Часть IV
ГРАЖДАНИН
– Как я выгляжу? – спросил Щербатин.
Я устало вздохнул. Мне уже надоело отвечать на этот вопрос.
– Нормально ты выглядишь, нормально.
– Не злись, Беня, просто мне кажется, что все на меня оглядываются. Я сам не свой и кажусь себе чудовищем.
– Не объясняй. Сам вздрагиваю, когда вижу себя в зеркале. Но вообще пора бы привыкнуть.
– Привыкнешь тут... – вздохнул он и уставился в иллюминатор.
Я глядел в спину Щербатина и молчал. Непросто привыкнуть к новому облику человека, которого знал столько времени. А что уж говорить про свой собственный облик? Как не пугаться, когда по утрам видишь в зеркале громадного смуглого незнакомца с россыпью длинных волос и угрюмым взглядом?
Новое тело сидело на мне, словно чужой поношенный костюм. Сначала оно вызывало во мне ужасную брезгливость. Я подолгу разглядывал свое отражение, борясь с отвращением к самому себе. Постоянно хотелось отмыться. Невозможно было себя убедить, что эти вот губы – мои губы. И эти волосы под мышками – тоже мои. И эти два прыщика, и морщинки, и родинки – мои собственные.
Все это было чужое, все принадлежало ивенку-донору. А теперь стало моим. Я мечтал содрать с себя кожу, чтобы отросла новая, девственная, своя. Я не знал, с чем сравнить свою брезгливость. Я думал, что изваляться в дерьме в сто раз приятнее, чем постоянно носить на себе обноски чужой плоти.
И еще – мышцы. Огромные стальные мышцы, я не знал, что с ними делать. Я боялся не совладать с ними и сам себя покалечить. Впрочем, теперь уже стало гораздо легче. Все прошло – и отвращение, и физическая неловкость. Военные медики проверили нас вдоль и поперек, едва ли не по косточкам разобрали, пока не объявили эксперимент удачным. Практику использования трофейных вражеских тел решено было внедрять.
Наши субъективные ощущения в расчет никто не брал, и, думаю, правильно. Спасенная жизнь дороже.
– Когда же посадка? – произнес Щербатин.
– Думаю, сразу, как только ее разрешат. И ни минутой раньше.
– Спасибо за исчерпывающий ответ.
– Спрашивай еще, не стесняйся.
Нам было скучно. Сейчас на прогулочной палубе пассажирского транспорта не было никого, кроме нас. Можно было сесть на любой диван, подойти к любому иллюминатору. Во время маневров космолета иногда появлялся голубой краешек планеты – освоенного мира, в котором нам предстояло отныне жить. Предложение послужить на Водавии еще сезон-другой мы отвергли категорически.
Нерадостным оказалось наше возвращение с войны. С Водавии летели разбогатевшие штурмовики и пехотинцы, пилоты, операторы-танкисты – все гордые, довольные собой, полные надежд и предвкушений. Их ждала сытая и беззаботная жизнь с новым холо.
Мне и Щербатину гордиться было особо нечем. В награду за научный подвиг нам оставили наше первое, «инвалидное» холо, хотя мы уже не были инвалидами. А может, не в награду, а просто из жалости. Впрочем, плевать мы хотели на холо и на все свои боевые заслуги, вместе взятые. Главное – убраться подальше от водавийской мясорубки.
– Все не так уж плохо, – неожиданно изрек Щербатин.
– О, да!
– Да ладно тебе юродствовать. Мы не просто выбрались живыми, мы получили холо. Теперь ты и я – граждане, у нас есть права. Нас пустили в этот мир, и он наш по праву, по закону.
– Жаль, мир еще не знает, что он наш.
– Не будь занудой. Мы прошли через испытания – и вот она, награда. Замечательный звездолет мчит нас с войны навстречу мирной жизни. Планета рукоплещет победителям. И у нас первое холо...
– Первое холо – оно, конечно, лучше, чем ничего.
– Ты просто не понимаешь, что теперь ты гражданин. Вот скажи сам себе – я гражданин.
– Я гражданин, – сказал я себе. – И что?
– Все! Теперь можешь сам себя уважать. Можешь идти к намеченной цели, для этого здесь все условия.
– Щербатин, я не имею цели. Я надеялся, ты меня до нее доведешь.
В этот момент край планеты вновь показался в иллюминаторе. Щербатин прижался лицом к толстому холодному стеклу и умолк, разглядывая скрытые дымкой материки и океаны. Я тоже подошел, чтобы взглянуть получше на наш новый мир. А впрочем, что смотреть? Планета как планета.
– Как мы тут выдержим? – вздохнул я минуту спустя.
– А что тебя смущает?
– Не знаю, Щербатин, как сказать. Предсказуемость. Ходьба по линеечке. У меня такое чувство, что я поселяюсь в огромную зону строгого режима, где мне не положено ничего лишнего.
– Ну и запросы у тебя, Беня, – хмыкнул Щербатин. – Свободы ему мало... Где ты такое видел, чтобы тебя кормили, одевали, свежие носки выдавали, и при этом делай, что хочешь. Хоть в потолок плюй, хоть на голове ходи.
– Вот я и говорю, как в тюрьме. Кормят, одевают...
– Кто бы тебе дома такую тюрьму обеспечил? Сидел бы небось, писал стишки – и никаких забот.
– Это верно. И все-таки дома не так. Дома даже нищий попрошайка может выбрать – курить ли ему «Беломор» или шикануть и разориться на «Яву» с фильтром. А здесь, как в трубе, ни шагу в сторону. Положен тебе комбикорм – вот и жри его, пока не дослужишься до приправы.
– Зато этим комбикормом ты обеспечен пожизненно. И не боишься, что умрешь с голода или останешься без курева. Уверен, что это хуже?
– Не знаю. Может, для всех этих галактических бедуинов и лучше. Они, может, дома совсем голодали. А для нас...
– А чем мы от них отличаемся? Ты так и не уяснил, Беня, что мир един в своей сущности. И наша матушка-Земля по большому счету мало чем отличается от всей Цивилизации.
– Ну не скажи.
– А вот и скажу. Представь, что приехал ты в Америку или хоть в Германию. Сначала ты никто и живешь скопом вместе с китайцами, мексиканцами и прочими ловцами счастья. Получаешь пособие, лишь бы не убивал и не грабил. Вот ты устроился мусорщиком и уже можешь позволить себе свою комнатку. Потом начинаешь торговать пирожками, богатеешь, открываешь дело. И вот у тебя уже свой дом, машина, ты можешь полчаса в день проводить в баре. А рядом в таком же доме живет сосед, у которого такое же дело. Богатеешь еще – переезжаешь в другой район, к себе подобным. Те же самые холо, только границы чуть размыты.
– Ну видишь – размыты.
– Потому что мы несовершенны! Беня, будь уверен, границы станут прямыми и четкими. Чем цивилизованнее общество, тем усерднее оно делит себя на клеточки. В каждой клеточке по человечку. Каждый себя осознает частью целого и уважает. А иначе, как блюсти порядок, как кормить всю эту ораву? А нужна еще и надежда на счастливые перемены, и, стало быть, следует предусмотреть переходы с одной клеточки на другую. И весь этот шахматный порядок должен держаться естественным путем, а не на полицейских штыках.
– А кстати, тут есть полиция? Мне просто интересно, с какого холо меня нельзя будет стучать дубиной по спине?
– Может, полиция есть, но роль у нее небольшая.
– Никто не ворует, не грабит? Все только созидают?
– Ну а что ты украдешь? Денег ни у кого нет. Драгоценности – абсолютно без толку. Что еще, красивые штиблеты? С тебя их снимут, тебе не положено.
– А вкусную еду?
– Ты за нее готов рискнуть будущим? Да и не дойдешь ты до вкусной еды, перехватят, как только на чужую линию наступишь.
– Значит, все-таки есть полиция.
Во время таких разговоров я смотрел на Щербатина с любопытством. Стоило прикрыть глаза, и казалось, что передо мной тот же Щербатин, что и прежде, – лысый балагур с жуликоватой усмешкой. Те же бодрые нотки в голосе, та же уверенность и снисходительность. А поглядишь – и увидишь длинноволосого угрюмого громилу. И все словечки уже приобретают какой-то иной цвет.
– Знаешь, Щербатин, я никак не могу поверить, что могу теперь плевать в потолок, а Цивилизация будет меня кормить и развлекать. Как-то слишком быстро я заработал пожизненную пенсию.
– Почему нет? Тебе же обещано.
– Мало ли, что обещано... Может, тунеядцев ссылают на урановые рудники и заставляют работать.
– Беня, откуда такие жуткие мысли? Кто тебя тут заставлял работать? Не хочешь – не работай, глотай свою зеленую кашу. Другой вопрос – устроит ли тебя пожизненный комбикорм, когда другие лакомятся котлетками?
– Допустим, устроит.
– Допускать нельзя. Таких идиотов, которые готовы топтаться на месте, наберется от силы дюжина на Вселенную.
– А по-моему, людей с минимальными запросами везде достаточно. Сколько я таких знал – художники, философы. И поэты, конечно. Устраивались дворниками – хватало на хлеб и чай, зато масса времени.
– Это было там, Беня. Здесь не так. Здесь каждый рвется к большой кормушке, потому что так принято. Общая энергетика движет людьми. Некогда философствовать – сразу останешься позади других. Если и найдется один лентяй, то, думаю, Цивилизация его прокормит, не обеднеет.
– Значит, смысл жизни в том, чтобы пересесть с комбикорма на котлетки. Ты не слишком упрощаешь?
– Помилуй, Беня, разве это просто? Разве просто день за днем двигаться, карабкаться, не давать себе отдыха? Жизнь – это тяжелая работа. Это не состояние, а процесс, поступательное движение. Легко живется только бомжам и алкоголикам – они не стараются жить. Они плывут по течению.
– Это неудачное сравнение, Щербатин. Не думаешь ли ты, что писать стихи легче, чем собирать бутылки?
– Нет, я полагаю, что тебе сейчас будет не до стихов. Стихи – это... ну, просто неактуально. Это может быть твоей маленькой причудой, но не смыслом жизни. Ты и сам поймешь, когда окунешься в водоворот жизни.
Я разозлился. Щербатин уже не в первый раз пытался похоронить мое предназначение. Но сегодня он делал это особенно цинично. Впрочем, плевать я хотел на его цинизм. Я сберегу огонек, горящий внутри, сколько бы льда ни вывалил на него мой приятель.
