Я долго размышлял, куда поместить эту главу: напечатать ее в конце книги или привести записи Куба именно здесь, чтобы они органично вписались в канву повествования? Мучили сомнения: а не пропустят ли потенциальные мои читатели мудрость Куба, если его записи я помещу в середине текста, а не в конце? Потом я решил, что те, кто не хочет с ними ознакомиться, не будут тратить свое драгоценное время ни сейчас, ни после, а кого эти записи заинтересуют, те, покончив с основным повествованием, перелистают страницы назад и уже прочтут эти записки внимательно, возможно, даже с карандашом в руке. В самом деле, кому не хочется быть счастливым?

После поминок, устроенных в том же актовом зале (Мишка на похороны не ходил, сказал, что это зрелище не для его слабых нервов, и к тому же он не был настолько близок к Кубу, как я), я привел Галку к себе домой. Она там уже, конечно, бывала, но тогда я еще не признавался ей в любви. Сейчас же воображение мое было возбуждено: мне казалось, что я так долго любил Галку, что она просто обязана ответить мне взаимностью. Я так и решил: придем с ней, и я скажу маме, что Галка — моя невеста и мы с ней непременно поженимся. Прямо с порога и скажу.

Видимо, мои мысли были отчетливо видны по моему лицу, потому что Галка, когда мы вышли из троллейбуса, вдруг замедлила шаги и как-то неуверенно предложила:

— Юра, может быть, мы присядем на скамеечку, я хочу поговорить с тобой.

— Давай, — беспечно согласился я.

— Юра, — начала она, когда мы устроились на пустой скамейке. — Пойми меня правильно, я еще ничего не решила. Ты не думай, я видела, что не безразлична тебе, мне это нравилось, льстило самолюбию, что ли… Но сегодня ты мне сказал о своем чувстве и строишь теперь очень далеко идущие планы. Юрочка… — Она положила свою руку на мою. — Наверное, я романтичная дура, но жизнь только начинается, я еще никогда не думала о замужестве серьезно. Прошу тебя, не обижайся, я никак не могу представить тебя своим мужем, а себя — твоей женой.

— А кого можешь?

— Дурачок, — сказала она с улыбкой. — Никого. Я просто об этом пока еще не задумывалась, — и подтвердила: — Да. Никогда.

— Ну, хорошо, — сказал я. — Но теперь ты будешь об этом думать?

— Фу, какой ты становишься противный, когда зацикливаешься. Ладно, считай себя первым и имеющим наибольшие шансы кандидатом. Идет?

— Вообще-то, «единственным» было бы гораздо лучше.

— Лучше, — согласилась Галка. — Но им надо стать.

— Как? — спросил я.

— Юра, если бы я знала, я непременно дала бы тебе точный ответ: мол, для этого нужно то-то и то-то. Я не знаю. Вот что я сделала, что ты меня полюбил?

— Ты пригласила меня на танец, а я увидел, какая ты красивая.

— Вот видишь, как мало надо для того, чтобы появилось чувство.

— Я готов танцевать с тобой с утра до вечера.

— Это уже неинтересно. Было. Юра, ну куда ты спешишь?

— Я не представляю жизни без тебя, Галя. Я так хочу быть с тобой!

— Не надо спешить, Юра. Не толкай меня в спину, иначе ты добьешься обратного эффекта. Ну, не спеши, глупый. Жизнь только начинается. Все еще впереди. Хорошо?

— Ну ладно, — сдался я. Обратного эффекта мне очень не хотелось. — Я не буду тебя торопить. Живи, как жила.

— Умница, — сказала Галка. — Теперь можно идти к тебе.

