13. Москва, Лосиный остров, декабрь 2014 г

Земля была тяжелой, липкой, но не мерзлой, как предполагали ребята. Кирка не пригодилась. Фил каблуком счистил со штыка армейской лопаты налипшую землю, утер грязным рукавом со лба пот и снова принялся за дело. Пока что яма была не слишком глубокой, до нормальной могилы не дотягивала, но как ни притормаживай, работы все равно оставалось на полчаса, не больше. Что ж, лишние полчаса жизни тоже нормально. Главное, чтобы ребята не замерзли и не решили урезать срок. Они, конечно, люди слова, раз пообещали выполнить последнее желание приговоренного – вырыть нормальную могилу, – значит, выполнят, вот только какая яма в их понимании «нормальная»? В рост, больше, меньше?

– Хватит, – буркнул один из ребят. – Вылезай.

Грин ждал этих слов, но все равно вздрогнул, словно от удара бичом. В животе неприятно похолодело, а лопата сама собой выскользнула из рук. Фил пошарил в грязи, отыскал инструмент и протянул черенком вверх. За грязный черенок ухватились двое, Рыжий и Танк. В принципе, не будь черенок таким скользким, вытянуть мог бы один Танк, очень уж здоровый черт.

Очутившись наверху, Фил отпустил лопату, вытер руки о штаны и привычно кивнул – «спасибо». То ли от столь естественного кивка, то ли оттого, что наступил момент истины, расстрельная команда и приговоренный замерли в импровизированной немой сцене, которая затянулась на целую минуту. Пауза, хоть в театр.

Впрочем, Филу любая пауза была сейчас на руку. Перед смертью, говорят, не надышишься, это верно, но и просить, как в кино: «Давайте поскорее покончим с этим», – дудки!

Филипп окинул взглядом бывших братьев по оружию и отметил про себя занятное обстоятельство. Все шестеро бойцов расстрельной команды стояли практически там же, где находились, когда приговоренный только начал работу. Если сдвинулись, максимум на два шага, чтобы не замараться землей. И физиономии почти у всех были, честно говоря, не очень. Кислые какие-то. А уж про фанатичный блеск в глазах нечего и говорить. Хотя оно и понятно. Одно дело страстно клеймить предателя в трибунале и совсем другое – участвовать в его казни. Если ты не садист, глазам блестеть не с чего. Разве что от слез.

Фил украдкой взглянул на единственную девушку среди бойцов. Нет, у нее глаза тоже не блестели, ни от праведного гнева, ни от влаги. Сухими были глаза. А еще пустыми и холодными. Грин сначала даже расстроился, но потом все понял и успокоился. Вика не плакала, но и не была равнодушна к происходящему. Ее отсутствующий взгляд как раз об этом и говорил. Она пыталась задавить кипящие в котле души эмоции, обрушив на этот самый котел глыбу ледяной отрешенности.

Не переборщила бы, вместе с котлом и очаг не затушила, не заморозила бы. Ей ведь еще жить. А с ледяной душой какая жизнь? Так, растительное существование.

Взгляд как-то сам собой скользнул вправо и остановился на Воронцове. Пожалуй, только он был относительно бодр и тверд, возвышаясь над товарищами, как вилка, воткнутая в горку квашеной капусты. Ну, еще бы! Такой шанс. Даже два. Во-первых, выполнив постановление трибунала, Ворон заметно прогнется перед начальством, а во-вторых, станет еще более популярным в народе.

«Это какой Воронцов, тот самый Ночной Потрошитель, которого так боятся серпиенсы? И тот самый, который расстрелял Грина? Ах, какой дважды герой! И какой красавец, два метра ростом, косая сажень в плечах. Ну, настоящий герой! Дайте пожму ему руку. Неделю мыть не буду! Хотя нет, все-таки помою, какой-то серой от него попахивает… слегка. Ну, да герою простительно».

Фил незаметно хмыкнул и вдруг понял, что в животе снова потеплело, руки больше не дрожат, а из всех переживаний осталось только сочувствие бывшим товарищам. Им ведь грех на душу брать, тяжело это, даже если ты уверен, что прав. И к Воронцову, железному человеку с тяжелой рукой и припаянной башкой, тоже ничего, кроме сочувствия, не осталось. Он ведь так никогда и не поумнеет, а это еще хуже, чем грех на душе. А уж к Вике…

Понятное дело, мыслей Фила никто не улавливал, по лицу тоже вряд ли кто-то умел читать – да и не смотрел на него никто, только косились – но одновременно с приговоренным перестали мандражировать и палачи.

