Тополь ввалился ко мне в кабинет ранним сентябрьским утром. Вместо девушки, приносящей кофе. И поздоровавшись, сообщил:

— Я приехал.

Сообщил по-английски. Мне это сильно не понравилось, и так же по-английски, очень по-английски я спросил:

— Плохие новости?

— Весьма — ответил Тополь. — Может быть, ты нальешь мне кофе?

— Кофе еще не принесли. Есть виски. «Чивас Ригал».

Наш диалог стал напоминать бездарный текст из какого-нибудь американского боевика, и Тополь решил разрушить его нестандартной фразой:

— А боржоми у тебя есть?

— Ты чо? С дуба рухнул? Откуда в Лондоне боржоми — выдал я еще более нестандартную фразу на чистом русском.

— Жаль. Виски я люблю пить с боржоми. А так — лучше коньяку.

Он достал свою традиционную фляжку, и я почувствовал, что дело совсем хреново. Тополь категорически осуждал тех, кто пьет по утрам в рабочее время, — для этого, читал он, требовались исключительные причины. И было ясно, что уже второй раз за очень короткое время нашего знакомства такие причины у Лени Горбовского возникали.

— Что случилось?

Он не ответил. Плюхнулся в кресло, задрав чуть ли не выше головы свои острые коленки кузнечика, хлебнул из горлышка, жестом попросил у меня стакан и наконец глубокомысленно произнес:

— Пора тополиного пуха.

Я вспомнил, что в Москве пора тополиного пуха наступает где-то в июне, и спросил:

— В Лондоне?

— При чем здесь Лондон? — раздраженно сказал Тополь. — Во всем мире. Я просто имею в виду, что скоро от нас останется только пух. Да перья.

— И от Вербы? — поинтересовался я, демонстративно не приняв сугубо шуточный разговор.

— И от Вербы тоже. Разве она не пушистая?

— Да, — согласился я, — верба — это такие маленькие белые комочки, очень трогательные, а листья ее еще больше похожи на перья, чем листья тополя… Тополь, о чем мы говорим?

— Мы говорим о том, что наступает полный абзац на тонких ножках. Убили Дуба.

— Какого Дуба? — Я чуть было не спросил, не подпоручик ли это из «Похождений бравого солдата Швейка», но вовремя сдержал себя: шутки кончились.

— Дуб-дубок, самый удивительный парень в нащей команде, — говорил Тополь. — Никто не хотел брать такую кличку, а он сразу предложил ее для себя. Отличное мощное, красивое дерево. Какой дурак придумал, что это символ тупости? Все деревья прекрасны, но дуб — это еще и символ долголетия, надежности, символ власти, своего рода царь деревьев. Дуб, Валерка Гладков, дважды завоевывал чемпионский титул по вольной борьбе, потом закончил юрфак МГУ, работал адвокатом, потом его ГРУ завербовало, воевал в Египте и Эфиопии, сотрудничал с Моссадом, иврит, арабский и амхарский — свободно, в нашей службе — с девяносто первого года. А в девяносто втором в Судане его чуть не укокошили. Чудом спасся. И пустил тогда крылатую фразу: «Причастных убивают дважды». Мол, мы особенный народ, уникально живучий. Глызин любил эти слова повторять. Осокорь тоже однажды выползал из клинической… И вот теперь убили, сволочи, Валерку, в секторе Газа убили…

— Кто? Кто убил?!

