Когда я вышла из института на Садовое кольцо, солнце лупило вовсю, сентябрь выдался теплый, как лето, и настроение было под стать погоде. Вдруг вспомнила: двадцать третье — день осеннего равноденствия. Может, поэтому такое спокойствие в душе, такая уравновешенность?..

Накануне Юрка обещал познакомить с каким-то мэтром, сводить в мастерскую, поговорить о моих рисунках. Встречу назначили на завтра, сегодняшний вечер остался свободным, и я решила «откатать обязательную программу». До «Интуриста» прошла пешком через весь центр и теперь не торопясь прогуливалась, наблюдая за происходящим.

И тут мне повезло, да так, как, пожалуй, еще ни разу не везло. Из центрального входа с развевающимися на ветру полами белого плаща почти выбежал эффектный смуглый брюнет и, споткнувшись на лестнице, выронил бумажник. Я подобрала упавший предмет с проворностью голодного пса и рванулась за рассеянным красавчиком. Он спешил к отъезжающей машине, однако сам никуда не уезжал. Он просто передал что-то, сказал несколько слов по-итальянски, наклонившись к окошку, и повернулся, чтобы идти обратно в гостиницу. Я стояла перед ним. У меня было плохо с итальянским, поэтому я объяснила ему все по-английски. Он понял. Он благодарил с невероятной экспрессией и предлагал мне в награду какие-то доллары, рубли и даже итальянские лиры. Гордая советская девушка, я отказалась. И тогда он предложил пойти в ресторан — отметить счастливое знакомство. На это гордая советская девушка согласилась, не сразу, конечно, а поломавшись ровно столько, чтобы не упустить шанс.

За полтора года работы я многому научилась. И применяла теперь свою излюбленную тактику. Держать клиента в постоянном напряжении, запутывать его, интриговать — кто я: простая русская девчонка, мечтающая выйти замуж за иностранца, но всего и всех стесняющаяся, бесстыдная профессиональная проститутка, хитро не говорящая о деньгах поначалу, или же, наконец, хладнокровный и коварный агент КГБ. Я научилась вести себя неопределенно, проявляя черты и совершая поступки, свойственные то одному, то другому из придуманных персонажей. Интересно, что помимо всего прочего такое загадочное поведение еще и возбуждало мужчин особенно сильно.

Красавец Бернардо из Неаполя понравился мне чисто внешне, и я решила про себя, что трахну его обязательно. Сначала, конечно, выясню, не интересен ли он мне как специалист, а потом все равно трахну. Просто со специалистов, то есть с источников денег не берут. В некоторых случаях деньги брать можно (разговорчивость источника иногда совершенно не зависит от того, спит ли он с проституткой или с искренне влюбившейся в него девушкой), но все-таки это дурной тон — брать деньги с источника, рвачество это, и до добра оно не доведет.

С Бернардо мы щебетали как птички. Он говорил сто слов в минуту, и я старалась соответствовать. Это был идеальный вариант разговора для начального прощупывания: много слов ни о чем и два-три наводящих вопроса, опять много слов ни о чем, два-три вопроса по существу, в ответ шутки, недомолвки, каламбуры. Минут через двадцать из всей этой трескотни стало ясно, что денег с него я брать не буду (городок под Неаполем, куда он ездил на работу, неважно кем, был известен любому разведчику), и сердце забилось в радостном предвкушении: попался, попался! Да еще и потрахаюсь без денег, как приличная девушка. К тому же он был атлет, красавец и явно горячий, темпераментный южный мужчина — ну, прямо Сильвестр Сталлоне!

В общем, я тащилась или, как стало модно говорить чуть позднее, отъезжала. Это было то, ради чего я и жила в последнее время. Я искренне считала, что такие случаи компенсируют мне скуку, тоску, боль, омерзение и все остальные прелести моей мучительно нелепой жизни. Цель ведет, цель удерживает на ногах, но что-то ведь должно еще и подпитывать силы. Этот Бернардо был высококалорийным питанием. Даже чуточку более того. Наверно, изумительно вкусный вермут «Мартини бьянко», которого тогда еще не продавали в Новоарбатском гастрономе, ударил мне в голову, потому что я помню промелькнувшую мысль: «А что? Плюнуть на все, выйти замуж и уехать в Италию!»