– Слышь, Ворон, – коротко откашлявшись, позвал Боря. – Ну, чего, включаем?

– А готово? – Воронцов поиграл мерзлой березовой веточкой.

– Полный онлайн, – заверил Борис, открывая заслонку объектива простенькой на первый взгляд видеокамеры. – Сразу на «тьюб» пойдет и на «мобильный репортер».

– Значится, так тому и быть, – явно пытаясь подражать известному киногерою, сказал командир. – Врубай! Маски надеть!

Бойцы натянули черные шапочки-маски и взяли наизготовку «калаши». Все, кроме Вики. Она даже не шевельнулась, так и стояла, безучастная и отрешенная, глядя куда-то в глубь холодной лесной чащобы.

Фил ожидал, что следующим кадром будет крупный план щелкающих переводчиков огня и клацающих затворов, но Воронцов с командой промедлил – Боря подал командиру знак, что у него какие-то нелады с аппаратурой. Танк, воспользовавшись паузой, опустил автомат и легонько толкнул в плечо Вику.

– Маску надень.

– Что? – В чудесных голубых глазах девушки, наконец, появилась искра мысли.

– Маску надень, в эфир выходим.

– Я… – Вика на миг зажмурилась. – Я просто отвернусь.

– Не дури. – Танк понизил голос. – Такие правила, ты же знаешь. Тоже под трибунал хочешь?

– Тоже? – Вика вдруг вспыхнула и пошла багровыми пятнами. – Тоже?!

Фил встревожился. Что будет дальше, он знал не понаслышке. Если Вика заведется, плохо будет всем, но в первую очередь ей самой.

– Марта, спокойно! – окрикнул ее Воронцов.

– Пошел ты! – зло щурясь, прошипела Вика. – Я тебе не Марта! Козу свою Мартой называй, козел драный! И маску надевать я не буду! Положить на ваши правила!

– А есть что положить? – неожиданно спросил кто-то за спиной у Воронцова.

Бойцы, как по команде, развернулись кругом и вскинули оружие. Незаметно подкравшийся к лобному месту человек медленно поднял руки и осуждающе качнул головой.

– Дети вы еще. – Он снисходительно хмыкнул и, не мигая, уставился на Воронцова. – Давай, Ворон, командуй, пока они не пальнули с перепугу.

– Опустить оружие, – приказал Воронцов. – Здравия желаю, товарищ Дед.

В его голосе слышались нотки недовольства. Тем не менее дальше он повел себя так, будто заранее знал, что в нужный момент на сцене появится седьмой и что им будет конкретно этот дядька средних габаритов, неопределенного возраста, со слабо запоминающейся внешностью и с абсолютно невыразительным голосом. То есть «товарищ Дед».

Ворон перехватил автомат за цевье и протянул незнакомцу руку.

– Привет. – Дед пожал руку командиру и кивнул бойцам. – Продолжайте.

– Наладил? – Воронцов строго взглянул на Бориса.

– Все пучком! – Боря снова взял наизготовку видеокамеру.

– Хорошо устроился, – вдруг сказал Дед. – Все, значит, стреляют, а ты снимаешь?

– А чего, есть другие предложения? – Боря нагло вытаращился на незнакомца. – Снимайте сами, если так.

– Нет, снимай ты. Остальные тоже расслабьтесь. – Дед перевел взгляд на Вику и ткнул в ее сторону указательным пальцем. – Вот она будет стрелять. Одна.

– В смысле? – встрепенулся Воронцов. – Погодите, товарищ полковник, что это вы тут командуете? Это моя операция! И подчиняюсь я временно только приказам трибунала.

– Операция твоя. – Дед кивнул, не отводя при этом взгляда от Вики. – Подчиняйся, кому положено, не возражаю. А стрелять будет она.

Девушка все еще шла пятнами, но уже не такими контрастными, и смотрела не на ребят или загадочного Деда, даже не на Фила, а в небо. В серое пасмурное небо, с которого, казалось, вот-вот посыплется мелкий, злобно-колючий снег. В принципе, Фил догадывался, почему она смотрит вверх. Так она себя успокаивала, когда требовалось срочно прекратить злиться. Если при этом еще и глубоко дышать, помогает, Фил знал по себе. Бывало, они делали так на пару. И бывало, не раз. Сложные характеры, ничего не попишешь. Не расставаться же из-за этого. И подолгу дуться друг на друга – тоже не вариант. А так: вышли на балкон, «продышались», глядя на небо, потом извинились, закрепили мир ураганным сексом (однажды прямо на балконе), и все, полное взаимопонимание до следующей ссоры. Всегда срабатывало.