— Не знаю. В том-то и дело. Знал бы — давно уже сели бы за стол переговоров. Но с кем? Дедушка — и тот не понимает. Старик, по-моему, просто в панике, а вдобавок еще и в маразме. Объявляет общий сбор по сверхсекретному каналу в то время, когда наши самые тайные операции становятся достоянием гласности. Пора уже не прятаться по углам, а занимать круговую оборону. Пора уяснить, кто против нас играет…

Тополь помолчал и сообщил после паузы:

— Лично я — прирожденный исполнитель, может, и очень хороший, но исполнитель. А они меня сделали генерал-майором, теперь вообще прочат в главнокомандующие всей службой РИСК. Выбрали. При общем молчаливом согласии на основании возраста и опыта. А причем здесь возраст? И какой я им, к черту, генерал?! Какой я командующий? Я же ни хрена понять не могу без Ясеня. И когда у нас возникали сложные проблемы или кто-нибудь, умничая, а то и от отчаяния задавал вопрос «что делать?», «с чего начать?» или «в чем смысл жизни» ему говорили: «Спроси у Ясеня». Это уже поговорка такая была. А теперь они взяли моду говорить: «Спроси у Тополя». Но Ясень-то действительно отвечал, как Лев Толстой в Ясной Поляне, а я что? Я только могу «забросать осеннею листвой», как поется в песне. Я же элементарных вещей понять не способен. Эх, Михаил, Михаил!.. Кажется, я так и не объяснил тебе, что у нас вообще происходит.

— Скажу больше, — скромно заметил я, — ты даже не успел толком объяснить мне, кто вы такие и чем занимаетесь.

— Правда? — удивился Тополь. И добавил невпопад: — В октябре. В октябре намечен общий сбор. Дата будет уточняться.

— Очень хорошо. Я должен там присутствовать?

— Разумеется.

— Очень хорошо. Я там буду. Но чем же вы все-таки занимались все это время? С момента создания вашей доблестной службы ИКС или РИСК. В чем, кстати, разница?

— ИКС — это международная служба Базотти, а РИСК — наш российский филиал. Ясень название придумал. Ему нравилось, что одновременно и российское, и интернациональное. И аббревиатура красивая.

— Понятно. Ты не уходи от главного вопроса.

— Чем мы занимались? — переспросил Тополь. — Мы делали историю, парень. Понимаешь? Мы делали историю.

— Правда? Тогда, извини, скажу откровенно: хуеватую историю сделали. — Я был категоричен.

— Ох, ни черта ты не понимаешь, парень! Да если б не мы все абсолютно все было бы по-другому. Я понимаю, что никакие доказательства не убедительны, но мы действительно влияли на дела последних лет, и, если бы не служба ИКС, не было бы ни Горбачева в восемьдесят пятом, ни Ельцина в девяносто первом…

— А может, было бы лучше? — ядовито предположил я.

— Ах, ты не только фантаст, ты еще и философ! — заметил Тополь. — Представление о том, что хуже а что лучше, у всех, конечно, разное. Но, думаю, многие согласятся, что лучше — это когда меньше убивают. А на площадях убивают меньше, чем в тюрьмах, и в локальных войнах убивают меньше, чем в мировых. Ты придерживаешься другого мнения?

— Не кипятись, Тополь. Я пошутил.

— Ах, пошутил!..

Он замолчал, похоже, надолго. И тогда я спросил резко, неожиданно, без подготовки:

— За что убили Ясеня?

— А за что убили Кеннеди? — вскинулся Тополь.

— Кеннеди убили по ошибке. Стреляли в губернатору штата Техас Дона Коннели. А бедняга Ли Харви Освальд пропал ни за грош.

— Ба! Да ты знаком с секретным докладом Моссада!

— Тополь, ты плохо следишь за прессой. Эта информация уже давно попала в открытую печать. Так за что же убили Ясеня? Не темни, Тополь.

— А чего уж тут темнить? Я ведь не случайно Кеннеди вспомнил. У людей масштаба Ясеня достаточно много врагов и соответственно еще больше причин для убийства.

— Почему же тогда так слабо была организована его охрана? — удивился я.

— Ну, во-первых, не так уж слабо, а во-вторых, Ясень. как и мы все, никогда не был публичным политиком. Tут его главное отличие от Кеннеди. Ведь это Политбюро и прочую знаменитую рухлядь охраняло целое Девятое главное управление, а у самого начальника «девятки» охрана состояла всегда из двух человек — кому он, прости меня нужен? Зачем его убивать? В кресло начальника садится бывший зам, и вся контора продолжает исправно работать, не заметив потери бойца, как поется в песне.

