Прятки

– Дай авторучку! – услышал Дэн шепот сзади и почувствовал, как ему в спину больно уперлось что-то острое. Опять второгодник Семёнов, по прозвищу Сёма, забыл ручку дома. «И вовсе незачем делать мне больно», – думал Дэн, шаря в портфеле.

– Дай ручку! – не унимался Сёма, словно не видя, что Дэн уже ищет ее, и снова больно его ткнул.

– На, – обернулся Дэн и протянул ручку Семенову. Одутловатое лицо второгодника расплылось в улыбке, глаза превратились в щелочки.

– Молодец, Дениска, хвалю, – сказал он. – Слёзки вытри.

Дэн отвернулся, с досадой утер навернувшиеся слезы и только собрался вслушаться в то, что говорит учительница, как почувствовал всё тот же укол в ту же точку спины, и вновь услышал нудный голос Сёмы:

– Дай ручку.

Гад! Дэн резко обернулся, всем своим видом показывая возмущение. Но Сёму это только позабавило.

– Дай ручку, жадина, – глумливо сказал он, глядя Дэну в глаза.

– Я же уже дал, – беспомощно пробормотал Денис, прекрасно понимая, что Семенов издевается, но не зная, что сказать.

– А ты еще дай, – невозмутимо заявил Сёма.

– У меня только одна осталась.

– Вот и дай. Другу ручку пожалел, да?

«Какой ты мне друг?!» – хотелось крикнуть Дэну, но он понимал, что так будет еще хуже. Он отвернулся, надеясь, что с минуты на минуту прозвучит звонок с урока. Но чтобы сделать очень больно, достаточно и секунды.

– Дай ручку, щенок! – прошептал Сёма грозно, и Денис почувствовал удар острым предметом все в ту же точку спины, но такой силы, что даже вскрикнул, вскочил и обернулся:

– Что тебе нужно, гад?! – закричал он.

– Как ты меня назвал? – глаза Семёнова притворно округлились. – Елена Юрьевна, а он обзывается!

– Денис, – услышал Дэн строгий голос учительницы. – Ты что с цепи сорвался?

Одноклассники захихикали, прекрасно понимая ситуацию и забавляясь ею.

– Он первый начал, – сказал Денис, садясь на место. Елена Юрьевна ему очень нравилась. Она была красивая. И она хотела ему добра. Но нянчиться с ним не собиралась. Так, во всяком случае, она часто говорила ему.

– Я не видела, что он начал, – сказала она. – Я видела, что ты без спросу встаешь посреди урока и во весь голос кричишь на своего соседа. Передай мне дневник, я сообщу об этом твоим родителям.

Класс злорадно загудел. А Денис почувствовал некоторое облегчение: хоть теперь Сёма успокоится. Но только он полез в портфель за дневником, как ощутил новый удар в спину.

– Дай ручку. Гад, – шепнул Сёма и гнусаво загукал от удовольствия. Сидящие вокруг тоже засмеялись.

– Что там у вас опять происходит? – строго спросила Елена Юрьевна. – Денис, ты снова в центре внимания? Останься после урока, я хочу с тобой поговорить. – Сказав это, она обратилась к классу: – Все помнят о завтрашнем походе? Вот и хорошо. – Она глянула на часы. – Ладно, можете идти, до звонка осталось пять минут, а из-за некоторых, – она многозначительно глянула на Дениса красивыми синими глазами, – я уже все равно не успею сосредоточиться…

Одноклассники с ревом кинулись к двери. Только Денис, как и было велено, остался на месте.

Лицо у Елены Юрьевны словно выточено умелым мастером. Каждая черточка его на том месте, на котором должна быть. Темные волосы собраны в хвост, который озорно взвивается вверх, а потом падает гладкой блестящей гривой.

– Подойди, – произносит она мелодично, и Дэн послушно идет к ней. Если бы Елена Юрьевна была девочкой его возраста, Дэн признался бы себе в том, что влюблен в нее. Но она намного старше его, она – учительница…

Когда Денис подошел к столу, он почувствовал ее удивительный, еле уловимый запах – дразнящий и острый, похожий на запах сушеных грибов. А еще он понял, почему ее блузка издалека казалась ему не совсем белой. Оказывается, она кружевная, и через маленькие дырочки проглядывает загорелая кожа. И эти дырочки одинаково темные и на плечах, и на груди. А это значит… Это значит, что под блузкой у нее ничего нет. Но коленки его задрожали даже не от этого, а от того, что он об этом думает.

– Ну? – сказала Елена Юрьевна все так же ласково. – Что стряслось на этот раз? Сядь.