Почти всегда, если учитывать последний раз, когда Вика узнала, что Фил натворил. После такого облома ни о каком примирении не могло быть и речи.

В общем, сейчас Вика старалась успокоиться, и делала она это явно по молчаливому приказу Деда. Филу стало даже любопытно. Получалось, что Вика и Воронцов знают этого человека, причем в иерархии Сопротивления он стоит довольно высоко. Но почему тогда с ним не знаком Филипп? Ведь он-то был вхож на самый верх, не в пример Ворону и Марте!

Фил прокрутил в памяти все, что смог, но не припомнил даже упоминаний о боевом товарище по кличке «Дед». Среди политических лидеров Сопротивления таких странных кадров тоже вроде бы не было. Может, это был кто-то из отряда экономической поддержки? Но тогда какого черта он забыл здесь, в лесу, на месте будущей казни предателя, да еще перед камерами. Зачем ему светиться?

Опять же – поведение Вики. Так резко осадить вспыльчивую красотку не мог даже сам Филипп в лучшие годы их совместной жизни. А уж заставить ее сделать что-то против воли… Грин, например, не мог вообще никогда. Это было нереально. Хотя, возможно, дело в том, что он и не пытался. В любом случае, этот Дед просто посмотрел ей в глаза, и пламя будущего скандала угасло, едва занявшись.

– Нет, Дед, не пройдет этот финт, она не станет стрелять одна. – Упрямый Воронцов помотал головой и обернулся к девушке. – Так, Вика?

– Стану, – ледяным голосом неожиданно заявила Вика. – Могу вообще голыми руками задушить!

Фил поежился. Рухнули все надежды на остатки светлых чувств, скрытые у Вики глубоко в душе. Во взгляде бывшей девушки действительно была отрешенность, но не от происходящего, а от бывшего парня. Никакой маскировки, все как есть, взаправду, только холод и равнодушие. Осознавать это было больно.

– Вот и договорились, – почти ласково сказал Дед.

Вика восприняла его фразу как команду к действию. Она без колебаний выдернула из кобуры пистолет, загнала патрон в ствол и вскинула руку, целясь Филу в сердце. Дед едва успел схватить Вику за запястье.

– Нет, не так, – он снова заглянул девушке в глаза и едва заметно вскинул брови. – Мы знаем, что ты преданный боец. Не нужно ничего доказывать.

– Вот именно, – едва слышно прошептала Вика, – преданный… этим… ничтожеством!

– Мы все им преданы, но должна быть казнь, а не расправа! Понимаешь? Вот и умница. И еще… – Дед вынул из кармана куртки свой «ПМ» и протянул Вике, – возьми этот.

– Чем он лучше моего? – Вика подбросила на ладони в точности такое же оружие.

– Пули в моем специальные, – охотно произнес Дед.

– Серебряные, что ли? – хмыкнул за спиной у него Учитель.

– Считай, что так. – Дед обернулся и одарил лейтенанта лучезарной улыбкой. Правда, «лучи» были явно в рентгеновском спектре. Пять минут в «свете» такой улыбки, и ты труп. Дед снова обернулся к Вике: – Бери, голуба, это приказ.

Вика пожала плечами и взяла предложенное оружие…

…Воронцов и Учитель переглянулись. Во взгляде лейтенанта застыл немой вопрос: «Что делать?» Майор почти незаметно качнул головой: «Не знаю». План заговорщиков явно трещал по швам, но причиной тому было не противодействие загадочного шпиона, а незнание заговорщиками особистских хитростей. Оставалась последняя надежда, на Вику…

…Дед кивком и парой жестов приказал бойцам взять Фила под руки и поставить его перед ямой на колени. Лицом к могиле.

Грин не сопротивлялся и не корчил из себя героя. Принимать смерть, стоя к расстрельной команде лицом, удел тех, чье имя останется в памяти потомков светлым. А негодяям полагается умирать от пули в затылок или корчиться на виселице. Но ролик со сценой повешения замодерируют сразу, теперь админами на всех порталах трудятся роботы чужаков, они быстро соображают, а вот стрельба может и прокатить, мало ли постановочного хлама и военной хроники плавает в сети? Разок точно прокатит и на «тюбике», и на «репортере». А что хотя бы раз попало в сеть, уже не вычистить ничем и никому. Даже кошатники не вычистят, со всеми их виртуальными суперкомпьютерами и нереальными программами, от одного упоминания о которых лучшие хакеры планеты начинают рыдать, как дети.