Тополь выпил уже вторую порцию, быть может, потому непрестанно цитировал песни.

— Так что для большинства людей, он был простым начальником гэбэшного кабинета, простой сменной деталью государственного аппарата, поэтому круг лиц, заинтересованных конкретно в его убийстве вообще предельно узок. Настоящего убийцу, заказчика придется искать среди… ну, может быть, десятка человек то есть тех, кто полностью понимал роль Ясеня в политике. Чувствуешь, почти классический английский детектив? Агата Кристи. Вот только выбрать из этой десятки будет еще посложнее, чем в романах Кристи, потому что все они, эти десять… нет, наверно, их все-таки побольше — человек двадцать, — так вот, все они страсть какие ушлые, будут плести интриги, запутывать следствие подставлять друг друга. Сам понимаешь, речь не идет об официальном следствии — только сугубо негласное раследование собственными силами при поддержке не посвященной в дело внутренней и международной агентуры.

— Видишь ли, Тополь, — сказал я, — забавная штука: чем больше я узнаю нового о ваших делах, тем менее понятным становится то, что я уже понял раньше. Если Ясеня знал такой ограниченный круг людей, какого черта создавать ему двойника? Ближних ведь все равно не обманешь, а дальним, я полагаю, до фонаря, Ясень это или вообще какой-нибудь Баобаб.

— Логично. Но, помимо ближних и дальних, есть еще средние. Вот им-то мы и крутим яйца все эти дни, крутим, кстати, весьма успешно. Следствие заметно продвинулось, только они, гады, идут по пятам, не просто идут — еще стреляют в спину. И все-таки, думаю, мы их схватим скоро.

— А Дедушка? — спросил я.

— Дедушка? — Тополь замолчал, печально глядя на стакан. — Он ведет свое параллельное расследование. Но я же говорю: он в маразме. Фернандо Базотти действительно стал каким-то другим, я иногда просто не понимаю его. Ну вот посуди сам. Мне кажется, ты должен это знать из присланных документов и архива Ясеня. Безопасность Сергея Малина все эти годы обеспечивалась всеобщим страхом перед Дедушкой. Он еще тогда, в восемьдесятом поклялся вывести под корень любую организацию. Да будь то мафия или спецслужба, любую организацию, которая, по его агентурным данным, окажется замазана в убийстве или хотя бы в покушении на Ясеня. Инструкция была доведена до сведения всех руководителей по спецканалам и, разумеется, неофициально, но подействовала сильнее, чем растиражированная телевидением какой-нибудь сверхдержавы. Все в мире знали, с кем имеют дело. Но мир с тех пор изменился, непредсказуемо и очень быстро. Дедушка не учел специфику нашей замечательной страны — страны беспредела. Здесь теперь уже никто и никого не боится.

Высшую партийную номенклатуру сменили воры в законе, безграмотные мальчики, национал-экстремисты и низшая партийная номенклатура, тщательно скрывающая свое происхождение — где как. Воров в законе сменили «апельсины» из «новых русских», «не имеющие понятий» то есть не признающие никаких законов, даже воровских. Наконец, опытных сотрудников КГБ и МВД сменили на уровне генералитета вчерашние майоры из Афгана, а на более низких уровнях — вообще всякая шелупонь полууголовного толка. Беспредел, Миша, полнейший беспредел. И это уже не киношный эффектный образ — это жизнь. В общем, мы с Дедушкой элементарно прохлопали всю эту криминализацию советской власти. Он — в силу незнания нашей истории, мы — в силу слишком большого уважения к авторитету Базотти и присущего всем россиянам романтического оптимизма. Теперь, когда нас окружили и начали добивать, мы по-интеллигентски не желаем мстить, не приемлем принципа «око за око» и панически боимся невинных жертв, отчего невинных жертв становится только больше.