И вот в этот эйфорически-романтический момент кто-то сзади уверенно положил руку мне на плечо.

Первым желанием было захватить эту руку и бросить наглеца через стол. Но этого я делать, конечно, не стала — все-таки не Дикий Запад, да и легкость руки бывает обманчивой. Что, если там громила килограмм на сто двадцать?

«Мент, — подумала я в следующую секунду. — Прислали новичка и забыли проинструктировать».

Настало время оглянуться. Я сделала это спокойно, небрежно и вежливо. Не дай Бог показать свой страх или, того хуже, кинуться качать права.

У него было невзрачное (по сравнению с Бернардо), а точнее — неброское, но удивительно интеллигентное лицо, добрая хорошая улыбка и совершенно потрясающие глаза, глубокие, как два маленьких окошка в другую вселенную, в них было просто опасно смотреть. Вот тебе и мент! Ну и формы на нем, конечно, не было. Обычный костюм. Слишком обычный.

«Из наших», — успела подумать я, прежде чем он произнес:

— Девушка, можно вас на минутку? — ласково так, неторопливо, словно на танец приглашал.

Я все еще смотрела в его глаза, и жуткий холодок пробежал у меня по спине, словно и впрямь я увидела нечто, чего смертным видеть не полагается.

— Yeah, yeah, of course, — пробормотала я, забыв перейти на русский, и, торопливо извинившись перед итальянцем, пошла с этим странным типом.

Была какая-то чудовищная несообразность во всем его внешнем облике. Ну, как если бы Тэда Нили, игравшего Христа в знаменитой рок-опере и еще не вышедшего из роли, попросили бы, наскоро смазав грим и переодевшись в форму полицейского, поучаствовать в маленькой сценке — арест девушки в ресторане… Собственно, а с чего я решила, что это арест?

Последняя мысль отрезвила меня. Мы уже вышли из зала. Я резко остановилась и заявила развязным тоном:

— Гражданин начальник, а я никуда не пойду!

— А никуда и не надо идти. Постой здесь. Поговорим.

— Слушай, отвяжись, а? Ну некогда мне сейчас, — попробовала я давить на жалость.

А он заговорил еще более странно:

— Нет, Таня, именно сейчас ты все бросишь и уйдешь отсюда. Уйдешь навсегда. Таня Лозова, опомнись! Чем ты занимаешься? Я уже второй месяц ищу тебя, как идиот, а ты, оказывается, в кабаке блядью работаешь. Таня, проснись!

«Господи, — подумала я, — неужели сумасшедший поклонник? Вроде вымерли они все».

Тон мой переменился

— Да ты кто такой?! Иди отсюда, а то сейчас кричать буду. Все. Разговор окончен.

И я решительно повернулась.

Ловкость, с которой он остановил меня, взяв за локоть аккуратно, но жестко, вновь заставила задуматься о его профессии. Но мне уже надоело задумываться. Я без предупреждений резко с разворота ударила его носком правой ноги под коленную чашечку. Любой другой от такого тычка разжал бы руку и, может быть, даже упал. Этот лишь застонал, стиснув мой локоть еще крепче.

— Дуреха, я же из милиции.

— Ты?! Из милиции?! А ну-ка ксиву покажи! — озверела я.

Он вынул книжечку. Я прочла. Не помню, какое там было звание, но корочки оказались настоящие.

Что ж, все прочие возможности были теперь исчерпаны. Свободной рукой я открыла сумочку и выцарапала заветный пропуск, который невесть зачем потащила в тот день с собой.

— Смотри, мусор! — Я вся кипела. — И передай своему шефу, чтобы точнее согласовывал с нами действия. Чуть вербовку мне не завалил, идиот! — буркнула я в довесок уже явно лишнее, но вряд ли в тот момент кто-то записывал мои слова.

Молодой человек с глазами Христа вздохнул тяжко и извлек из другого кармана еще один документ, говоря при этом:

— О, Мадонна миа! Товарищ младший лейтенант Лозова, на льду вы были гораздо красивее. К чему такие грубые слова?

Но я его уже не слушала. Я тупо смотрела в его удостоверение, слишком хорошо знакомое мне по форме, и в третий, в пятый, в восемнадцатый раз перечитывала:

«Малин Сергей Николаевич, полковник…»

— За мной, лейтенант, — скомандовал Малин, — и быстро!

