Ну вот. Сегодня происшедшее мне кажется даже страшнее, чем вчера. Вчера я была как бы слегка отупевшая. Ладно. Поехали по порядку.

Когда я услышала, что кто-то пытается взломать дверь, я перепугалась до смерти. Единственный выход – куда-то спрятаться. Но куда тут спрячешься, если вокруг – тьма, хоть глаз выколи.

А взломщик в этот момент, судя по звуку, что-то перепиливал.

Я слезла на пол и на четвереньках отползла вбок, пытаясь забраться за диван. Но там, вплотную к дивану, стоял еще какой-то предмет. На ощупь его поверхность показалась мне знакомой. На ощупь и… на звук: он еле слышно гудел и слегка вибрировал. Холодильник. Мамочка! В холодильниках – подсветка. Хоть бы работала!

Я нащупала ручку дверцы и осторожно потянула на себя. Она подалась и загорелся страшный кроваво-красный свет. Но я быстро сообразила, что лампочку покрасили, чтобы можно было открывать холодильник во время печати снимки – красный свет не засвечивает фотобумагу. Свет был тусклым и в его лучах комната была еле видна. И все же я смогла найти место, где можно было рассчитывать остаться незамеченной: под специальным столом со сливом.

Прикрыв дверцу холодильника, я вслепую проползла к столу, забралась под него и, втиснувшись между стенкой и трубой слива, замерла. В этот миг наступила тишина, а потом под сильным ударом дверь лаборатории распахнулась. Щелкнул выключатель и, мигнув, загорелись люминесцентные лампы.

Я видела человека только чуть выше колен. Было впечатление, что он что-то ищет, мечась из угла в угол, а у меня от страха так молотило сердце, и в висках бился пульс, что, казалось, я сейчас лопну.

Прошло не больше двух минут с того момента, как я заползла под стол, но я уже поняла, что более неудобную позу я, пожалуй, не могла бы придумать и специально – боком, зажатая стеной и трубой, перегнутая как не знаю что. Терпеть я смогла еще секунд двадцать, но потом, несмотря на страх, попыталась хоть как-то изменить положение. И, конечно же, задела ногой какую-то чертову склянку. Их тут было расставлено по полу видимо-невидимо.

Склянка с диким, как мне показалось, грохотом упала на бок. Я чуть не закричала с перепугу. Человек отпрыгнул к противоположной стене и резко присел на корточки, заглядывая под стол, где я корячилась.

Сначала внимание мое привлекли огромные острые ножницы в его правой руке, которые он, наверное, только что схватил со стола. Но потом я перевела взгляд на его лицо…

Это был Виктор.

– Какого дьявола?! – заорал он. – Что ты тут делаешь?!

– А ты? – пискнула я, а затем с кряхтением выползла на середину комнаты.

– Ясно, – сразу успокоился он, – я должен был это предвидеть. Хорошо. Давай искать вместе.

– Что искать-то?

– А я откуда знаю.

– Класс, – иронизировала я, хотя и понимала, что это нечестно: сама-то я точно так же приперлась сюда неизвестно зачем. Но уж больно я неприглядно выглядела, когда он меня нашел, и это меня злило. А он уже потрошил лабораторию, и я присоединилась к нему.

Но ничего хоть мало-мальски похожего на ключ к делу Мережко мы не обнаружили. Зато я хоть чуть-чуть выместила на Викторе свою взвинченность: обсмеяла его метод проникновения – грубый взлом. Но, оказалось, и он не так прост: решился на это дело, только выяснив, что тетя Надя сегодня ночью с дежурства смылась домой к приехавшей в гости родне, и школа – абсолютно пуста. Окончательно Виктор взял реванш догадкой:

– Должен быть тайник.

И мы принялись обследовать: он – стены, я – пол. И тайник обнаружила я! Точнее, мы вместе, но это я предложила сдвинуть с места тот самый холодильник. Под ним линолеум был надрезан, так, что можно было отогнуть квадрат. Если бы я специально не искала и не приглядывалась, я никогда бы не заметила этого.

Отогнув линолеум, мы вынули куски пропиленных половых реек, и из образовавшегося проема достали небольшой серый ящичек-сейф.

– Ну давай, взломщик, – подбодрила я. Меня опять лихорадило, но уже не от страха, а от любопытства.

– Э, нет, – сказал Виктор, – эту штуку могут открыть только спецы-криминалисты. Возьмем с собой.

Он нагнулся и взялся за края ящика. А я в этот момент услышала легкий скрип со стороны двери и оглянулась. И окаменела. На пороге, улыбаясь мертвящей улыбкой, стоял Мережко.

