Книга: Конец ночи
Назад: XII
Дальше: Примечания

XIII

В тот вечер, когда он пришел в первый раз, на столе горела только одна лампа. Тереза знаком показала ему, что она не в состоянии говорить. Ему бросились в глаза лежащие на простыне костлявые руки, покрытые коричневыми пятнами. Постепенно перед ним возникало то, что еще осталось от ее лица: заострившийся нос, выдающиеся кости лба и скул. Но какими живыми казались эти глаза, нестерпимо пристальный взгляд которых ему еще раз предстоит выдержать! Он остановился подле самой кровати, Тереза взяла его за руку; Мари, стоя несколько поодаль, наблюдала за ними.
— Мари, подойди сюда.
Девушка сделала несколько шагов. Тереза взяла Мари за кисть руки и с усилием соединила их руки. В первую минуту Мари хотела отстраниться, но Жорж силой удержал ее, и она перестала сопротивляться. Они не решались разойтись, так как Тереза сжимала их соединенные руки.
Мало-помалу пальцы ее разжались. Решив, что она заснула, они на цыпочках вышли из комнаты. Тогда Тереза открыла глаза. Она задыхалась. Как долго не возвращается Мари! Очевидно, она пошла проводить его до ворот. Сейчас они, возможно, обмениваются первым поцелуем помолвленных… под ногами у них грязь и сухие листья… Жуткая боль, сжимавшая грудь Терезы, улеглась, когда наконец появилась Мари и села в глубине комнаты, как можно дальше от ее кровати.
Тереза не могла разобрать выражения этого запрокинутого лица и не знала, о чем думает девушка: «За всю жизнь я не сделаю и половины того пути, который эта старая женщина только что прошла в течение нескольких дней… Только ради нее он принимает меня, подбирает меня. Только ради нее! В память о ней…»
Тереза была далека от мысли, что ее девочка питает к ней такую злобу. Что бы почувствовала она, если бы это узнала, — огорчилась бы? Обрадовалась? Сама не зная, какой ответ хотелось ей услышать, она внезапно спросила:
— Ты счастлива, Мари?
Девушка отняла руку, которой закрывала глаза:
— Я думала, вы спите.
Голос снова повторил с мольбой:
— Поклянись мне, что ты счастлива.
Подойдя к столу, Мари сказала: «Вам пора принимать микстуру…» И снова Тереза внимательно прислушивалась к звуку вынимаемой пробки, к позвякиванию ложечки о чашку.
Среди ночи с больной опять случился припадок. Когда она пришла в сознание, первое, что она увидела, было озабоченное лицо Мари.
— Как вы, должно быть, страдали, мама!
— Совсем нет, я ничего не чувствовала, кроме укола, когда ты вводила иголку…
Что же это? Неужели эти хрипы, это посиневшее лицо вовсе не были признаками страдания? Или же человек может пройти через ад мук и не сохранить об этом никакого воспоминания?
Приехал полусонный врач, с опухшими глазами, взлохмаченный. Пальто было надето на нем прямо на ночную сорочку. Выслушав Терезу, он прошел в коридор вслед за Мари. Шепот их прерывался громкими восклицаниями:
— Да, да… Их следует вызвать. Аржелуз ведь недалеко… Завтра же рано утром, никак не позже.
Это конец? Но ведь Тереза не чувствует себя плохо. Ей кажется невероятным, что она может умереть. Когда она проснулась, Бернар Дескейру, еще не снявший с себя овчинной куртки, и Мари стояли подле нее, не спуская с нее глаз. Улыбнувшись им, она сказала, что чувствует себя лучше. Бернар вышел, поскрипывая башмаками, Мари же, приведя больную в порядок, помогла ей пересесть в кресло. Затем она вышла к отцу на площадку лестницы; на этот раз Терезе не удалось разобрать их слов, она только ясно различила фальцет свекрови. Вся семья была в ожидании события, жизнь приостановилась… «Но это недоразумение», — подумала Тереза. Она еще не умирает.
Бернар вернулся, теперь на нем уже не было овчинной куртки.
— Я пришел заменить Мари… Надо бедным детям дать возможность видеться…
Из этих слов она поняла, что помолвка состоялась. Усевшись несколько поодаль, Бернар вытащил из кармана газету. Неужели он собирается оставаться здесь весь день? В час, положенный для выпивки перед завтраком, он вышел, но во второй половине дня вернулся снова и не уходил уже до тех пор, пока Мари не пришла закрыть ставни. Так же поступал он и в следующие дни. Он ничего не говорил, слышно было только, как шуршит бумага в его руках; иногда неожиданно он резким движением переворачивал или складывал газету, громкий шелест которой выводил Терезу из себя.
В последний раз он появлялся в ее комнате в момент посещения врача, который приезжал всегда довольно поздно, уже под конец своих визитов. От доктора пахло табаком, его мокрая от дождя борода не раздражала Терезу. Небрежно выслушав больную, он обычно говорил: «Однако дела наши как будто не хуже!» Должно быть, они находили, что смерть ее слишком долго заставляет себя ждать… Почему Жорж Фило продолжает оставаться в Сен-Клере? Он-то чего ждет? «К экзаменам можно подготовиться и не посещая лекций», — уверяла Мари. Впрочем, может быть, он решил остаться с отцом, которому он нужен: Париж уже не привлекает его… Как-то девушка сказала:
— Помните? После того как вы с ним виделись, с вами случился обморок. Он придет, когда вам станет лучше. Доктор запретил, чтобы вас посещали посторонние… Что?
И Тереза, не открывая глаз, произнесла:
— Но, дитя мое, мне совсем не хочется его видеть…

