Глава четвертая
РЕЦИДИВИСТ
I
— Добрый день, баас Борготта. Хотя вы вряд ли сочтете его добрым.
— Кто вы такая?
— Фионина Вамбугу, ваш адвокат.
— Очень приятно.
Встав с койки, Лючано поклонился без лишних церемоний и вновь сел. Представляться он счел излишним. Синьора Вамбугу и так прекрасно знает, с кем имеет дело.
Раздалось тихое шипение. Из пола, по другую сторону пластикового столика, намертво закрепленного в центре камеры, вспух пузырь надувного кресла. Обивка цвета весенней листвы должна была, по замыслу тюремных психологов, наводить заключенных на мысли о раскаянии и чистосердечном признании.
— Садитесь.
— Благодарю вас.
Адвокат опустилась в кресло с грациозностью, свойственной женщинам-вудуни. Она была весьма привлекательна: хрупкая, изящная, с правильными чертами лица. Фиолетовый, под цвет глаз, саронг смотрелся на ней лучше и естественней, чем модельный костюм от Фидолуччи на галазвезде Пат Лаймуле. И серьги в ушах — золотые кольца скромного размера, со сложным орнаментом.
Никаких излишеств.
Увы, сейчас Тарталью куда больше интересовали профессиональные качества красавицы-вудуни.
Он знал, что лучшими адвокатами Галактики считаются гематры, способные заранее просчитать исход дела со всеми вариантами и вероятностями, составив и решив юридическое уравнение со многими неизвестными, — и помпилианцы. Последним их дар рабовладельцев в данном случае никак не помогал, зато они по праву считались знатоками права (вот такой невеселый каламбур!…) и судебной казуистики, мастерами находить лазейки в законодательстве любой планеты.
К сожалению, услуги защитника-гематра были Лючано не по карману. А нанять помпилианца, чтобы тот защищал «варвара» против своего… В итоге Тарталье назначили государственного адвоката из местных, за казенный счет.
— Итак, в ваш адрес выдвинут ряд обвинений. Диверсия против военно-космических сил Помпилианской Империи. Умышленное причинение физического, психического и морального вреда клиенту. Противозаконное воздействие на чужую нервную систему. Это очень серьезные обвинения, баас Борготта. Вы с ними согласны? Или желаете возразить? Можете отвечать со всей откровенностью: системы наблюдения в данный момент отключены. Запись не ведется. Все, что вы скажете, останется между нами.
Унилингва Фионины была безупречна. Вудуни лишь слегка растягивала гласные. Это не портило впечатление, а, наоборот, добавляло ее речи своеобразный мягкий шарм.
— По первому пункту: отрицаю полностью. По второму: отрицаю, что вред клиенту был причинен умышленно. По третьему… Я его предупредил заранее.
— О чем именно вы предупредили клиента?
— О том, что в процессе контакта он может испытать сильную боль.
— Очень хорошо, что вы уведомили бааса Тумидуса о такой возможности. Это говорит в вашу пользу. Но очень плохо, что вы не зафиксировали этот нюанс в контракте. Иначе иск легата не был бы принят, а вы бы сейчас находились на свободе.
— Знал бы, где упадешь, — подстелил бы соломки.
— Простите? А-а, идиома. Я поняла.
Синьора Вамбугу серьезно кивнула. До бесстрастности гематров ей было далеко, но от большинства своих соотечественников Фионина отличалась разительно. Лючано вспомнил пигмея Г'Хангу, болтливого шельму-портье с имплант-попугаем на плече, торговца амулетами в отеле…
Похоже, таких не берут в адвокаты.
— Вы действительно причинили боль легату Тумидусу во время сеанса контактной имперсонации?
— Да. Без злого умысла. На меня иногда находит. Я сам испытываю боль, и она передается ку… клиенту. Я ничего не могу с этим поделать.
— Я рада, что вы искренни со мной. Доверие между нами — залог успешной работы. А вот на суде я бы не советовала вам признаваться в этом своем дефекте.
— То есть?
— Все отрицайте. Вы не причиняли Тумидусу никакой боли. Он обвинил вас ложно, по неизвестным вам мотивам. Личная антипатия, расовая неприязнь, нежелание выплачивать гонорар. Не важно. Главное: вы ни в чем не виноваты. Ни перед клиентом, ни перед законом. И постарайтесь сами в это поверить.
— Странно. Вы, адвокат, советуете мне давать на суде ложные показания?
Синьора Вамбугу улыбнулась с легкой иронией.
— Странно другое, баас Борготта. Вас, имеющего судимость, удивляет гибкость моих предложений? Вы ведь, извините, рецидивист. Имели дело с правосудием. Статьи 83, часть первая — кража личного имущества и 173-прим — нанесение имущественного ущерба. Кемчута, тюрьма Мей-Гиле… Полагаете, я не ознакомилась с вашей биографией?
— Я был невиновен. Меня подставили.
— А у меня есть сведения, что вы признали себя виновным.
— Признал. Меня убедили, что так будет лучше.
— Значит, в тот раз вы послушались адвоката?