– Добрый вечер, милые мои, – сказал он, и из его сжатого кулака со щелчком выскочило лезвие.

Мережко сделал шаг вперед и плотно прикрыл за собой дверь. В этом его движении было столько уверенности и опыта, что мне стало совсем дурно. Виктор, разогнувшись, плавно взял со стола все те же дурацкие ножницы. Но насколько это бессмысленно стало ясно уже через минуту, когда Мережко, упруго прыгнув, одним движением выбил эти ножницы из его рук, а другим – повалил его на пол.

Еще миг, и он сидел верхом на Викторе, у него на животе. Лезвие ножа нависло над горлом. Виктор обеими руками удерживал его руку, но силы были явно неравными, и миллиметр за миллиметром смертоносный клинок приближался к горлу.

– Что ж ты… Адвокат? – Мережко явно забавлялся ситуацией: свободную руку он, словно в дуэльной стойке, демонстративно поднял над головой. – Ты ж меня защищать должен…

Стыдно признаться, но я не бросилась на помощь, не попыталась ударить его сзади каким-нибудь тяжелым предметом. Я просто окаменела от ужаса. И вышла из оцепенения, лишь услышав какое-то шебуршание в коридоре. В надежде на помощь я кинулась туда и распахнула дверь.

Серая тень метнулась мимо меня к борющимся. С истошным криком Мережко, выпустив из рук нож, упал на бок. Он барахтался на полу, а на лице его, крепко вцепившись коготками, сидела здоровая летучая мышь.

Виктор вскочил на ноги и крикнул: «Помоги мне!» Через мгновение мы уже вязали Мережко руки и ноги проводами, оторванными от приборов. Он выл и извивался. Из-под когтей летучей мыши сочилась кровь.

– Это Годи нам помог! – бросил Виктор. Но это я и сама уже поняла.

Обшарив карманы Мережко, он нашел там связку ключей и принялся за ящик.

Миг, и крышка открыта.

Мы вынули оттуда семь одинаковых стопочек, завернутых в полиэтиленовые пакеты и перетянутых крест-накрест черными резиночками. Виктор распаковал один. Это были фотографии. Он разложил их на столе.

На всех снимках была запечатлена одна и та же милая девушка. На первом снимке – сияющая, за партой. На втором – на природе, в полный рост. Потом – с десяток ее снимков обнаженной, в самых откровенных позах… А что изображено на последнем снимке, я даже не сразу поняла.

А потом поняла. Это были части тела. Ноги, руки, голова… Отдельно. На этом самом столе.

Чуть ли не теряя сознание, я перевела взгляд на предыдущий снимок. На нем девушка, хоть и была обнажена, но лежала в самой целомудренной позе. И только сейчас я увидела, что в груди ее – нож.

Пол поплыл у меня из-под ног, еле сдерживая тошноту, я села на стул и закрыла глаза. Я слышала шорох, с которым Виктор распаковывал пачку за пачкой и его осипший голос:

– То же самое. Только девушка другая… И здесь – то же… И здесь… А вот и Наташа.

Я встрепенулась:

– Дай!

– Нет-нет, – он протянул мне пачку, – живая.

Я бросила снимки на пол и, поддавшись накатившей волне ярости, закричала:

– Убей его!

Мы одновременно бросились к Мережко. Но это было только тело. На его изуродованном лице, сыто облизываясь, сидела летучая мышь. Может быть это фантазия, но мне показалось, что она стала чуть ли не вдвое больше прежнего размера. Поглядев на нас умными хитрыми глазками, она еще раз облизнулась и лениво приникла к рваной дыре в горле Мережко.

– Всё! Бегом отсюда! – скомандовал Виктор и поволок меня из комнаты. Я еле перебирала ногами.

… Он привел меня к какому-то своему другу, и мы до утра пили то чай, то водку, то валерьянку. Меня колотило. Виктор успокаивал меня, но я видела, что ему и самому не по себе. Еще бы. Мы обсуждали происшедшее так и эдак и решили рано утром поймать перед школой Наташу и серьезно поговорить, чтобы она держала язык за зубами. Еще я спросила: «А наши отпечатки пальцев?» Виктор ответил: «Ты слишком хорошо думаешь о наших ментах. Это тебе не Лос-Анджелес». Потом я позвонила Годи – поблагодарить. И он сказал, что с Наташей он меры примет. А после того, что произошло я ему верю.

… Все. Все. Все. Мне невыносимо было даже вспоминать это, а не то, что уж писать. Но раз я веду дневник, не могла я этого не записать. Да, это ужасная история. Но она – пожалуй самое заметное происшествие в моей жизни.

У меня такое ощущение, что после всего этого я не дам к себе притронуться ни одному мужчине.