Алевтина притаилась за люком ремонтного шлюза, выступающим на полметра в глубь грузового отсека. В десятке метров от нее двое незнакомцев возились с громоздким прибором. Тусклый свет не позволял рассмотреть их лица или аппаратуру детально, но определить, что один из парней был чернокожим, она смогла без труда. Черный русский? Почти смешно. Конечно, не в сложившейся обстановке. Как бы рассмотреть, над чем они там колдуют? Аля задержала дыхание и медленно вышла из тени укрытия. Шаг, другой, и она снова оказалась в спасительной тени, на этот раз от ближайшего контейнера. Сердце колотилось так, что подрагивала натянутая упругой грудью ткань комбинезона. Пытаясь успокоиться, девушка сделала бесшумный, но глубокий вдох-выдох и выглянула из-за угла пластикового ящика на свет. Теперь ей была видна только широченная спина одного из гостей. Позиция оказалась неудачной. Однако, если подобраться ближе, ее могут услышать. Жаль, что здесь не двигательный отсек, там постоянно что-то гудит, попискивает, шуршит хотя бы, а в грузовом – тишина и угрюмое сопение двух верзил. Двух? Аля снова выглянула из-за угла. На этот раз диверсант сидел на аппарате к ней лицом и широко улыбался. Девушка почувствовала, что покрывается липким холодным потом, а когда на ее плечо легла тяжелая ладонь, Аля непроизвольно вздрогнула. Колени подкосились. Чтобы не упасть, она вцепилась в пластик контейнера и, стараясь перебороть страх, медленно оглянулась. Черный гость крепко держал ее за плечо и улыбался так же мрачно, как и его напарник.

Павел нащупал нужный провод и без колебаний перекусил его специальным зажимчиком. Никаких искр или треска. Решетка замкнута. Теперь ее не открыть, даже если они навалятся всем отрядом. Итак, следующий этап. Паша открыл боковой карман заветной сумки и достал удобный противогаз. Надев его, он вынул из другого кармашка пару похожих на обычные батарейки предметов, зажал их в кулаках и бесшумно двинулся к «черной зоне».

Подвел противогаз. Он на какие-то миллиметры ограничил поле зрения, и Павел не заметил выросшую за спиной фигуру. Послышался свист рассекаемого кулаком воздуха, и пилот, получив мощный удар в основание черепа, мешком рухнул под ноги рослому парню в полувоенном костюме и черной маске. Подхватив бесчувственное тело, диверсант продолжил начатый Павлом путь, не пытаясь восстановить повреждение привода решетки.

– Он его не «вел», это была случайность, – сказал Мишин, с досадой указывая одной рукой на экран, а другой хлопая себя по бедру. – Обрыв провода он не заметил!

Никто из присутствующих в рубке, а собрались все оставшиеся члены экипажа, Игорю не ответил. Потери уже составляли десять человек, было над чем призадуматься. Все снятые с постов недоверчиво косились на Лену, на что она отвечала неизменно приветливой улыбкой.

Афанасьев прогуливался вдоль центрального пульта с абсолютно отрешенным видом и что-то бормотал себе под нос.

– Мы что, так и будем сидеть, дожидаясь, пока нас всех перебьют? – обращаясь к Афанасьеву, спросил Мишин севшим голосом.

Академик его не слышал или делал вид, что не слышал. Он подошел к Лене и, задумчиво глядя сквозь нее, что-то негромко произнес. Девушка в ответ кивнула и пошла к выходу. Афанасьев поискал глазами Алика и, когда их взгляды встретились, молча указал на дверь. Алик пружинисто поднялся и вышел вслед за Леной.

– Сейчас все решится, – пояснил академик, толком ничего этой фразой не поясняя, и вышел из рубки.

– Садись, милая, потолкуем, – пригласил белый диверсант Алю, указывая на небольшой ящик с нарисованным на боку значком радиационной опасности.

