— Вот одного я, извини, понять не могу: зачем ты «наружку»-то за ним установила?

Они сидели втроем на квартире у Тополя. Кедр раскуривал трубку, к чему пристрастился в последнее время с целью в очередной раз бросить курить, сам хозяин давил в пепельнице один за другим тощие бычки «Мор», похожие на пережаренную соленую соломку, а Верба досаживала пачку французских сигарет «Руаяль», в которых ментола было явно больше, чем табака.

— Я открываю окно, — объявила Верба. — Лучше умереть от мороза, чем от удушья.

— Ты не ответила на вопрос, — напомнил Тополь.

— Честно? — спросила Верба. — Сама не знаю. Это вы все, даже Пальма, действуете на основании логики, а я доверяю только собственной интуиции.

— Красивый способ, — похвалил Тополь. — Два месяца отслеживать все перемещения какого-то инженера в отставке, чтобы потом, случайно заглянув в личное дело своего тестя, обнаружить знакомую рожу!

— А сам-то! — обиделась Верба. — Снять наблюдение за Ольгой Разгоновой аккурат накануне поездки Зарайского в Старицу на ее машине, накануне убийства Шайтана. И потом те же два месяца робко наблюдать со стороны за службой безопасности господина Кузьмина, которого в итоге преспокойненько укокошивают, не спросив у нас разрешения. Спасибо еще Ольги с ним вместе не было.

— А кстати, — спросил Кедр, — Клен не звонил? Что там новенького по делу Кузьмина?

— Звонил, — сказал Тополь. — Пока немного. Убили его ребята из «девятки». Сама по себе забавная тенденция Это уже не в первый раз идет отстрел бандитов под видом охраны важных лиц. Но самого Кузьмина! Это уже лихо. И неспроста. Платан внедрил нашего человека в фирму Кузьмина еще в ноябре, так что полная информация будет буквально на днях.

— Эх, Леня, Леня, — вздохнул Кедр, — ты как был совком, так совком и остался. «Полная информация», «буквально на днях»… Ты бы еще сказал, что вы «работаете над этим вопросом».

— Вот! — радостно подхватила Верба. — Женька на моей стороне. Ты старый совковый бюрократ, Горбовский, а еще других критикуешь.

— Ладно, дамы и мужики. — Кедр поднялся. — С вами хорошо, но мне пора. Держите в курсе. Надо еще до дома доехать, мальчику обещал сказку перед сном рассказать.

— Мне бы ваши проблемы, господин учитель, — прокомментировал Тополь. — Помнишь старый еврейский анекдот?

— Ага, — отозвался Кедр уже из прихожей, — если учесть, что именно мой наряд дежурит сегодня на Старой площади, проблемы у меня совсем смешные.

— Кедр, — крикнула Верба на прощание, — хочешь сюжет для сказки подброшу?

— Спасибо, не надо. Твои сказки, Танечка, мы оставим для контролера Семеныча.

В прихожей хлопнула дверь.

— Какого контролера Семеныча? — обалдела Верба.

— Веничка Ерофеев. «Москва — Петушки», — пояснил Тополь. — Классику помнить надо. Контролер Семеныч очень любил эротические истории, вроде сказок Шехерезады… Еще по чашечке кофе? Смотри, он даже не остыл.

Они посидели молча. Потом Верба спросила:

— Тебе не кажется, что мы слишком надолго ушли на дно?

— Кажется. Но, ты знаешь, вдруг обнаружилось, что со дна все детали просматриваются ничуть не хуже, чем с высоты птичьего полета.

— Точно, — согласилась Верба. — Только в ушах шумит, а потом от кессонной болезни глюки начинаются.

Тополь даже не улыбнулся.

— Скажи мне лучше, Татьяна, честно скажи, что ты сделала с Базотти? Старик третий месяц в себя прийти не может. Дела забросил, чужих не принимает. Даже нас! И на связь не выходит.

— Что я сделала с Базотти?! Да это он хотел меня трахнуть, только здоровьишка не хватило. По-моему, об этом знает уже вся желтая пресса Америки. Его там называют столетним председателем фонда Би-Би-Эс, а меня — юной фигуристкой из России. Жутко душещипательная история!