 

Бернар, которого она успела забыть, снова вошел в ее жизнь. Снова возле нее этот мужчина; в сравнении с прошлым он похудел и стал еще меньше обращать внимания на свою внешность: голова опущена, затылок облысел, всегда молчит, глаза налиты кровью, как у человека, злоупотребляющего спиртными напитками и перенесшего легкий удар. Она уже не спрашивает себя, как могла она совершить подобный поступок… Теперь, когда этот человек опять возле нее и угнетает ее всей своей тяжестью, желание его отстранить, выкинуть его навсегда из своей жизни кажется ей самым естественным… Она допустила промах, и вот он еще здесь… Умирала она, а он следил за тем, как она умирает, ожидая конца с тем же нетерпением, какое пятнадцать лет тому назад овладевало ею.
Он комкал газету, отхаркивался, чесал в ухе, неистово тряся мизинцем, а когда возвращался из кафе Лакост, где у него был постоянный столик, ему непрестанно приходилось подносить руку ко рту и извиняться. Тереза делала вид, что хочет спать. Тогда он проходил в соседнюю комнату, но дверь оставлял открытой, и она продолжала чувствовать, что он существует. «Нет, нет, — говорила она себе, — я не желаю его гибели…» Но, несмотря на все наслоения, какие жизнь постепенно наложила на нее, это желание никогда не покидало ее, оставалось в ней вечно юным.
Тереза никак не могла решиться умереть. В общем, она чувствовала себя лучше, отлично ела и покончила со всеми страхами. Конечно, сердце ее может «сдать» с минуты на минуту. «Отлично, доктор, — говорила ее свекровь, — тем не менее оно не «сдает»… Мари уже не могла дежурить, Бернар в хорошую погоду отправлялся охотиться: необходимо было кого-нибудь подыскать.
Как-то утром Мари спросила у матери, продолжает ли она по-прежнему не доверять Анне. Тереза пожала плечами, ответив: «Ты же знаешь, что я была не в своем уме… Бедняжка Анна!»
— Она приезжает сегодня вечером… Она привезет вам белье… Да, всего месяца на два: она помолвлена с каким-то шофером, который путешествует со своими хозяевами. Но через два месяца…
— Через два месяца?
Мари покраснела и сказала:
— Вы выздоровеете, мама.
Приезд Анны изменил жизнь Терезы. Мари и ее отец заглядывали к ней теперь всего на несколько минут, утром и вечером. Тереза снова стала тем ребенком, которого успокаивает присутствие нянюшки. Пока Анна с ней, ей нечего бояться. Самые неприятные обязанности Анна выполняла, казалось, с удовольствием. Она не скучала: «Подумайте только! Мне нужно сделать все приданое». Она похудела, но уверяла, что нисколько не страдает от разлуки с женихом. Однако ей скоро придется уехать. Шофер должен вернуться… Он ищет место… Он не цепляется за Париж… Слушая эту непритязательную болтовню, Тереза думает: «К тому времени я успею умереть». Она уже не представляет себе теперь, как она могла бы жить без Анны.
Из глубины дома внезапно раздается музыка: рояль, скрипка, виолончель наполняют звуками мрачные послеобеденные часы.
— Граммофон… — говорит Анна. — Они вернулись…
В хорошую погоду, по утрам, когда жених и невеста собирались на прогулку верхом, с мощеного двора доносился нетерпеливый стук копыт. И об их возвращении можно было узнать еще издали по стуку восьми копыт по обледенелой дороге. Но в туманные и дождливые дни один только граммофон выдавал присутствие Жоржа. Бывали минуты, когда Тереза воображала, что эта музыка может еще создать между юношей и Мари непереходимое море. Одна она, Тереза, могла бы идти по этому морю, приблизиться к погибшему ребенку… Необходимо, однако, добиться, чтобы он еще раз вошел в эту комнату… Ей нужно еще что-то сказать ему, что-то неотложное… Речь идет не о любви… Впрочем, кто знает, не о Терезе ли думает он, когда ставит пластинку из Trio а l'Archiduc, о которой, помнится, она говорила ему как-то вечером?
— Нет! — восклицает Тереза. — Нет!
— Кому кричите вы «нет»? Вы грезите, бедная мадам!
Служанка подошла. Тереза схватила ее большую руку и держала до тех пор, пока не почувствовала, что рука становится влажной.
— Анна, сколько времени остается еще до возвращения вашего жениха?
— Две недели, мадам.
— Две недели! Нет, на это вы и не рассчитывайте! Через две недели я еще буду жива!
— И не только будете живы, но сможете уже обойтись без меня.
Когда под вечер Бернар зашел к Терезе в комнату, она сказала:
— У меня есть к вам последняя просьба… Пожалуйста, не пугайтесь и не делайте такой физиономии: это вам не будет стоить очень дорого.
На лице его появилось беспокойство:
— Вы знаете, что смола… Дела идут все хуже и хуже. Вы видели сегодняшний курс?
— Это мой последний каприз… Да, мне хочется, чтобы на то время, пока я еще жива, вы наняли шофера… жениха Анны…
— Шофера? Да вы с ума сошли! Я рассчитал своего уже полтора года тому назад. Шофера! Когда смола…
— Ну да, но ведь это только для того, чтобы Анна могла остаться со мной. Во всяком случае, это не надолго…
— Разве можно что-нибудь знать наперед при сердечных заболеваниях? Ведь удалось же вам обмануть врача… Шофера! А что прикажете делать с ним в течение всего дня? Нет, как вам это понравится? Я не ожидал ничего подобного! Шофера! Подходящее время вы выбрали, нечего сказать!
Молчальник внезапно засыпал ее словами, негодование делало его красноречивым. У Терезы не было сил спорить с ним. Ничего не поделаешь! Она умирает, а он отказывает ей в том единственном, чем она дорожит еще на свете, — в присутствии Анны… из-за нескольких кредиток! Ей, которая добровольно отказывалась от всего своего состояния… Она поспешила сказать:
— Поскольку я отдаю все, что имею…
— О! Теперь…
Он спохватился, но слишком поздно… Тереза отлично поняла, что он хотел сказать: теперь, когда они и так это наследство получат… Она устремила на него взгляд, который он без труда узнал через пятнадцать лет.