Филипп встал на скользкий бруствер, мотнул головой, отправляя конвоиров куда подальше, и тяжело опустился на колени. Недолго поразмыслив, заложил руки за спину.

«Кажется, так ставили приговоренных зэков китайцы? Да и наши в войну… хотя нет, наши вроде бы на колени не ставили. Или ставили? Впрочем, какая разница?»

Грин глубоко вдохнул холодный воздух, на пару секунд задержал дыхание и медленно, протяжно выдохнул. Хорошо дышалось перед смертью. Вкусно.

Сзади послышались шаги. Короткие, женские. Фил закрыл глаза.

«Интересно, приговор зачитывать будут? Ну, хотя бы резюме. Именем трудового народа или, там, прогрессивного человечества. Хотя нет, некогда. Ролик должен быть показательным, но коротким. Чтобы с одного взгляда все стало ясно. Как про Саддама. Раз-два, и все кончено. А слова пусть остаются за кадром, пылятся себе в толстых прокурорских папках».

Командир расстрельной команды был полностью согласен с выводами Фила, хотя и не слышал ни слова из его мысленных фраз.

– Вы все знаете, кто этот человек, – торжественно, даже пафосно заявил Ворон. – Это Филипп Андреевич Гриневский, известный также под псевдонимами Грин и Фил, по вине которого в августе текущего года в одной только Москве погибли сотни тысяч бойцов Сопротивления…

«Сто шесть тысяч семьсот бойцов, – мысленно исправил Филипп. – Плюс полторы сотни человек пропали без вести, как подсчитало следствие. И не в одном только августе, а за весь отчетный период. С августа по ноябрь 2014 года. Так что ты, Ворон, ври, да не завирайся».

– …Были разрушены десятки городов и нанесен значительный ущерб мировой экономике…

«Мировой экономике! Ну, ты загнул! Ни один человек не может нанести ущерб, тем более – значительный, тому, чего давно не существует. Все равно что обвинить меня в разрушении Бастилии. Помочиться на ее контуры, что выложены мостовыми камнями на одноименной площади, я еще мог бы, но разрушить – явно опоздал. Так и с мировой экономикой. Трехлетний кризис ее неслабо подкосил, а чужаки добили одним мощным ударом в начале 2013 года, не дав ей, бедняжке, очнуться».

– …На основании вышеизложенного и безусловно признавая, что этот человек особо опасен, трибунал Сопротивления приговорил Филиппа Андреевича Гриневского к высшей мере наказания – расстрелу! Приговор окончательный и обжалованию не подлежит.

Казенный язык – худшая матерщина. Одна «высшая мера наказания» чего стоит. Абсурд! Наказание, как и поощрение, должно иметь реальные последствия. Наказали – человек задумался, пересмотрел свою жизненную позицию, начал делать все так, как положено. Поощрили – он воодушевился, начал работать еще лучше. А если человека расстреляли, какое же это наказание? Убийство, и только. Так почему нельзя сформулировать четко: мы посовещались и решили этого человека убить. Нет же, «наказание»! Кому оно нужно, это лицемерие? Хотя понятно, что вопрос не к Ворону и не к трибуналу. Не они придумали этот странный «язык закона». На нем лицемерили до них, на нем же будут лицемерить после них. Всего-то разницы: кто-то это делал (и будет делать) лучше, а кто-то хуже. Суть от этого не менялась и не изменится никогда. Вот большевики, например, называли это же самое убийство «высшей мерой социальной защиты». Звучало честнее, но заканчивалось тем же убийством. Так что вопрос не к Ворону…

«Боже мой, о чем я думаю в свои последние секунды! Помолился бы лучше!»

– Привести приговор в исполнение!

«Ну! Вот сейчас должно произойти нечто такое, что положит конец этой трагикомедии. Примчится кавалерия или всю расстрельную команду накроет залп из шокового оружия. Ну!»

Ничего такого не произошло. Грин услышал, как Вика снимает пистолет с предохранителя и загоняет патрон в ствол. Лязг металла был оглушительным.

«Все! Провал!»

Филиппа охватила натуральная паника. Такая продуманная операция оказалась фантазией сумасшедшего! Предвидения воображаемого голоса извне, сверхчеловеческие усилия, моральные и физические мучения – все это вмиг потеряло всякий смысл. Грин допустил роковую ошибку и теперь расплачивался за нее жизнью.