* * *
Космопорт здесь был воистину огромным. Настоящий город, полный людского говора, суеты, шума машин и гула взлетающих кораблей. Мы, несколько сотен пассажиров, выползли из своего транспорта, как вязкая серая каша. И тут же потонули в сутолоке и движении бесконечных людских потоков.
– Вновь прибывшие, оставаться на месте! – гремел чей-то голос. – Не выходить за пределы модуля, ожидать дальнейших распоряжений...
Я и Щербатин старались не упустить друг друга в толпе. Казалось, потеряешь товарища – и расстанешься с ним навсегда, растворившись в этом людском океане. Мы находились в квадратном застекленном зале, отсюда довольно хорошо просматривался город, расположившийся невдалеке. Это был целый лес остроконечных башен, сияющих, как бриллианты, небоскребов, взметнувшихся ввысь мостов, похожих на циклопические трамплины. После безликих водавийских болот просто кружилась голова от всего этого.
Нас толкали и теснили, ранцы неудобно болтались за плечами, по ногам то и дело кто-то ходил. Наконец Щербатин схватил меня за рукав и оттащил к стеклянной стене. Только там мы перевели дух.
– Нет слов! – восхищенно проговорил мой приятель, окинув взглядом панораму города. – И это все наше, Беня. Наше по праву. Мы – достойные граждане этого чудного мира.
Даже у меня в душе зазвучали оптимистические нотки, когда мы смотрели на блеск города, суету машин на улицах и пролеты невиданных аппаратов среди остроконечных крыш. Было в нашем прибытии что-то торжественное, исполненное добрых надежд и веры в счастливую судьбу.
– Обладатели четвертого холо и выше приглашаются к выходу, – объявили через громкоговоритель. – Далее по зеленой линии к стоянке аэровагонов.
– Скоро и до нас очередь дойдет, – безмятежно улыбнулся Щербатин. – Мир – он, конечно, наш, но в порядке живой очереди.
Я прищурился и поглядел на Щербатина как бы со стороны, словно видел его в первый раз. На нем, как и на мне, была сейчас обычная военная форма. Правда, без жилета и всех прочих солдатских побрякушек она смотрелась, как мешковатая рабочая одежда.
– Что ты высматриваешь, Беня?
– Плоховато мы выглядим для такого торжественного дня. Тебе, Щербатин, явно не хватает ивенкской накидки и кожаных сапог.
– Хватает. – Он многозначительно похлопал по своему ранцу. – У меня все с собой.
– Зачем ты ее взял? Все равно с первым холо носить нельзя.
– А ты зачем? Или скажешь, у тебя там годовой запас белых носков?
– Нет, тоже одежда. Я на память взял – пусть полежит.
Мы обменялись какими-то странными взглядами. Как будто неожиданно обнаружили нечто общее между собой. В самом деле странно, что оба мы, не сговариваясь, набили рюкзаки бесполезной ивенкской одеждой. Той самой, которая была на наших донорах.
В этот момент громкоговоритель прогремел, что обладатели первого-второго-третьего холо могут следовать к стоянке аэровагонов, не сходя с желтой линии. Мы вновь отдались течению толпы.
Нас несло сквозь бесконечные коридоры, которые пересекались, соединялись, вновь расходились. Человеческие потоки сливались в мощные реки, они стекали по многоярусным лестницам, заполняли залы, устремлялись в проходы, отмеченные цветными линиями. Цивилизация принимала своих новых граждан.
Вскоре мы оказались под открытым небом. Пространство размером с футбольное поле было окружено забором и поделено перегородками на несколько секторов. Везде колыхалась однородная людская масса. Трудно было представить, что все эти люди прибыли из внешних миров, чтобы жить, карабкаться, отвоевывать еду повкусней и жилье покомфортней. Я не ожидал, что нас ждет такая конкуренция: сотни тысяч голодных глаз смотрели вместе с нами на башни и небоскребы. Они тоже, наверно, думали, что этот мир принадлежит им.
В накопителе пришлось стоять долго. Людей выпускали небольшими группами через несколько ворот и развозили на аэровагонах по разным концам города. От скуки я гадал, достанется ли нам красивый небоскреб или дворец вроде московской высотки.
Наконец мы у заветных ворот. Несколько человек в зеленой униформе отсчитывали очередную партию. У них были злые покрасневшие лица от постоянного крика и нервотрепки.
– Пошли вперед, быстро, быстро! – «Зеленый» начал отсчитывать новую группу. – По желтой линии, ни шага в сторону.
Мы со Щербатиным прилагали немалые усилия, стараясь держаться вместе. Не хватало только, чтобы нас развезли по разным небоскребам.
– Вперед! Вперед! Не задерживайте движение! – Мы и еще несколько десятков человек побежали по дорожке, окаймленной желтыми полосками.
Я увидел аэровагоны – толстенькие округлые аппараты, похожие на сардельки с крылышками. В каждую «сардельку» влезало человек восемьдесят. Возле люка возникла легкая давка, каждому хотелось поскорей занять место.
Дизайнерской мысли в этих транспортных средствах было еще меньше, чем в обычных товарных вагонах. Однако чуть поодаль я заметил другие машины – с плавными обводами, затемненными стеклами и сдержанной элегантной окраской. К ним неторопливо шагал какой-то человек в полосатой красно-фиолетовой куртке. Мне показалось знакомым его кругленькое личико с непроницаемыми глазами-дырочками.
Я бы отвернулся – мало ли похожих людей в тысячах освоенных миров Цивилизации, – однако память неожиданно осветила давно забытую картину.
– Шак! – воскликнул я, бросившись к полосатому человечку. – Бедный Шак, это ты?
Он остановился, настороженно глядя на меня. Толстые кривенькие ручки скрестились, прикрывая беззащитное пузико.
– Я не бедный Шак, – сказал он. – Я совсем не бедный, у меня четвертое холо.
– Ты не помнишь меня? Мы жили вместе на пищевых разработках, наши кровати стояли рядом. Ты был ледовый разведчик, а я – промысловик.
Он заторможенно кивнул.
– Вот так встреча! – Я хлопнул его по плечу, заставив испуганно вздрогнуть. – Ну что, вспомнил, как вместе охотились на ледяного червя?
– Да, да... – закивал он. Определенно он меня не узнал, но и не гнал прочь, ожидая, что будет дальше.
– Помню, ты хотел стать начальником, Шак. Надеюсь, уже стал?
– Стал, – важно ответил он. – А ты?
– Я – еще нет, – напряженно рассмеялся я.
– Ну, и вот, – сказал начальник Шак и, осторожно обойдя меня, зашагал прежней дорогой.
А на меня тут же накинулся человек в зеленом и свирепо закричал прямо в лицо:
– Желтая линия! Не заступать за желтую линию!
Меня уже ждал разгневанный Щербатин.
– Вот-вот отправимся, а ты пристаешь к прохожим.
– Это не прохожий. Это мой старый знакомый.
– Да? – Глаза Щербатина заинтересованно блеснули. – А какое у него холо?
– Забыл спросить.
Аэровагон поднялся в воздух тихо и плавно, никакого сравнения с визгливым и дерганым боевым реапланом. Все тут же прильнули к окнам – под нами расстилалась умопомрачительная панорама города. Он был огромным и вширь и ввысь, просто немыслимым. Пилот вел машину не по прямой, а зигзагами, то снижаясь, то набирая высоту. Наверно, он хотел показать нам все здешние красоты, а полет имел добавочный рекламно-агитационный смысл. Щербатин, кстати, тут же поддался на эту ненавязчивую агитацию.
– Ну вот, – пробормотал он. – А ты еще говорил, что готов всю жизнь сидеть на комбикорме. Гляди, как тут оно...
Через некоторое время башни и мосты пошли на убыль. Мы снижались. Вскоре под брюхом аэровагона оказались только геометрически прямые улицы, а на них – серые прямоугольники домов с маленькими окнами. Высокие – этажей по пятнадцать. Радостный гул в салоне как-то сразу утих. Вместо дворцов и небоскребов нас ждали одинаковые блеклые коробки.
Я признал, что глупо было надеяться на большее. Дворцы – это в будущем, а пока у нас впереди трудовые будни. Вагон опустился на крышу одного из зданий, следом сели еще два. Людская масса выползла наружу, с любопытством озираясь. Впрочем, любопытство себя не оправдало – разглядывать тут оказалось нечего.
– Вниз по лестницам, занимать места в жилых помещениях! – командовали нам люди в зеленой униформе. – Личные вещи оставить на кроватях, построиться в коридорах для представления комендантам!
Снова беготня, толкотня на лестницах, узкие проходы, длинные гулкие помещения с запахом застарелого жилья. Надо отдать властям должное – несмотря на суматоху, расселение новичков проходило быстро и четко. Я по-прежнему держался возле Щербатина, но в последний момент толпа нас разъединила. Мы оказались в одном помещении, но в разных его концах. Поселиться рядом нам так и не удалось. Во-первых, свободных кроватей оказалось немного, во-вторых, «зеленый» комендант тут же закрепил за нами места и запретил их менять во избежание беспорядка.
Потом мы получали гражданскую одежду. Слежавшиеся задубевшие штаны и куртки лежали грудой, и каждый мог выбрать комплект себе по вкусу. Первое холо давало мне право на выбор одежды – я мог взять бледно-желтую куртку со швом на спине либо блекло-зеленую с пуговками на карманах. И то и другое выглядело нарочито убого, но я не роптал.
Нам зачитали основные правила общежития – не шастать по чужим этажам, не приводить гостей, ни в коем случае не лазить в соседнее здание к женщинам. А еще не опаздывать на раздачу пищи, не использовать постельные принадлежности и предметы интерьера не по назначению, не портить сантехнику, не пользоваться открытым огнем, ничего не переделывать и не приспосабливать – все и так оптимально приспособлено. Ну и, естественно, не заступать на чужие цветные линии.
Я сделал единственный вывод – жилье дается нам только для того, чтобы переночевать. Все равно остальное время мы должны проводить на работе. Или в поисках работы.
Ближе к вечеру мы со Щербатиным сидели на моей кровати, отходя после дневной суматохи. Казарма пребывала в полусонном состоянии, обитатели вяло переговаривались, бесцельно бродя туда-сюда. Тусклое экономичное освещение угнетало еще больше, чем усталость.
– Ну-с, – вздохнул Щербатин, – ты почувствовал торжество момента?
– Какого именно?
– Ты стал свободным гражданином Цивилизации. Можешь прямо сейчас строить свое будущее.