Мамы дома не было. Я усадил Галку в кресло возле стола и достал подарки Куба. Начал с тяжелого свертка. Под покровом газет в полиэтиленовом пакете находился портсигар. Золотой. С затейливой гравировкой, в центре которой отчетливо выделялся коронованный двуглавый орел. Я раскрыл портсигар и обмер: поверх золотых монет в нем лежал (как бы его подробнее описать?) крестик из оправленных металлом — очень тонкая работа — прозрачно-голубых драгоценных камней. То, что они драгоценные, я определил по тому, как играл свет на четко обозначенных гранях, но, если честно, я еще никогда не видел драгоценных камней, кроме рубина на мамином перстеньке, да и то сомневался в его подлинности. Но этот крестик почему-то у меня никаких сомнений не вызвал. Металл, обрамляющий кристаллы, имел тепловатый, близкий к желтому цвет, но это было не золото. Хотя по тяжести… Да я, собственно, и золото только все на том же мамином перстеньке и видел. А Галка, та вообще окаменела. Смотрела на крестик круглыми глазами и молчала. Потом как-то неуверенно протянула к нему руку, ощупала пальцами, погладила, взяла на ладонь. За крестиком потянулась тонкая цепочка из такого же теплого металла, а я заметил, что руки у Галки мелко-мелко дрожат. Я истолковал ее поведение по-своему:

— Нравится? Галя, хочешь, я его тебе подарю?

— Ты что, Юра? Ты хоть знаешь, сколько он стоит?

— А хоть сколько. Куб его оставил мне, значит, я могу делать с ним что хочу. Надень его.

Галка бросила на меня взгляд, в котором сквозило такое чувство благодарности, и сердце мое защемило от нежности. Затем она ловко, можно было даже подумать, что она специально тренировалась, застегнула у себя на шее цепочку и огляделась. Я понял, что она ищет зеркало, встал и раскрыл створку шифоньера:

— Иди сюда, зеркало здесь.

Галка рассматривала себя минут пятнадцать, не меньше. Затем вздохнула, вернулась к креслу и неторопливо расстегнула цепочку.

— Спасибо, Юра, — сказала она, кладя крестик на место.

— Ты что, Галя, я же тебе его подарил. Носи.

— В Советском Союзе неприлично быть богатым, Юра. Это украшение бесценно. Во всяком случае, за границей любой ювелир не торгуясь отдаст за него три миллиона долларов. Это для меня слишком дорого. Да и опасно. Его могут оторвать вместе с головой. Спасибо, Юра.

— Откуда ты знаешь его стоимость?

— Семейные предания. Этому украшению несколько тысяч лет, и какое-то время оно принадлежало моим предкам.

— Тысяч лет? Ты серьезно?

Она кивнула.

— Это правда, Юра. Но давай посмотрим, что там еще.

— Галя, но тем более! Раз оно принадлежало твоим предкам, значит, оно и должно быть твоим. Возьми его.

— Я сказала — нет, значит — нет. Спасибо, конечно, но нет. Что там еще? — И она перевернула портсигар. «Еще» там оказалось 60 золотых монет различных номиналов и… Золотая Звезда Героя Советского Союза.

— Во! — сказал я. — Иван Иванович что, был героем?

— Не знаю, — пожала плечами Галка. — Скорее всего нет. Иначе об этом знали бы все. Ты же ему как сын был, тебе-то он сказал бы.

— Странный какой-то набор: доисторическая драгоценность, золотые монеты прошлого века и Золотая Звезда Героя тридцатилетней давности максимум. Что же мне со всем этим делать?

— Может быть, я не права, но мне кажется, в современных условиях государство, едва ты заикнешься о Кубовом наследстве, обдерет тебя как липку: если у тебя все это просто-напросто не конфискуют, то заплатят за все максимум тысяч сто, и это будет еще по-Божески.

— Сто тысяч?! Но это же уйма денег! Что я с ними буду делать?

— Вообще-то самое разумное, конечно, — превратить это в деньги. Если хочешь, я помогу тебе реализовать вот это. — И Галка отодвинула золото от крестика. — Здесь примерно тысяч на пятьдесят, а что делать с крестом, даже не знаю, надо подумать. Прозондировать почву. Юра, реально могу обещать за него тысяч восемьсот, ну, может быть, миллион, но это уже сомнительно…

— Галка! — От таких астрономических сумм у меня глаза на лоб вылезли. — Ты в своем уме? Кому ты это продашь? Где ты найдешь сумасшедшего миллионера, способного за эту безделушку отвалить такую кучу денег? И что я с ними буду делать? И вообще, ты — девчонка, откуда у тебя такие знакомства? — Ее слова мною всерьез не воспринимались, но внушительность тона рождала настороженность.