«Но ведь предвидения не подводили! До самого конца не подводили! Почему сейчас? Что за жестокая шутка воспаленного воображения, если дело реально в нем? Проявилась скрытая тяга к самоубийству? Но почему в такой изощренной форме, почему просто не застрелился или не встретился с серпиенсом лицом к лицу? Нет, это не может завершиться вот так, глупо и жестоко! Какой в этом смысл?!»

Грин зажмурился. Возможно, смысл был как раз не в жизни, а в смерти. Возможно, все шло к тому, чтобы Грин стал символом именно после гибели. Каким символом и для кого? Символом самопожертвования? Но ведь для всех он провокатор, предатель, шпион. При чем тут самопожертвование?

Вика медлила, и это давало Филиппу последнюю надежду. Грин не хотел цепляться за эту соломинку, но подсознание его не спрашивало, цеплялось без приказов разума. Фил сначала рассердился на себя за эту слабость, но потом насторожился. Все-таки подсознание трепыхалось не напрасно. Что-то происходило. Только не вокруг, а в мистическом мысленном пространстве. Грубо говоря, там поднялся какой-то шум. Грин сосредоточился и понял, что происходит. Кто-то мысленно кричал, обращаясь к Вике.

Мысленный крик не был отчаянным, скорее походил на обычный уличный оклик. Будто бы кто-то позвал Вику с другой стороны дороги. Почему его услышал еще и Грин, было непонятно, но, впрочем, и не важно. Такое уже бывало, и неоднократно. Впервые это случилось в декабре двенадцатого, рядом с «Соколом», когда Филипп услышал, как чей-то голос подсказывает Вике спуститься в колодец, чтобы убраться из опасной зоны. А повторилось недавно, во время штурма логова на Щелковском, когда Вика, инстинктивно доверившись подсказке голоса извне, точно определила, где прячется приор стражи. Грин и тогда был в курсе Викиного озарения, поскольку услышал ту же подсказку.

Правда, сейчас кое-что было иначе. Разница заключалась в том, что сейчас кричало вовсе не второе «я» Филиппа, как он сам его называл. Вику мысленно окликнул другой голос. Почему другой? Хотя бы потому, что он был определенно женским. То есть в мысленный эфир вышла какая-то незнакомая женщина, но и Фил, и, похоже, Вика услышали ее мысленный крик точно так же, как слышали они когда-то подсказки гриновского альтер эго.

А еще сейчас Грин не слишком ясно понимал, о чем толкует этот мысленный голос. Кто кого перехитрил, и что можно исправить?

Грин ощутил, как дрогнула рука девушки, как чуть сместился уткнувшийся в затылок Филиппу ствол пистолета…

Хлопок выстрела был громким, но Филу звуки были неинтересны, он сосредоточился на ощущениях…

…Труп казненного предателя рухнул на бруствер и медленно съехал в яму. Шлепок от падения безжизненного тела в грязь на дне могилы был негромким, но очень сочным. Бойцам даже показалось, что яма на миг ожила, проглотила жертву и от удовольствия причмокнула. Вторую жертву – пистолет, выпавший из руки палача, – яма приняла почти беззвучно. Третью – самого палача, рухнувшего в обморок, ей не отдали. Учитель подхватил Вику на руки и, не дожидаясь приказа от Ворона, понес девушку через лес к просеке, где был припаркован микроавтобус. Следом за ним потянулись Рыжий и Танк. Рядом с Воронцовым остались только Борис, которому нужно было еще упаковать аппаратуру, и Дед.

– Нет, ну нормально. – Ворон растерянно оглянулся. – Эй, куда все-то? Я один буду закапывать, что ли?

– Лопата все равно одна, – проронил Борис и запоздало прикусил язык.

– Вот и бери ее! – Воронцов вспомнил о своей начальственной роли и неубедительно нахмурился.

– В машине еще есть, я принесу! – мгновенно сориентировался Боря. – Момент!

Ворон не успел ничего возразить, поскольку слово «момент» Борис выкрикнул уже на ходу, исчезая в голом, но все равно густом подлеске.

– Да, Ворон, боец ты отменный, а вот командир из тебя, как из дерьма пуля, – скептически хмыкнув, сказал Дед.

– Оружие… – Воронцов нервно поправил ремень автомата и отвел взгляд, – доставать будете?

– Не закапывать же вместе с этим бабаем. – Дед, кряхтя, наклонился, поднял лопату и протянул черенок Воронцову. – Спрыгни. Будь так любезен. Заодно контрольный выстрел сделаешь. Желательно из моего же. Что-то не понравилось мне, как эта Никитá стрельнула.

– А вытянете? Я сто двадцать вешу без снаряги.