– Отвалил бы ты со своими лозунгами. – Помолчав с минуту, я добавил: – Свободный гражданин, блин... В туалет по расписанию.
– Ну вот, – проворчал Щербатин. – Пытаешься тебя взбодрить, а ты только ныть можешь.
– Странно все как-то, – сказал я. – На Водавии я был полный нуль, даже без холо. А чувствовал себя куда значительнее.
– Там нас было не так много, – согласился Щербатин. – Там мы были штучным товаром. А здесь – элементы общества. Атомы.
– Неутомимые электроны, – поправил я.
– Э-эх, так хотелось увидеть этот день значительным. – Щербатин горестно свел брови. Так хотелось написать с большой буквы – Прибытие! А буковка вышла маленькая. Две песчинки, упавшие в пустыне, – вот мы кто.
Я уставился на Щербатина с любопытством.
– А ну, – предложил я, – зарифмуй два любых слова.
– Ну... самолет – вертолет. А что?
– Речь у тебя стала больно кучерявая. «Две песчинки». Может, созрел для того, чтобы писать стихи?
– Не-е, это ты уж сам. Не стану отбивать твой скудный хлеб. Пиши сам на здоровье.
– А ведь я так и сделаю. Завтра, когда пойдем смотреть инфоканалы, поищу, где требуются поэты.
– Беня. – Он укоризненно покачал головой. – Погляди на себя в зеркало. С твоей теперешней рожей, с твоими мышцами – и в поэты? Ручаюсь, ты больше заработаешь на разгрузке вагонов.
– А это не твоя забота. Я свободный гражданин, а ты иди грузи вагоны.
– Найти бы еще эти вагоны... – Он с досадой покачал головой. – Я тут прикинул кое-что. В нашей казарме где-то человек триста. На этаже четыре казармы. Этажей, кажется, шестнадцать... Ну, пусть пятнадцать – на одном столовая. Итого – в одном доме около восемнадцати тысяч человек. Восемнадцать тысяч! А сколько домов в этих спальных кварталах?
– Достаточное количество, – безразлично произнес я.
– И ведь каждому человечку полагается тарелка комбикорма утром, в обед и вечером. Каждому – рабочее место. Каждого нужно туда доставить. Сколько же миллионов голодных ртов? Эти дома-скалы, они опоясывают город со всех сторон!
– Да какое тебе дело? Не тебе их всех кормить.
– Спокойно, Беня, я просто оцениваю наши шансы.
– Щербатин, не нагоняй тоску! – взмолился я. Давай выспимся, а завтра начнем оценивать шансы, рты считать, будущее строить... Что там еще?
– Еще? – Он задумчиво почесал щеку. – А-а, ну как же! Нащупывать лазейки и искать легкой жизни. Разве нет?
* * *
Я знаю, что чудес не бывает. И я осознавал, что, пройдя водавийскую мясорубку, вряд ли попаду на пир богов. Нет, Цивилизация встретила нас не пиром. Она вышла нам навстречу хвостами длинных очередей.
Очереди были повсюду. Утром – в умывальное помещение. Потом в столовую. После столовой мы бежали наперегонки в инфоцентр искать работу, причем некоторые тащили с собой лотки с комбикормом, чтобы поесть в пути или в очереди.
Не приведи судьба заболеть. Что такое очередь к врачу, я видел еще там, в военно-полевой больнице. Здесь было ничуть не лучше.
Вообще-то, грех жаловаться. Цивилизация действительно обеспечивала всем необходимым и в достаточном для поддержания жизни количестве. Наберись терпения – получишь все, что полагается. Потратишь только время, ну а этого добра у нас хватало.
У меня, у Щербатина, у других новоприбывших граждан была сейчас общая задача – найти себе достойное применение. Сделать это можно было двумя способами. Первый – сразу после завтрака встать в очередь к терминалу инфоканала, провести в ней часа три, пообщаться с замученным оператором и узнать, что на сегодня остались только места уборщиков на пищекомбинате, обходчиков коммуникаций, смотрителей водяных насосов, мойщиков тротуара и тому подобное. Работа не только грязная и противная, но и крайне дешевая. Казалось бы, надо хвататься за любую, и некоторые так и делали. Но ведь ухватишься – придется на нее ходить. Не останется времени искать, что получше.
Некоторые ночевали у дверей инфоцентра, другие занимали очередь на неделю вперед, третьи пытались завести дружбу с операторами. Один хитрюга из нашей казармы получил таким образом место обходчика пищевых коммуникаций. Комбикорм подавался в наш район под давлением через подземные трубы, их необходимо было проверять и чистить. Счастливец решил, что работать на пищепроводе – предел мечтаний, потому что все время при жратве. Но в итоге насмотрелся там такого, что в столовой просто бледнел при виде лотка с едой.
Большинство из новограждан в конце концов нашли работу на каких-то огромных заводах, громоздившихся за городом. В хорошую погоду с крыши можно было видеть их башни и трубы, окутанные смогом. Но чтобы добраться до завода, также требовалось выстоять очередь – в подземке. Многим, чтобы успеть вовремя, приходилось жертвовать завтраком.
Был еще такой способ найти работу – выйти из казармы и пойти по любой желтой линии. Она могла завести куда угодно. Например, нырнуть в подъезд неизвестного здания. Или уползти под какие-нибудь ворота в заборе. В эти ворота можно было постучаться и спросить, не нужны ли рабочие руки. Некоторым везло, в городе порой попадалась нетрудная работа с хорошим заработком.
Я и сам в первые дни много путешествовал по желтым линиям, которыми было опутано все вокруг. Я надеялся, что одна из них выведет меня к дворцам и небоскребам. Но, увы, желтым помечались лишь улицы, где стояли однотипные серые здания и тянулись бесконечные заборы с решетчатыми воротами.
Прав Щербатин, чертовски прав. Сидеть на шее Цивилизации, лицезреть до конца жизни стены рабочей казармы и не пытаться сойти с желтой линии – такого никому не захочется. И никакие стихи не помогут чувствовать себя хорошо, если ты, дурак-дураком, встречаешь старость в очереди к общему умывальнику.
Дни мои были так похожи друг на друга, что любое незначительное происшествие выглядело, как нечто из ряда вон. Поэтому я здорово разволновался, когда однажды вечером увидел на своей кровати небольшой серый конверт. Я взял его, со всех сторон осмотрел, еще не решаясь открыть. Мной овладело странное ощущение, что это не просто кусочек бумаги, а некий знак Провидения. У соседей таких конвертов не было, так почему он появился у меня? Чем я – человек-песчинка – смог выделиться?
Я наконец распечатал его. Внутри лежал вызов к коменданту. Нечто вроде повестки – такому-то предлагается явиться...
Я побежал к Щербатину. И буквально остолбенел, когда увидел, что и он крутит в руках такой же конверт.
– Что мы такого могли натворить? – задумчиво проговорил он. Потом с подозрением глянул нам меня. – Беня, ты, случайно, не наделал где-нибудь глупостей?
– Не представляю, о чем ты говоришь.
После ужина мы, полные тревоги и мрачных предчувствий, явились к дверям комендантских апартаментов. Оказалось, что и здесь очередь. Несколько человек маялись в коридоре, мусоля такие же конверты. Щербатин принялся тихонько выведывать обстановку.
Оказалось, ничего страшного в самом факте повестки нет. Многие обитатели трудовых казарм время от времени получают такие конверты, и это связано с самыми разными причинами. Одних переселяют, другим меняют сломавшиеся кровати, третьи нарушили правила, что-то испортили и должны отработать вину.
Мы не подавали никаких прошений и, кажется, ничего до сих пор не испортили. Осталось только дожидаться своей очереди.
Комендант был уставшим и не тратил времени на любезности. Первое, что он сделал, – это взял сканер и проверил номера. Задумчиво пожевал губами и сел за терминал.
– Ах да! – воскликнул он. – Это вы...
– Что мы? – несмело пробормотал Щербатин, бросив на меня быстрый растерянный взгляд.
– Вы... – Комендант наконец внимательно посмотрел на нас. – Братья, что ли?
Мы сдержанно усмехнулись. Черты водавийской расы были такими выдающимися и яркими, что все отмечали наше сходство. Уже не раз нас об этом спрашивали.
– Нет, мы соплеменники, – сказал Щербатин.
– Ага... Так. Вы прибыли с планеты Водавия системы УС-2.
– Да.
– Завтра в шоу-центре проводится презентация какого-то природного ресурса Водавии. Вам предлагают там присутствовать в качестве участников освоения. За это будут сделаны начисления на социальный номер.
– Презентация чего – белого угля? – уточнил я.
– Понятия не имею. Вы согласны?
– Да! – чуть ли не прокричал Щербатин.
– Значит, я отвечаю на запрос, что вы там будете... – Комендант повернулся к терминалу. Через минуту он снова обратился к нам: – Завтра утром найдете на крыше аэровагон с пятью разноцветными полосами. Не забудьте, пять полос. Пилоту назовете шоу-центр, он вас там высадит. И еще. Вам предлагают явиться в той же одежде, в которой вы там служили. Вы, кажется, военные? Осталась одежда?
– Осталась, – вдохновенно ответил Щербатин.
Комендант поставил на наших конвертах какие-то штампики.
– Это на случай, если придется сойти с желтой линии. А сойти наверняка придется, там закрытый для вас район. Соберутся солидные люди, так что соблюдайте правила приличия.
Мы возвращались в казарму, как на крыльях. Щербатин от восторга слова не мог вымолвить. Еще бы – высунуть голову из серого людского океана и вдохнуть нового воздуха, да еще специальные штампики, да плюс к тому солидные люди... Готов ручаться, мой приятель надеялся выжать из мероприятия максимум выгоды.
В казарме мы немного успокоились и достали рюкзаки с военной формой. Примерили, осмотрели себя с разных сторон и кисло усмехнулись. Можно было и не переодеваться. Без военных побрякушек форма мало чем отличалась от простонародного тряпья. Мы остались теми же безликими субъектами, главное дело которых – знать свое место. А так хотелось блеснуть на празднике орденами и погонами! Которых, впрочем, у нас не было отродясь.
– Какого черта, Беня, – сказал Щербатин. – Разве нам кто-то может приказать прийти в этих обносках?
– По-моему, нам только предложили.
– Вот именно! Мы свободны в выборе.
– В выборе чего? – насторожился я. Уж не хочет ли он за ночь перешить эти чертовы гимнастерки в генеральские мундиры?
– Я говорю про это. – Он многозначительно усмехнулся и вытянул из ранца край ивенкской накидки.