— Ты помнишь Остапа Бендера: «Если в стране имеют хождение денежные знаки, значит, есть и люди, у которых их очень много» — так примерно… Другое дело, что эти люди не так известны, как передовые рабочие или писатели, но кое-кого из них я знаю.

— И они есть в Ставрополе?

— Есть, Юра. Они везде есть.

— И когда же ты с ними познакомилась?

— Неважно, главное, что я их знаю.

— Я тебе не верю. Но даже если такие люди есть, они же преступники! Если за пятнадцать рублей старушек убивают, за миллион и тебя не пожалеют. Ты не боишься?

— Потому я и не хочу, чтобы эта вещь находилась у тебя. Я же говорила тебе, что за границей за крестик не торгуясь отдадут три миллиона долларов, а доллары — это не рубли; а крови, ты прав, за эту драгоценность пролито немало. Я не хотела бы ее иметь. Но и миллион рублей по нашей жизни — сумма немалая, хотя это и максимум, что я могу обещать…

— И где же я буду хранить этот миллион? В сберкассе? Или дома, в шкафу под бельем? Его же так просто не истратить.

— Неужели ты думаешь, что я принесу тебе наличные? Я отдам тебе сберкнижки. В разных городах, в разных сберкассах… Так надежнее и безопаснее.

Я все равно ей не верил и потому, сложив золото и крест в портсигар, протянул ей:

— Возьми и делай что хочешь. Я всей этой «астрономии» не представляю, она в моей голове не укладывается. Даже думать не хочу. Возьми.

Галка, открыв сумочку, положила туда портсигар.

— И Куб не оставил никакой записки?

— Оставил. Вот, целая рукопись. — Я положил на стол второй сверток.

Сразу же наше внимание привлек лист, исписанный от руки:

«Здравствуй, Юра.

Если ты читаешь эти строки, значит, я уже умер. Таким образом, привет тебе с того света. Пока еще я только догадываюсь, что там меня ждет, так что подробностей не жди. Всему свое время.

Юра, каждый из нас когда-то начинает понимать, что при Советской власти он невольно привыкает жить двойной и даже тройной жизнью: одна жизнь для повседневного общения с окружающей действительностью, вторая — более личная — как отдушина от первой. Это — когда, придя после работы домой и тщательно заперев за собой двери, выражаешь несогласие с первой жизнью, правда, только на кухне и шепотом. Ты еще пройдешь через это, если уже не столкнулся. Такова „направляющая и организующая“ роль партии. Ну да Бог с ней.

Юра, эта рукопись — плод моей второй жизни. Я бы очень хотел, чтобы ты сохранил ее у себя. Полагаю, еще при твоей жизни коммунистический строй будет народом все-таки отвергнут, и тогда у тебя (я этого не исключаю) появится возможность опубликовать мою рукопись. Очень много примет того, что „развитому социализму“ осталось существовать недолго (от силы лет 25–30), то есть это случится при твоей жизни. Не знаю, как это произойдет, но несколько лет всему народу будет трудно. Переживи этот период спокойно.

Юра! Однажды я сделал открытие и потом еще 20 лет уточнял детали, пока для меня самого картина не стала вполне ясной. Эту рукопись я переписывал каждый год, внося в нее изменения и дополнения, пока она не обрела окончательный теперь уже вид.

Меня печалит одно обстоятельство: когда я, то есть моя душа, вновь вернется через какое-то время на землю и вселится в новое тело — тело новорожденного, она все забудет, а когда придет время обзавестись семьей, я снова могу ошибиться и сломать жизнь и себе, и жене, и, возможно, будущему ребенку. Но если попадется в руки моя опубликованная рукопись, я уже буду от ошибок застрахован. Вот какой я предусмотрительный. Именно поэтому я завещаю тебе, Юра, исполнить по возможности мою просьбу, последнюю просьбу, и приложить силы к тому, чтобы рукопись была напечатана. Если сможешь, сынок, то, пожалуйста, постарайся.

