горбун затрясся в беззвучном смехе. Успокоившись, он наконец сказал:
— Когда я называю тебя королем-убийцей, я имею в виду не только Землю. — Лабастьер вздрогнул. Этого слова, кроме него, на Безмятежной не мог знать никто. — Вся ваша династия — династия убийц.
Это было уж слишком.
— Я с уважением отношусь к старости, но, сдается, колдун, ты норовишь обидеть меня?! — спросил король с угрозой.
На этот раз смех колдуна был не беззвучным, а походил на приступ болезненного кашля. Остановившись наконец, он сказал:
— Пойдем со мной, король, я покажу спасенные мною души. Ту малую часть, которую мне удалось спасти.
Колдун поманил рукой, повернулся спиной к королю и заковылял по тропе. Лабастьер нехотя двинулся за ним. Почти сразу они свернули с дороги в чащу. Колдун шагал впереди, странно подпрыгивая и помогая себе в этом шлепаньем крыльев. Однако при всей внешней неказистости такого способа передвижения Лабастьер за ним едва поспевал.
Внезапно старик остановился и, обернувшись, бросил:
— Знаешь, сколько мне лет? — и тут же, не дожидаясь ответа, продолжил: — Я был одной из тех личинок, которые твой предок привез на Безмятежную с Земли.
Он вновь повернулся к королю спиной и затрусил дальше.
— Этого не может быть, — сказал король ему в спину.
— Не может, не может, — согласился колдун и то ли снова засмеялся, то ли закашлялся. — Ты знаешь, что такое «полоний»?
— Да, это горючее звездолета.
— А известно ли тебе что-либо о его воздействии на живой организм?
— Его излучение опасно.
— Вот-вот! Примерно каждая десятая привезенная сюда личинка имела отклонения в развитии, и твои предки беспощадно уничтожали их. А я убежал!
Еще один поворот — и перед ними словно из-под земли вырос замшелый холм. Лишь внимательно приглядевшись, Лабастьер понял, что это приземистое строение, сложенное из камней и осколков раковин, скрепленных и прошпаклеванных флуоном, а затем основательно замаскированное строителем и временем.
— Добро пожаловать в кошмар, — сказал горбун, одной рукой указывая королю на отверстие в стене, другой приглаживая свои седые космы.
Лабастьер поколебался, но, решив, что на покушение это не похоже, шагнул в лаз. То, что это — вход в подземелье, стало понятно сразу: вниз круто спускалась узкая лестница.
— Ты еше не потерял ночного зрения? — проскрипел колдун позади.
— Я все отлично вижу, — отозвался Лабастьер.
— А я вот уже нет, — сказал горбун. — И давным-давно. Но я и без этого знаю тут каждую соринку.
Ступенька за ступенькой Лабастьер спускался вниз. Несколько раз ему казалось, что лестница заканчивается тупиком, на самом же деле в этих местах она поворачивала под острым углом.
Легкий запашок, необычный и в то же время знакомый, король почувствовал сразу. Сперва он подумал о т'анге, но память подсказала, что это не тот запах. Такой же неприятный, такой же необычный и такой же знакомый, но не тот. Когда лестница сделала несколько резких поворотов, вонь стала невыносимой. И тогда король вспомнил: так пахло в «Золотом замке». Он не успел додумать эту мысль, когда за очередным поворотом взгляду его открылась дикая картина.
На полу узкой пещеры вплотную друг к другу лежали гигантские куколки. «Думатели», — вспомнил король. Так называл себя его дядюшка Лабастьер III. О думателях, ущербных куколках, которые так и не стали бабочками, Лабастьер знал многое. Это была часть тех знаний, которые он получил, сняв серьгу-блокиратор. Куколки лежали рядами, слегка сокращаясь и шевеля хитиновыми пластинами и жвалами. Кое-где их оболочки обросли плесенью, а кое-где и вовсе прогнили, и в этих местах взгляду открывалась покрытая язвами плоть.
Лабастьер знал, что когда-то давно на Земле маака искусственно создавали думателей для выполнения сложнейших математических расчетов, логических операций и прочего интеллектуального труда. Но это было возможно только тогда, когда думатель происходил из семьи, обладавшей телепатическим даром. Только тогда он, лишенный зрения и слуха, мог обучаться, общаясь со своим «оператором», чаще всего — родной матерью. На Безмятежной бабочек-телепатов не было… Кроме короля. Лабастьер с ужасом подумал, что все эти несчастные существа — его родственники. Ведь был же прецедент…
Колдун тем временем прошел вперед, встал на колени перед одним из думателей, наклонился над ним, прижимаясь лицом к глянцевому боку… Лабастьера передернуло.