– Вражеская одежда? – с сомнением проговорил я.
– Только не говори, что ты этого не хочешь. Да тут никто и не знает, что она вражеская. В крайнем случае скажем, внедрялись к врагу.
– Я как бы не против, но...
– Хватит лепетать. Примеряй.
Через минуту на мне были просторные штаны, сапоги, перехваченная поясом длинная рубашка и накидка-безрукавка. Вся одежда моего донора. Я взглянул на Щербатина и восхищенно покачал головой. На меня смотрел не человек-песчинка, а гордый сын своего народа. Казалось, он даже стал выше ростом, да и мне невольно хотелось расправить плечи и придать лицу побольше суровости. Я заметил, несколько обитателей казармы остановились и глазеют на нас.
– Беня... – Щербатин блаженно прикрыл глаза. – Я чувствую себя человеком. В кои-то веки... Какой я молодец, что это придумал.
– Нож, – сказал я. – Нужен нож за поясом. Здоровенный водавийский клинок. И я буду в полном порядке.
– Да, неплохо бы. Ну, Беня, завтра оттопыримся! Во всей красе! Кто бы подумал, что одежда так меняет состояние души.
– Эта одежда сконструирована специально для этого тела, Щербатин. Твоему телу тесно в бедняцкой душегрейке. Вот в чем секрет.
– Клянусь, буду надевать это на полчаса перед сном. И медитировать.
Я не на шутку волновался перед грядущим событием. Даже уснул с трудом. Утром вскочил, как пружина, облачился поскорей в ивенкские одеяния и пошел в умывальню. Глядя на меня, честные труженики расступались, мне даже не пришлось стоять в очереди.
То же самое было и в столовой. Когда мы вошли в нее – неторопливые и величавые, гордые и надменные, – стало даже как-то тихо. Мы, не обращая внимания на очередь, взяли по лотку комбикорма и съели его под любопытными взглядами.
– Класс! – шепнул мне Щербатин и неслышно рассмеялся.
Правда, на крыше на нас бросился незнакомый этажный комендант, который заподозрил несоответствие между холо и одеждой. Щербатин презрительно глянул на него и сунул в лицо конверт со штампиком. Комендант отстал.
– Шоу-центр, – сказал Щербатин пилоту, словно личному шоферу.
Это был наш день!
Мы еще больше воодушевились, когда увидели, что аэровагон несет нас в центр города, в те чудесные кварталы, которые поразили нас в день прибытия. По пути пилот сделал несколько остановок, высаживая людей то на одной, то на другой крыше. Это были счастливцы, нашедшие работу в мире высоких холо и разноцветных линий.
Шоу-центр напоминал сверху огромный мыльный пузырь. К блестящему остекленному куполу вела широкая дорога, вдоль которой выделялись квадратики стоянок для наземных и летающих машин.
Едва мы вышли из аэровагона, нас встретил распорядитель – человек, похожий на гостиничного швейцара. Он очень любезно объяснил, куда нам идти и по какой лестнице подниматься.
Мы очутились среди роскошных, прямо-таки царских интерьеров стеклянного дворца. Щербатин то и дело бросал на меня торжествующие взгляды. Еще один распорядитель с красивой планшеткой в руках, улыбаясь, вышел нам навстречу.
– Вы, видимо... – Он забегал глазами по спискам, затрудняясь определить, к какой категории гостей нас отнести. Приглядевшись внимательно, он улыбнулся. – А вы не братья?
– Мы цивилизаторы, – начал помогать ему Щербатин. – Бойцы оккупационной... – Он не договорил, потому что сзади вдруг донесся удивленный возглас:
– Ивенки!
Мы обернулись. Настала наша очередь удивляться – перед нами стоял самый настоящий штурмовик, как говорится, при всем параде. Не хватало только шлема и оружия.
Несколько секунд мы разглядывали друг друга, и я успел почувствовать некое напряжение, повисшее в воздухе. Наверно, сейчас нам было бы уместно улыбнуться, познакомиться – как-никак, бойцы одной армии. Но никто из нас не улыбался. Наоборот, во взглядах с обеих сторон чувствовалась враждебность.
– Мы – граждане Цивилизации, – с достоинством сообщил Щербатин, чтобы рассеять подозрительность штурмовика.
– Разве ивенки уже принимают гражданство? – Вряд ли парень знал, что от ивенков у нас только оболочка.
Положение спас распорядитель, который не заметил нашей безмолвной дуэли.
– Ивенки! – воскликнул он с восторгом. – На нашем шоу будут настоящие ивенки! Между прочим, вы не братья?
Через минуту нас усадили в зале за овальный столик из толстого зеленоватого стекла.
– Оставайтесь здесь, – сказал распорядитель. – Мне нужно сообщить об изменении в сценарии. Никто не знал, что удалось пригласить настоящих ивенков.
Я хотел было возразить и внести ясность, но Щербатин незаметно схватил меня за руку и покачал головой.
– Цивилизаторов много, – сказал он, – а ивенки – только мы с тобой. Вот тебе и прекрасный повод выделиться.
– Я не против того, чтобы выделиться, – искренне заверил я. – Но как бы нам не сесть в лужу с этим самозванством.
Нам оставалось только разглядывать зал. Стеклянных столиков было не меньше сотни, но почти все пустовали. Зал имел очень странную геометрию, невозможно было определить его форму. Все столики стояли на разной высоте, волнистый пол напоминал застывшее штормовое море.
Повсюду – какие-то непонятные вещицы, стеклянные колонны, металлические гирлянды, разноцветные бесформенные изваяния, бесполезные ажурные мостики, лесенки, ведущие в никуда. Я бы назвал это художественным беспорядком, но художественного тут было мало. Гораздо больше беспорядка.
Между тем зал медленно заполнялся. Мы разглядывали гостей с изумлением. После сдержанных интерьеров нашей трудовой казармы, населенной одинаковыми существами, шоу-центр напоминал изощренный бал-маскарад.
За наш столик присела сухая зрелая дама с тонкими губами. На ее одежде было навешано столько побрякушек, что она напоминала хипующую старушку. Щербатин пытался проявить любезность и завести непринужденный разговор, но дама проронила «хм» и более не обращала на нас внимания.
Потом нам привели еще одного соседа – невысокого, толстолицего, закутанного в фиолетовую накидку, с серьгами в обоих ушах. Он имел вид человека, смертельно уставшего от скуки. Он и на нас со Щербатиным поглядел, как на нечто давно надоевшее.
Людей становилось больше, в зале возник какой-то уют и теплота. Зажглись дополнительные светильники, тихо заиграла музыка. Нам тут все больше нравилось. К нам подошел распорядитель и, почтительно согнувшись, проговорил:
– Если подойдет ведущий и что-то спросит, следуйте подсказке. От себя ничего не добавляйте, это все равно не войдет в программу.
Мы так хотели выглядеть светскими завсегдатаями, что постеснялись спросить, о какой подсказке идет речь. Потом Щербатин шепнул мне:
– Слыхал насчет программы? Нас покажут по телевизору. Смотри, не ляпни чего-нибудь.
И тут я ощутил, что кто-то сверлит мне спину взглядом. Так и есть: неподалеку расселась за столиком целая компания штурмовиков. Они очень подозрительно на нас косились и шептались при этом.
– Щербатин, – тихо позвал я, – кажется, нас тут не все любят.
Он не ответил, потому что музыка заиграла громче, а на стенах вспыхнули экраны. В зале появились несколько человек, одетых, как персонажи безумной фантасмагории. Один, например, был весь закутан в серебристые ленты, но с голыми ногами. У другого был такой длинный колпак, что конец головного убора волочился по полу. Одежда третьего состояла из пухлых разноцветных колец, похожих на автопокрышки.
– Что-то не вижу камер, – пробормотал Щербатин. – Куда же мне улыбаться?
– Улыбайся женщинам, – посоветовал я.
Клоуны-ведущие разбежались по разным углам зала, и тут началось форменное сумасшествие. Загремела музыка, причем со всех сторон разная. По стенам и потолку побежали цветные пятна, а все эти гирлянды, колонны и прочие украшения начали крутиться, искрить и бросать по залу слепящие разноцветные лучи.
На некоторое время я начисто утратил ориентацию в пространстве. Создавалось очень реалистичное ощущение, что зал кружится вокруг меня во всех направлениях сразу. То слева, то справа, а то и сверху гремели смех, неразборчивые возгласы, вопли, усиленные микрофонами.
Я закрыл глаза и вцепился руками в край стола. Только убедившись, что мир прочно стоит на своем месте, я решился снова взглянуть на него. И тут же увидел молоденькую темноволосую девушку в коричневом платье, похожем на форму воспитанниц сиротского приюта. Только несколько цветных ленточек украшали этот блеклый наряд.
Девушка ставила нам на стол кувшин и несколько высоких бокалов. Я заметил, что Щербатин глядит на нее с любопытством. Вероятно, он, как и я, думал, что официантки здесь могли быть и понарядней.
В грохоте и крике я сумел разобрать обрывок фразы: «...и напиток тоже изготовлен из стеозона...» Но смысл и порядок происходящего все равно оказалось трудно уловить. Представьте, что в одном зале одновременно начали концерт симфонический оркестр, рок-группа и ансамбль балалаечников.
Девушка начала разливать напиток по бокалам и вдруг, неловко повернувшись, пролила несколько капель на накидку Щербатина. Она дико испугалась – мы, возможно, походили на важных господ, а сама она вряд ли дотягивала даже до второго холо. Щербатин поспешил ее успокоить – похлопал по руке, а затем специально плеснул на себя из стакана. И рассмеялся. Официантка, испугавшись еще больше, убежала, а хипующая старушка посмотрела на нас с неодобрением.
Разнузданное веселье продолжалось. Я уже начал кое-что понимать. Клоуны-ведущие подбегали к разным столикам и беседовали с гостями. «Беседовали» – это не совсем верно сказано, поскольку вели они себя, как ненормальные ублюдки – бегали, визжали, запрыгивали на столики, разве что через голову не кувыркались.
Я старался прислушиваться. Вот выступил человек, который участвовал в первой экспедиции на Водавию. За ним что-то рассказал престарелый ученый-химик, который открыл какие-то свойства стеозона – белого угля. Произнес небольшую речь фабрикант, который первым на планете начал перерабатывать белый уголь в полезный продукт. Дали высказаться специалисту информационного канала, объявившего людям об открытии белого угля.
