Призрак офицера полиции шел по утреннему Йозеру Великому.

Мимо семидесятиэтажных башен, мимо транспортных площадок, втягивающих в свои бетонные воронки людские потоки, призрак вышел на Карнавальный проспект и зашагал к центру стеллополиса. Призрак был плечист, молод, с румянцем на щеках. Взгляд имел ясный, вид — бравый. Может быть, поэтому прохожие не обращали на него никакого внимания. Так бывает.

А ведь существовать призраку оставалось считаные стэлсы, не больше. По всем расчетам, шагающий бульваром бравый офицер должен был сгинуть еще до появления солнечных лучей, а не сгинул лишь попущением всесильной Службы, этого бога безопасности Южного материка, по ее непонятному капризу.

Пять лет морийской каторги? Десять лет тюрьмы? Предстоял трибунал, и теперь любой жребий не сулил ничего хорошего.

Почему сразу не арестовали? Иллюзия свободы не обманывала нашего визкапа. Служба славилась своей изощренной расчетливостью.

Межевики могли поджидать его возле полицейского управления, куда сейчас шел молодой человек и куда, вполне вероятно, войдет уже в наручниках. В Службе вообще ценился арест в последний момент, там это считалось высшим пилотажем. А возможно, Бруно провоцировали на бессмысленный побег в Черный квадрат — Служба любила карать чужими руками.

И все-таки призрак не унывал!

То ли утреннее чтение коанов из Книги Вечности подействовало, то ли упражнение с боевой секирой и контрастный душ, но глупая надежда на счастливый поворот пути не оставляла Бруно. Пусть на дорогах будущего он больше не видел себя монахом-вечником с желтой секиркой, вышитой на груди, — приговор пока не зачитан, и можно шагать, надеяться на чудо и любоваться картинами утра.

Ласковое южное солнце заливало светом Карнавальный бульвар, и лучи бликами стекали по резным пальмовым листьям. Стеклянные цилиндры высоких башен перемежались лимонного цвета особняками с крышами в каменных завитушках. Высоко над головой зеленели висячие парки. Их тонкие стеллитовые опоры приняли голубой цвет дня, и поэтому парки казались небесными островами. На горизонте сияла снегами горная гряда Норта Верде. К ней тянулись цепочкой розовые облачка. Карамельные сказочные виды древнейшей столицы Юга окружали Бруно со всех сторон.

И все-таки ночь была поярче этого солнечного дня.

— Почему нарушил инструкцию, визкап? Отвечать! Почему нарушил инструкцию?

Орал на Бруно тот самый дипломат, который сопровождал консула. В полумраке шатра глаза дипломата отсвечивали голубой сталью.

— Под трибунал пойдешь! Что мямлишь? Громче отвечай!

Нависнув над Бруно, он ревел, будто атакующий королевский хорог. Физиономия лошадиная, зубастая. На мощной, словно у хорошего жеребца, грудной клетке трещит дипломатический костюм, готовый разом разойтись по всем швам. Ростом с тигра, то бишь под самый потолок. А уж таких лютых синих глаз Бруно не видал даже у северян.

Допрос велся в вихревом темпе. Не успел визкап опомниться, как из него вытрясли все факты и все мотивы, и то, что он хотел спасти убийц тигра от выдачи хатусконцам, и то, каким образом он это намеревался сделать.

С такой скоростью не меняют маски даже в фанотеатрах — дипломат повернулся к консулу. Куда делся рык, свирепость физиономии? Обращаясь к представителю Севера, дипломат умудрялся чуть ли не ворковать, и это на грубом языке хатусконцев. Консул отвечал лающими короткими фразами, тыча унизанной перстнями рукой в сторону провинившегося визкапа. Согласно кивая головой в такт лаю, жеребец-дипломат умильно улыбался северянину и тут же повернулся к Бруно с рыком:

— Конверт! Живо конверт, визкап!

Получив конверт, дипломат отошел к лампе, чтобы рассмотреть его, и вдруг неожиданно и резко размахнулся и швырнул конверт обратно:

— Не мне. Изволь вручить гозту консулу! Живо!