— В тот раз меня убеждал не адвокат. — Лючано вспомнил разговор с маэстро Карлом и последующую «игру в боль» с Гишером Добряком. — Извините, я не хочу об этом говорить.
— Хорошо. Значит, вы считаете, что честность — лучшая политика?
— Считаю.
— Я вижу, вы все-таки не поверили мне.
— В чем?
— В том, что системы слежения отключены. Ладно. Достойная позиция, баас Борготта. Но крайне шаткая. Уж поверьте моему опыту. Вы не против, если мой Лоа на краткий период времени подружится с вашим? Минуту, не больше. Это нужно для лучшего взаимопонимания между нами.
Тарталья никогда раньше не участвовал в вудунских ритуалах. Интересно, на что это похоже? Контакт невропаста и куклы? Он вспомнил пустые глаза парня, чей Лоа застрял в танцующем ученике бокора, и поежился, как от сквозняка. С другой стороны, вряд ли синьора Вамбугу предложит клиенту опасную форму взаимодействия… Так и адвокатской лицензии недолго лишиться!
— Я согласен.
— Чудесно. Сидите, где сидели, не вставайте. Больше никаких ограничений.
Адвокат положила на стол фиолетовую, в тон саронгу, сумочку и принялась извлекать «инвентарь». Лоскутный коврик джу-джу: таких полно в любой лавке сувениров. Набор стеклянных баночек. Сигара, короткая и толстая. Обычный с виду мелок.
— Пемба, — пояснила она, указав на мелок. — Для сдерживающих узоров «веве». А это сигиль…
На столик лег деревянный идол.
— Это абибо…
Рядом с идолом возник веер из птичьих перьев. За ним последовали грубая керамическая чашка, флакон с притертой пробкой, медицинский пробник для взятия анализов крови, коробка древних спичек со смеющимся козлом на этикетке…
— Не волнуйтесь, баас Борготта. Я имею степень майомберо… — Адвокат впервые запнулась, подыскивая нужное слово на унилингве. — Докторскую степень по фундаментальной одержимости. Это обычная процедура. Иначе я не смогу защитить вас от давления обвинителя Нганги. Он — мастер коптить белую тарелку…
Это напоминало беседу доктора с капризным ребенком. Назвать по имени все инструменты, рассказать о необходимости лечения, успокоить и отвлечь. Вот только Тарталья, Человек-без-Сердца, давно не был ребенком. Интересно, когда ты спокойней всего? — нуждаясь во враче, в адвокате или в могильщике…
«Не смешно, малыш», — издалека ответил маэстро Карл.
Не смешно, согласился Лючано. Я и не шучу.
Вудуни расчертила мелком темную столешницу: круг, в нем — второй, между границами кругов — хитрый орнамент. В центре рисунка зажглась четырехлучевая звезда. Один из лучей указывал на Тарталью, другой — на Фионину. Затем синьора Вамбугу застелила стол лоскутным ковриком, скрыв от глаз круги, орнамент и звезду. На коврик она водрузила идола и зажгла рядом с фигуркой ароматические свечи.
Запахло незнакомыми пряностями.
У Лючано закружилась голова. Похоже, в состав свечей входил легкий наркотик.
Открыв баночку, адвокат подцепила ногтем указательного пальца часть содержимого, похожего на пчелиный мед, и нанесла на голову идола. Смешав в керамической чашке «мед» еще двух баночек и зеленую жидкость из флакона, она пробником взяла у себя капельку крови и впрыснула туда же. Включила режим ультрафиолетовой стерилизации, очищая пробник.
— Вашу правую руку, пожалуйста.
Лючано повиновался без возражений.
Едва ощутимый укол — и его кровь отправилась в чашку. Возник низкий вибрирующий гул; постепенно он набрал силу. Тарталья не сразу сообразил, что гул издает синьора Вамбугу, начав едва ли не с инфразвука. Словно некий праязык, давным-давно канув в пучины вечности, сейчас поднимался на поверхность, выпячивая горб мокрой спины.
Казалось, вибрирует уже вся камера.
Ладони женщины тягучим жестом омыли лицо — снизу вверх. Глаза стали заметно темнее: сапфиры превратились в агаты. Масса тонких косичек, в которые были заплетены волосы синьоры Вамбугу, зашевелилась кублом змей. Черты лица застыли жутковатой маской: оскалились белоснежные зубы, веки прекратили моргать, нос заострился, как у покойницы, а волосы продолжали жить собственной жизнью, будто в них запутался ветер.
Миг — и руки вудуни метнулись вперед двумя атакующими мамбами. В пальцах возник яркий веер из птичьих перьев. Качнулся — раз, другой, третий…
Усилился пряный аромат, дыша экстатическим безумием. Этот сквознячок не обдувал щеки, а беспрепятственно проникал в голову подзащитного Борготты, тонкой струйкой выходя из затылка. Сквозняк гулял, как хотел, а в голове оставался кто-то посторонний.
Лоа.
Дух вудуни Фионины Вамбугу, члена коллегии адвокатов Китты.
II
Феерия красок и образов. Бескрайняя чернота Космоса. Горящие самоцветы звезд и планет. Обрывки воспоминаний, скрученных в единый жгут. Водоворот, в котором нет начала и конца. Нити, нити, нити. Они тянутся к людям и событиям, промахам и удачам, радостям и сожалениям, возможностям и вероятностям.