— Тополь, — прервал я его, — ты раскис и отвлекся. Что ты мне тут политзанятие устроил? Я это все могу в газетах прочесть. Давай по существу.

— Нет, Миша, — грустно возразил он. — Ты меня невнимательно слушаешь. В газетах такого не пишут. А по существу… Видишь ли, Дедушка слишком легко и сразу согласился на вариант с двойником. А ведь Ясень был для него как сын родной. Убийцу своего настоящего сына он подвесил вниз головой. Тогда, в пятьдесят седьмом. И сразу после этого провозгласил принцип «не убий». Убивать и в самом деле перестал. И другим не велел. Но продолжал держать в страхе. Неужели за эти без малого сорок — период-то изрядный — он действительно разучился. Или, может быть, раскаялся, научился прощать? Согласись, хозяин крупнейшей спецслужбы в мире похож на бернардинского монаха. Неужели он сейчас испугался большой крови? Да и такая ли уж это большая кровь — где-то обезглавить, а где-то слегка проредить, распотрошить российские органы правопорядка и мафию. Дедушка ведь умеет не только убивать, сажать, а для некоторых из этой нечисти настоящая тюряга пострашнее смерти покажется. Так вот, я долго думал пока летел из Майами. И Верба думала. Мы оба пришли к выводу, что Дедушка напуган, напуган до дрожи и мокрых штанов. Столкнувшись с тем, что происходит в России он перестал чувствовать себя всесильным. Он элементарно боится мстить за Ясеня, потому что после этого его могут сожрать вместе со всей службой ИКС, вместе со всеми лабораториями в Колорадо и со всеми непредставимыми для нормального человека деньгами фонда. А потом еще эта шифровка, которую доставили аж к тебе в деревню…

— Ты меня просто пугаешь, Тополь. Выходит, я опять опоздал.

— В каком смысле? — не понял он.

— Видишь ли, у меня очень корявая литературная судьба. С тем, что я написал в застойные годы, некуда стало пойти в перестройку. Я лихорадочно стал писать новый роман но перестройка кончилась, и он опять сделался никому не интересен. Наконец даже «Подземную империю», изданную в итоге вполне приличным тиражом, уже почти никто не читал, просто потому, что вдруг начисто пропал у нашего народа интерес к фантастике. Так что роман изучали, кажется, одни лишь фэны, да вот еще, выяснилось, сотрудники КГБ. Тогда писатель-неудачник обещает сменить амплуа и в одночасье стать суперагентом и на тебе, пожалуйста: служба, в которую он завербован не сегодня-завтра развалится. Так что же, мне, пока переквалифицироваться в мафиози?

— Это твое право, — серьезно ответил Тополь. — Только мы-то еще повоюем. Дедушка просто слишком стар кто-то же должен прийти ему на смену рано или поздно.

— Может быть, Михаил Разгонов? — криво усмехнулся я.

Тополь хмыкнул. Помотал головой, еще раз хмыкнул:

— Это сильно. Ясень действительно мог бы прийти ему на смену. Мы все так и думали. Но ты не Ясень..

— А ты не Ясень! А я была так рада… — пропел я подражая певице Анке.

— Кто еще мог быть его преемником? Осокорь? Дуб?

— Да нет, — оборвал меня Тополь. — Это слишком схематичный подход. Нету здесь никакой борьбы за трон. Под Дедушкой вообще не трон, а этакая раскаленная табуретка, бороться за которую не очень интересно. Ты просто еще слишком во многом не разобрался. Даже мы сами не разобрались. Но одно мы знаем наверняка. Мы поступили правильно, сделав тебя Ясенем. Ты нам нужен, ты даже представить себе не можешь, насколько ты нам нужен! Конечно, кто-то из них разгадает эту феньку, кто-то уже разгадал, но будет много и других, таких, как Золтан и Григорьев, которые обязательно клюнут. Мы их запутаем, заставим совершать ошибки, а это очень важно, это поможет сохранить многие жизни, в конце концов, просто спасти организацию.