– Сто двадцать? – Дед удивленно округлил глаза и присвистнул. – Эк ты отъелся на казенных макаронах с тушенкой! А росту в тебе сколько? Метра два?

– Два ноль пять.

– Ну, с таким ростом ты и без меня оттуда выпрыгнешь. – Дед снова усмехнулся. Правда, теперь не снисходительно, а холодно, даже с оттенком презрения. Но тон не сменил. – Лезь, драгоценный мой, не раздражай.

Ворон недовольно поджал губы, повесил автомат за спину и молча направился к яме. Подход он выбрал явно неудачный. С той стороны ямы Фил набросал особо высокий бруствер, в основание которого легла самая сырая, а значит, и самая скользкая земля. Под тяжестью Воронцова земля поехала и осыпалась в яму. Вместе с грунтом в могилу съехал и командир расстрельной команды.

Какое-то время Ворон возился на дне, чертыхаясь и громко сопя, затем пробормотал что-то неразборчивое, но явно нелестное, правда, непонятно в чей адрес, и, наконец, выдал раздраженную реплику:

– Куда она его зашвырнула? Нет нигде.

– На двух квадратных метрах сориентироваться не можешь? – недовольно проскрипел Дед.

– Так ведь грязюки по колено! – ответил из ямы Воронцов. – И кровищи… как с кабана.

– Так много? – Дед насторожился. – И что, небось течет до сих пор?

– А пойми ее! Где же эта железяка? Мистика какая-то!

– Тело переверни, – приказал Дед, – может, под него соскользнул.

– Может, – проворчал Ворон. – Еще дохлятину я не ворочал. О! Что-то есть!

Несколько секунд из ямы доносились какие-то шорохи, сопение Воронцова и чавканье грязи, затем что-то громко хрустнуло, и снова чавкнула грязь.

Дед зачем-то поднял лопату штыком вверх, словно готовясь оглушить того, кто покажется из ямы, и сделал один осторожный шаг к брустверу. Выбираться из чужой могилы Ворон не спешил. Может, в качестве компенсации за моральные неудобства шарил в карманах казненного, или же дело было в чем-то еще? Чтобы разобраться, следовало заглянуть в яму. Иначе никак.

Дед присел, вынул из кобуры на лодыжке небольшой револьвер, встал и вытянул шею, в попытке заглянуть за бруствер… и в этот момент над лобным местом прокатился короткий отзвук выстрела. На этот раз его хлопок не был искажен отражением от стенок могилы, поскольку стреляли не вниз, а вверх. Конкретно в Деда. Малейшие сомнения в этом факте развеялись со скоростью пули. Той самой, что ударила в штык лопаты и проделала в двухмиллиметровом железе аккуратную дырочку.

Дед вскинул руку с револьвером, не целясь выстрелил в яму, затем отшвырнул испорченную лопату и, поскальзывая, как начинающий лыжник на заледенелом насте, попятился к зарослям. Новый выстрел из могилы пришелся в белый свет, но Деду было достаточно самого факта ответного огня. Кто бы ни палил из ямы, продолжать с ним «слепую» перестрелку Дед не собирался. Он прекрасно знал, что и Ворон, и Грин стреляют гораздо лучше него, поэтому финал дуэли представлялся Деду непредсказуемым. И кому она нужна, эта рулетка?

«Нет, мы пойдем другим путем! – решил особист. – Более надежным. А таких путей у нас много».

Он резко развернулся и бросился наутек…

…Бойцы Ворона примчались на выстрелы достаточно быстро, минуты через три-четыре, но все равно поспели к шапочному разбору. На полянке было пусто и тихо. Только березы вокруг шептали что-то невнятное, касаясь друг друга мерзлыми ветками. Что тут произошло несколько минут назад, было неясно. Бойцы бегло осмотрели полянку, но то, что они нашли на лобном месте, ситуации не прояснило. Даже наоборот, только еще больше все запутало.

Во-первых, в могиле не оказалось тела Грина. Вместо него там лежал бездыханный Воронцов. Во-вторых, исчез Дед. Судя по следам и сломанным веткам, ушел он быстро и куда-то в глубь лесопарка.

Кто затеял стрельбу, бойцы тоже так и не поняли. То ли Дед почему-то выстрелил в Ворона, то ли, наоборот, Воронцов жахнул, пытаясь помешать загадочному контролеру унести тело Грина, и получил в ответ. Впрочем, в этот скользкий нюанс никто особо не вникал. Не для рядовых бойцов это занятие – вникать в игры Особого отдела при штабе Сопротивления, начальником которого и являлся товарищ по кличке «Дед».