 

— Говорите, дети мои. Я что-то вас больше не слышу.
— Но мы разговариваем, мама.
«Я думала, что она уже легла», — тихо сказала Мари, кладя голову на грудь Жоржа.
— Дорогой мой, когда у вас закрыты глаза, вы похожи на покойника… Знаете? Мама настаивает, чтобы вы еще раз зашли к ней. Ага! Я нашла способ вас разбудить… Она обещает, что на этот раз обморока у нее не будет… У нее как будто есть что-то важное, о чем она хочет вам сообщить!..
— Я пойду к ней завтра, если позволит доктор…
— О! Это ей уже разрешено… Интересно было бы знать, что именно хочет она вам сказать… Вы мне потом расскажете?
Он ничего не ответил. На башне мэрии долго били часы. Старая дама крикнула из гостиной:
— Одиннадцать часов! Жорж, я вас прогоняю.
Он не подозревал, что почти каждый вечер, уходя, он будил Терезу и она внимательно прислушивается к его шагам, пока они не стихают в заснувшей деревне, где затем вдруг начинают лаять собаки. За последние три дня выпало немного снега, который таял, как только касался земли. Лишь на черепицах кровель он еще слабо поблескивал. Завтра Жорж увидит Терезу. Она не покинет этот мир, прежде чем Жорж не доверит ей того, что уже столько дней он вынашивает в своем сердце: «Я ей скажу…». Он поднял глаза к зимнему небу, усеянному звездами. Что он ей скажет? Что она может заснуть, не беспокоясь за его судьбу, что она не причинила ему никакого зла, что ее предназначением было потрясать очерствевшие сердца, чтобы заставить их забиться вновь, что она проникала в святая святых человеческих душ, которые благодаря ей возрождались к жизни… Ах! Ему все равно, будет ли то Мари или другая женщина, Сен-Клер или Париж, отцовские дровяные склады и лесопильни или училище правоведения! Он будет черпать силы из того источника, который открыла в нем Тереза. Да, она причинила ему боль и прервала его полет к вечной любви. Уже никогда не будет он доволен собой, уже никогда не будет удовлетворен… Он научится определять границы, за пределами которых простирается бесконечное страдание… Отвратительные, ничтожные, темные деяния, которые мы совершаем наедине и безнаказанно, лучше характеризуют нас, чем великие преступления… Так мечтал Жорж в эту ночь, когда шаги его гулко раздавались в пустынных деревенских улицах.