– О чем? – проглотив подступивший к горлу ком, спросила девушка.

– О превратностях судьбы, – верзила усмехнулся.

Даже сидя, он выглядел устрашающе. Он встал и медленно обошел вокруг сидящей пленницы, слегка задержавшись за спиной, чем вызвал новый приступ паники. Под два метра ростом, причем не какой-нибудь нескладный или сутулый, а гибкий и подвижный, несмотря на груду мышц. Оказавшись перед Алей снова, он наклонился к ее лицу и сурово посмотрел в глаза. Алевтина рассмотрела в холодных серо-голубых радужках чужака свое уменьшенное отражение. Сбившаяся прическа, перекошенное страхом лицо, расширенные карие глаза; ни тени привлекательности прежней Али… Как ни странно, картинка ее немного отрезвила и успокоила. Она непроизвольно поправила волосы и попыталась придать лицу более подобающее выражение. Рассмотреть, что из этого вышло, она не успела – диверсант отодвинулся и снова уселся на свой непонятный ящик с загадочной аппаратурой.

– Ты сама решила поиграть в разведчицу или тебе приказали? – спросил он почти дружелюбно.

– Какая разница? – с неубедительным вызовом ответила Аля.

Парень поморщился.

– Только не надо изображать из себя комсомолку в гестаповских застенках. Ответь на вопрос и все. От этого зависит, что мы с тобой сделаем через минуту: свернем шею или отпустим. Ясно?

Яснее быть не могло. Алевтина еще раз заглянула в рыбьи глаза лазутчика и поняла, что сворачивание шей для него является процедурой даже более привычной, чем чистка зубов. Она почти услышала, как хрустят, ломаясь, первый и второй позвонки и, падая, глухо стучит о пластиковый пол ее мертвое тело. «Нет, лучше дожить до шейного остеохондроза», – почему-то подумала Аля и прошептала:

– Сомов.

– Я не ослышался? Генерал Сомов? – переспросил все еще стоящий за ее спиной чернокожий без всякого акцента.

– Два – ноль, – несколько озадаченно пробормотал белый, почесывая нос. – Пристегни ее к чему-нибудь. Еще пригодится.

Негр козырнул и, легко подняв Алю за плечо, подтолкнул к массивной балке грузового крана. Щелкнули, застегиваясь вокруг балки, наручники. Коротко прошипел пневмоинъектор, и разведчица провалилась в тяжелый сон.

– Что скажешь? – спросил белый чернокожего, когда они остались одни.

– Хитрый лис, этот Сомов, что еще можно сказать?

– Очень содержательно! – язвительно заметил белый и вновь склонился над прибором.

– Грузи его, – сквозь вату полузабытья донесся до Павла сочный бас. – «Побудку» не программируй, надо будет – вручную поднимем.

В затылке пульсировала тупая боль, тяжелые веки приподнимались лишь на миллиметр, и сквозь эту символическую смотровую щель Паша видел неясные очертания трех серых фигур. Он чувствовал, что его укладывают на удобное ложе и прикрепляют к телу датчики. «Саркофаг». Лучшего карцера не придумаешь. Только к чему такие почести? Тех, кто дрался с лазутчиками в двигательном отсеке, просто убили, а его заботливо погружают в анабиоз. Или их только нокаутировали? Или его консервируют не диверсанты? Голос незнакомый… Паша попытался открыть глаза пошире. Нет, это все-таки они; костюмы, маски, гренадерское телосложение… Что-то надо сделать, чтобы не дать им включить камеру… Что? Павел шевельнул рукой. Боль пробежала по предплечью, плечу, шее и снова уткнулась в ноющий затылок. Нужна всего лишь щель. Щель между крышкой и пазом в корпусе, в который она должна войти. Тогда газ вскоре выйдет, через восемь-девять часов перестанут действовать инъекции, и можно будет вновь включаться в процесс борьбы за выживание. Трудноватая задача, но выполнимая для ветерана трех суперопераций и одной локальной войны. Пальчик. Мальчик с пальчик. Больше нечем. Мизинец левой руки. Пожалуй, да. Назад его, конечно, не приклеить, но валяться здесь бесчувственным манекеном хуже в сто сорок раз! Павел сосредоточился и сжал кулаки. Что это? В руке по-прежнему была зажата «батарейка» – миниатюрная газовая граната. Пилот собрал всю волю и резко, одной кистью выбросил гранату наружу. Зверская головная боль чуть не лишила его сознания, но главное – не позволила ему как следует задержать дыхание. Паша закашлялся и заморгал. Слезоточивый газ окутал диверсантов, но, казалось, не причинил им никакого вреда. Один из них громко высморкался и, подойдя к камере, удивленно уставился на Павла.