— А Бернардо? — спросила я. — Надо же хотя бы попрощаться, объяснить ему что-то.

— Не надо, — резко сказал полковник Малин.

— Нехорошо как-то, — продолжала хныкать я. — Не люблю я так, не по-людски это… И потом такая вербовка!.. С Кунициньм согласовано?

— Я не знаю и не хочу знать, кто такой Куницин, — заявил Малин, уже выходя на улицу.

После удара он явно приволакивал ногу, но, несмотря на это, шел быстро и был не очень склонен разговаривать.

— Подполковник Куницин — мой начальник из восьмого отдела, — сообщила я.

Мы уже стояли возле машины — роскошного джипа совершенно фантастического вида. Это был «Ниссан», но я тогда еще совсем в них не разбиралась.

— Я же работаю на ПГУ, — сочла я необходимым доложить, так как восьмых отделов в нашей конторе могло быть много.

— К черту твоего Куницина! К черту восьмой отдел и все ПТУ вместе взятое! Ты больше там не работаешь. Поняла?

— Нет, — сказала я.

— Садись.

Я покорно села рядом с ним, и мы поехали.

— Черт! — зашипел он на первом же светофоре. — Ты машину водишь?

— Ага.

— Тогда садись за руль. После твоих фокусов совершенно невозможно удерживать сцепление.

— Но у меня прав с собой нет, — сказала я какую-то явную глупость.

Он только улыбнулся и повторил, уже вставая:

— Садись. И побыстрее, пожалуйста.

Почему я так слушалась этого человека? Почему верила ему? Почему не задавала лишних вопросов? Пиетет по отношению к высокому чину? Да нет, этим я никогда не страдала, ни в ЦСКА, ни в Афгане, ни теперь в ПГУ — чихала я на все их чины. Майор Полушкин был достойнее иных генералов, а Машка — вообще выше всех. И тут я поняла: в этом моложавом, лет тридцати на вид гэбэшнике было что-то от Машки. Трудно сказать, что именно: этакое неуловимо тонкое, но однозначное сходство во взгляде, мимике, интонациях… И я влюбилась в Малина сразу, наверно, еще там, когда, почувствовав на своем плече его твердую руку, оглянулась и встретила эти глаза. Я влюбилась, но не было на первом плане привычного возбуждения, просыпающейся страсти, не было радостного желания потрахаться не за деньги, было что-то совсем новое и незнакомое… Да нет же! Вру. Именно знакомое — чувство локтя, чувство духовной близости, родства душ. Как с Машкой.

Бред, подумала я. С Машкой мы прошли бок о бок много лет, счастливых и тяжелых, пропитавшихся потом изнурительных тренировок и залитых слепящим светом софитов, наша дружба была проверена временем и нелегкой борьбой, спортивной злостью и злыми языками, наша дружба была навеки скована белыми озерами ледовых арен и белым саваном того декабрьского снегопада… А этот? При чем здесь этот гэбэшный пижон с полковничьей ксивой? Как он сказал мне: «Таня, проснись»? И я проснулась.

Я вспомнила, что все они мне враги. Я же работаю во вражьем стане. В глубоком вражеском тылу. Какие, к черту, вербовки? Какие полковники? Я должна убить их всех: от Куницина до Чебрикова (Малин будет где-то посередине), я должна, и я буду убивать, пока не найду главного — Седого. А потом… Я не знала, что будет потом, я не думала об этом, я просто должна была помнить, что я резидент в страшном враждебном государстве, имя которому КГБ. Вот только чей я резидент? Конечно, я была всего лишь резидентом своей собственной совести и мести, но иногда, задумываясь над этим вопросом, воображала себя агентом Тайного Общества Честных Людей, руководителем которого была Машка. Я верила в эту абстрактную, нелогичную, романтическую чушь, и это вдохновляло меня. И, значит, сегодня я сделала новый важный, шаг на пути к цели. Я сижу в одной машине с загадочным полковником ГБ, явно благоволящим ко мне неизвестно почему, может, просто потому, что я знаменитая фигуристка Татьяна Лозова, а может, еще проще — потому что я красивая баба. Но это и неважно. Важно втереться в доверие. А еще: пусть он станет моим. Нет, не только в постели, хотя и это уже хорошо. Я хочу, чтобы он вообще стал моим, потому что он нужен мне… Господи, какая каша была в голове!