 

— Я подожду на площадке, — язвительно сказала Мари. — Не больше пяти минут: приказ доктора! Через пять минут я вернусь.
Жорж почувствовал, что ненавидит голос этой женщины, возле которой ему предстоит жить и умереть. Он открыл дверь. Тереза сидела у пылающего камина. В первую минуту ему показалось, что она пополнела. Щеки ее округлились (если только это не было легким отеком), глаза казались меньше. Рядом с ней на этажерке стояли пузырьки, колокольчик и чашка, до половины наполненная какой-то жидкостью. Жалюзи не были еще закрыты, и оконные стекла казались черными.
Только беглый взгляд, который Тереза тотчас же отводит… Он поцеловал ей руку, улыбнулся. Она казалась озабоченной, губы ее шевелились, будто она подыскивала нужные слова; он молчал, полагая, что она должна заговорить первая.
— Вот… но сперва обещайте мне… Дело касается… Я никогда не решусь…
И она подняла на Жоржа глаза, полные тоски.
— Все зависит от вас… У вашего отца есть грузовые автомобили, не правда ли?
Он подумал, что она бредит.
— Почему грузовые автомобили?
— Потому что он уже занимался перевозкой тяжелых грузов… Да, жених Анны… Если бы ваш отец мог его нанять… У него имеются отличные рекомендации… Тогда я не лишусь этой девушки… я не смею надеяться, это было бы слишком хорошо!
Она устремила пытливый взгляд на Жоржа. Казалось, он был недоволен. Почему так исказилось его лицо?
— Если моя просьба вам неприятна…
Он запротестовал: «Нет, нет!» Он поговорит об этом с отцом. Правда, он думает, что в данный момент свободного места нет. Но пока что этому парню можно будет найти занятие. Облегченно вздохнув, она посмотрела на Жоржа. Как в ту ночь на улице Бак, он с видом злой, притаившейся собаки стоял, опустив голову. Далекий, заглушённый голос твердил Терезе: «Это он, он здесь в последний раз! Это — горячо любимое дитя…» Это Жорж. Какой же еще удар нанесла она ему сейчас, что он смотрит на нее с таким выражением муки? Волнение Терезы не укрылось от Жоржа. Вот подходящий момент высказать ей все, что он хотел и чего, впрочем, теперь она уже не поймет. Он начал:
— Нет, вы не причинили мне зла…
Но он забыл все остальные приготовленные слова. Тогда он задал ей первый пришедший ему в голову вопрос:
— Вы будете сейчас спать?
Мари открыла дверь и крикнула, что пять минут прошли. Прислонившись к косяку, она наблюдала за Жоржем: он стоял, слегка наклонившись над креслом Терезы, лица которой ей не было видно. Казалось, он не слышал Мари и повторил:
— Вы будете спать?
Больная покачала головой. Она больше не спит: ей мешает удушье. В темноте время тянется медленно.
— Вы читаете?
Нет, она не может читать.
— Я ничего не делаю. Я слушаю, как бьют часы. Я жду конца жизни…
— Вы хотите сказать: конца ночи?
Внезапно она схватила его за руки. Всего несколько секунд мог он выдержать огонь этого взгляда, полного нежности и безнадежной тоски.
— Да, дитя мое, конца жизни, конца ночи.

notes

Назад: XII
Дальше: Примечания