Денис примостился на стул рядом. Внезапно он подумал, что она не может не заметить, что он, не отрываясь, разглядывает дырочки кофты на ее груди. Душная волна смущения заставила его взмокнуть, и он поспешно опустил глаза.

– Я, – начал он. – Меня… Семенов больно тыкал меня чем-то в спину.

– А ты?

– Я обернулся.

– И ты оказался виноват, так? А знаешь, почему? Потому что ты не умеешь жить в коллективе и не хочешь взрослеть. Если бы ты не канючил, – «ну не надо, ну, пожалуйста…», а дал бы ему по морде, он бы больше никогда к тебе не приставал. И я бы ничего не писала тебе в дневник.

– Я не могу бить человека по лицу. Это неправильно, – покачал головой Дэн.

– Да? – насмешливо сказала Елена Юрьевна. – А то, что он над тобой издевается, это правильно? Он издевается, а ты не можешь дать сдачи. НЕ МОЖЕШЬ, а не НЕ ХОЧЕШЬ!

– Не хочу, – упрямо помотал головой Дэн.

– Ага, – покивала она головой. – Не хочешь… Между прочим, ты уже полчаса пялишься на мои коленки.

Дениса снова окатило жаром, и застучало сердце. Действительно, опустив взгляд с кофточки, он сосредоточился на ровных загорелых ногах.

– А ты положи сюда руку, – сказала Елена Юрьевна. – Сюда, мне на коленку. И погладь. Засунь мне ее под юбку, – она слегка раздвинула ноги, – я разрешаю.

У Дэна перехватило дыхание. Он буквально остолбенел.

– Не хочешь? Или не можешь? Только не ври, что не хочешь… Так-то. А знаешь, когда сможешь?

– Когда? – хрипло спросил Дэн.

– Когда дашь Семенову сдачи. Когда ударишь его по его наглой толстой роже!

– Я никогда не буду бить человека по лицу, – Денис поднял голову и посмотрел Елене Юрьевне в глаза.

– Точно? – спросила та со странной, застывшей на лице, улыбкой.

– Точно, – твердо ответил он.

– Жалко, – шевельнулись ее пухлые, словно слегка вывернутые губы. И Денис снова с дрожью во всем теле подумал, какая она вся красивая. – Жалко, – повторила она. – Что ж. Ты сам сделал этот выбор.

----------

Ему совсем не хотелось в этот поход. То есть не то, что было все равно, а сильно не хотелось. Он знал точно, что ничего радостного и веселого там не произойдет. Мама напекла ему в дорогу пирожки с картошкой и капустой, положила ему в рюкзак банку сгущенки, банку тушенки и термос со сладким чаем, но Дэн знал, что самое вкусное достанется не ему. Никто ничего не будет у него отбирать. Просто попросят, и он отдаст. Потому что он не может не дать, если его просят. А сам он просить не станет: на его «дай» ему обязательно ответят – «полай», на «дай мне» – «нос в говне»…

Если пацаны затеют игру в догоняжки, то его обязательно изваляют в грязи, если в футбол – «нечаянно» пнут так, что он неделю потом будет хромать… Позже мальчишки, надувшись от важности, будут шептаться, договариваясь, где спрятаться от учительницы, чтобы покурить. А Денис не курит. Когда же они устроятся спать в сельской гостинице, мальчишки будут прокрадываться к девчонкам, будут хватать их за талию, за грудь или, совсем уже обнаглев, между ног, а те будут визжать, притворно отбиваясь… Елена Юрьевна отругает их и заставит улечься по своим местам… Все это уже было, и было противно.

Он плелся к школе, заранее зная все это, но про поход на родительском собрании объявили еще месяц назад, и он знал, как расстроятся папа с мамой от его извечной нелюдимости, если он не пойдет…

Но неожиданно все сложилось совсем не так. Стояла замечательная солнечная осенняя погода. Лес только-только начал увядать, и по заданию учительницы ребята собирали опавшие листья – коричневые дубовые, желтые и красные кленовые, и еще не опавшие зеленые. И их букеты из листьев были удивительно красивы. Но еще удивительнее было то, что любовались ими все. Не он один, но и все его грубые неотесанные одноклассники.

А когда небо окрасилось багряным закатным заревом, пацаны разожгли на поляне костер, а девчонки тем временем под руководством Елены Юрьевны нанизали на шампуры заранее замаринованное мясо. Потом оно жарилось и вкусно пахло, а потом все дружно ели шашлыки. И никто ни у кого ничего не просил и не отбирал. А под конец на поваленный ствол дерева, на котором сидел Денис, подсел Семенов и протянул ему апельсин:

– Хочешь?

– Нет, спасибо, – смутился Дэн.

– Бери, бери, мне не жалко, – растянул Сема рот в улыбке.