— Ну, хорошо, — поинтересовался я, — а потом?

— Что потом? — не понял Тополь.

— Потом я перестану быть Ясенем?

— Вот ты о чем… Хороший вопрос.

— Еще бы не хороший — я долго думал над этим.

— Отвечаю, — сказал Тополь. — По срокам — полная неясность, но на каком-то этапе нашей работы перед тобой, безусловно, возникнет выбор: остаться Малиным или вновь стать Разгоновым.

— Если меня до этого не убьют, — рубанул я уже почти озлобленно.

— Конечно, если тебя до этого не убьют, — спокойно повторил Тополь. — Ясень, кажется, мы уже договаривались однажды не обсуждать эту тему. У нас у всех опасная работа, но мы за нее и получаем, однако. По потребностям. И вообще убить в наше время могут и Разгонова. Иванова, и тетю Машу. Разгонова — со значительно большей вероятностью: он все-таки писатель, самбист, коммунист и авантюрист. Не забывай, с чего все началось.

— Ну уж нет! — взорвался я. — Началось все гораздо раньше когда вы установили наружку за мной, и изучили мою биографию и биографии всех моих родственников и даже друзей, и оценили, взвесили на ваших проклятых весах все мои отношения с родственниками и друзьями взвесили, поглядели, как стрелочка качается, и Кедр резюмировал: «Интересы службы ИКС и всего прогрессивного человечества явно перетягивают личные интересы Миши Разгонова». Да вы же просто прямые потомки большевиков, кто еще мог вас научить, что общественное выше личного?! Ты бы еще сказал, что у меня вовсе не было-то выбора, точнее — был, но миленький такой выбор — в лучших чекистско-гестаповских традициях: либо я остаюсь за Ясеня, либо меня используют в качестве приманки, а Ясень остается жить под видом своего двойника Разгонова. Вот тут бы уж точно все твои полуближние-полудальние окончательно запутались и от расстройства принялись бы сами себе крутить яй…

Внезапно Тополь вскочил, да так резко, что я инстинктивно отпрыгнул к стенке. К счастью, до мордобоя дело не дошло. Он просто схватил бутылку с виски и зашипел, размахивая ею:

— Да я тебе сейчас твой «Чивас Ригал» на голову вылью! Ты соображаешь вообще, что говоришь?! Фантаст чуев! Напридумывал, понимаешь!.. В нашей системе так не работают.

— Да ну?!

Тополь поднял брови, поставил на место бутылку и опустился в кресло.

— Ты продолжаешь путать нас и КГБ, — проговорил он.

— Ну уж нет. — возразил я. — КГБ, конечно, принес мне много зла: Дедушку расстреляли, другой на войне погиб, бабушка умерла в лагере. Лично мне, понятное дело, не пришлось читать книги и смотреть фильмы, какие хотелось, вообще здорово засрали мозги своей лживой идеологией но это все как бы зло абстрактное. Понимаешь? А контора… Я же не идиот, я вижу, что она другая, а контора поломала мне жизнь, лишила жены. Я знаю, что ты ответишь. Да, подсознательно я сам хотел уйти от своей прежней жизни, да, девятнадцатого августа я, по сути, уже сознательно сделал выбор но это я, а они-то тут при чем: Белка… ну, то есть Ольга. Андрюшка? Им-то за что все это?

— Ах во-о-от ты о чем! — протянул Тополь.

— Во-о-от я о чем, — передразнил я, — а вы и не подумали.

— Обижаешь, — сказал он. — Мы обо всем подумали. Обязаны обо всем думать. Работа такая. Так что с Белкой твоей все будет в порядке. Определенный шок она, конечно, испытала. Ну, извини, ну, бывают издержки в любом серьезном деле. Однако все эти моральные потери мы ей компенсируем. Состояние ее на контроле у наших психологов, материально поможем ей обязательно, ну и безопасность обеспечим. Что еще тебя волнует?