Прощай, сынок, живи долго и счастливо.

Твой товарищ и отец Куб».

— Интересно, — сказала Галка. — Что же там в рукописи?

— Самому любопытно.

Мы склонились над листами. Текст был отпечатан на машинке. Рукопись была озаглавлена претенциозно:

Нумерология — наука (если только нумерологию можно назвать наукой) древняя. Появилась она почти одновременно с изобретением цифр и понятий сложения и вычитания. Древние люди во всем искали скрытый смысл, и, может быть, по-своему они были правы. Вероятно, и правда он находится в любой вещи, неведомый нам до поры. Я — глубоко верующий человек, хотя свою религиозность мне приходится скрывать, — так угодно нашей Советской власти, объявившей религию опиумом для народа и в одночасье отменившей Бога. Но я видел смерть, я был ТАМ и разговаривал с БОГОМ, и мне это не привиделось и не приснилось.

Случилось это в августе 1941 года, тогда я летал на прекрасной машине «И-16». Я был молод и силен, искренне любил Сталина и верил не в Бога, а в мировую революцию. Мою машину подбили далеко за линией фронта, и сам я получил осколочные ранения в грудь, под правую ключицу, и в левое предплечье. Мотор горел, но работал, и я, теряя силы, старался дотянуть до своих. Потом огонь, видимо, сбило воздушной струей, зато двигатель стал давать перебои. Самолет держался в воздухе буквально на честном слове. Наконец это стало невозможно, я хотел прыгать, но не смог — малейшее движение причиняло мне нестерпимую боль, и тогда я решил садиться. Мне и оставалось-то до собственного аэродрома километров десять; как-нибудь доползу, думал. Садился, имея критический угол атаки и с неработающим двигателем, но сел удачно, на три точки, и успел еще подумать, что посадка вышла неплохая. А потом умер… Я, во всяком случае, в этом уверен. Умирать оказалось не страшно и не больно, я просто покинул тело и взлетел над ним метра на полтора-два. Я увидел свое тело, неподвижное и обвисшее на ремнях, с кровавыми пятнами на реглане. Помню, еще подумал, что моему телу здорово досталось, и испытал при этом чувство жалости или сожаления, ну, нечто среднее между этими чувствами, а еще растерялся: что же мне теперь делать? Куда подаваться — в ад или рай, но главное, куда? Я стал оглядываться, и оказалось, что вижу я как-то по-особенному. Кажется, даже на все 360 градусов, и при этом, стоило мне сосредоточиться на чем-то, как этот предмет вроде бы приближался ко мне, я мог рассмотреть его во всех деталях. Однако это состояние продолжалось недолго. Вскоре меня как бы засосало в черную трубу, ну, может быть, не трубу — тоннель или нечто похожее. Я летел в полной темноте с невероятной скоростью, прямо с немыслимой, и потом где-то далеко я увидел свет.

Похоже на то, как будто выезжаешь из тоннеля. Вскоре меня вынесло в этот свет. Он окружал меня со всех сторон — белый-белый свет, очень яркий, но не ослепляющий. И еще я почувствовал, что свет меня любит. Любит и окутывает своей любовью. Почему-то я сразу отождествил его с Богом. От Его любви я испытывал счастье. И Он спросил меня: готов ли я к смерти, то есть подвел ли черту под своими делами — что хорошего я сделал в жизни? И сказал: «Посмотрим».

И вся моя жизнь до мельчайших деталей вдруг прошла передо мной. Это было как кино про меня. Я давно забыл некоторые эпизоды детства, а сейчас они все вспомнились, плохие и хорошие. Он их комментировал, но на Страшный Суд это похоже не было. Комментарии были скорее ироничными, чем осуждающими, и я все время чувствовал Его любовь. Для Него было главным, чтобы я продолжал учиться, познавал и любил людей.