– Наше дело сторона, – мрачно и немного растерянно произнес Учитель, теперь временный лидер группы погибшего Воронцова. – Хоть и непонятно, за что командира так круто… он еще много пользы мог принести.

– Мог, – на выдохе сказал Танк, выталкивая из ямы на бруствер тяжеленный труп Ворона. – Только вряд ли это Дед сотворил. Гляньте, где входное. На виске. Если бы они с Дедом перестрелку затеяли, то Воронцову в лоб должно было прилететь.

– И чего? – наивно хлопая глазами, удивился Боря. – Ворон сам застрелился, что ли?

– Погодите. – Учитель наморщил лоб. – Дед ведь без оружия был, его «ПМ» Вика в яму уронила.

– Значит, Ворон ему пистолет из ямы достал, вернул, а Дед его… – Танк выбрался из могилы и повертел головой. – Хотя нет. Фигня какая-то. Тогда был бы один выстрел, а их три было. И следов многовато. Вот тут Ворон подошел, спрыгнул… и все. А тут кто топтался?

– А гильзы? – присоединился к обсуждению Рыжий.

– Чего гильзы? – Танк поднял одну бровь.

– Гильзы где? Одну я вижу, вон валяется. Это Вика стреляла. А еще три куда делись?

Танк секунд на пять завис, остекленело глядя на Рыжего, затем вернулся к яме и, присев на бруствере, заглянул вниз. Еще несколько секунд спустя он встал и обернулся к товарищам. На губах у него играла глуповато-растерянная улыбка.

– Насчет трех не знаю, но две точно… там, внизу.

– Точно? – Учитель смерил Танка строгим взглядом.

– Я без глаз, что ли?!

– Я спрашиваю – точно две?

– А-а, ну да, вроде бы две. Там грязюка…

– Странно. – Учитель покосился на Рыжего.

Тот нахмурился и покачал головой: «Беда».

– И самого пистоля нет, так? – уточнил дотошный Учитель у Танка. Тот помотал головой. – Дела-а.

– Хорошо, «калаша» не прихватил, – сказал Рыжий.

– Хорошо, – нехотя согласился с ним Учитель. – Только все равно ничего хорошего. Похоже, попали мы, мужики. Как куры в ощип.

– О чем ты? – забеспокоился Боря. – Вы все. О чем? Что происходит?

– Произошло уже. – Танк устало махнул рукой. – Пошли Деда искать, может, ему помощь нужна.

– Танк, Рыжий! – Борис занервничал еще сильнее. – Учитель, ты же человек, не то что эти гамадрилы! Объясни!

– Ворона Фил продырявил, – коротко ответил лидер группы. – Возможно, он и Деда достал. С огневой подготовкой Грин всегда дружил.

– Ты шутишь, да? – глаза у Бориса заблестели, а голос дрогнул. – Грина ведь Вика убила!

– Выходит, не убила. – Учитель взял парня за плечи и развернул в сторону дороги. – Шагай к машине, там Вика одна-одинешенька, да еще и в отключке. Охраняй.

– Я один?! – уже и вовсе с нотками паники в голосе спросил Боря. – А вы?!

– А мы Деда окрест поищем и тоже придем, – он слегка поддал Борису коленом пониже спины. – Шагай! С-сопляк…

…Ощущения были что надо. Лучше бы сосредоточился на одном только звуке. Впрочем, тут хоть сосредоточься, хоть расслабься, не поможет. Когда по черепу щелкает «макаровская» пуля, пусть и вскользь, на пик нагрузки выходят все ощущения разом. Правда, тут же сворачиваются в тугой комок, который сначала мечется с набатным звоном под сводами черепа, а затем взрывается где-то глубоко в сознании, перед внутренним взором, фейерверком крупных желтых искр. В принципе, это даже красиво. Только невероятно больно. А когда фейерверк гаснет, становится очень уж темно и страшно.

Фил провел ладонью по шее, утирая стекающую за воротник теплую кровь, а затем осторожно, кончиками пальцев, прикоснулся к округлой ранке на щеке.

Все-таки предвидения не обманули! Все случилось именно так, как обещал в одной из последних бесед голос извне! Были и паника, и отчаяние, и дрогнувшая рука палача, и мучительная боль, и счастье, оттого что эту боль чувствуешь. Все, как по сценарию. Пуля вошла в шею справа, ниже затылка и вышла из-под правой скулы. Причем почти ничего важного не задев. Порванное небо, мышцы, кожу и пару выбитых зубов можно не считать. Такое впечатление, что Вика намеренно выстрелила именно сюда, ведь она бывший стоматолог, знает, где что расположено в этой части головы. Может, так оно и было? Может, Вика только притворялась, что ненавидит Грина, а на самом деле пыталась его спасти? В таком случае совсем хорошо. То есть не совсем, но гораздо лучше, какая-никакая моральная поддержка.