Чужие лица.
Ребенок вертит игрушечный калейдоскоп…
…прилегло отдохнуть за кулисами. Ему сейчас хорошо, ему не больно — а эти трое так потешно хлопочут вокруг, куда-то несут… Зачем?
Оставьте мое тело в покое!
Кто рядом со мной? Присутствие. Лиловое облако мерцает, пахнет самкой. Самка игриво меняет очертания. Зовет.
Она меня зовет!
Лечу следом, мельком глянув в зал. Там сплошь тела — в форме для войны. И на сцене. И под сценой. Кругом — тела, формы, война. Из всех растут стрекучие щупальца. Тела в зале радуются. Я люблю, когда радуются! Тамтамы, огни, пляски до рассвета. Жаль, эти, для войны, радость прячут. Чтоб наружу из тела не лезла.
Глупые! Я ведь все равно вижу.
Самка близко. Трогает меня. Будем играть? Не будем? Сначала посмотрим? А потом поиграем? Хорошо, летим!
Тело на сцене говорит, говорит, говорит. Пыхтит и булькает. Тело встревожено. Тело сердится. Мы ныряем в люк за спиной сердитого. Здесь приводят в чувство еще одно тело: крепкое, бритоголовое, в форме для войны и красивой мантии. Тело хочет отдохнуть, отпустив на волю свой угнетенный Лоа, но ему не дают.
Ловят Лоа и загоняют обратно.
Вот дураки! Теперь у тела болит его бритая голова.
Это тело сердится так, что мне щекотно. На кого оно злится? За что? Не пойму. Наверное, на всякий случай. Про запас. Смешной!
Самка снова трогает меня. Хочет чувствовать вместе.
Провал. Разрыв.
Почему?
Мы были под сценой, а теперь мы есть в какой-то комнате. Что случилось между… Самка шепчет, чтобы я успокоился. Жмется ко мне. Ее запах будоражит. Откуда в ее запахе страх? Не надо! Я тебя защищу!
Не бойся.
Мое тело тоже здесь. Спит в восстановительном коконе. Кокон пульсирует, дышит помощью. С моим телом все в порядке. Оно и так бы скоро встало. А в коконе даже дольше получится. Хорошо! Тело лечится, а я могу еще погулять.
Самка тащит меня дальше.
Другая комната. Тело, что говорило на сцене, бранит тело с бритой головой. Оба злятся. Сильно. Отгораживаюсь. Что? Ты хочешь услышать?
Слушай.
— …для всей школы! Гард-легат захотел покрасоваться? Блеснуть записью с эмограммой? Привезли на выпускное торжество этого хлюпика, а нам расхлебывать?! Я как начальник школы…
— Вы забываетесь, господин дисциплинар-легат! Извольте сменить тон! Моя речь…
— Ах, ваша речь! А если эмпат умрет? Или подаст на нас в суд? Вы об этом подумали?! Надеетесь, что улетите, а вся ответственность ляжет на школу? На меня лично?!
— Какая ответственность?! Штатский хлыщ упал в обморок. Очнется, получит гонорар и уберется прочь…
— Вы сошли с ума! Эмпат — это вам не раб! Не варвар с периферийного мирка! Эмпаты в Галактике наперечет! Их профсоюз…
— Эмпат?! Профсоюз?! Мелкий актеришка, имперсонатор…
— Что?! Значит, под видом эмпата вы провели в школу…
Мне становится скучно. Тела жуют ерунду. Я хочу танцевать, но самка удерживает меня. В комнате объявляются два новых тела. Их лица из серого камня. Они уводят бритоголовое тело, которое очень волнуется. Бранит само себя за длинный язык. Кажется, оно сболтнуло лишнего, и теперь телу некуда отступать.
Самка увлекает меня за телами.
Комната. Снова. В углу — вещь. Живое пополам с мертвым, без Лоа. Мое тело звало вещь терминалом. Тела обожают имена. Это их игрушки. Тело с лицом из серого камня шарит в полумертвом терминале руками и глазами, второе тело спрашивает о чем-то тело с бритой головой.
Допрашивает, поправляет самка.
— …обязаны были поставить нас в известность заранее. Как это так?! — особый отдел не в курсе, что эмпат — вовсе не эмпат, а контактный имперсонатор…
— Я хотел, чтобы моя речь воодушевила молодых офицеров.
— Оставьте, легат. Никто не ставит под сомнение вашу лояльность и преданность империи, но имперсонатор упал в обморок. Признайтесь, ваша работа?
— Моя? У меня до сих пор раскалывается голова. Во время сеанса этот мерзавец стал транслировать мне боль!
— Боль? Он — вам? Варвар — помпилианцу?!
Другое тело выныривает из терминала.
— Я навел справки. Контактные имперсонаторы не могут причинить клиенту боль. Даже если очень захотят. Они в силах заставить клиента молоть чушь, поскользнуться, в конце концов, скрутить кукиш во время похорон… Но боль! — нет.
— Этот — сумел.