Таким образом, многие из тех, кто мало-мальски имел отношение к ископаемому, оказались на этой презентации. Мне все же не понравилось, что рассказ о научном открытии то и дело сопровождался тупейшими остротами и лошадиным смехом.
Щербатин толкнул меня в бок.
– Беня, это сумасшедший дом! Еще полчаса, и я упаду замертво.
– Терпи, Щербатин. У нас только один вечер красивой жизни.
Господин в накидке со скукой поглядел на нас и спросил:
– Первый раз на презентации?
– Первый, – признались мы. А Щербатин полюбопытствовал: – Вы не подскажете, куда нам смотреть? Где происходит главное действие?
– Везде, это же интерактивная трансляция. Зритель сам выбирает, куда ему смотреть. Возможно, кто-то сейчас наблюдает за нашим столиком. – Господин примолк и сдержанно зевнул в ладошку. – Хотя вряд ли. У нас пока слишком скучно.
Я прикусил язык и решил впредь быть осторожным в выражениях. А господин взглянул на нас чуть внимательнее и вдруг вяло улыбнулся:
– А вы что, братья?
– Нет, – решительно покачал головой Щербатин. – Мы единомышленники.
Мы все замолчали, потому что в зале усилилось оживление, ведущие запрыгали, как сумасшедшие, а музыка стала торжественной. Вышли официантки с подносами, и на столиках появились блюда с каким-то кушаньем в виде морских раковин. Судя по всему, это тоже было изготовлено из белого угля.
Нас обслуживала та самая девушка, которая полила Щербатина напитком. Она заметно волновалась, боялась снова сплоховать. Щербатин встретил ее широкой и довольно глупой, как мне показалось, улыбкой. Он даже начал помогать ей расставлять блюда. Хипующая старушка при этом выразила взглядом полное негодование. Прежде чем официантка ушла, Щербатин успел что-то прошептать ей.
– Новое полезное знакомство? – поинтересовался я.
– А тебе завидно? – почему-то обиделся он.
Гости принялись пробовать угольные раковины, и в зале стало потише. Сумасшедшие клоуны не мешали дегустировать новый продукт. Я тоже попробовал, но большого наслаждения не получил. Еда как еда, не лучше и не хуже, чем, скажем, лепешки из ледяного червяка. Я только собирался запить кушанье из своего бокала, как вдруг возле столика возник один из ведущих.
Не знаю, как остальные, а я немного испугался. Ведущий высоко подпрыгнул, трижды обежал вокруг нас, крикнул что-то залихватское и, наконец, замер на месте.
– У нас в гостях – ивенки! – объявил он с неестественной радостью. – Ивенки – коренные жители Водавии, планеты – родины стеозона! Что вы скажете от имени своего благодарного народа?
Вопрос относился к Щербатину. Он встал, озадаченно хлопая глазами. Ведущий незаметным движением указал на стол. Оказалось, что по стеклянной поверхности ползут бледные светящиеся буквы.
– Мы... благодарим... – начал читать Щербатин, водя туда-сюда ошалелыми глазами. Невидимые микрофоны разносили голос по всему залу. – Цивилизация дала нам шанс... Мы познали истинное... И теперь готовы... новые цели, новые возможности...
Наконец он закончил и сел, вытерев с лица набежавший пот. «Какая гадость», – прочитал я по его губам.
В следующий момент ведущий сунулся ко мне. Только теперь я заметил, какое у него злое и усталое лицо.
– Вспомните какой-нибудь забавный случай из истории открытия стеозона.
Настала моя очередь растеряться. Перед глазами замелькали воспоминания – картины одна страшней другой, ничего забавного в этом не было. Но оказалось, что и веселые случаи предусмотрены сценарием. Буквы ползли быстро, я успевал читать, но не особенно вникал в смысл:
– ...а когда машина раскопала шахту, я нашел амулет, который потерял на охоте много дней и ночей назад.
Ведущий расхохотался дурным голосом, и его смех подхватили динамики в стенах. Я заметил, как он шепнул в потайной микрофончик: «Срочно переозвучить...»
Мы со Щербатиным переглянулись, поняв друг друга без слов. Идиотская пошлая роль – благодарные младшие братья Цивилизации. Рассказать бы тут, как «младших братьев» выгоняют из собственных городов на островах, как косят их из танковых пулеметов и смешивают обгоревшие трупы с землей.
Я искоса поглядел на штурмовиков – они веселились, уже не обращая на нас внимания.
Вообще, в зале возникла непринужденная атмосфера. Ведущие почти перестали приставать с вопросами к гостям, люди вставали из-за столиков, прохаживались с бокалами, болтали. В центре зала несколько толстых теток плясали, повизгивая от восторга. На экранах шли ролики – ухоженные рабочие поселки, шахты, красивенькие, отмытые от грязи вездеходы с контейнерами белого угля, взлетающие транспорты.
А потом я увидел нечто невообразимое. Ивенки в нарядных одеждах братались с цивилизаторами и кушали со штурмовиками из одного котла. Меня даже передернуло. Неужели это правда?
– Так вы ивенки? – сказал наш сосед, и в его глазах впервые блеснуло что-то вроде любопытства.
– Самые настоящие, – подтвердил я.
– А правда, что вы никогда не моетесь? – спросила хипующая старушка и любезно нам улыбнулась.
– Конечно, – кивнул Щербатин. – Мы и так полжизни в воде.
Тут какой-то незнакомец в белой рубашке и кожаной шапочке появился из-за колонны.
– Настоящие ивенки? А вы долго учились читать?
И еще, и снова к нам подходили люди, улыбались, трогали пальцами одежду, заглядывали в глаза и невинно интересовались:
– А вы можете съесть живую лягушку?
– А что вы подумали, когда впервые увидели звездолет?
– Ваши дети рождаются с жабрами?
– Вы живете в пещерах или гнездах?
– А вас не пугают роботы-уборщики?
Щербатин стойко выдерживал роль, но в конце концов у него стало кончаться терпение.
– Да, да, верно, – напряженно отвечал он. – Абсолютно так. Нет, дети не с жабрами, а с копытами. Так точно. Перекусываю берцовую кость с одного раза. Нет, говорить я научился только здесь. Что? Да-да, мы первое время охотились на вездеходы с дубинами. Нет, сначала отрываем голову, потом едим печень. Электричество? Это такой дух, который живет в фонарике? Совершенно верно, мы поклонялись сломанному антротанку всем племенем. Ну что вы, качаться на ветках – наше любимое занятие... – Потом он повернулся ко мне: – Беня, а ты чего молчишь?
– Продолжай сам, – ответил я. – У тебя наконец-то появился шанс выделиться.
Тут откуда-то возник субъект в облегающем, будто у лыжника-гонщика, костюме и желтых блестящих ботинках. Он так радовался, словно узнал в нас близких родственников.
– Я Вит-Найд, конструктор одежды, – представился он. – Это я разрабатывал экономичную форму для Цивилизаторов. Мои модели обскакали полторы сотни претендентов, и я получил свое второе холо, правда, это было давно.
– Вот спасибо, дружище. – Щербатин сдвинул брови. – Особенно за экономичность.
– Разрешите отвлечь вас ненадолго.
Модельер схватил нас за руки и потащил к ближайшему стеклянному столбику, заставил нас встать рядом, потом повернул боком, попросил пройтись. Он двигался, как маленький юркий глист, и все время хитро улыбался.
– Зачем все это? – спросил Щербатин.
– Я записал ваши изображения. Очень оригинально выглядите, покажу друзьям. – Он радостно потер ладошки. – А скажите...
– Прошу извинить... – Щербатин вдруг отодвинул его и пошел в глубину зала. Кажется, увидел там свою официантку.
– Скажите, – пристал модельер ко мне, – а вы уже научились пользоваться туалетной бумагой?
– Нет. – Я потрепал его по щеке. – Мы все делаем руками.
Вечером мы шли по пустынному кварталу, ежась от ветра. На аэровагон мы не успели, пришлось добираться подземкой. Мы устали, хотелось скорее в постель.
– Уроды, – то и дело глухо повторял Щербатин. – Дебилы, твари, отморозки.
– А мне понравилось работать ивенком, – сказал я. – Не отказался бы еще разок-другой вот так...
– Мне тоже понравилось бы, – со злостью выдавил Щербатин. – Но зачем принимать меня за свежеразмороженного неандертальца?
– Ты для них и есть неандерталец.
– Твари, – повторил он. – Да что бы они понимали! Да им культуры ивенков до самой смерти не понять!
– Ты чего это? – Я взглянул на приятеля с интересом. – С каких пор ты стал такой защитник ивенков?
– Я не защитник, я просто... Не забывай, Беня, что ивенкам мы дважды обязаны жизнью. И вот это, – он похлопал себя по груди, – нам тоже от них досталось.
– Будь снисходителен, – посоветовал я. – Им вовсе не обязательно знать, кто такие ивенки. Их дело – костюмы кроить, машины настраивать, пробирки нагревать. А мы – просто экзотика.
– М-да, тоже верно, – чуть остыл Щербатин. – Но я рассчитывал, что мы там будем в качестве героев войны. А нас выставили в роли ученых обезьян.
– Меньше надо было паясничать, Щербатин. Вот взял бы да и доказал им в глаза теорему Пифагора.
– А толку? Они подумают, что это шаманский обряд. Ну их к черту, незачем вообще о них говорить!
– Придется. Мы же хотим стать такими, как эти господа, – важными, богатыми, солидными.
– Не совсем такими, – буркнул Щербатин.
– Между прочим, чего ты приставал к официантке? Тебе с первым холо запрещены даже воздушные поцелуи.
– Ничего я не приставал, – рассердился Щербатин. И, кажется, немного смутился. – Просто милая девушка, похожа на мою первую школьную любовь. Увидел ее, даже сердце екнуло.
– Дешевый трюк, Щербатин. Это ей ты мог сказать про школьную любовь. Но не мне.
– Сам напросился, – буркнул он.
– Значит, запал на девушку? Слушай, а может, она и есть та первая любовь? Улетела еще в юности, полежала несколько лет в сушильной камере – и сохранилась лучше, чем ты.
– Отвали, – поморщился Щербатин.
Я тихо рассмеялся. Приятно было видеть, как мой несгибаемый друг демонстрирует свои слабые стороны. Редкое зрелище.
* * *
Через несколько дней я вышел на работу.
Нашел мне ее, конечно, Щербатин. И без всяких инфоканалов, а только благодаря своим неутомимым ногам. Повезло постучаться в нужную дверь.
Гражданин, получивший пятое холо, имел право взять домашнего помощника. Вернее будет сказать, слугу, но такого слова не существовало в языке Цивилизации.