Потом Он еще раз спросил меня, готов ли я покинуть свой мир. Мне было с Ним настолько хорошо, что я ответил положительно. Но Он возразил, что я еще молод и моя задача на земле пока не выполнена. Я спросил, какая задача. Он ответил, что я сам потом пойму, а если не пойму, Ему будет очень жаль. И вдруг я очнулся в своем израненном теле, меня вытаскивали из самолета, и мне было очень-очень больна и еще обидно за то, что Он не принял меня…

Спустя несколько дней, в госпитале, случившееся показалось мне сказкой, тем более что пожилой врач, выслушав мой рассказ, сказал, что мозг иногда может выдавать и не такие вещи, привел несколько примеров, а под конец посоветовал молчать. Как я понимаю, совет он мне дал дельный, я следовал ему всю жизнь, хотя и никогда не забывал о том случае.

А в 1948 году, когда я долечивался после сложных операций, мне точно такую же историю поведал один больной после операции на почках. Его рассказ совпадал с моим на сто процентов: тот же тоннель, тот же свет, такой же просмотр его жизни, та же горечь возвращения… К сожалению, с ним мы больше не встречались. Но дело не в этом. Я понял, что видел то, что видел, и это не было продуктом воспаленного мозга, это просто БЫЛО.

И тогда я стал рассуждать. Я прочитал Библию, ознакомился с Кораном, я, где только мог, доставал и читал оккультную литературу… Я хотел составить о Том Свете свое представление. И я его составил. Моя вера не расходится с основными направлениями всех религий мира, просто мое толкование Бога идет с несколько других позиций, в свете и с учетом последних достижений науки. Согласитесь, ведь священные тексты были написаны 2000 лет назад, когда и Земля казалась плоской, и астрономия была уверена в том, что Солнце обращается вокруг Земли, и Бог вместе с раем обретались на облаках, да и само небо было хрустальным и твердым.

Предположим, жила некогда в Космосе древняя цивилизация, достигшая вершин познания. И вот эта цивилизация сделала главное открытие: она обнаружила измерение, где вообще не существует таких понятий, как пространство и время, и, следовательно, индивид, туда попавший, обретает личное бессмертие, а бессмертие суть мечта и цель любого разумного существа. Однако за все надо платить. В данном случае ценой бессмертия оказалась невозможность хоть как-то влиять на материальный мир, ибо существование в новом измерении было возможным только в виде «тонкой» материи, то есть в виде духа. Очевидно, эта цивилизация как-то свое существование в новом измерении все же наладила, но, наверное, скучно жить без тела, без его ощущений, не имея возможности хоть как-то влиять на материальный мир. Как же эта цивилизация решила новую проблему?

Они придумали взять «шефство» над наиболее перспективными для развития разума видами животных на различных планетах, для чего им пришлось поделить Вселенную по каким-то своим принципам; выбрали в каждой из галактик подходящие планеты и как духи стали вселяться в тела животных, встающих на путь разума. Одной из таких планет оказалась Земля, а самыми перспективными животными — мы, люди. Ну, то есть тогда еще не совсем люди — неандертальцы. За очень короткий исторический промежуток времени, буквально в течение двух-трех поколений, духи на атомарном уровне перестроили генную матрицу, с тем чтобы зверь — носитель разума — принял современный человеческий облик. Этим и объясняется то, что ученые никак не могут найти ископаемые кости человека переходного звена. И немудрено, много ли скелетов могли оставить те промежуточные 2–3 поколения? Возможно, ученые еще найдут несколько сохранившихся черепов, да и то — вряд ли.

Впрочем, не исключено, что Земля для духов стала своего рода полигоном, и она — единственная во Вселенной планета, на которой духи отрабатывают симбиоз материального и духовного. Но как бы там ни было, в результате этого симбиоза человек стал гордо именовать себя хомо сапиенс, что значит — человек разумный.

Чтобы не повлиять на свободу выбора, душа в нас безмолвствует, проявляя себя так называемым томлением духа. По сути она — наша совесть. Если человек живет в разладе с совестью, его жизни нельзя позавидовать, она безнравственна и пуста.