— Специально развитые навыки? Пси-мутация? — Легат, вы провели в военное учебное заведение мутанта. Что едва не послужило причиной срыва торжественной церемонии. Для диверсии — слишком мелко, но…
— Вы подозреваете меня в диверсии?
— Не вас. Тех, кто стоит за этим имперсонатором.
— За ним никто не стоит! Я нанял его случайно.
— Наша служба не верит в случайности. Допустим, кто-то поставил целью дискредитировать гард-легата Тумидуса, опозорить публично… У вас есть враги?
— Разумеется!
Больше я не слушаю. И самке не даю. Я хочу играть.
III
Реальность возвращалась болезненными рывками.
Сквозь воспоминания — меркнущие, никак не желавшие угаснуть окончательно — пробивались бессвязные звуки, запах смятой постели… Кто-то кричит. Женщина. Она в истерике. Наверное, туристка: ее сын оплывшим сугробом лежит в кресле бокора. Аромат пряностей. Головокружение. Потолок камеры. «Глазок» в двери… идол, рядом догорают свечи… скорей бы догорели, а то дышать нечем… кто-то дергается… кричит…
— А-а-а!
Реальность наконец собралась воедино и рухнула на Лючано. Вся целиком, в лице разъяренного вудуна-охранника, который ворвался в камеру из коридора. Охранник швырнул Тарталью на пол, прижал к упругому ковролину, надавив коленом на позвоночник. Рывком завел за спину, выворачивая суставы, сперва одну руку, затем другую — и ловко зафиксировал на запястьях силовые браслеты.
От детины несло табаком и жареным луком.
Так пахнет охрана на любой планете.
Сопротивляться Тарталья не пытался. Он еще не вполне пришел в себя после дурацкого обряда. Да и опыт прошлых лет подсказывал: стражу лучше не дразнить. Синьору Вамбугу он почти не видел: женщину скрывал стол. Стройные ноги вудуни подергивались: скверно, будто в конвульсиях. Адвокат скулила, как избитая собака. Охранник что-то затараторил, обращаясь к женщине, но ответом ему был отчаянный взвизг.
Тюремщик отшатнулся, наступив Лючано на пальцы.
«Везет мне на дамские истерики, — подумал Тарталья. Боль в отдавленных пальцах была едва ли не приятной: первое по-настоящему человеческое ощущение. Иначе он не поверил бы до конца, что все это происходит с ним, а не с посторонним человеком. — Вторая за три дня».
Несколько секунд вудун моргал в недоумении, но, к его чести, быстро вышел из ступора. Он метнулся к столу, задул свечи и схватил мелок, что-то чертя на лоскутном коврике. Лючано не столько видел это, сколько догадался по звуку. Далее охранник сорвал с пояса миниатюрный барабанчик — и камеру наполнил сложный, настойчивый ритм.
Стуча в барабан, он топал ногой в такт и басом тянул одну и ту же ноту.
Тарталье показалось, что его сейчас вывернет наизнанку.
Лоб охранника лоснился от пота, толстые губы дрожали. Он выполнял ответственную, очень важную работу, которая требовала полной концентрации сил. Ритм взлетал и опадал, понемногу выравниваясь, делаясь спокойным, вкрадчивым. Вудун сменил ноту на другую, более высокую. Голос его чуть не сорвался, но выдержал. Всхлипывания и скулеж стихли, ноги синьоры Вамбугу перестали содрогаться. Женщина выпрямилась, откинувшись на спинку надувного кресла, и Лючано увидел ее лицо.
Испуг, и растерянность, и потеки от слез на щеках.
Стук барабанчика стал глуше.
Замер. Умолк.
Напев истончился, сойдя на нет.
— Снимите с него наручники, — четко и раздельно, пожалуй, даже слишком четко приказала синьора Вамбугу. — Мой клиент ни в чем не виноват. Я должна была предвидеть.
На Лючано она старалась не смотреть.
— Вы уверены… — Охранник колебался.
— Вы хорошо знаете меня, Паломба. Я часто ошибалась?
Охранник склонился над Лючано. Миг, и Тарталья уже растирал затекшие запястья. Медленно, стараясь не делать резких движений, он поднялся с пола, вернувшись на койку.
— Я скоро буду. Нам надо закончить разговор, — бросила адвокат, выходя из камеры в сопровождении охранника.
Весь обрядовый «арсенал» остался на столе. Более искушенный узник, наверное, придумал бы, как использовать что-то из этих предметов для побега. Но Тарталья, несмотря на второй арест, не считал себя искушенным узником. И бежать не собирался. А посему счел за благо не трогать ничего из вещей истеричной вудуни.
Он попытался восстановить ощущения во время сеанса. Цельной логической картины память не сохранила, если эта картина вообще была. Из глубины всплывали реплики легата, начальника школы, сотрудников особого отдела — слова, которых он слышать никак не мог. Казалось, таинственный невропаст выводит все это на доступную кукле поверхность.
Информацию окружали лохмотья смутных чувств и эмоций.
Клочья тающего сна.