Щербатин клятвенно заверил, что работать мне придется от силы три часа в день, остальное время – гулять, или писать стихи, или смотреть программы, а лучше – искать подработку. Только поэтому я согласился стать слугой.
Утром я пошел знакомиться с хозяином. Я шел и надеялся попасть в патриархальную семью, где есть добрая и милая старушка-хозяйка, седой мудрый хозяин, а если повезет – то и длинноволосая грациозная дочь, которая истосковалась по настоящим чувствам и романтике в мире выгоды и всеобщей гонки за благополучием. Я ожидал увидеть домик с черепицей и маленький садик со стрижеными кустами.
Я увидел не домик и не садик, а такую же серую глыбу, в которой жил и сам. Только этажей поменьше, а окна пошире. В холле мне наперерез вышел хмурый и подозрительный этажный комендант.
– Наниматься, – сказал я. – К гражданину... э-э... Ю-Биму.
– Рано пришел, – отрезал комендант. – Погуляй еще, спит твой Ю-Бим.
– Но мне сказали... – растерялся я.
– Гуляй, гуляй. Приходи ближе к обеду, он раньше не встанет.
Я отправился гулять, полный недоумения. Я думал, Ю-Бим занимает важный пост, страшно занят и поэтому нанимает помощника. А может, он просто отсыпается после трудного дня или ночи?
Меня немного задевало, что Щербатин сам не согласился на эту работу, а подарил ее мне. На мой логичный вопрос он ответил, что поищет для себя «чего получше». Выходило, что для меня сгодится «что похуже». С другой стороны, не такие уж плохие условия. Три часа в день, а оплата не меньше, чем где-нибудь на заводе.
Истоптав все окрестные желтые линии, я вернулся к тому же дому. Комендант не встретился, и я беспрепятственно поднялся на нужный этаж. Дверь в жилище Ю-Бима была почти что настежь.
Меня встретила квартирка из двух комнат, небольших и здорово замусоренных. Было очень много мебели и наваленной на нее одежды. По углам валялись использованные носки и лотки из-под еды. Дальней комнатой была спальня. Там на измятой и перекошенной кровати ворочался хозяин. Я вежливо кашлянул, и он тут же высунул из-под одеяла взлохмаченную голову.
– Ты кто? – Лицо Ю-Бима было опухшим и перечерченным складками от подушки.
– Я ваш новый домашний помощник, – скромно ответил я.
– А-а, да. Посиди-ка пока в той комнате. Я сейчас.
Я услышал, как хозяин одевается, кряхтя и ругаясь вполголоса. Наконец он вышел, отчаянно скребя ногтями спутанные волосы.
– Ну, чего? – спросил он.
Я пожал плечами. Мне, наверно, следовало сейчас хлопотать на кухне, весело гремя кастрюлями и что-нибудь напевая. Но кухни не было, да и команды такой не поступало.
– Ну, чего?.. – повторил он и потряс головой, стряхивая остатки сна. – Ну, уберись тут, что ли?
Я послушно встал, готовый тут же приступать.
– Обожди, обожди... – Он прошелся по комнате, озадаченно разглядывая разбросанные вещи. – Сначала сбегай на первый этаж в столовую, принеси мне что-нибудь. Потом я уйду – тогда и начинай. Только не выкидывай ничего, запоминай, что куда кладешь.
Он пошарил за диванчиком и выудил бутылочку с напитком, которую осушил с проворством профессионала.
– Ну, давай. Гони в столовую.
Я вернулся с картонной коробкой в руках. Ю-Бим сидел за персональным терминалом, встроенным в стену, и возил пальцами по клавишам.
– Здесь был... или не был? Нет, был, – бормотал он. – Здесь... нет, надоело уже. А куда же еще?
Я подумал было, что он ищет работу. С пятым холо не нужно стоять в очередях к операторам, поскольку в каждой квартире есть свой выход в инфоканал.
– Тут опять по морде получу... – задумчиво пробормотал Ю-Бим. Нет, похоже он искал вовсе не работу.
– А-а, пришел. – Он наконец заметил меня. – Давай торбу сюда.
Он принялся копаться в коробке, выкидывая на пол лотки, свертки, пакеты. Наконец выбрал что-то себе по вкусу, а коробку пнул ногой в моем направлении.
– Это можешь сам сожрать. Бери, я не жадный. – И, надкусив какую-то штуку, он повернулся к экрану. – Сюда, что ли, поехать... или не надо?
Я, чтобы зря не стоять, начал тихонько собирать мусор с пола. И тут же случайно раздавил ногой солнечные очки, спрятавшиеся под обрывком бумаги. Ю-Бим обернулся на хруст, и меня прошиб холодный пот. Хорошенькое начало, нечего сказать...
– Ты чего делаешь-то? – удивленно произнес хозяин. – Кончай, после приберешься. Спустись вниз и жди машину за мной. Как приедет – придешь, скажешь.
Я вышел на улицу, и действительно вскоре подкатил небольшой аккуратный автомобильчик, похожий на пластмассовую игрушку. Уезжая, Ю-Бим добродушно похлопал меня по плечу и сказал:
– Приберешься и иди домой. Меня не жди, я поздно буду. Завтра приходи и сразу в столовую. Да, и еще поброди, разузнай, где прачечная, вещи туда отнеси.
Я вернулся в замусоренное жилище и вздохнул, окидывая взглядом поле для приложения рук. Что скрывать, мне интересно было узнать, как живут люди с пятым холо, что едят, какие вещи держат дома. Но все оказалось каким-то обыкновенным. Да, своя квартира, да, много вещей – тряпок, каких-то вазочек, объемных картинок, электрических штучек, смысл которых я еще не знал. Все валялось по углам. Никаких волнующих признаков роскоши, не считая массы заброшенного барахла.
Я принялся приводить дом в порядок. И, отодвигая от стены тумбочку, вдруг увидел нечто такое, что заставило сердце на миг замереть.
На бледно-зеленой поверхности стены чернел криво нарисованный значок – буква С в перечеркнутом ромбе. С минуту я таращил глаза на этот знакомый с детства символ и пытался понять, бывают ли такие совпадения?
Стоит ли говорить, что на следующий день я бежал к хозяину со всех ног. Я снова застал его в кровати. Я принес завтрак, аккуратно сложил одежду, которую он накануне расшвырял повсюду, я даже положил перед ним очередную пару носков.
И, когда Ю-Бим наконец пришел в себя, я указал на стену и с трепетом спросил:
– Откуда это?
– Что? А, это... Можешь стереть, если хочешь.
– Нет-нет-нет! – заволновался я. – Это «Спартак», да?
– Ну, может, и «Спартак». Не помню.
– Вы не из Москвы?
– Какой Москвы? – Он озадаченно захлопал глазами. – Из Москвы... Наверно, да. Плохо помню, давно это все было.
– Так ведь я тоже! Я тоже недавно из тех же мест! – с дикой радостью воскликнул я.
Ю-Бим слегка поморщился от моего звонкого крика.
– Тоже, да? Ну что ж... бывает. – Он потянулся и начал чесать макушку. – Ладно. Как приберешься, иди домой. Завтра опять приходи.
* * *
Вечером я сидел на кровати, тупо глядя в пустоту. Мне было паршиво. Не потому, что со мной не захотел брататься земляк, нет. Мне было просто паршиво, само по себе.
Появился Щербатин – какой-то взбудораженный, злой, с бегающими глазами. «Наверно, очередной трудный и неудачный день», – подумал я.
– Щербатин, мне паршиво, – сообщил я.
– Держись, сейчас будет еще паршивей, – пообещал он, но я как-то пропустил предупреждение мимо ушей.
– На, перекуси с дороги. – Я выдвинул из-под кровати коробку с остатками барского завтрака. – Тут есть кое-какие вкусные штуки.
– Не надо мне твоих штук. Хочешь, обрадую?
– Не помешало бы.
Он потащил меня на нижние этажи, где располагался инфоцентр. Растолкав небольшую робкую очередь, он обратился к оператору:
– Питс, покажи ему тоже.
Оператор равнодушно посмотрел на меня и защелкал клавишами. По экрану побежали таблицы, потом появились картинки. Наконец, Питс откинулся на спинку стула:
– Вот.
– Гляди! – рявкнул Щербатин и едва ли не за шиворот сунул меня к экрану.
– Новые модели одежды для обладателей пятого холо и выше, – прочитал я. – И что? Я тут при чем?
– Ты погляди на эту одежду, разуй глаза, блаженный!
Я поглядел. Ничего особенного. Высокие сапоги. Накидки. Длинные рубашки с поясом.
– Ну? – Я посмотрел на Щербатина.
– Не видишь? Это все срисовано с наших маскарадных ивенкских одеяний, не понял?
– Почему с наших? Может, не с наших.
– Погляди имя автора, умник!
Я поглядел. Вит-Найд. Тот самый глистообразный модельер, который крутился вокруг нас на презентации.
– Ну и что?
– Беня! – зарычал Щербатин. – Я тебя сейчас убью. Он похитил у нас идею. Просто украл, это понятно?
– Почему украл? Честно попросил сфотографировать. Мы согласились.
– Честно? Да был бы я дома – затаскал бы эту сволочь по судам. По миру пустил бы, на всю жизнь отучил бы от фотографии.
– Вы уже посмотрели? – напомнил о себе оператор.
– Да, уходим, – буркнул Щербатин.
– Почему мне так паршиво? – спросил я, когда мы вернулись в казарму.
– Потому, что нас развели, как последних лохов. Представляешь, сколько ему отвалят за создание новой моды?
– Нет, Щербатин, не от этого. Мне все противно. Меня от всего тошнит. Я не могу смотреть на эти рожи вокруг. Они вроде и люди неплохие – улыбаются, отзывчивые, помочь готовы... А все равно бесят. Бесят!
– А я откуда знаю? Я тебе психоаналитик? Лечись сам.
– Не могу.
– Ну жди, пока само пройдет.
– Не пройдет. Оно где-то глубоко. В печенках, в костном мозге. Знаешь, я тут словно срок досиживаю. Все время чего-то жду. Думаю, еще немного – и оно кончится.
– Что «оно» – жизнь?
– Может, и жизнь. И еще... Ты только не издевайся, ладно? Мне обратно хочется. В болота.
– Ну ты даешь! – не удержался от ухмылки Щербатин. – Можно подумать, ты там мало получил.
– Нет, не мало. Не знаю... Говорят, солдата с войны тянет домой, а из дома – снова на войну.