– Очухался, герой? – он коротко прокашлялся. – Не угомонишься никак?

Вот, черти! И газ их не берет. Вторую гранату Павел выронил где-то по пути. Значит – пальчик.

– Закрой его, – потребовал другой. – На крышку нажми.

– Спи спокойно, дорогой товарищ, – пожелал Павлу первый и ударил по медленно опускающейся крышке рукой.

Боль в затылке была гораздо сильнее, чем в раздавленном пальце. Павел глубоко вдохнул и мысленно поблагодарил медпрограмму за принесшую облегчение усыпляющую инъекцию.

– Хорошо, я сдаюсь, – так, чтобы слышала одна Лена, произнес Афанасьев. – Идем ко мне, поговорим.

Лена молча повернулась и пошла к выходу. Следом двинулся Алик и чуть позже – академик. Добравшись до каюты, Афанасьев устало рухнул на койку и, небрежно махнув рукой в сторону кресла, предложил своей М:

– Садись, если хочешь…

– Твой телохранитель…

– Не сможет услышать из коридора ни единого слова, не волнуйся, – не дал закончить фразу академик.

– Оставаясь в одиночестве, подвергается опасности, – не обращая внимания на реплику Афанасьева, закончила Лена.

– Я думал, что мы видим врага на мониторах…

– На звездолете пока нет никакого врага, он только идет. Вернее, ждет, когда к нему придете вы.

– Я же сказал, что сдаюсь! Прекрати свои словесные забавы! Если те гориллы, что отбивают почки моим пилотам, не враги, то кто же они?

– Отзвуки. Всего лишь отзвуки земных проблем. Их легко образумит тот, кто подослал, это детали. Главное в другом – вы сейчас находитесь совсем не там, где стоит размениваться на такие мелочи…

– Это я уже понял, но что конкретно ты можешь рассказать о месте нашего пребывания? – вновь попытался перебить Музу академик. – И что за враг нас ждет не дождется?

– Порядок, Санечка. Его зовут – Абсолютный Мировой Порядок. Тот миг, в котором вы почти застряли. Звенящая на единственной ноте, освещенная мертвым недвижимым светом, холодная, без запнувшейся о время энергии, Стабильность. Паша прав, ты трижды гений, я могу с этим согласиться, но без оглядки на твое легкомыслие. Поставив эксперимент на себе, ты рискнул проникнуть туда, где не побывал даже Одиссей, шляясь по Аиду. Это место глубже – место между мгновениями, трехмерное, как ты выражаешься, пространство. Пространство без времени, только с тремя осями координат. Место неприятное даже для давно освоивших Вселенную цивилизаций. Сюда не заглядывает никто, по крайней мере осознанно. Хозяином здешних мест является единственный и неповторимый Порядок. Что это за сущность – неизвестно, но в том, что он есть, сомневаться не приходится. Больше в замершей Вселенной обитать не способен никто. Жизнь это почти хаос, а не натянутая неподвижность. Здесь интересно побывать на экскурсии, но жить невозможно. Порядок, естественно, имеет на этот счет особое мнение и его навязчивое гостеприимство до сих пор приносило заглянувшим сюда умникам одни неприятности. Конечно, если смотреть в корень, то становится понятно, что мыслящее существо не может принадлежать такому миру целиком, его родина не здесь, но он выбрал это место как наиболее ему приятное, так что же осуждать воробья за пристрастие купаться в пыли? Каждому свое. Только у Порядка есть данные, как говорится, к такому спорту, а у остальных обитателей Вселенной таких данных нет. Однако он почему-то считает, что может поделиться своими способностями или ему просто скучно. В общем, попав сюда, приходится держать ухо востро, иначе – можно застрять между мгновениями навсегда. Вот такой парадокс: когда человеку предлагают проиллюстрировать термины добро и зло при помощи хаоса и порядка он выбирает порядок-добро, а если вдуматься, то все оказывается совсем наоборот…