А загадочный полковник знай себе говорил:

— Здесь налево, теперь прямо, на светофоре направо, еще раз направо, прямо до набережной, теперь до моста, на мост не надо, здесь направо, опять направо…

Мы ехали очень странно, колесили по самому центру, по Кремлевской набережной, по бульварам, по кривым московским переулкам, и, когда во второй раз попали на Арбатскую площадь, я наконец поняла, что Малин просто водит кого-то кругами.

— От «хвоста» отрываемся? — спросила я деловито, прибавляя газу на пустеющем к вечеру Суворовском бульваре.

— Товарищ младший лейтенант, — укоризненно произнес Малин, — чему вас учат в вашем ПГУ? Разве так отрываются от «хвоста»? С помощью кругового движения «хвост» только выявляют. Отрываться нам пока не нужно. Сейчас поедем домой.

Остались позади Никитские ворота, у Пушкинской пришлось постоять в небольшой пробке. Малин все время смотрел в боковое правое зеркальце, и я только теперь заметила, что повернул он его под собственный взгляд.

— Так есть за нами «хвост»? — поинтересовалась я.

— Есть, — сказал Малин удовлетворенно.

— И где же он?

— Тормозни у Петровки на зеленый и внимательно посмотри назад.

Я тормознула довольно резко, включила моргалку направо и тут же, словно испугавшись своей ошибки, выключила.

— Молодец, — похвалил Малин.

И я увидела, как сзади черная «Волга» с нейтральным служебным номером, плавно, очень плавно тормозя, накатом подкрадывается к зеленому светофору, из последних сил стараясь не перестроиться, но уже мигая так же судорожно, как и я.

— А теперь на желтый — вперед. И как можно резче. Педаль в пол, — скомандовал Малин.

На столь мощной машине, как «Ниссан-Патроль», я никогда раньше не ездила, и ощущение было такое, будто мы взлетаем. «Волга», разумеется, перестав идиотически подмигивать, ворвалась на Петровский бульвар уже на красный.

Малин, довольный, рассмеялся.

— Кто они? — спросила я.

— Не знаю пока, до дома доедем — будем разбираться. И мы доехали до его дома. Остановив машину в чудесном тихом переулке у Покровских ворот возле шестиэтажного здания начала века, вошли в роскошный прохладный подъезд и пешком поднялись на второй этаж. Малин открыл дверь ключом и пропустил меня вперед.

— Прошу. Располагайся. Гостиная налево. А я сейчас.

Ничего особенного в доме Малина я не отметила — обычная пижонская хата в центре, с четырехметровыми потолками и прекрасным паркетом. Бывшая коммуналка, перепланированная под отдельную после капремонта. Красивая мебель, японский «ящик», видюшник, музыкальный центр, радиотелефон «Панасоник» с автоответчиком — нормальный уровень для полковника ГБ или крупного авантюриста.

Он вошел и спросил:

— Что будешь пить?

— «Мартини бьянко», — сказала я нагло.

— Недопила с иностранцем? Понятно, — проговорил Малин, и я с известной долей восхищения отметила его профессиональную наблюдательность. — Бьянко нет — есть россо. Сойдет?

— Сойдет, — улыбнулась я.

— Ну и прекрасно. А я предпочту «Хэннеси».

— Это еще что такое?

— Лучший французский коньяк. Для меня, во всяком случае.

— Неужели лучший? — усомнилась я. — Почему я про него никогда не слыхала?

— А ты еще много о чем не слыхала, — резонно заметил он и, подойдя к окну (не вплотную), осторожно поглядел на улицу сквозь тюлевые занавески. — Хочешь посмотреть?

Я поднялась из кресла, пересекла комнату и проследила за взглядом Малина, спрятавшись за его спиной, словно опасалась выстрела.

По ту сторону переулка припарковалась давешняя «Волга», а возле нее у открытой дверцы стоял, покуривая, молодой человек кавказского вида в хорошем костюме. Время от времени он обводил взглядом окна нашего дома, а правую руку постоянно держал в кармане.