— Я знаю, о чем ты подумал, — сказал горбун, поднимаясь. — Но ты ошибаешься, король. Твоя семья тут ни при чем.
— Кто же они? Почему они живы?!
— Хороший вопрос для короля-убийцы…
Да, время от времени «думатели» появляются и на Безмятежной. Но, не обладая телепатией, не имея возможности общаться с «оператором», такая куколка-переросток живет недолго. И уже давно, чтобы облегчить муки несчастных, принято умерщвлять таких куколок сразу после обнаружения патологии…
— Ты — телепат? — догадался Лабастьер.
Старик покачал головой и промолвил:
— Выслушай же меня, король.
«Я вылупился на свет нормальной бабочкой, но через некоторое время у меня начал расти горб. Я скрывал это от чужих глаз довольно долго, пока позвоночник не перекосился окончательно и я не стал настоящим уродом. Но я вовремя сбежал в лес. Ведь бабочки с врожденными патологиями подлежали уничтожению, а мое уродство хоть и проявилось не сразу, но явно было врожденным. А я хотел жить.
Я уже не мог летать, горб не позволял крыльям работать правильно. Я построил себе хижину и стал коротать дни отшельником. Позднее я понял, как мне повезло, что я выстроил жилище вдали от путей т'ангов которых тогда тут было еще предостаточно. Целыми днями бродил я по лесу, изучая его. Я многое узнал и многому научился. Но я тосковал по обществу. Я был молод и жаждал любви. Мне хотелось хотя бы изредка просто перекинуться с кем-нибудь словом. Но все это было для меня недостижимой роскошью.
Я часто приходил туда, где кипела работа по строительству колонии, и, оставаясь незамеченным, следил за бабочками, за тем, как они трудятся, как отдыхают, как любят друг друга… Иногда мне хотелось быть с ними, иногда я ненавидел их, иногда хотел умереть…
Однажды я увидел, как несколько бабочек вынесли в лес куколку-переростка и оставили ее на погибель. Раньше я и не думал о том, что это несправедливо, а теперь перетащил ее в свое логово, стал ухаживать за ней и кормить. Я был почти счастлив: в мире появился кто-то, о ком я мог заботиться… Но через неделю куколка умерла. Похоронив, я оплакивал ее несколько дней и зарекся повторять свой глупый поступок.
Но примерно через месяц я вновь наткнулся на выброшенных уродцев. На этот раз их было сразу три. Начался сезон дождей, было холодно, и они беспомощно ворочались в грязи. Я и сам был выброшенным уродцем, и я опять не выдержал. Я по очереди перенес их к себе в дом… Через неделю одна из куколок умерла. Но две остались живыми. Когда их было трое, они, плотно прижавшись, лежали рядом, поперек моего убежища. Когда мертвое тело было вынесено, место позволило мне растащить оставшихся на некоторое расстояние, чтобы им было посвободнее. Но вскоре они сползлись и вновь прижались друг к другу…
Я предположил, что они как-то чувствуют друг друга и именно это примитивное общение и поддерживает их. Они не умирали, и в моей жизни тоже появилась цель. Каждый день я обходил единственное тогда селение по периметру и, когда куколок-уродов выбрасывали, волок их к себе. Одни из них умирали, другие — нет. При этом оставшиеся в живых всегда жались друг к другу, и я стал подозревать, что они не просто ощущают друг друга, но и как-то общаются.
Я успевал находить для них пищу, кормить их, убирать испражнения… Все эти бедолаги стары почти так же, как я. В какой-то момент куколок с нарушением развития перестали выносить из селения живьем, по-видимому, заметив их исчезновение. Возможно, решили, что их тела пожирают звери, и «из милосердия» стали сперва убивать…
Наблюдая за своими питомцами, я уверился в том, что они общаются. Стоило мне, например, кольнуть чем-нибудь острым одного из них, как вздрагивали все… Мне хотелось знать, о чем они думают, испытывают ли они благодарность ко мне, как, не имея ни слуха, ни зрения, они представляют себе мир…
Долго не мог я решиться на один дерзкий шаг. Когда мое уродство еще не проявилось до опасной для меня степени я вместе с несколькими другими юношами был свидетелем создания первого свода законов Безмятежной. В «Реестре дозволенных приспособлений» было указано, что строжайше запрещено создавать приборы для чтения чужих мыслей.