Поскольку душа в отличие от тела бессмертна, то по окончании жизненного ресурса тела душа автоматически возвращается обратно в энное измерение. Здесь ее встречает сверхкомпьютер (который я воспринимал как яркий белый свет). Компьютер считывает жизненную информацию, всю, до мельчайших подробностей, и откладывает в своей памяти. Таким образом, слова Иисуса Христа об иерихонской трубе, возвещающей конец света, вполне правдоподобны. В самом деле, когда придет конец эксперименту, из памяти сверхкомпьютера отберутся по каким-то критериям лучшие жизни. Их будет определенное количество. Вероятно, для них будут изготовлены новые, очень долговечные тела, а может быть, они в качестве духов должны будут перехватить эстафету и заняться какими-нибудь другими разумными существами.

По телу человек — зверь, по духу — Бог. Вот и идет извечная борьба между потребностями тела, воспитанного миллионами лет, — потребностями, превратившимися в инстинкты борьбы за выживание, и духами, зовущими это тело к идеалам свободы и любви. Тело — Дьявол, дух — Бог. Борьба между ними длится уже сорок тысяч лет, и общий уровень духовности современного человека во много раз выше, чем кроманьонца. То есть Бог медленно, но верно одерживает победу, хотя до полного завершения борьбы еще очень далеко. Так что, я полагаю, библейского ада нет, ну, может быть, какое-то время душа, вернувшись в энное измерение, испытывает угрызения совести за то, что не смогла уберечь вверенное ей тело от убийства, кражи или еще чего-то, противоречащего этике. Кстати, все церковные заповеди, посты и прочие рекомендации — вовсе не дань Богу, а целенаправленные рецепты: как можно дольше сохранить здоровье в подопечном теле. Задача души — подчинить себе пагубные инстинкты и вытравить из тела зверя. Тело усилиям души противится. Это и есть извечная борьба Добра со Злом, Тьмы со Светом, Дьявола с Богом. Именно поэтому на просмотре моей жизни мне было так стыдно за свои неблаговидные поступки, хотя комментарии Света и не были злыми и я все время чувствовал его любовь.

Что же происходит с душой после жизни? Дело в том, что, возвращаясь в энное измерение, душа испытывает шок от жизни (тело влияет на душу так же, как душа на тело). На период реабилитации вернувшуюся душу помещают в нирвану, где она, смешиваясь с другими душами, какое-то время отдыхает, купаясь в Божественной любви, отмякает, так сказать, после очередной жизни. Сколько это длится в измерении, где нет времени, я не знаю, но после отдыха душа еще какое-то время готовится к новой жизни, затем возвращается на землю, где снова проходит жизненный цикл от младенчества до старости, если повезет. Но есть достоверные данные по реинкарнации, когда душа возвращается на землю почти сразу. Обычно память о прошлых жизнях душа откладывает в подсознание человека, откуда просто так эту память (информацию) не извлечешь, но, видимо, можно это сделать с помощью гипноза. Иван Антонович Ефремов в романе «Лезвие бритвы» назвал эту память родовой. Мне кажется, что великий писатель-фантаст догадывался об истинной сути, но так как он целиком зависел от мнения партии, которая начисто отвергает религию и мистику, то подошел к этому вопросу с наукообразной меркой. Я его за это не осуждаю: с волками жить — по-волчьи выть. Кстати, как в советской прессе, так и в литературе нигде не освещается вопрос о глубокой религиозности Альберта Эйнштейна. Советский читатель и не догадывается о том, что великий физик современности не был материалистом. Меня самого приблизила к религии одна из статей Константина Эдуардовича Циолковского (сейчас не помню, как она называется), где автор высказывает мысль, что рядом с нами имеется невидимый и не ощущаемый нашими органами чувств мир, населенный душами умерших людей, святыми душами и самим Богом.