— Да, — сказал Малин глубокомысленно, — пить придется немножко позже. Сначала решим формальные вопросы.

Он взял трубку «Панасоника», нажал на аппарате подряд несколько кнопок непонятного мне назначения, после чего непрерывный гудок стал очень громким, и набрал номер.

— Дежурный лейтенант Шурша слушает, — провозгласил телефон, и я догадалась, что это Малин включил селекгорный режим. Специально для меня?

— Лейтенант Шурша, с вами говорит полковник Малин. Соедините меня, пожалуйста, с майором Еремеевым.

После недолгого гудения и щелчков раздался новый голос:

— Майор Еремеев на проводе.

— Привет, Петр, есть интересная работа для твоих ребят. У меня перед подъездом маячат какие-то типы на черной «Волге». Записывай номер… Они меня вели от самого «Интуриста», но я их не знаю, не жду, и вообще они мне даром не нужны, однако очень интересно узнать, откуда такие идиоты берутся. Все. Действуй, Петр. Только еще одна маленькая просьба. Соедини меня сейчас с руководством ПГУ.

— Вопрос какой?

— Вопрос кадровый.

— Хорошо. Подожди, сейчас будешь говорить с полковником Ивановским Алексеем Власовичем. А я полетел.

— Счастливо, Петр… Але! Алексей Власович?

— Товарищ полковник, Иваневский на совещании. Что ему передать?

— Ничего. Соедините меня тогда с Трегубовым. Он у себя?

— Да, но…

— Никаких «но». Передайте, что это срочно.

— Малин? — ворвался в комнату голос генерал-лейтенанта Трегубова, и я почувствовала себя героиней детективного фильма. Я никогда не видела Трегубова и даже голоса его не слышала, но слишком хорошо знала, кто это такой. Это был заместитель начальника нашего Первого главного управления КГБ СССР, действительно главного, действительно первого, самого большого по численности и самого престижного.

— Малин! — прогремел Трегубов. — Что у тебя там сегодня на ночь глядя?

— Иван Николаевич, мне нужно срочно перевести одного человечка из вашего управления в мое. Оформить можно завтра, но в известность я вас ставлю именно сегодня, сейчас, потому что я снял сотрудника с задания и перебросил в силу необходимости и под свою ответственность на другой объект.

— Фамилия? — осведомился Трегубов.

— Лозова Татьяна…

— Вячеславовна, — подсказала я быстро и шепотом.

— …Вячеславовна.

— Минуточку.

Возникла пауза. Боже! Трегубов лично наводил обо мне справки.

— Забирай, — сказал он наконец. — Я у себя пометил. Проблем не будет. Это все?

— Пока да, — многозначительно ответил Малин и отключился.

Смотал пленку на автоответчике, вынул кассету, убрал в коробочку и, сделав наклейку, аккуратно надписал. Положил в ящик стола. И только после этого повернулся ко мне и сказал:

— Ну?

— Ну и ну, — откликнулась я растерянно и, честно говоря, еле переводя дух от всего услышанного. — Ты кто такой, Малин?

— Видишь ли, Таня, я и сам иногда не понимаю. Но сейчас мне еще важнее узнать, кто ты такая. Давай наконец выпьем. Кажется, рабочий день все-таки кончился.

— А эти? — кивнула я в сторону улицы.

— А это уже не наша работа.

— Правда? — переспросила я с сомнением. И тут за окном послышался шум: визг тормозов, стук автомобильных дверей, крики, топот и, кажется, даже щелканье затворов.

Малин взглянул на часы и торжествующе поднял вверх палец:

— Вот так надо работать! — Потом добавил: — К окну не подходи. Чуть позже. Я, правда, думаю, стрельбы не будет, но Бог их знает, что это за птицы. А впрочем, еремеевские ребята стрелять им не дадут.

И, махнув рукой, он сам подошел к окну. Смотреть там было уже особо не на что. Пресловутых кавказцев растаскивали по двум прибывшим машинам завернув за спины руки, а их арестованную «Волгу» споро обыскивали еще двое из группы быстрого реагирования очевидно на предмет поисков оружия. Потом все уехали.

— Почему ты не вышел туда? — спросила я.

— Зачем? Покрасоваться перед поверженным противником? Детский сад. А главное — никогда не надо лишний раз светиться. Что, если они вообще преследовали не меня?