Прерывая натужные воспоминания, щелкнул замок. В камеру шагнул знакомый охранник. Хмуро покосился на заключенного, взял со стола сумочку, забытую адвокатом, и вновь скрылся за дверью. Через пять минут вернулась синьора Вамбугу. Она полностью привела себя в порядок: Дорожки от слез исчезли, прическа уложена, на губах и ресницах — свежий слой косметики, заметный лишь опытному взгляду.
Заговорила адвокат не сразу. Сперва долго, с аккуратностью педанта, она прятала в сумочку реквизит, потом устраивалась в кресле, словно за это время разучилась сидеть… Решив проявить вежливость, Тарталья нарушил молчание первым.
— Если я чем-то вас обидел — приношу свои самые искренние извинения. У меня и в мыслях не было…
Синьора Вамбугу, впервые после сеанса, бросила на него короткий, настороженный взгляд. «А ведь она меня боится», — с неприятным удивлением понял Лючано.
— Вы даже не подозреваете, насколько вы правы, баас Борготта. В мыслях у вас действительно не было ничего подобного. Но поведение Лоа не зависит от ваших мыслей или от стереотипов сознания. Лоа человека — это дух. Полудитя, полузверь. Если его не воспитывать, он навсегда остается дикарем. У нашей расы Лоа — взрослые. Мы их развиваем всю жизнь. Мой взрослый Лоа легко укротил вашего малыша. Но я не ожидала…
Вудуни умолкла, собираясь с мыслями.
Лючано терпеливо ждал. Конечно, не очень-то приятно узнать, что в тебе сидит буйный шалун, помесь зверя и дурно воспитанного сорванца, который плевать хотел на хорошие манеры. Вот, довел до слез приличную даму. Правительство Китты выделило ее для защиты Лючано Борготты, а духу плевать, дух в академиях не обучался…
Узнай Тарталья, что аэромоб Г'Ханги летает, загнав в двигун Лоа дедушки пигмея, — нисколько не удивился бы.
— Ваш Лоа, баас Борготта… Он меня пугает! Вначале он подчинился, но очень скоро вышел из-под контроля! Он хотел играть и совокупляться. Для зверя или дикаря это естественно, но… Он похож на демона Огун! Чудовищно цепкий, настойчивый… Я не могла разорвать связь.
— Я — невропаст. Я вхожу в контакт с другими людьми, корректирую их действия…
— Но у вашего Лоа — когти! У человеческих Лоа когти бывают крайне редко. Только у приверженцев направления Худу. Или у демонов. Извините, демон — слово не вполне точное, но я не знаю другого.
— Мой Лоа — маньяк с когтями?!
— Не обижайтесь, прошу вас. Ваш Лоа — не злой. Он просто не понимает, что причиняет боль. Он втягивал когти, как кошка во время игры. Но, забывшись, выпускал их снова. Вы когда-нибудь видели, что творят лев и львица во время спаривания?
— Я сделал вам больно?! Простите, ради всего святого!…
— Не стоит извиняться. Ваш Лоа… Великий Замби! Я до сих пор…
Глаза Фионины расширились: она заново переживала случившееся. Но это длилось всего мгновение. Усилием воли вудуни подавила вернувшийся ужас, сделала ряд глубоких вдохов, успокаиваясь.
— Тем не менее я получила ценные сведения.
Ее голос обрел деловую отстраненность.
— Мы меняем линию защиты. Помните, перед сеансом я предложила вам все отрицать? Я снимаю это предложение. Вам не скрыть когти вашего Лоа от обвинителя Нганги. Начни вы спорить, Нганга не замедлит приписать вам извращенные наклонности. Он будет настаивать на том, что вы опасны для общества, и требовать пожизненного заключения. Я согласна с вами, баас Борготта: в нашем случае честность — лучшая политика. Малейший обман, если он раскроется, склонит чашу весов на сторону обвинения.
Лючано грустно улыбнулся.
— Хорошо. Говорим правду, одну правду и ничего, кроме правды.
— Правду можно подать по-разному. Итак, пройдемся по пунктам обвинения. Диверсию против Помпилианской Империи вы отрицаете?
— Отрицаю. Категорически.
— Думаю, данное обвинение удастся снять. Это не вы обратились к легату Тумидусу, а он — к вам. В заранее спланированную комбинацию, которая вывела Тумидуса на вас и имела к тому же столь ничтожные последствия, не поверят ни присяжные, ни суд.
— Надеюсь, что так.
— Теперь вернемся к умышленному причинению вреда. Умысел вы также отрицаете?
— Отрицаю.
— Степень вреда, нанесенного здоровью и психике потерпевшего, определит экспертиза. С моральным ущербом сложнее. Выпускники, речь… Очень важно ваше заявление о том, что клиент был вами предупрежден. К сожалению, предупреждение осталось устным. Как вы считаете, истец подтвердит ваши слова?
Тарталья задумался.
Высокомерие легата, горделивая осанка…
— Точно утверждать не возьмусь. Но мне кажется, легат не опустится до лжи. При всей его неприязни к моей скромной персоне.
— Буду рада, если…
— Постойте! Мы общались с клиентом через терминал отеля!…
Адвокат, надо отдать ей должное, все поняла сразу.
— Ваш номер в гостинице? Коды доступа?!