Я немного даже опешил от такой заботы и не сразу сообразил, о чем спросить.

— А Андрюшка?

— А что Андрюшка? Ты уж извини, но твой семилетний сынок не так часто видел папу. Полагаю, на сегодняшний день он еще не обнаружил пропажи, а дальше Ольга сама решит, когда и что ему говорить. Это ее проблема, а не наша.

Тополь был прав. Я действительно уделял сыну внимания самый минимум миниморум и никогда, признаться, не страдал от этого. Белка меня пилила: «Ты не отец, тебе на ребенка наплевать!» Вот от этого я немножечко страдал, но совсем немножечко, а когда Андрюшка уезжал к бабушке или мне случалось уезжать куда-нибудь, я не то чтобы не скучал, а просто откровенно отдыхал от утомительного общения с мальчиком. Очень скверный папаша. Напоминать мне об этом сейчас было несколько жестоко со стороны Тополя. Но справедливо. И теперь уже я замолчал надолго.

— Ты любил свою жену? — спросил вдруг Тополь

— Еще бы! — Я грустно улыбнулся. — Помнишь Лайзу из «Подземной империи»? Это она. Может, я и сейчас люблю ее.

— Кого? Лайзу?

— Ты прав, Тополь. Наверно, я всегда любил в ней именно Лайзу. И чем меньше они были похожи, тем хуже становились наши отношения. А сегодня..

— А сегодня ты ее снова любишь, потому что ее нет с тобой. Слушай, Михаил, мне надоело выглядеть отъявленным циником. Давай прекратим этот разговор и вернемся к нему позже. Все равно какое-то время тебе будет физически невозможно повидаться с Белкой.

— «Какое-то» — это какое?

— Ну, месяца три как минимум тебе вообще в Москве нечего делать.

— Вот те на те, хрен в томате! А Новый год я встречу на Багамах?

— Да хоть на Луне. До Нового года еще дожить надо.

— И то верно, — пробормотал я.

И вдруг новая тревожная мысль кольнула прямо в сердце. (Фу, какой штамп! Но так и было: легкий, но болезненный укол под пятым ребром.)

— А с Вербой я тоже три месяца не увижусь?

— Почти.

— Да вы совсем с ума посходили с вашей проклятой работой! Я так не согласен!

Уже в следующую секунду мне стало стыдно за эту вспышку эмоций, и я очень боялся, что Тополь сейчас ядовито спросит, кого же я все-таки люблю — Белку или Вербу? А я, если до конца честно, любил не ту и не другую. Я действительно любил никогда не существовавшую, мною придуманную Лайзу, а еще — погибшую тринадцать лет назад Машу, но уж про Машу-то я точно не собирался нчего рассказывать Тополю. Он и так обо мне слишком кого знает. Должно же у меня остаться хоть что-то свое, личное, сокровенное! Или не должно? Наверно, теперь мне это противопоказано. Я же отныне Малин. Сергей Николаевич.

Тополь не стал меня подкалывать, даже, наоборот, пытался успокоить:

— Я же сказал «почти». Ваши дела будут иногда пересекаться. Например, предстоит общий сбор.

— Понятно. Ну а в остальное время? Как же она без…

— В каком смысле? А-а, — догадался он, — да ты, ревнуешь! Ну, это ты зря. Татьяну ревновать глупо. Любит она теперь только одного тебя. Точно тебе говорю, потому что знаю. Ну а если ты считаешь, что ей ни с кем, кроме тебя, больше спать нельзя, так это вопрос сугубо интимный, и решайте его, пожалуйста, между собой по телефону или в письмах — как угодно. А лично я ни к чему тебя конкретно не призываю: ни к трехмесячной аскезе, ни к регулярному онанизму. Живи как нравится и знай: Верба тебя любит. Голову ерундой не забивай, а главное, работай. Учись и работай. На тебя вся надежда… прозаик.