Когтистая старческая рука хатусконца, похожая на лапу хорога-хищника, вырвала у Бруно улику. Как ни был молодой человек оглушен допросом, он заметил: на бумаге нет и следов помятости. До Бруно дошло почти сразу — дипломат вернул ему другой конверт. Что это было: мелкое шулерство, большая политика — Бруно не успел сообразить и потому ошибся.

Он покосился в сторону дипломата и наткнулся на выразительный взгляд голубых глаз. Они видели его насквозь.

— Забрать его! Под трибунал! — рявкнул «жеребец» в последний раз, и два дюжих межевика поволокли, Бруно на улицу, где безумная карнавальная ночь нежданно оборвалась.

Промаршировали назад тигры. Улетела следственная группа. Сняли оцепление. Черные мундиры межевиков растворились в ночи.

О Бруно забыли.

На брусчатке, отсвечивающей латами мертвого богатыря, визкап остался в одиночестве. А в звездное небо один за одним уходили автоэры Службы и гудели, гудели над его головой…

— Ты что, заснул на ходу? Проснись! Так недолго и на небеса отправиться.

Пожилой мужчина в красной спецодежде уборщика похлопал Бруно по плечу и показал на близкий уже раструб. Гофрированная труба от раструба уходила куда-то вверх.

Гудели не аэры.

Высотой со столетнюю пальму мусороуборочный агрегат, протянув во все стороны тюльпаны своих пылесосов, с гулом полз по проспекту. Радужные семицветные ленточки, обертки от сладостей и гирлянды целиком — весь этот мусор отшумевшего праздника со свистом исчезал в раструбах. Верхушки пальм под натиском пылесосов раскачивались так, словно стадо хорогов терлось о стволы спинами.

— Хорошо вчера гульнул, а?

Настоящий южанин стоял перед визкапом: веселый, неунывающий, несмотря ни на что. Левый его рукав был пуст — явный след одного из многочисленных военных конфликтов с Севером. Загорелое морщинистое лицо уборщика сияло улыбкой.

Кивнув в ответ, Бруно направился дальше.

Всюду — чистота. Никаких следов ночного безумия. Сияют витрины, офисы. Обманная мишура беззаботного южного града исчезла. Сквозь нее строгим сочетанием стекла и стали проступил череп биокомовского расчетливого стеллополиса.

На лицах прохожих карнавальные спектры сменились обычными. Открытых лиц не видно. Именно к этому Бруно дольше всего привыкал в Будущем.

До полицейского управления оставалось пройти два квартала. Бруно проверил свои наручные стэлсы. Состояние счета не изменилось, что еще ничего не значило — счет могла заблокировать Служба. Для проверки своего статуса молодой человек решил что-нибудь купить.

Витрины бульварных магазинов ломились от ненужных товаров. Привыкший жить экономно визкап безрезультатно пытался выискать хоть что-нибудь для себя полезное. В глазах рябило от ярких этикеток, но все больше попадались какие-то «марияхи улучшенные», бог весть что улучшающие.

На всякий случай Бруно вновь посмотрел на стэлсы. Один механизм стэлсов показывал количество денег на счету визкапа, а второй механизм безжалостно отсчитывал время. Деньги — стэлсы, время — стэлсы: именно к этому Бруно так до конца и не привык за два года работы в полиции Йозера Великого.

Все здесь измерялось временем, стэлсами. Сутки — это двадцать стэлсов. Богатство — миллион стэлсов. Человек — существо ростом около двух стэлсов. И далее в таком же духе.

Традиция эта установилась еще в языческие времена, когда верховным божеством в аркейской мифологии являлся змей Стэллос, двадцатиголовый бог Времени, творец мироздания и всего сущего на планете Арар. И в дальнейшей истории все философские системы и мировоззрения Юга базировались на идее Времени, на признании обреченности человека служить ему. Восток — другое дело. Там всегда молились Вечности, считая время пылью под ее звездной поступью.

В борьбе Времени и Вечности и сформировалась цивилизация Арки. Кто выиграл? Победило Время, победил Юг. Время лучше обслуживало беспрерывную борьбу за блага, в этой борьбе мужал Юг, и где мечом, где деньгами он в итоге собрал весь материк в единую Аркейскую Федерацию.