Через минуту ее уже не было в камере.
IV
Кормили в следственном изоляторе на удивление сносно. Обед, принесенный знакомым охранником, состоял из горохового супа с чесноком, кус-куса с рыбой, кресс-салата и банки витаминизированного «энергочая». Все напитки, кроме дорогих сортов алкоголя, вудуны выпускали в самоуничтожающихся экологичных банках. Опустев, тара исчезала без следа, распавшись на нетоксичные компоненты.
Возможно, уроженцу Китты обед показался бы грубым, а турист-новичок грешил бы на плохую совместимость блюд. Но Лючано не привередничал. Здесь тебе, уважаемый бвана, не грибной ресторан «Л'Нага». Тряхнул стариной, срубил деньжат на легкой кукле — жри, что дают!
От берберы — огненно-острого соуса, способного взорвать солнце, — он благоразумно отказался. Хотелось дожить до суда. Охранник пожал плечами и съел берберу сам.
— Подследственный Борготта, на выход.
— На допрос?
После казуса с синьорой Вамбугу охранник проникся к заключенному уважением и снизошел до ответа:
— На прогулку. Руки за спину, вперед по коридору.
На Кемчуге его в «предвариловке» гулять не водили. Там была одна сплошная прогулка. Хоть по кругу, хоть по прямой, от берега к берегу. Адвокат озаботилась? Или на Китте порядки мягче?
«А Тумидусу особисты хвост накрутили. Актеришка-инорасец изнасиловал бронированную психику помпилианского гард-легата! Позор на всю Галактику…»
Тюремный коридор напоминал кишечник гигантской твари. Образец «скелетных» конструкций: кремнийорганическое сооружение выращивалось, как живой организм, а затем мумифицировалось по методике Бангве-Йо и использовалось в качестве здания. Правда, обычно не жилого.
— Стоять. Лицом к стене.
Воздух в трех шагах от них заколебался, поплыл зыбким маревом, которое быстро всосалось в стены.
— Вперед.
О судьбе неудачников, угодивших в ловушку страж-поля, не хотелось даже думать.
«Если бы история не выплыла наружу! Ну кто Тумидуса за язык тянул? Сейчас у него одна защита — нападение. А у меня? Какая у меня защита? Симпатичная вудуни? Лоа с когтями, чтоб его?…»
Ряд дверей с номерами напомнил классы в военно-космической школе. Страж-поле встречалось еще дважды. На подходах к каждому, в специальной нише, скучал дежурный, освобождая путь. Наконец дорогу преградила бронированная дверь. Здесь дежурили сразу двое. Тарталья оценил дверь: никакой металлокерамики или биопластов — старая добрая легиросталь. И механические замки.
«Наверное, и отсюда как-то бегут? Не может быть, чтоб не бежали…»
Караульные с интересом уставились на арестанта. Один принялся вертеть штурвал запорного механизма.
— Вожди тебя смотреть хотят, — буркнул любитель острых соусов, нарушая инструкцию: с заключенными в беседу не вступать. — Ты у нас знаменитость. Шестиглавый Диквиши, не меньше…
По глазам, отшвырнув прочь сумрак коридора, ударило безумное сияние. Тарталья успел забыть, как пылает голубой костер альфы Паука. Охранник что-то протянул ему: ослепленный, Лючано не сразу понял, что это.
Темные очки.
Дешевые, с минимумом регулировок, без дополнительных сервис-функций.
— Спасибо.
— Прогулка — час.
Тюремные дворы, как и задворки дешевых гостиниц, одинаковы во всех уголках Галактики. Захолустье окраин и роскошь метрополий — везде картина не меняется. Глухие стены в три человеческих роста. Вышки со стационар-парализаторами по углам. Парит в небе «голубь»-надзиратель. Ага, вот и местный колорит. Над стенами, вместо мерцания силовых заграждений, скользила прозрачная вуаль, скручивая воздух стеклистыми воронками. Словно морской змей-мимикрант обрел способность к полету — и теперь, завороженный, двигался без остановок по периметру.
От такого зрелища подступала тошнота.
Во дворе располагались турники, тренажеры, беговая дорожка, десяток скамеек и круглая площадка с П-образной стойкой для игры в «гамбо». Площадка сейчас пустовала, зато большинство тренажеров и скамеек было занято людьми.
Заключенными.
Кое-кто «качался», иные дымили сигарами-самокрутками или жевали бетель. Двое карликов гуляли между турниками, разговаривая на птичьем языке. Жилистый вудун в шортах и соломенной шляпе отстукивал на бонгах сложный ритм, время от времени крича от удовольствия.
Все во дворе были чернокожими.
За исключением единственной белой вороны.
«Как бы не вляпаться. — Тарталья чувствовал себя неуютно под градом любопытных взглядов, косых и откровенных, — Если всплывет, что я мотал срок в режиме сотрудничества…»
Стараясь выглядеть безразличным, он вступил на беговую дорожку и побежал трусцой, разминая ноги. Первым напрашиваться на знакомство ни к чему. Захотят — подойдут. Это в камере новичок обязан приветствовать коренных сидельцев, назвать кличку, «вломленную» статью…
Двор — другое дело.