Нас сильно удивило само предположение о возможности создания такого прибора, и мы спросили об этом королеву Наан. Тогда, на заре нового мира, королевские особы еще запросто общались со своими подданными. И она показала нам этот прибор, назвав его «мнемопроектором» и объяснив, что он позволяет не только читать, но и записывать мысли. Она рассказала, что это один из тех механизмов, которые они с королем вывезли с Земли и которые будут или уничтожены, или надежно спрятаны в известном только королевской семье месте.
Столица еще не была построена полностью, корабль еще не стал «Золотым замком», и я знал, где лежит мнемопроектор, если, конечно, его еще не спрятали и не уничтожили. Но пробраться в корабль я не решался, пока однажды почти все самцы не покинули город, отправившись расчищать Безмятежную от т'ангов.
Вот тогда, ночью, я проскользнул в корабль и выкрал мнемопроектор с двумя обручами-мнемодатчиками. Все прошло так гладко потому, что столица тогда еше не имела внешних врагов и охрана ей была попросту не нужна. Безмятежная тогда была по-настоящему безмятежной.
К тому времени я содержал двенадцать куколок. Как и сейчас, они лежали в четыре ряда по трое, касаясь друг друга боками и торцами. Я натянул обруч на одного из них спереди, со стороны жвал, другой надел на свою голову и включил прибор…
Мир, в который я окунулся, не был похож ни на что. Сначала он состоял лишь из абстрактных фигур и понятий, пронизанных в то же время всем спектром чувств — от любви до отчаяния. Но как только я «тринадцатым блоком» включился в эту систему, состоявшую ранее из дюжины поддерживающих друг друга душ, мои мыслеобразы тут же стали частью этого мира. Он жадно впитывал их в себя и брал на вооружение. И вот уже я стал одной из прекрасных, любящих друг друга бабочек, путешествующих по волшебному, подвластному их желаниям миру…
Мы летали в небесах, цвет которых менялся в зависимости от нашего настроения, мы проникали в недра планеты и лепили скульптуры друг друга из раскаленной магмы, мы конструировали модели вселенных, в которых не было смерти, а время, двигаясь вспять, лишь омолаживало нас. Мы говорили с богом, и он признал нас равными себе…
И в этой модели, ничуть не менее осязаемой, чем реальный мир, имелся маленький изолированный уголок, в котором покоились наши реальные уродливые тела. Которые жрали и испражнялись, и обеспечивать это должен был я. Лишь от меня зависело, будут ли и дальше продолжаться эти волшебные игры разума, и мои подопечные, сосредоточившись на этой задаче, как смогли, решили ее.
Обучив меня медицине и предсказывая будущее, они сделали меня колдуном. Я больше не добывал для них пищу сам, ее стали приносить нам бабочки. И еще мои питомцы продлили мне жизнь: пока живут они, не умру и я. Для этого я сплю среди них, крепко к ним прижимаясь, и они переливают в меня часть своей жизненной энергии. А сами они, замедлив до предела свой метаболизм, будут жить еще очень долго…
Теперь, король, ты знаешь обо мне все. Ты не знаешь лишь того, зачем я позвал тебя».
— Ты позвал меня? — поразился Лабастьер.
— Может быть, я, может быть, они, а возможно, ты сам позвал нас. Я знал, что ты выйдешь на мою тропу, знал, когда, и я встретил тебя.
— Я и не сомневаюсь, что это не было случайностью.
— Конечно. Так вот, король, я позвал тебя, чтобы сообщить: сегодня решится судьба Безмятежной. Сегодня она повернет свое течение, изменится, чтобы уже никогда не быть прежней. И то, в какую сторону она повернет, зависит от тебя.
— Хватит говорить загадками, колдун. Если тебе есть что сказать, скажи это прямо.
— Тот, кого боялся твой дядя-думатель, не уничтожен.
— Но Земля…
— Земли больше нет. А вот ОН… Он скоро будет здесь.
Лабастьеру не нужно было объяснять, насколько это опасно.
— Мы можем помочь тебе победить, — продолжал колдун, — но ты должен поклясться, что, когда победа будет одержана, ты выполнишь три наших желания, какими бы странными или ужасными они тебе ни показались.
— А тебе не кажется наглостью, старик, ставить такие условия королю?
— Можешь оскорбиться и уйти прочь. Но уже завтра ОН будет на Безмятежной, а послезавтра будет править ею.
— Чего ты хочешь?
— Я открою это лишь тогда, когда ты вернешься с победой. Но клятву выполнить три наших желания ты должен дать сейчас и публично.
— Где ж я возьму тебе публику? — удивился Лабастьер. И в этот миг позади него раздался крик Ракши:
— Мой король, вы живы?!