Витрины резко закончились, Бруно остановился. Что он все выбирает, зачем? Ведь ему только и надо, что совершить любую покупку! Бруно выбрал первую попавшуюся коробку и приложил свои стэлсы к магазинным. Знакомо пискнуло, и молодой человек стал обладателем «необыкновенного туротосатского гладыша». Именно так было написано на картоне. Что такое необыкновенный гладыш, наш визкап не знал, осталось для него загадкой и что такое гладыш вообще. Не вскрывая коробку, он опустил ее в утилизатор. Стэлсы работали. Пока он был свободен.

О покупке пришлось пожалеть очень скоро. Из-за угла вышли два межевика и направились прямо к визкапу. Ведь «стэлсовая траектория» Бруно наверняка отслеживалась, и при первой же трате денег Служба сразу вычислила его координаты.

Неожиданно для себя самого Бруно свернул к небольшой толпе зевак и попытался в ней затеряться. Это было глупо, нелепо, но он ничего не смог с собой поделать. Пусть призраком, но хотелось побыть еще под солнцем.

Народ толпился под уличным биокомом.

Бежали строчки, мельтешил видеоряд, а Бруно все ждал того момента, когда на периферии зрения покажется черный обшлаг и рука межевика ляжет ему на плечо. Он еле заставил себя оглянуться.

Уф-ф. Мундиры уходили прочь. Не сейчас. Почему-то последних стэлсов на свободе было безумно жалко.

На экране мелькнули знакомые виды — показывали аллеи ландшафтного парка, по которому вчера они торопились с Осисом. Судя по освещению, съемка велась ранним утром.

Начался блок новостей стеллополиса.

На экране гигантскую волосатую тушу мертвой обезьяны выволакивали из кустов. Выпятив подкову подбородка, бравый межевик рассказывал блондинистой корреспондентке подробности операции.

Бруно зашагал прочь. Он понял игру Службы. Темнота ночной головоломки стала прозрачней стакана воды.

Глуповатая доверчивая блондинка. Врущий межевик. Деланая суета нобилей, которые на самом деле только тянули время. Шулерство дипломата, ловко подменившего конверт. Все встало на свои места. Наверняка в подменном конверте следователи обнаружили клок шарговой шерсти. А теперь и шарга застрелили — будет что предъявить северянам. Занавес. Вечному Миру отныне ничто не угрожает.

Бедная обезьяна. Любопытно, почему всегда страдают невинные животные, когда в ход идет большая политика? А ты, Бруно, ко всему прочему, теперь ненужный свидетель махинаций Службы. Так-то.

С такими невеселыми мыслями молодой человек подошел к полицейскому управлению.

Старое семиэтажное здание с вычурным фасадом эпохи Войны Времен. Слева от широкой лестницы — транспортная площадка. От нее к управлению и обратно сновал народ. Справа от лестницы толпилась небольшая группа офицеров и младших чинов. Очередь стояла к железной двери небольшой бетонной постройки, сделанной в виде полусферы.

«Вычислитель удела», «теща», «машина судьбы», «великий маразматик», «круглая дура» (за форму), «старый пень», «грехоизмеритель» — как только ни называли рестоопределитель, а точнее «интегральный форматор соцпрофокоррелирующего рейтинга». Этот форматор находился в пристройке.

Попав на Юг, Бруно поначалу решил, что все здесь решают деньги. И ошибся. Оказалось, что для чиновников и военных был здесь бог постарше стэлса и звали его реет. На госслужбе от величины рейтинга зависело практически все: сумма ежемесячного поощрения в стэлсах, темп карьеры, качество мебели в кабинете, ежели таковой полагался. Даже степень приветливости секретарши шефа напрямую зависела от количества баллов в твоем реете. Правда, согласно правилам, таблицы с рестами сотрудников были доступны только их непосредственным начальникам, а вовсе не секретаршам, но те почему-то знали их не хуже.

— Что, Бруно, пришел на свой реет полюбоваться? Передумал подаваться в монахи? Молодец. Одобряю.