– А ты, значит, убежденный солдат?
– Да не убежденный я... И не дом мне здесь. Говорю же, не знаю. Я просто хочу пройти по болотам, подышать тем воздухом, отдохнуть под деревом. И чтоб людей было поменьше. И, знаешь, капусты пожевал бы с удовольствием. Помнишь, как мы ее на огороде объедали?
Щербатин вдруг перестал ухмыляться.
– Вот что касается капусты, – сказал он, – я бы и сам не отказался. Наверно, физиология. – Он постучал по груди. – Чужое туловище требует.
– А может, душа требует?
– Я атеист, Беня. Я могу мыслить только на уровне туловища.
– Примитив ты, а не атеист.
О том, что сегодня я нашел бывшего фаната «Спартака», мне не хотелось даже вспоминать.
* * *
Утром, когда трудовая армия растекается по рабочим местам, в подземке не протолкнуться. И вечером то же самое.
Я приезжаю к Ю-Биму не утром, а уезжаю не вечером и поэтому застаю почти пустые вагоны. Но поезда в это время ходят редко, и мне долго приходится просиживать на пустынных гулких станциях.
Я пытался мечтать. Я думал, что тоже получу пятое холо и буду спать, сколько хочу. За мной будет приезжать такси и катать по развлекательным центрам. А поздно ночью, пьяного и пресыщенного праздностью, привозить домой.
Нет, думал я в следующую минуту. С пятым холо я пойду учиться и получу хорошую специальность. Стану служить людям. Они взамен начнут меня уважать. А отдыхать я буду только иногда, в компании хороших порядочных людей. И писать стихи.
Мечты у меня не клеились. Вернее, фантазировать я мог сколько угодно, но приятного холодка в груди это не вызывало. И тогда я понял, что мечтать и планировать жизнь – вещи разные, бесконечно далекие друг от друга.
Однажды на пустынной станции я увидел человека в блеклой рабочей одежде, который расклеивал на столбах какие-то бумаги. Когда он подошел ближе, я смог увидеть, что на тех бумагах. Это был плакат, с которого на меня смотрел грустный человечек с забинтованной ногой. Ниже было приписано:
«В вагон спокойно заходи,
А то получишь травму ты».
Меня просто смех разобрал. Это какие же куриные мозги надо иметь, чтобы придумать такое?
Расклейщик услышал мой смех и обернулся с несколько испуганным выражением. Мне захотелось его успокоить.
– Сам придумал? – спросил я.
– Что?
– Вот это, про вагон.
Он пригляделся ко мне, затем оставил свои плакаты у столба и осторожно приблизился. Простые люди, я давно это заметил, легко шли на контакт. Заговорить с незнакомцем здесь ничего не стоило.
– А что? – В его глазах светилось любопытство, наверно, нечасто люди обращали внимание на его работу.
– Кто это сочинял?
– Не знаю. – Он трогательно развел руками. – Мое дело развешивать.
– Хорошая работа, – сказал я, чтоб сделать человеку приятное.
– Конечно, хорошая. Я служу в бюро социальной пропаганды.
– А вот надпись плохая.
– Почему? – Он снова приобрел испуганный вид и даже невольно оглянулся. – Это правильная надпись.
– Правильная, но корявая. Лучше сказать так... – Я задумался, подбирая слова. – Вот так: «Чтоб руки-ноги не сломать, порядок надо соблюдать».
Расклейщик задумался. Потом улыбнулся.
– Да, так лучше. А откуда ты знаешь?
– Что?
– Ну, вот это. Как надо слова составлять.
– Просто умею, и все.
Расклейщик посмотрел по сторонам и сел рядом. Чувствовалось, он сегодня устал, да и вообще не прочь поболтать.
– С утра хожу, – пожаловался он. – Мне на этой линии нужно все станции обклеить. И вагоны.
– Что это за бюро у тебя такое?
– Ну, вот... – Он неопределенно пошевелил плечами. – Ходим, клеим. В подземке, в казармах, на фабриках. Везде. Если у тебя работы нет, можешь тоже пойти. Расклейщики всегда нужны.
– Как тебя зовут?
– Йолс. – Он улыбнулся. Потом вдруг его лицо просияло. – Если ты умеешь составлять слова, то, наверно, можешь придумывать плакаты. Нужно спросить у начальника.
Я тихо рассмеялся. Некоторые люди заканчивают академии художеств, а потом всю жизнь рисуют афиши в районных Домах культуры. Сочинять поэтические плакаты – работенка из этой же серии. Хотя почему не попробовать, ведь времени у меня достаточно.
– Хочешь, идем со мной, – предложил Йолс. – Я как раз возвращаюсь в бюро. Там и спросим.
Я подождал, пока он закончит обклеивать столбы, и мы сели в поезд. Йолс деловито огляделся и отметил, что вагон еще не покрыт предостерегающими надписями.
– Давай ты мне поможешь, – предложил он. – Просто держи и подавай плакаты, а я буду клеить.
Я взял увесистую пачку. Йолс работал сноровисто: на раз-два размазывал клей по стене, одним движением выхватывал плакат из пачки и тут же ровно и аккуратно сажал его на клей. Мы шли по вагонам, где почти не было пассажиров, он занимался своим делом, а я слушал, как он рассказывает о своих мытарствах:
– ...А выбора почти и не было – или мыть стены на высотных домах, или чистить трубопроводы. Но мне холо нужно было получить, а не угробиться. Я пошел на высотки. Там хоть привязаться можно, а под землей и змеи, и крысы, и газы ядовитые. Но я там и четверти периода не продержался. У нас то и дело кто-нибудь срывался с высоты. Веревки старые, лебедки ломаются. А жильцы, у которых десятое-двенадцатое холо, веревки нам резали – просто так, для смеха. Я думал, пойду уж под землю. А тут как раз понадобился человек вывозить мусор из рабочих общежитий. Я бы лучше в высотку пошел – там столько всего можно в мусоре найти. Но кто ж меня возьмет? Туда без второго холо нечего и соваться...
Мы шли и шли, покрывая стены нехитрой пропагандой безопасности. Потом вагоны кончились, и Йолс предложил пересесть в другой поезд, чтобы там заняться тем же делом – все равно надо ехать, так чего ж время терять? Мы вышли на станции и сели ждать.
– ...Но и с мусором не повезло. Комендант по ошибке выбросил почти новые ботинки, а я нашел их и надел. А он сказал, что я их украл. Я даже не стал спорить – его только разозли, сразу на химзавод отправят. А на заводе я тоже работал, на строительном. Только я там очень уж кашлять начал. Раз сходил к доктору, другой раз сходил, а он говорит – слишком часто ходишь, начну уцим вычитать. Я и перестал ходить...
Тут подошел поезд, и мы снова пошли по вагонам. Колеса грохотали о рельсы, я с трудом разбирал, что говорит мне Йолс.
– ...На складе вторичных ресурсов работа была легкая. Сидишь, ждешь, когда транспорт придет. Разгрузишь – опять сидишь. А однажды транспорт с битым стеклом пришел. Как начали вываливать – мне осколочек в глаз залетел. А к доктору ходить я уже боялся, он ругаться стал. Глаз болит и болит. Красный стал, распух весь, ничего не видать. По ночам так болел, что уснуть нельзя. Я все-таки сходил. Десять дней в казарме сидел, каплями лечился. А потом прихожу на склад, а там уже спецмашины для разгрузки поставили...
Я человек жалостливый и сочувствовать чужой беде умею. Но к концу поездки мне хотелось придавить Йолса, чтобы он наконец замолчал. Он настолько пропитал меня унынием, что хотелось плюнуть на все, броситься с высотки и прекратить муки жизни навсегда. Я уже прочно поверил, что и моя судьба – надрываться на непосильной работе, терять здоровье и с каждым днем все больше превращаться в ничтожество.
– Эй, а у тебя есть холо? – опомнился Йолс уже у дверей своего ведомства.
– Есть, – кивнул я. И негромко добавил: – Первое.
– Ну, хоть первое...
Изнутри бюро более всего походило на типографский склад. Те же горы бумажных роликов и пачек отпечатанной продукции, тот же запах краски и бумажной пыли. Йолс вел меня по этому бумажному царству, радостно махая руками знакомым. Вдруг он остановился и предостерегающе поднял руку.
– Видишь, лестница и дверь наверху? Там начальник бюро, его зовут Ала-Крюг. Двенадцатое холо. Не смотри ему в глаза, он не любит. Зайди и сразу быстро скажи, чего хочешь.
– Разве ты не отведешь меня? – удивился я.
– Нет-нет, что ты! – испугался Йолс. – Договаривайся сам. И не говори, что я тебя привел, ладно?
Я пожал плечами и отправился к лестнице. Перед дверью меня все-таки пробрал легкий мандраж. Как-никак двенадцатое холо... Но я трезво рассудил: во-первых, терять мне нечего, а во-вторых, ничего предосудительного я не делаю, а просто нанимаюсь на работу.
Одернув робу, я толкнул дверь.
Я увидел огромный стол, заваленный кипами бумаги. За ним прятался небольшой человечек с лицом мученика. Как ни странно, он был одет в такую же робу, как я. Человек с досадой посмотрел на меня и тут же снова занялся своими бумагами.
Я быстро осмотрелся. В другом конце комнаты спинкой ко мне стояло кресло, рядом – столик с графином и неизвестными кушаньями на лотках. На стене – экран инфотерминала, большой, с яркими, насыщенными красками. Никакого сравнения с тем теледерьмом, что ставят в казармах.
– Я хотел бы у вас работать, – быстро выпалил я, помня наставления Йолса. – Я умею сочинять... то есть составлять слова, и могу придумывать плакаты.
Человечек за столом оторвался от занятий и посмотрел на меня с некоторой досадой. Я тоже смотрел на него, но скромно. Он так ничего и не сказал, только сердито пожевал губами и уткнул голову в бумаги.
Когда начальство выгоняет посетителя – это понятно. Надо просто уйти. Но как поступать теперь, когда хозяин просто тебя игнорирует? Я мог бы выйти, но вроде пока не просят. Я все же решил попытаться еще раз.
– Простите, мне сказали, что здесь находится начальник бюро, господин Ала-Крюг...
Человечек пригнул голову еще ниже к столу, а от противоположной стены вдруг донесся мягкий ленивый голос:
– Стрил, кто там пришел?
– Какой-то грузчик, – сердито ответил человечек, сверкнув глазами. – Наверно, опять будет просить должность.
– Я не грузчик, – поспешно оправдался я, косясь в сторону кресла.