Тополь поднялся и, не дав мне возможности ответить, заявил, пародируя голос Горбачева:

— Ну, все, регламент.

— Даду-даду-да, — подпел я и спросил несколько растерянно: — Ты вообще-то зачем приезжал?

— Зачем? Есть многое на свете, друг Разгонио, что и не снилось нашим мудакам. Так, кажется, у Шекспира?

— Примерно так.

— Ну вот. У меня здесь масса дел. Обязательно хочу повидаться с добрыми молодцами, прибывшими от Арафата. Что-то они непременно слышали про нашего Валерку Дуба. Сектор Газа — это не Россия и даже не Англия, он очень маленький, и там все друг друга знают. С Чембером надо покалякать. Ну и потом наш с тобою разговор, кажется, был не совсем бессмысленным. Все. Улетаю завтра. До этого связь со мной через Чембера. Инструкции вот здесь.

Он выложил на стол папку, повернулся и быстро вышел. Ни здрасте, ни до свидания.

Пора тополиного пуха.

Конечно, разговор был не бессмысленным. Чего он только не наговорил мне! Чего только я не наговорил ему! И что забавно, я вдруг вспомнил: по ходу беседы мы несколько раз переходили с русского на английский и обратно. То, что я теперь это умею, грело мне душу. Мог ли я представить, сколько всего буду уметь через те самые три месяца, о которых говорил Тополь?

Еще чуть меньше двух недель пробыл я в Лондоне. Шлифовал язык, ежедневно занимался карате в стиле ке-кусинкай (именно к этой школе принадлежали Малин и его сенсей Рамазан) и совершенно забыл об алкоголе, тем более о курении. Продолжал изучать малинское досье, перейдя ко второй его части. Теперь это было, пожалуй, уже действительно досье: фото-, видео-, аудиоматериалы, документы, подробные описания его привычек, гастрономических вкусов, сексуальных пристрастий, манеры одеваться, водить машину, играть в теннис (в который я играть практически не умел). Все эти детали я должен был запоминать, учить, отрабатывать, доводить до автоматизма.

Потом начался следующий этап. Я должен был познакомиться со всеми местами, где успел побывать Малин. Чем больше времени провел там Сергей, чем большее значение имел для него данный город или страна, тем дольше и меня задерживали там для ознакомления. Две недели в Италии сопровождались изучением языка по экспресс-методу. Не скажу, что выучил его я наравне с английским, но ко дню отъезда уже мог общаться с итальянцами. Верно говорят, второй язык учить проще. Такая же двухнедельная практика была в Париже и в Анголе. Не меньше недели провел я в Штатах. Специальным изучением американского мы там не занимались (тем более что Ясень славился своим классическим оксфордским вариантом английского, выученным не столько по жизни, сколько по книгам и лекциям), зато мы изрядно поколесили по стране: штаб-квартира службы ИКС в Майами, Калифорнийский филиал в Санта-Крусе, научный центр Спрингера в Колорадо, непременно Нью-Йорк (кажется, это была просто экскурсия) и наконец Вашингтон, где нас принял лично президент. Дедушке было очень важно знать, заметит ли он подмену Малина на Разгонова. Дорогой наш господин Клинтон ничего не заметил. По-моему, было ему просто не до нас: как раз тогда начались у него все эти судебные неприятности.

О своих немыслимых путешествиях рассказываю я не по порядку, а как бы по степени важности, а может, и того проще — по наитию. Я все время вспоминал пророчество Вербы о том, что писать станет некогда. В Лондоне я еще пытался как-то сопротивляться и в промежутках между занятиями упорно заносил в блокнот все, что со мной произошло за последние дни. Когда же начались все эти безумные перелеты, писать стало действительно невозможно.