Толстячок в чине маера выдал все это скороговоркой, не переставая вытирать платком мокрую лысину. Платок не помогал. Загорелая лысина мгновенно покрывалась мелкими каплями, словно невидимый шутник тут же сбрызгивал ее из пульверизатора.

— Полицейским тебе быть лучше, — развил толстячок свою мысль, — с привычками монаха такой реет можно забабахать! Нам, грешникам, только завидовать останется.

Бруно занял очередь. Заглянуть к «теще» — это была хорошая идея. Машина судьбы всегда с удовольствием докладывала обо всех неприятностях и угрозах, нависших над бедным вопрошателем.

На свидание к «теще» стоял в основном младший и средний офицерский состав. Во-первых, для карьеры старших офицеров реет уже не имел решающего значения, а во-вторых, именно младшим офицерам вменялось в обязанность отслеживать ресты рядовых полицейских.

Маер заговорил снова:

— Что-то грустный ты сегодня. Ничего не случилось?

Неожиданно тяжелым для его безобидной внешности взглядом толстячок уставился Бруно прямо в лицо.

— У меня все отлично.

— А-а, как всегда. Ну и хорошо!

Толстячок отвернулся к более разговорчивому соседу. В очереди к «теще» всегда немного волновались и очень много трепались — отводили душу.

— И куда только начальство смотрит? Лучше бы пару лишних кабинок поставили.

— Говорят, что в Торе скоро всю программу рестоисчисления изменят — запоете тогда. Лишнюю кружку пива побоитесь тяпнуть. То ли дело раньше! Я тогда все покупки делал в магазинчике возле церкви. Дурной ящик думал, что я крюк делаю специально для молитвы. Рест был — тыща! Ну, почти…

— Эка вспомнил. Такие фокусы давно не проходят.

— А правда, что чем чаще проверяешь свой рест, тем он выше?

— Ерунда.

— Кому хорошо, так это генералам, им все можно. Тут изо всех сил бьешься, ради лишнего десятка баллов отказываешь себе во всем.

— Говорят, у генералов реста вообще нет. Ни к чему он им.

— Глупости все это. Есть у них рест. Только он от кружки пива уже не зависит.

— Это точно. А насчет генералов, я вот что заметил. У нас с Севером во всем противоположность, так?

— Да.

— Возьми даже звания: у нас — бридар, у них — меченосец, у нас — нобиль, у них — тум. Так?

— Да.

— А вот чин генерала есть и у них, и у нас. И знаете почему?

— Почему? Да не тяни.

— А потому, что генерал — это вовсе не чин, это — счастье.

— Да-а-а…

На миг вся очередь притихла, дивясь мудрости сказанного.

— Кстати, я слышал, что сегодня утром Лемсонг прилетел.

— Так вот почему наши нобили с утра ходят с белыми лицами. Боевой генерал пожаловал. Даром что Службы.

— Поговаривают, у Лемсонга вообще рест отрицательный.

— Такого у каторжников не бывает.

— А мне насчет Лемсонга сами межевики рассказывали интересную вещь: мол, он в такой степени владеет своими рефлексами, что просто обманывал «тещу» при установке базовых констант. Аналитики считали такое невозможным и не проверяли. Таким манером он и в генералы быстро выбился.

— Давайте не рассуждать на уровне слухов и бабьих сплетен, отважные гозты. Кровью он стал генералом, а не трюками, кровью…

Дальнейших слов молодой человек не услышал — настала его очередь отправиться на встречу с машиной судьбы.

Рестоопределитель походил на танковую башню с экраном вместо пушки. Запрессованный в пуленепробиваемое стекло — на свиданиях с «тещей» случалось всякое, — экран нервно мигал алой надписью: «ВВЕДИТЕ ЛИЧНЫЙ КОД». Подстегивал. Крови требовал.

Бруно прикоснулся стэлсами к приплюснутой полусфере. Может быть, молодому человеку показалось, но сегодня «грехоизмеритель» вычислял его рест особенно долго. Наконец экран выплеснул:

КОД — НЕТ КОДА. РЕСТ — НЕТ РЕСТА. РЕКОМЕНДАЦИИ — НЕТ РЕКОМЕНДАЦИЙ.