Он пробежал два круга, когда ритм барабанов изменился. В нем возникла некая тонкая структура. Пять-шесть огромных сердец забились одновременно, но при этом каждое запаздывало на малую долю такта, эхом вторя предыдущему. Все вместе, эти сердца вытворяли такое, что твой собственный «мотор» начинал выпрыгивать из груди, словно к нему подключился мощный толкач-брамайн. Устоять на месте не представлялось возможным.
Никто, кстати, и не пытался устоять.
Возле барабанщика образовался круг — подвижное толпище, куда спешили влиться остальные. Сойдя с дорожки, Тарталья с завистью наблюдал, как двигаются знаменитые своей невероятной пластикой вудуны. Создавалось впечатление, что внутри танцоров целый микрокосм вторит ритму бонгов, кровь бьется упругими толчками, заставляя тело выкидывать безумные коленца.
Если бы ему сказали, что тела заключенных вообще лишены костей, он бы поверил. Так могли бы плясать змеи, приняв человеческий облик. Или пантеры. Или модификанты высших степеней сложности. Удивительное сочетание: плавность и стремительность, резкость и мягкость, расслабленность и сила, гармония и ритм — внешний и внутренний…
И лица! Лица свободных людей! Не важно, что вокруг — стены и вышки с охраной, что в тюремном дворе гуляют не поэты и художники, а воры и убийцы, что скоро прогулка закончится, арестантов загонят в камеры…
Сейчас эти люди были свободны.
Здесь, в тюрьме.
Невропасты им были нужны не больше, чем биопротез — здоровому человеку.
Последним к танцорам, бросив силовой тренажер, присоединился татуированный качок. Лючано огляделся и понял, что остался один. На него никто не смотрел. Тем не менее он ощущал давление чужих ожиданий.
Приглашение? Приказ? Проверка?
Намек?
Миг колебаний, и Лючано Борготта вошел в круг.
«Без комплексов, малыш, — подсказал издалека маэстро Карл. — Глупо задумываться, как ты выглядишь рядом с вудунами, для которых ритм — родная стихия, как вода для дельфина. Задумываться вообще глупо. Раз задумался, два, глядишь, и пропал. Иди, не сочиняй кучу проблем…»
Барабаны толкали в грудь. Кидались под ноги. Прыгали на плечах, норовя взобраться на голову. На долю секунды Лючано ощутил себя куклой. Марионеткой, которую ведет умелый и доброжелательный невропаст, цокая языком в ритме бонгов. Не противься, дурачок! Пусть маэстро делает свое дело. Исподволь, незаметно, так, чтобы у куклы возникла уверенность: она движется сама. Во время обучения ты ведь не раз позволял старшим коллегам вести себя, верно?
Позволь еще разок.
Танец растворял в себе, в единстве пляшущей толпы. Во внезапной общности, где каждый, оставаясь личностью, являлся частью чего-то большего, сверхорганизма, пульсирующего от банальной, вечной радости существования. На Лючано снизошло чувство покоя. Контракты, перелеты, клиенты, заботы о труппе, гонорары, дрязги, рутина, надутый помпилианец, предстоящий суд, срок заключения — все это осталось вне танца. И не волновало свободного человека.
Подернулось дымкой.
Отошло в область нереального или как минимум несущественного.
Впервые за много лет Тарталье было хорошо. Просто хорошо. Он прыгал и размахивал руками, ни о чем более не заботясь. Чужак? Белая ворона? Одетый на нудистском пляже, голый на официальном приеме? — он был своим среди своих! Ритм царил на периферии сознания, барабанщик жонглировал синкопами, форшлагами и триолями; с какого-то момента Лючано танцевал, сидя на скамейке, в окружении улыбок, ослепительно белых на космической черноте лиц. Он танцевал, не двигаясь, а один из давешних карликов делал ему татуировку. Не пижонские «мобили», как у потного качка, который, кстати, тоже стоял рядом, — о нет, настоящую татуировку бывалых сидельцев, мастера которой наперечет по всей Галактике, не хуже сертифицированных эмпатов или изготовителей марионеток, как тетушка Фелиция…
Он так и сказал мастеру, и остальным, кажется, сказал, на своем родном языке, как говорили в Рокка-Мьянме, но его чудесно поняли, загудели с одобрением, а карлик-мастер кивнул, выставляя наборный рисунок из игл в полированной деревянной матрице со множеством отверстий. Никаких лазерных «жгучек», безигольных инжекторов, типовых «колачей» — ручная работа!
Да, согласился Лючано, я понимаю.
Ну и хорошо, кивнул карлик, а меня зовут Папа Лусэро. Сморщилось обветренное личико, рука, похожая на руку ребенка, пригладила седые курчавые волосы. Глаза крошечного мастера прятались за очками с очень темными стеклами. Татуировок на самом Папе Лусэро не было, зато шрамов… Лючано едва удержался, чтобы не присвистнуть. Шрамы на груди и животе вудуна образовывали сложную композицию, куда умело вписывались ритуальные надрезы и несомненные боевые отметины. Из одежды на карлике имелись черные шелковые брюки и кожаные сандалии.