– Давай, хоть поделимся, – предложил Дэн.

– Ешь сам, – махнул рукой Сема. И добавил с легким надрывом в голосе: – Я не хочу.

Когда стемнело совсем, вышли из леса и, под многоголосый собачий лай, двинулись мимо черного озера по главной улице села к гостинице. Она оказалась одноэтажным дощатым бараком, окруженным нагромождением наползающих друг на друга сараев. Но даже этот унылый вид не испортил Денису настроение.

Внутри барак делился на две половины – мужскую и женскую. В каждой – два ряда по пять двухъярусных коек. То есть, на каждой половине по двадцать спальных мест. Пацанов было всего семеро и, конечно же, все, сполоснувшись под умывальником во дворе, забрались на верхний ярус.

Денис блаженно растянулся на серой застиранной постели и прикрыл глаза. «Жизнь – замечательная штука», – даже не подумал, а ощутил он всем своим существом. И хочется поскорее стать взрослым. Он никогда не видел, чтобы взрослые дразнились, щипались или чем-нибудь друг друга тыкали… А остальное – ерунда! Остального он не боится. А еще, если бы он был взрослым, он бы вчера не побоялся положить руку… Взрослые, они очень смелые.

Вдруг он почувствовал, что шепотки и шорохи вокруг как-то изменились. Он открыл глаза и увидел, что пацаны слезли обратно вниз и одеваются.

– Пойдем! – сказал ему Семенов. – Будем играть в прятки.

– Я не хочу, – еле слышно промямлил Денис, почувствовав недоброе.

– Струсил, мальчик?! – ехидно засмеялся Сёма. – От страха не описался?

Стиснув зубы, Денис тоже сполз вниз и стал одеваться. Но остальные вышли раньше. Дэн закрыл глаза и, сидя на табуретке, прислонился к железной спинке кровати. Но нужно начинать быть взрослым. Он заставил себя встать и распахнул дверь.

На улице было прохладно. Кусок пыльной земли между бараком и сараями освещался одинокой лампочкой на столбе. Денис шагнул за порог.

– Мы здесь, мы здесь, иди сюда! – раздалось откуда-то со стороны сараев. Дэн пошел на голос по освещенному клочку территории. Вот он добрался до столба и пошел дальше. Что-то подсказывало ему: «Остановись. Дальше идти не надо…» Но он заглушил этот голос: «Нужно стать взрослым». И когда он уже добрался до границы освещенного участка, из тьмы с гомоном и хихиканьем ему навстречу вывалили разномастные низкорослые монстры. Все внутри у Дэна похолодело.

– Вот он! Вот он! – лопотали они, окружив его, щипая, царапая и плюясь. – Иди к нам! Иди к нам! Прятки! Прятки!

Это были его одноклассники, он знал это, да они и сейчас походили на себя, только стали чуть ниже, их лица позеленели и хищно вытянулись, деформировались руки, ноги и уши, глаза налились кровью, а зубы удлинились настолько, что наружу высовывались клыки.

А ведь он всегда, ВСЕГДА чувствовал, что они не люди! Что он один среди них человек! Но как он мог поверить этому чувству?

Один из монстров с размаху ткнул его в спину острым кулачком и проверещал:

– Что, вкусненький был апельсин, а?! Вкусненький?!

Тут Денис подумал, что если он еще не умер от страха, значит, он может спастись, ведь монстрики-то мелкие, хлипкие. А потом все это как-нибудь забудется… Но только он об этом подумал, как от мощного удара изнутри дверь ближнего сарая сорвалась с петель, и из тьмы на свет выступило совсем другое существо – нечто похожее на огромного, в полтора человеческих роста, богомола. В ноздри Дэну ударила резкая вонь. Запах сушеных грибов невыносимой концентрации.

– Прятки закончились, – сказала Елена Юрьевна, прекрасная в своем уродстве. Ее блестящий иссиня черный панцирь был безупречен, а глаза светились все той же загадочной синевой, что и в человеческом обличии. – Ты сам сделал свой выбор, Денис. Впрочем… Ты еще можешь потрогать мою коленку.

Суставчатая нога, перегнувшись пополам, приблизилась к нему. Денис поднял голову. Вытянул руку и коснулся ладонью твердой и гладкой, как стекло, поверхности.

– Не понравилось? – качнула головой бывшая учительница. – Я так и знала. Всему свое время.

Она грациозно вскинула вверх переднюю лапу, а затем молниеносным ударом пробила Дэну грудь и пригвоздила его к земле.

– Прятки закончились, – повторила она, наклонившись и приблизив к его угасающим глазам свою точеную морду. – Мне правда очень, очень жалко.