Ну, вот допустим, на два месяца тормознули меня в Тель-Авиве для прохождения интенсивного курса обучения в разведакадемии Моссада. Так мало того, что хитрые евреи передохнуть не давали от занятий, я вновь и вновь отправлялся по местам боевой славы Сергея Малина: Дамаск, Осака, Пявдж, Коломбо, Тирасполь, Барселона, Батуми, Сан-Сальвадор, Бхактапур (не уверен, что перечислил все) и даже станция Амундсен-Скотт аккурат на Южном полюсе — во куда моего двойничка занесло однажды, несчастного. Боже, как я мечтал о путешествиях в детстве и ранней юности! (Или я уже говорил об этом?) Но по три-четыре дальних перелета каждую неделю, даже на самых современных и комфортабельных самолетах, — это, братцы, чересчур, после этого в простые фразы на иврите начинаешь как-то незаметно для самого себя вставлять странные тамильские ругательства, по ночам снятся латиноамериканские красотки верхом на верблюдах во льдах Антарктиды, и уже никуда не хочется ехать, лететь, плыть, не хочется стрелять ни в какие мишени, изучать методы шифровки и системы паролей, отрываться от «хвоста» и сочинять легенды, попадать в болевые точки и концентрировать энергию… Хочется просто развалиться на крупном песке шикарного пляжа в Натанье, лежать и смотреть на солнце сквозь прикрытые веки.

Раза три побывал я в Москве. Хорошо звучит, правда? Из аэропорта меня привозили в собственный кабинет на Лубянке или в Информцентр на Варшавском шоссе. А по окончании рабочего дня — обратно на самолет. Лишь однажды довелось переночевать на родной земле, и то не в городе, а на ближней даче, в Нахабине.

В октябре, как и планировали, состоялся общий сбор. Почему-то в Польше, в маленьком городке Зелена Гура недалеко от границы с Германией. Все было жутко конспиративно, жутко интересно, но, по-моему, совершенно безрезультатно. Впрочем, об общем сборе надо рассказывать отдельно, подробно и, значит, в другой раз. В Зеленой этой Гуре и тоска была зеленая, потому что с Вербой мне удалось повидаться лишь на бегу.

Нормальную встречу нам устроили в Хайфе примерно месяц спустя. На самом-то деле и она оказалась очень мимолетной. Была ночь, было много вина, много моря, цветов и фруктов, но очень, очень мало времени, и были мы пьяные и голодные друг до друга, и, когда расставались утром, обнаружили, что даже ни о чем не поговорили.

И опять лишь коротенькие письма по факсу или модему. Разве это общение? К концу года я до такой степени от всего озверел, что перестал понимать, что происходит на свете, чем занимается наша организация, кто я в ней такой и зачем вообще все это нужно. Кедр быстро почувствовал мое состояние. Тополь тоже понял, что дело швах, и в декабре меня привезли в Москву окончательно.

— У тебя неделя отдыха, — сказал Тополь. — Пешком по улицам не болтайся, на «Патроле» можешь ехать куда хочешь, но не один. Впрочем, могу создать тебе иллюзию, что ты один, но знай: мы все равно будем тебя сопровождать.

— И это теперь на всю оставшуюся жизнь? — грустно спросил я.

— Скорее всего — да. Но помнишь, я же объяснял тебе, что рано или поздно у тебя появится выбор.

— Помню, — сказал я.

Я впервые увидал «свою» квартиру. Не на экране телевизора и не на фотографии. Квартира мне понравилась. Это был привычный для меня тихий центр, старинный дом, высокие потолки, паркет, солидные двери.

Закончился какой-то жизненный этап, замкнулся кольцом, и наступило ощущение пустоты и безразличия. Я спал, читал (на русском языке!), ел, пил джин с тоником, смотрел телевизор (говоривший по-русски!), ездил по московским улицам (просто так!) и ждал Вербу. Татьяна должна была приехать со дня на день откуда-то. Кажется, из Аргентины.

И наконец она приехала. Отпуска моего оставалось три дня. Боже мой, какие это были три дня!.. Как бы это получше описать? Да нет, не буду я их описывать. Ни к чему это. Ну вас всех на фиг!