– Я что же, сделал глупость?

– Нет, ты просто поспешил. Твой «искривитель» примитивен, и создаваемое им поле не стабильно. Оно, как кучевые облака при сильном ветре, то сгущается, то истончается. А рано или поздно в нем появится просвет. И тогда…

– И тогда мы станем частью Абсолютного Порядка, вмуруемся в мгновение и исчезнем из расширяющейся Вселенной навсегда… Так?

– Да.

– Ты предлагаешь выйти из игры и повернуть назад?

– Другого варианта нет. Поле твоего «искривителя», как воздушный шарик. Если сделать в нем маленькую дырочку – проколоть, то он громко лопнет и порвется на куски, а если его развязать, то давление в нем уравняется с наружным постепенно – и его можно будет снова надувать. Если ты отключишь свою установку постепенно, то корабль выйдет в обычное пространство без всяких проблем, а в случае локального прорыва оберегающего нас поля внутрь корабля проникнет безвременье, и «Ермак» навсегда станет частью Вселенной Порядка…

– Нет вариантов? Кто это сказал? Ты? А что ты смыслишь в физике? Ты, гостья из прошлого?! – с нарастающим раздражением сыпал вопросами Афанасьев. – Я не верю тебе, но если ты и права, то я не поверну назад! Я усовершенствую «искривитель», и плевал я на твой Порядок!

– Напрасно, – глаза Лены стали печальными. – Напрасно ты упорствуешь. Я предвижу твою гибель в будущем. Ты не успеешь ничего усовершенствовать. Поле прорвется через двенадцать биологических часов. Выйди из безвременья, подумай хотя бы о других!

– Нет, Леночка, – постепенно обретая свое обычное спокойствие, ответил Афанасьев. – Я успею, и все, тобою предсказываемое, не состоится. Как я понимаю, такое изменение будущего здесь возможно, раз ты пытаешься меня переубедить? Что там подсказывает инопланетный опыт? А другие… они добровольцы, муза, а я их командир. Пройдя со мной весь путь, они могут погибнуть, а могут спастись. Вернувшись с полпути назад, они погибнут без альтернативы – погибнут морально. Как погибли обманутые инопланетянами первые космодесантники. Они будут до конца своих дней бродить по кабакам и доказывать собутыльникам, что жизнь дороже чести и веры в себя, а по ночам они будут рыдать в подушку, пытаясь вырвать у прошлого тот миг малодушия, в который я, заметь, не они, а я струсил и решил спасти жизнь им и себе. Вырвать, чтобы растоптать потому, что изменить его сил у них уже не будет.

– Что ж, будь по твоему, – Лена вздохнула. – Жаль терять тебя снова. Но пока мы живы, я буду помогать во всем. Начну прямо сейчас. Дело в том, что полного прорыва поля для фиаско нам и не нужно. Истончения поля уже будут влиять на экипаж и приборы самым странным образом, а сгущения теоретически должны эти проблемы снимать, но исправить их последствия сами по себе они не смогут.

– Мы будем начеку…

– Тогда удачи, Санечка…