— А кого же? — не поняла я.

— Да кого угодно: мою машину по указанному номеру, другого человека, с которым меня спутали, тебя, наконец.

— Да брось ты! Меня-то зачем?

— Ах, девочка!..

Тогда он первый раз назвал меня девочкой, и мне вдруг стало удивительно приятно почувствовать себя не младшим лейтенантом, не шлюхой, даже не мастером спорта, а девочкой, просто девочкой.

— И ты работаешь в ПГУ! Да уж, не зря я тебя оттуда уволил. Тебе учиться надо. (Господи, опять учиться. В который раз мне это говорят?) Ну ладно, сейчас сделаем по глоточку, и ты расскажешь о себе.

— А почему, собственно, я должна рассказывать о себе? — поинтересовалась я, когда мы уже сделали по глоточку и я оценила тонкий и терпкий вкус красного мартини.

— А потому, девочка, что я беру тебя на работу.

— В другое управление КГБ?

— Да.

— В какое?

— В Двадцать первое главное управление. Для штатного офицера КГБ в восемьдесят седьмом году это звучало примерно как выражение «на кудыкину гору».

— Такого нет, — сказала я жестко.

— Какая осведомленность!

— Так ведь, поди, не со школьницей разговариваешь.

— Ну вот что, нешкольница, слушай меня внимательно. Даже самую малую толику закрытой информации ть сможешь получить лишь после того, как вопрос о твоем приеме на работу будет решен окончательно и положительным образом.

— Понятно, — процедила я, закипая. — Анкету я уже дала. Теперь надо душу вывернуть. А если я не хочу? Если я откажусь работать в вашем управлении и вообще в сраном КГБ?!

— Нет. — сказал полковник Малин холодно и властно. — Отказаться в этой ситуации можем только мы.

— Да?! — язвительно переспросила я, вскакивая и едва не принимая одну из стоек карате. — Да? Ты так считаешь? Ты, кажется, звал меня девочкой. Так послушай, мальчик, послушай, Сергунчик, на что способна эта, с позволения сказать, девочка. Знаешь, что я сказала полковнику Генштаба Челобитникову, когда он в восемьдесят пятом в Термезе поздравил нас с победой на Саланге и добавил несколько дежурных фраз из газеты «Правда»? «В рот он ебись, ваш интернациональный долг, — сказала я. — Можете у себя в Москве отдавать долги партии и правительству, а мы тут воюем, и афганоидам я ничего не должна. Я просто их всех ненавижу. За то и воюю». Я никого и никогда не боялась, Сергунчик. И вашего ГБ, от которого весь мир содрогается, я тоже не боюсь. Вы считаете, что можете любого заставить работать на вас. Нет, на вас работают только законченные сволочи и трусы. Ваша сила, ваша власть держится на страхе. А с теми, кто не боится, с такими, как Новодворская и Щаранский, вы ничего не можете сделать. Меня вы можете убить. Но я не боюсь мерти. Давно уже не боюсь. Что еще? Тюрьма, зона? Зону я тоже не боюсь, хоть и не была там. Я найду общий язык с ворами, и мы еще такое устроим, что от вашего живого места не останется. Так что это вы должны меня бояться. Понял? Мальчик Сергунчик…

Я села и залпом выпила полстакана вермута. Малин, опустив голову, смотрел в стол — явно прятал от меня глаза тогда и я не понимала, зачем наговорила ему это действительно потеряла контроль над собой? Или в их традициях сознательно нарывалась на, что Малин не тот, за кого себя выдает? Наверно, было всего понемножку. Вот почему я готовилась к любому ответу. И все же он меня удивил.

— Отлично! — произнес Малин, поднимая чуть ли не смеющиеся глаза. — Отлично, девочка!

— Что отлично? — не поняла я.

Все-таки это было чересчур — такая реакция. То ли пора вызывать автоматчиков за мной, то ли санитаров за ним.

— Это был психологический тест, — пояснил Малин. — Конечно, ты можешь отказаться от работы с нами. Но будет жаль: ты нам подходишь идеально.

— Вот как?.. — несколько растерялась я от такого поворота. — Зачем же мне рассказывать о себе, если вы там обо мне все уже знаете?