— Ты полагаешь, его кондратий хватил на сексуальной почве или от воспоминаний о Седом? Мы ни разу с тобой про это не говорили.

— Я думаю, — сказала Верба, — тут все сразу. Но к нему летал Анжей и потом мне по секрету сообщил, что Дедушка больше прикидывается больным. Тоже решил уйти на дно. Устал от всех и отдыхает.

— Нашел время, — буркнул Тополь. — Ну ладно. Ты же собиралась про своего Редькина рассказать.

— Правильно, — вспомнила Татьяна. — Так слушай, что учинил этот Редькин. Я ведь распорядилась сначала в камеру его отвести, чтоб посидел там часочка полтора без всяких объяснений. А уж потом ко мне на допрос.

— Ах ты, зараза! — укоризненно улыбнулся Тополь.

— Послушай, моралист, а кто Разгонова вызывал по поводу романа? Думаешь, у него поджилки не тряслись?

— С Разгоновым — это была работа.

— Спасибо. А я, значит, развлекаюсь? — начала закипать Верба.

— Ну, не совсем развлекаешься. Как бы это поточнее? При советской власти говорили: «использовать служебное положение в личных целях».

— Ах, так?! Получается, я одна такая нехорошая: транжирю деньги налогоплательщиков на личные удовольствия, в угоду собственному любопытству. А все остальные у нас самоотверженные борцы за дело коммунизма, то есть демократизма, мудизма и альтруизма.

— Ясень был альтруистом, — откликнулся Тополь, нарочито сохраняя спокойствие и серьезность.

— Ясень был, — согласилась Верба, — но даже он при этом думал о себе. Вы же ничего, ничего не понимаете. Вы нащупали следы страшного заговора, вы копаете под бандитов, а их отстреливают одного за другим. Наших, между прочим, тоже отстреливают. Вы копаете под Григорьева, копаете под правительство, скоро начнете копать под президента, но ясности по-прежнему нет — кто же главный злодей? А я уже восемь лет — нет, тринадцать! — копаю только под Седого, знай долблю в одну точку с упорством идиотки — и поверь мне, этот заговор раскрою именно я.

— А-а-а, — протянул Тополь, — тогда надо быстрее раскрывать. Переворот-то, по оценкам Самшита и Клена, дня через три случится.

Конечно, он ей не верил. Ведь даже Ясень относился к проблеме Седого странно, чего уж ждать от такого старого и рассудочного Тополя?

— Успею, — злобно сказала Верба. — За три дня успею. Однако вернемся к нашим баранам.

— Да, извини. — Тополь встряхнулся и как ни в чем не бывало приготовился слушать.

— Вот что учудил Редькин. Он выболтал своему тестю всю историю с матрасом. По пьянке. И, обрати внимание, выболтал вчера. В общем, он был в таком шоке от молниеносного вызова на Лубянку, что говорил правду, только правду и ничего, кроме правды. И у меня теперь нет сомнений: полковник ГРУ Петр Васильевич Чуханов и майор танковых войск Игнат Андреевич Никулин — один и тот же человек.

— А как же шрам через все лицо?

— Ну, знаешь, «при современном развитии печатного дела на Западе»…

— А почему не полное изменение внешности?

— Так тебе все сразу и расскажи! Дай срок. Пока ясно одно: Чуханова этого готовили настоящие профессионалы.

— Еще бы, — усмехнулся Тополь. — На ГРУ в последнее время много дерьма вылили, но в одном их пока никто не упрекал — в непрофессионализме.

— Да тут, похоже, не только ГРУ, — сказала Верба. — Я уже получила справку с Ходынки. Настоящий Чуханов расстрелян как предатель в девяностом году в марте. Семьи у него не было. А Игнат Никулин — по документу — убит в Афганистане в январе восемьдесят девятого. Две половинки разрезанной купюры не сходятся. Уже интересно, правда? Но самое интересное дальше. Чуханов работал нелегалом в Италии и был внедрен в «Красные бригады». А «Красные бригады», ты должен помнить, Леня — это наш любимый на глазах расстрелянный Огурцов-Четриоло, это Джулио Пассотти, и убийство Гусева в Занзибаре, и, наконец, Джинго, он же Бернардо, он же Паоло. То есть Паоло Ферито и Игнат Никулин — одного поля ягоды.