Один из немногих во дворе, Лусэро носил обувь.
Последняя игла встала на место, завершив картину. Узловатые пальцы Папы Лусэро нашарили на резном подносе кисточку. Складывалось впечатление, что карлик работает на ощупь: он не смотрел на то, что берет, что делают его пальцы.
Да он слепой!
Ага, ухмыльнулся карлик, я слепой. Кисточка нырнула в баночку с черной краской, любовно прошлась по иглам.
Молодой парень с серебряным кольцом в носу заторопился принять использованную кисть из рук Лусэро. Карлик взял другую кисточку: настал черед красного цвета.
Потерпи, молча сказал он.
Потерплю, согласился Тарталья.
…Когда удар гонга возвестил окончание прогулки, барабаны еще стучали в голове Лючано, постепенно угасая. Зато жгучая боль в плече, над которым потрудился Папа Лусэро, гаснуть не торопилась. Наверное, дело в сером порошке — отсыпав щепоть из ладанки, висевшей у него на шее, карлик втер порошок в свежее «колево».
Лючано возвращался обратно в камеру голый по пояс, с мятой рубашкой в руке. Взгляды охранников на входе скользнули по его татуировке; вудуны словно по команде поперхнулись, закашлялись, булькая горлом. Глаза их явственно полезли на лоб.
Идя по коридору, Тарталья не удержался: оглянулся, нарушив тюремные правила.
Охрана смотрела ему вслед, забыв запереть дверь.
Только сейчас он сообразил, что идет один. Знакомый тюремщик, любитель острых соусов, встретил его позже, около первого страж-поля. Лючано не знал, что это должно означать.
V
БВАНА ТОРГОВАЛСЯ, КАК ЛЕВ!
Эксклюзивное интервью частного извозчика Нобуно Г'Ханги 3-му планетарному каналу новостей.
«Я — старый хитрец, — сказал Г'Ханга нашему корреспонденту. — Много лет я развожу гостей Китты от космопорта во все уголки Хунгакампы, даже в те, куда гостям лучше не соваться. Но когда я впервые увидел бвану, который сейчас сидит в тюрьме… О-о, я сразу понял: это необыкновенный человек. Я обратился за советом к мпунгу своей бабушки, живущей в большой морской раковине, и мудрая бабушка предупредила меня…»
ДУЭЛЬ: ДИРЕКТОР ТЕАТРА ПРОТИВ ЛЕГАТА ВКС ПОМПИЛИИ
(информ-агентство «Шанго», криминальная хроника)
— На наши вопросы любезно согласился ответить доктор психокриминалистики, виктимолог Мишель Раволе. Итак, Мишель, первый вопрос: что такое виктимология?
— Виктимология — учение о жертве преступления. Оно предусматривает комплексное изучение потерпевшего во всех его проявлениях. Исследованию подвергается сам потерпевший, его связь с преступником, способность человека в силу ряда духовных и физических качеств становиться объектом для преступных посягательств…
— Спасибо, Мишель, достаточно. Что вы как специалист можете сказать о случившейся сенсации?
— До сих пор пси-насилие над представителем расы, к которой принадлежит гвардейский офицер Тумидус, считалось возможным лишь во внутрирасовых конфликтах. Психика помпилианцев представляет из себя сложный симбиотический комплекс, включающий ряд односторонних, малоизученных каналов, связывающих хозяина с его рабами. Даже для опытного и агрессивного телепата…
— Скажите, что бы вы сделали в первую очередь, получив возможность изучить феномен Лючано Борготты в вашей лаборатории на Тарусе-И?
— В первую очередь я пожал бы руку этому замечательному человеку…
ТЕРРОР — ОРУЖИЕ СВОБОДЫ!
«Лидер террористической организации „Кадиемпембе“, падре-маэстро Асуа Лулаби берет на себя ответственность за противоправные действия Лючано Борготты. Согласно заявлению Лулаби, он принудил Лоа директора театра, гастролирующего в Хунгакампе, к выполнению диверсионного задания в знак протеста против размещения на Китте Помпилианских военных баз…»
«ВЕРТЕП» ПРОИЗВОДИТ ФУРОР
«Успех театра контактной имперсонации „Вертеп“ не случаен, говорит арт-консультант Думба-на-Квило. Резкий взлет популярности театра лежит не в области высокого искусства — он спровоцирован шумихой вокруг „дела Борготты“, руководителя коллектива.
Все, кто имел зуб на высокомерных граждан Помпилии, считают своим долгом прибегнуть к услугам „Вертепа“. Вчерашнее шоу на вилле Фердинанда Д'Алиньи, вице-губернатора Малой Сагары, едва не превратилось в демарш против имперской экспансии рабовладельцев…»
МЭТР БОРГОТТА НЕВИНОВЕН! — УТВЕРЖДАЕТ БАНКИР ЛУКАШАРМАЛЬ…
ГРАФ МАЛЬЦОВ ПРОДОЛЖАЕТ ХРАНИТЬ МОЛЧАНИЕ…
ЗАЯВЛЕНИЕ ШТАБА ВКС ПОМПИЛИИ НА КИТТЕ:
«Это частное дело легата Тумидуса…»