Такого ответа Бруно ожидал меньше всего. «Теща», которой только дай поучить уму-разуму нерадивую полицию да попичкать ее советами, да помурыжить рекомендациями, а объемом и заумью своих наставлений она могла поспорить с дюжиной настоящих тещ, на этот раз не нашла для него ни единого слова. Это был приговор. Даже покойники имели у «машины судьбы» рест, пусть и нулевой, но чтобы его не было вообще…

— Помочь? Может, все-таки случилось что?

К задумчиво бредущему в неизвестном направлении Бруно подошел все тот же толстенький маер с платком в руке.

— Спасибо. У меня все отлично, — ответил молодой человек, и в тот же миг невесть откуда взявшиеся двое межевиков предъявили ему свои значки, подхватили под руки и потащили в сторону полицейского управления. Мелькнула лестница, холл, из толпы вынырнул яйцеголовый нобиль Службы с лицом мумии, скомандовал и повел всю тройку за собой.

В бешеном темпе пройдя несколько поворотов и коридоров, они подошли к лифту. В кабинку с Бруно зашел только нобиль, а межевики тут же перекрыли дорогу всем остальным из желающих прокатиться. Дверь захлопнулась. Долговязый нобиль, согнувшись, принялся возиться над простенькой панелью управления с десятком кнопок.

За два года работы Бруно этим лифтом пользовался не раз. Лифт как лифт. Самый обычный, локальный, без кресел, старенький лифт, назубок знавший все свои семь этажей, может быть, никогда высоко не поднимавшийся, но и никогда не опускавшийся ниже своего подвального уровня.

Нобиль выпрямился, из стены кабины вывалилась массивная панель управления с экраном-трапецией и с сотнями кнопок и рычагов под ним. Управление такой сложности лайнр аркейского класса мог иметь, но вовсе не лифтовая кабинка заурядного административного здания о семи этажах.

Взревели двигатели. — это нобиль ввел команду, — и пол исчез у Бруно под ногами.

Лифт летел вниз, прямо в преисподнюю, набирал ход, а рядом с Бруно стояла настоящая мумия с лицом-маской, выделанной из желтой задубевшей кожи.

Вскорости полет замедлился, и лифт остановился. Но двери не распахнулись. Кабинка начала движение куда-то вбок, а затем — вверх. Подъем был настолько долгим, что Бруно под конец стал догадываться, куда они поднимаются. Во всем Йозере Великом было лишь одно место, куда лифт мог добираться столь долго. Лифт шел прямо к Богу. По крайней мере, в масштабах Йозера Великого, это было чистой правдой.

Одно слово на дверях. Ни званий, ни должности. Даже нобили, на своем боевом веку повидавшие лики десятков смертей, выходили из этого кабинета со стеклянными, невидящими глазами.

По приемной сновала мумия секретаря Лемсонга, заводившая очередную жертву на казнь.

Бруно ждал, когда его вызовут.

Лемсонг.

Легендарный, жестокий и, несмотря на это, любимый всеми межевиками боевой генерал Службы. Координатор аркейского масштаба. Человек с репутацией почти мистической, якобы знающий все и про всех. Такой не то что скромную пылинку-визкапа, а и десяток нобилей сотрет в порошок и не заметит. Неужели и он явился в Йозер из-за ночного происшествия?

Из кабинета вышел седовласый старший офицер. Грудь его, украшенная многочисленными наградами, лучше всяких слов повествовала о боевом пути офицера. Неожиданно он покачнулся и стал сползать на пол, несмотря на все усилия мумии. Только с помощью подоспевших межевиков секретарю Лемсонга удалось устроить седовласого в кресло. И тут же смертельно бледное лицо офицера исчезло за спинами медиков.

Скоро молодому человеку предстояло лично предстать пред генеральские очи, и сердце его колотилось все сильнее. За время работы в полиции Бруно узнал: бывают кабинеты поопаснее любой материковой мории со всеми ее хорогами.

Наконец прозвучало его имя, и визкап шагнул в дверь.