Оно повернулось, и я обнаружил, что там свернулся клубочком человек с оранжевыми волосами и узорами на щеках. В его тонкой руке блестел высокий бокал, губы были испачканы чем-то блестящим и розовым.
– Я Ала-Крюг, – капризно произнес он. – Зачем ты пришел?
– Я умею сочинять плакаты, – проговорил я, уже проклиная ту минуту, когда впервые увидел Йолса с его наглядной агитацией. – Хочу попробовать у вас работать.
– Стрил, – позвал начальник. – Что скажешь?
– Пусть сочиняет, – прошипел Стрил. – Посмотрим, что у него выйдет. Много их тут ходит, лишь бы тяжести не носить.
– Стрил не успевает сочинять, у нас много заказов, – сказал мне Ала-Крюг. – Если у тебя получится, ты мог бы ему помогать. Стрил, дай ему образец, пусть он покажет.
– А у него есть холо? – с подозрением спросил сердитый Стрил.
– Первое, – с достоинством сказал я.
– А-а, первое! Я так и знал, что ты грузчик!
– Пусть он попробует, Стрил. Дай ему образец.
Стрил порылся в бумагах и протянул мне одну из них. Там было только две строчки: «Во избежание засорения труб запрещается сваливать в отстойник мусор и пищевые отходы».
– Вот, сочиняй сколько влезет, – прошипел Стрил.
Я изумленно захлопал глазами. Никогда еще не писал стихов на такую тему. Впрочем, это даже интересно. Я отошел к двери и через пару минут набросал тему для плаката.
– Готово, – сказал я. И начал читать: – «Задумаешь мусор в отстойник бросать – засоришь трубу, будешь сам прочищать».
Выслушав меня, Стрил снисходительно ухмыльнулся. Но рано он радовался. Ала-Крюг сладко потянулся и вдруг сказал ему:
– А ну, прочитай теперь, что придумал ты.
Стрил поднялся, развернул какой-то листок и с очень важным видом продекламировал:
– «В отстойник мусор не бросай, трубу ничем не забивай, а то засорится труба, и будет плохо всем тогда!»
Начальник бюро задумался, сделал несколько глотков из бокала.
– По-моему, – сказал он, – у этого человека получается не совсем плохо. Дай ему какой-нибудь заказ, Стрил. У нас есть срочные заказы?
– Полно, – фыркнул Стрил. – Санитарные нормы для трудовых общежитий, правила безопасности на стройках, порядок помывки в общественных пунктах, техника обслуживания мусоросжигателей...
– А что у тебя с заказом чугунолитейного комбината?
– Только начал.
– Отдай ему. Пусть он придумает. А про мусоросжигатели ты и сам сделаешь.
В мои руки перекочевала пачка бумаг, перевязанная бечевкой. На первом же листе – главы, параграфы, пункты. Я еще раз проклял Йолса.
– Тебе стоит начать сегодня же, – сообщил начальник. – Ты можешь днем работать грузчиком, а вечером сочинять. За каждый лист начисляется столько же, сколько грузчику за день работы.
– Но я не грузчик!
– Все вы так говорите, – злобно усмехнулся Стрил и уткнулся в свои бумаги.
После ужина я сидел на кровати и тупо смотрел в списки правил, норм и требований. Перед глазами висела гнуснейшая строчка: «Для хранения бракованных отливок применять только специальные контейнеры. Собирать отливки в мешки из-под формовочного материала строго запрещается». Я должен был сделать из этого легкое и запоминающееся стихотворение, чтобы любой рабочий, простой и необразованный, запомнил правило. Таких правил на каждом листе – штук по двадцать. Листов целая пачка.
– Чем это ты занят? – поинтересовался Щербатин, вернувшийся со своего загадочного каждодневного промысла.
Я поднял на него осоловевшие глаза:
– Можешь меня поздравить. Я устроился работать поэтом.
– Ну, поздравляю. – Он, видимо, подумал, что я шучу. – Не буду мешать.
Я вернулся к своим правилам. Итак, отливки, контейнеры, мешки... Хоть тресни, а ни одной рифмы на уме. Я еще долго мучился, потом со злости начеркал первое, что пришло в голову. И завалился спать.
На листке, упавшем рядом с кроватью, было написано:
«Отливки не храни в мешке, а то получишь по башке».
* * *
В заботах и тревогах я совсем забыл, что нам, городской бедноте и черни, иногда положены свои праздники. И вот наступил день такого праздника.
Все это здорово напоминало школьный огонек. В столовой – самом большом помещении казармы – специально назначенные люди сдвинули столы, чтобы освободить пространство для веселья. Всем нам выдали по две бутылочки зелья, включили музыку, и коменданты разрешили начать празднование.
К счастью, нас не заставили водить хороводы и играть в «ручеек». Но все равно праздник являл собой гнетущее зрелище. Уставшие за день жильцы бродили туда-сюда, жаловались на невзгоды, вздыхали и прикладывались к бутылочкам.
Музыка была бесхитростная, но бодрая. Она напоминала народные скандинавские мелодии, переигранные на детском электропианино. Наверно, где-нибудь на лужайке после пары стаканов водки я мог бы подпрыгивать и выкидывать коленца под такой аккомпанемент, но не здесь.
Я сел в самом темном углу и задумался: смогу ли я железной рукой заставить себя развеселиться, если проглочу залпом обе бутылочки? Мне необходимо было хоть на вечер выбросить из головы все эти отливки, заготовки, водогрейные котлы, бетономешалки, страховочные поручни и прочее.
Время шло, а веселье никак не наступало. И даже спецсостав не помогал. Ну а музыка стала просто раздражать. Простенький мотивчик, казавшийся сначала таким милым, вдруг стал ненавистен.
Я поднялся и отправился в казарму. Лучше уж поваляюсь на кровати в тишине, а если повезет – сразу усну. Кого, интересно, они собирались развеселить этой гадкой пародией на праздник?
Единственный человек, которого я нашел в казарме, был Щербатин. Он сидел на кровати со сжатыми кулаками и смотрел перед собой глазами, полными ненависти. Я так и опешил.
– Что случилось?
Он поднял на меня глаза и просто обжег взглядом.
– Поздравляю с международным праздником трудящихся, – выдавил он.
– Да что с тобой?
– Как будто сам не понимаешь.
– Нет, не понимаю.
– А чего тогда приперся сюда?
– Да так... Мне просто там надоело.
– Ага, вот видишь? Никому не надоело, одному тебе надоело.
Он отвернулся, словно смотреть на меня стало противно. Некоторое время сопел и хрустел пальцами. Наконец, не выдержал:
– Беня, отчего мы их так ненавидим?
– Кого?
– Всех! В том-то и дело, что всех подряд, без разбора. Даже тех, кого видим впервые. Или не так?
– Ну...
– Давай без «ну»! Сам жаловался.
– Ну я, допустим, жаловался. Но за тобой не замечал никакой депрессии.
– Только потому, что я хорошо умею ее скрывать. Это ты у нас, чуть что, сразу валишься кверху брюхом и начинаешь стонать.
– Теперь ты решил постонать?
– А что, не имею права? Я разве обязан всю жизнь тебя подбадривать?
– Нет-нет, стони, сколько хочешь, Щербатин, я не возражаю.
– Почему мы их ненавидим, за что? Завидуем? Да плевать я на них хотел. Придет время – сами мне позавидуют. Но должно существовать какое-то объяснение.
– Что случилось? – напрямик спросил я.
– Да ничего не случилось. Тошнит от всего. Не могу больше каждое утро просыпаться с чувством отвращения. Да что я тебе говорю, сам все знаешь...
Я промолчал. Просто не нашелся что сказать. Если уж Щербатин впал в такое состояние, то что делать мне?
– Музыка, – с ненавистью процедил он. – Как услышал сегодня – чуть не вырвало. Затрясло, думал – сейчас убью кого-нибудь. Ты сам-то там был?
– Был. Но ушел.
– Видишь, только мы с тобой ушли. Мы что – особенные?
– Может, и особенные.
– Меня словно точит что-то изнутри. Ломка. Похмелье. Хочется чего-то, сам не знаю чего.
– Ты не влюбился?
– Хорошо бы... – кисло усмехнулся он. – Любовь – чувство хорошее, от него так корежить не будет.
Я сел рядом, и мы довольно долго молчали. Я обратил внимание, что обе щербатинские бутылочки лежат нетронутые. Лучше бы выпил, легче б стало.
– Помнишь, как пели ивенки? – сказал я. – В тот день, когда коровы прорвали периметр. Кругом крики, стрельба, дым валит – а они поют. И так спокойно, стройно, как один человек.
– Я помню только, как мои кости хрустнули, – сказал Щербатин, – когда танк на меня упал. Вот что я помню.
– Подожди! – Я вскочил. Хлопнул себя по лбу и помчался к своей кровати. Вытащил из-под нее армейский ранец, вытряхнул его на пол, судорожно и неторопливо, словно боялся не успеть. Наконец нашел.
– Вот же! – Я показал Щербатину свой танковый магнитофон, прошедший со мной все передряги и чудом уцелевший.
Пошла запись. Звук был хриплый и плавающий, но он в один момент обрушил на меня все впечатления того дня. Все вспомнилось ярко, словно было только вчера. Но не страх, не горечь, не обида вернулись в мою память, а почему-то торжество. Я слышал гимн победы. Пение сотен или тысяч людей, оставшихся на заболоченной планете по ту сторону черной космической пропасти, вселяло радость. Я не видел ничего вокруг, я был сейчас там – на островах, среди домов-муравейников и капустных огородов, мне было хорошо.
Короткая запись кончилась, и я взглянул на Щербатина. Он неподвижно сидел с закрытыми глазами, его губы шевелились, как будто он неслышно проговаривал некое заклинание.
– Еще, – хрипло сказал он. – Включи еще раз.
– Пожалуйста, – удивился я.
Он открыл глаза и посмотрел на меня. В нем уже не было ненависти, усталости, отчаяния. Появилось что-то такое, чего я никак не мог понять. Мудрость, что ли, гордость – не знаю.
– Вот зачем тебе нужен был магнитофон, – сказал Щербатин. И вдруг он вскочил, ошарашенно хлопая глазами.
– Беня! Ты идиот! А ну, дай эту штуку сюда!
– Ты что?! – испугался я.
Он почти силой вырвал у меня магнитофон и бросился к дверям. Но на половине дороги вернулся, продолжая таращить глаза, и выпалил мне в лицо:
– Беня! Ты – гений!