— Ну, положим, это еще не доказано, ты слишком торопишься, Верба.

— Извини, ты мне сам велел поторапливаться. Новый год настает, вместе с ним переворот! Хорошие стихи?

— Замечательные. Только я все равно не понимаю, при чем здесь Седой, то есть тот человек, который убил Машу Чистякову и ее родителей. Ведь больше мы ничего достоверного о Седом не знаем. При чем здесь он?

— О, мон женераль! Этого вам, я боюсь, не понять никогда! Правда, Тополь, я вполне серьезно. Мне ведь уже не нужны никакие доказательства. Я их для вас теперь собирать буду. А сама я поняла еще весной в каком-то смысле с подачи Анжея, что Никулин был подослан ко мне Седым точно так же, как через год был подослан Паоло под видом Бернардо. Понимаешь, за всю мою жизнь у меня было только два настоящих мужчины, которые любили меня и которых любила я, — Хвастовский и Малин. Оба они появлялись в самый последний момент, чтобы спасти меня… нет, не от смерти — от Седого. А Седой не делает мне смерти. Он желает чего-то другого. Если бы я была верующим человеком, я бы сказала, что он охотится за моей душой, потому что он — дьявол. Но так уж вышло не верю я ни в Бога, ни в Князя тьмы.

Тополь смотрел на нее сочувственно и печально.

— Слушай, Леня, только не надо звонить Пальме — попросила Верба. — Оставь мое здоровье и мою психику на совести доктора Ковальского. Подумай лучше об итальянском нюансе в судьбе Игната Никулина.

— Как раз о нем я и думаю, — неожиданно сказал Тополь. — Все-таки очень интересно, что по этому поводу скажет Дедушка.

— Мне тоже интересно. Но Дедушка не выходит на связь. И потом последний всплеск его откровенности увял вместе с последним же всплеском сексуальной активности. А как он любит помолчать о некоторых вещах, мы знаем. Конечно, я еще доберусь до Дедушки, обязательно доберусь. Что ты, меня не знаешь? Но только вначале я должна поговорить с Никулиным.

— А потом с Вициным и Моргуновым, — задумчиво проговорил Тополь.

— И с псом Барбосом, — добавила Верба. — Ты уже понял, наверно, мне хотелось выманить его на Лубянку как бы по поводу зятя. Он приходит, и тут появляюсь я — вся в белом. Но болтливый алкоголик Редькин все испортил. Никулин теперь знает, что я ищу его. И как поведет себя этот старый матерый волк — одному Богу известно.

— Он еще не удрал? — встрепенулся Тополь.

— Нет. И не проглотил яд. И покушений на него не было. Я разрешила вечером Редькину позвонить домой жене, успокоить. Тесчим — так он зовёт своего тестя — ведет себя тихо-мирно. О том же сообщает и Меньшиков.

— Ага, — сказал Тополь, — там уже и Кирилл. А я как раз хотел тебе посоветовать направить туда его группу. Что ж, в сложившейся ситуации, думаю, надо ехать к этому итальянцу Никулину прямо завтра.

— Что это ты вдруг так переменил свое отношение к моим личным проблемам? — поддела его Верба. — Почуял серьезную угрозу национальной безопасности?

— Да нет, — не растерялся Тополь, — просто, пока твоих детских капризов не выполнишь, ты же все равно никому работать не дашь. А работать надо — через три дня переворот, п-понимаешь.

— Скотина ты, Горбовский, — сказала Верба, вставая. — Ладно, поеду я.

— Забыл рассказать, — поведал Тополь уже в прихожей. — Последняя хохма из коридоров Лубянки. Оказывается, Григорьев интересовался аж у самого Скуратова, нельзя ли тебя привлечь к уголовной ответственности за превышение пределов необходимой самообороны шестнадцатого октября на Рижском шоссе.

— Этот Григорьев скоро у меня допрыгается, — улыбнулась Верба. — Помнишь, что я обещала с ним сделать?

— Помню, — сказал Тополь.