Ну а что происходит с кровавыми диктаторами, палачами, извергами и прочими подонками? Информация об их жизни записывается сверхкомпьютером, затем перенесшая все душа отправляется в нирвану, где ей проводится усиленная терапия любовью до полного выздоровления и бесповоротного излечения от воздействия особо опасного тела, а информация в компьютере полностью уничтожается или не подлежит далее использованию. Судя по всему, такая участь ждет Ленина, Сталина, Гитлера — эти люди не заслужили восстановления после Страшного Суда.

Правда, это мое личное мнение.

Поскольку духи не по одному разу уже жили на земле, они приобрели кое-какой опыт материальной жизни и, начиная следующую жизнь в новом теле, невольно переносят свой опыт былых жизней на это тело, то есть используют его точно так же, как и раньше. Наши предки — народ наблюдательный: еще в древности они подметили, что существует несколько типов людей, которые при внимательном рассмотрении еще подразделяются на людей активных и пассивных, то есть неугомонных и людей с замедленной реакцией.

Еще более внимательно присмотревшись, всего выделили пять принципиально различающихся между собой типов людей, а в свете вышеизложенного — пять типов душ: 1 — распорядительный тип; 2 — художественный тип; 3 — эмоциональный тип; 4 — рациональный тип и 5 — иррациональный тип. Ниже я, как говорится, поверю эту гармонию алгеброй, а сейчас необходимо пояснить, что очень важную роль играет ИМЯ человека. Некоторые народы, например эскимосы, и по сей день верят в то, что имя человека — это и есть его душа. Даже Бог, создавая первого человека, нарек его Адамом. Казалось бы, зачем? Конкурентов у Адама не было, спутать его было не с кем, и тем не менее Бог тут же окрестил его. Затем из ребра Адама Бог сотворил женщину и снова, хотя спутать ее тоже было нельзя, нарек Евой. Зачем? Древние люди вообще были гораздо ближе к Богу, возможно, даже у самых последних неандертальцев и первых людей существовал с Богом некий договор, по которому люди получали в наставники души, а взамен того, что душам будет позволено пользоваться телами, люди получали ДАР РЕЧИ и имена. Вспомните сказки, в которых герой, зная чье-то настоящее имя, получал над носителем, неосторожно разгласившим свое имя, некую мистическую власть. Отсюда можно догадаться, что имя давалось человеку не случайно и всегда несло в себе какую-то тайну, которую со временем люди забыли. Мне довелось ненароком прикоснуться к этой тайне. Не уверен, что смог разгадать ее до конца, но часть тайны понял. Между прочим, безобидную, но очень важную.

Как говорится, нет пророка в своем отечестве. Когда я попытался донести ее людям, я наткнулся на глухую стену неприятия и непонимания. Однажды меня даже вызвали в КГБ, где провели беседу о вреде мистики в частности и религии вообще. С тех пор я пользовался открытием сугубо в одиночку, никому его больше не навязывая и не предлагая. И вот теперь, когда я чувствую скорую встречу со сверхкомпьютером, меня все более заботит мысль, что потом, когда моей душе снова представится возможность прожить новую жизнь на земле — в другом, разумеется, теле, я все забуду, а поскольку душа никогда не меняется, я, возможно, снова наделаю ошибок, и снова жизнь моя не сложится так, как я бы хотел. Это главная из причин, почему бы я хотел увидеть свою рукопись изданной. В следующей жизни я бы ознакомился с ней и нашел бы ту единственную женщину, с которой счастливо прожил бы всю жизнь.

Ну вот, после столь длинного предисловия можно наконец приступать к изложению и самого метода определения совместимости. Правда, придется добавить еще несколько строк. Люди — это не застывшие символы; все, что касается людей, которых невозможно втиснуть в жесткие рамки законов без исключений, не имеет четких границ. Иногда приходится допускать что-то. Я хочу сказать, что точность метода не идеальна, но она касается все же основной массы, а исключения только подтверждают правило. Справедливость метода, если пользоваться математическими понятиями, находится в пределах 80 %, что гораздо выше каких-либо иных методов. И еще: если человек вдруг не подпадает под определения, изложенные ниже, то ошибки здесь приводят к приятным неожиданностям. Ну-с, приступим…