— Многое, — поправил Малин, — но не все.

— Ну и с чего же начать?

— А с чего угодно. В основном меня интересует, как ты дошла до жизни такой.

— Понятно. Можно я выпью коньяку?

— Можно, — сказал Малин.

И мы вместе выпили коньяку. Коньяк был отменный.

— Еще один вопросик, прежде чем я начну свой духовный стриптиз. Это очень важно. Правда. Как ты вышел на меня? Почему?

— Ну, это очень просто. Я сейчас набираю людей преимущественно из бывших профессиональных спортсменов — такова специфика работы. А среди спортсменов меня интересуют люди с высоким уровнем интеллекта, эрудиции или с какими-то иными выдающимися способностями: уникальная память, редкая профессия, владение языками, мастерство в одном из видов искусства. Сама понимаешь, такое среди спортсменов, даже бывших, встречается не часто.

— Ну и что же, — усмехнулась я, — в ежегодном справочнике Всесоюзной федерации фигурного катания за восемьдесят третий год была пометка о моем выдающемся интеллекте?

— Нет, — ответил Малин серьезно, — там-то как раз была пометка: «Дура». И подпись: «В.И.Крайнов».

— Правда?

— Не знаю, правда ли, но на словах он мне так и сказал. Поведал про все твои успехи, про все фокусы. И вообще, когда я объяснил, кого ищу, он сразу назвал мне двоих.

— Двоих? — удивилась я.

— Да. Тебя и Чистякову. Чистякову даже в первую очередь. Она бы, сказал Крайнев, вам еще лучше подошла, вот была бестия талантливая, все могла, все умела, а знала больше, чем академик. Да жаль, не уберегли девку! Так примерно и сказал. И тогда я решил найти тебя. Вот и вся история.

Теперь, когда полковник Малин произнес такие слова о Машке, мне захотелось расцеловать его. И это была уже не влюбленность — это была эйфория и экзальтация, я смотрела на него, как на любимого киноартиста, как на сверхпопулярную рок-звезду… Нет, даже не так. Я смотрела на него, как смотрит католический фанатик на Папу Римского.

Теперь я знала, с чего начинать — конечно, с Машки. Нет, я не доверила ему своей главной тайны, и в некоторых местах моей исповеди пришлось хитрить, но в остальном рассказ получился предельно откровенным.

А потом наступила очередь Сергея. Его история еще больше напоминала авантюрный роман. Но я поверила, несмотря на весь свой скепсис, озлобленность и нелюбовь к людям. Ледяная корка внутри меня треснула и начала оттаивать. Медленно, очень медленно, но уже заметно. Я почувствовала приятную теплоту, зародившуюся где-то глубоко-глубоко, и заплакала. А он утешал меня. Потом мы опять вспоминали Машку, и я снова плакала, и он снова утешал меня. Мы говорили, и говорили, и говорили, и ничего нам было не надо больше, и целовал он меня в лоб, и в щеки, и в шею, но не так, как целуют до, а так, как целуют после. Как целуют, утешая, давно знакомую женщину, с которой прожито много-много дней и ночей. А я прижималась к его груди, обнимала его, но лишь потому, что искала тепла, защиты, ласки. Может, мы слишком много выпили, может, уже наступило утро и усталость брала свое, а может, мы не были в тот момент мужчиной и женщиной — мы были просто человеками, гражданами вселенной, причастными к ее великим тайнам. Наверно, тогда и придумалось это слово — приметные. Помню, как мы стояли обнявшись в темноте, и я спросила:

— Сергей, и многих ты успел найти среди бывших спортсменов, готовых пойти вместе с тобой?

— Пока только одного, — ответил он задумчиво и печально.

— И кто же это? — спросила я с любопытством.

— Это ты.

В ту же секунду теплота, копившаяся внутри меня, хлынула могучим потоком, размывая, растапливая напрочь остатки взломанного льда. И я задохнулась от жгучей любви и страсти, а еще от нестерпимого желания поведать ему свою страшную тайну, чтобы больше уже ничего и никогда не скрывать от этого человека.

Конечно, я рассказала бы ему все, но тут внезапно зазвонил телефон. В половине пятого утра. Вряд ли это был закадычный приятель, решивший узнать, как поживает старина Малин. Вряд ли.