А вот что крови много вытекло, это плохо. До сих пор полный рот и полжелудка. Филипп кое-как сплюнул. Нет, рот был уже не полный, и кровь не равномерно красная, а с темными прожилками и сгустками. Вроде бы кровотечение пошло на убыль. И то хлеб. Да что там «хлеб»! Для покойника самочувствие было почти отличным! Голова страшно болела и кружилась, шея отекла и занемела, в районе верхней челюсти что-то противно и будто бы само по себе похрустывало, ноги подкашивались, тошнило, как после трехдневного мальчишника, но сейчас все эти неприятные ощущения Фил воспринимал через призму главного калибра – через призму жизни. Чувствует тот, кто живет! Лучше, конечно, чувствовать что-нибудь поприятнее боли и мигрени, но это смотря в какой ситуации. Сейчас Грину было не до капризов. Сейчас любое ощущение было для него приятным и желанным, поскольку лишний раз напоминало о главной хорошей новости на всей его памяти. Филипп Грин продолжал жить!

И пусть началась эта новая жизнь довольно нервно, с борьбы в грязи, стрельбы и тяжелейшего марша на четвереньках по холодному лесу, но опять же, стоит ли привередничать? Главное – жив!

«Только Ворона жалко. Хороший мужик был, пусть и не слишком умный. Зато боец был отменный. Змеевикам черепушки на раз дырявил. С его фактурой это было просто. Перефразируя Владимира Семеновича: тюк прямо в темя – и нет гадюки. А погиб глупо. Просто попал под раздачу. Я ведь его только рукояткой приголубил. Мог бы отлежаться Ворон, и снова в бой. Но тут этот Дед нарисовался, палить начал наугад. Глупо и несправедливо. Жалко Воронцова. Но ничего не поделаешь, судьба. И потом, такие, как Воронцов, в новом деле не пригодятся».

Голос извне снова был другим. Не привычным Грину голосом второго «я», а женским, тем самым, что призывал Вику сосредоточиться. Это Филиппа озадачило, но лишь на время. Новая жизнь, новые условия игры. А если так, чему удивляться?

«Цинично? Не циничнее расстрела. А вот дальше будет реальный цинизм, гарантирую. Время кондовой партизанщины закончилось. Пришло время Настоящего Сопротивления, умного, жесткого, предельно эффективного. Сопротивления, которое обязательно закончится Освобождением».

«Абсолютно. Иначе не взвалил бы на себя такую тяжесть – сто шесть тысяч чужих грехов».

«Не закончится! – неожиданно зазвучал привычный Филиппу голос извне. – Мои предвидения ближнего прицела как раз, наоборот, всегда точны. Только приходят нерегулярно. Но сейчас я вижу, что Грин практически у цели. Ползи вправо, Фил. Увидишь черную машину, не бойся, в ней не марионетки серпиенсов, это маскировка».

Черную машину? Грин тяжело вздохнул и замер на секунду от приступа острой боли. Машина была сейчас тем, что нужно. Хватило бы сил доползти.

Филипп продвинулся вправо метров на десять и растянулся на влажной хвое. Если машина стоит на просеке, проползти требовалось еще метров пятьдесят. Немыслимое расстояние!

Справа что-то треснуло, наверное, сучок под чьей-то ногой, затем еще раз, и вскоре послышались мягкие шаги. Грин попытался поднять взгляд, но правый глаз был затянут огромным сочным синяком, а левым без линз или очков он видел плохо. Сумел разглядеть фигуру человека в камуфляже, но лица не рассмотрел. На всякий случай нащупал в кармане пистолет.

– Спокойно, – прошептал человек, склоняясь над Грином. – Свои.

Человек присел, осторожно перевернул Филиппа на спину и поднял, легко, как ребенка. Теперь Грин теоретически мог бы его рассмотреть, но снова обломился. Голову и лицо человека скрывала черная шапочка-маска. Однако в том, что это не один из палачей и не боец оцепления, наверняка выставленного предусмотрительным Дедом, Филипп был почему-то уверен. Что-то в движениях и осанке человека показалось ему знакомым. И роста человек был такого, что круг поисков сужался до минимума. Лосей среди знакомых Грина было немало, но таких, как этот, пожалуй, с десяток, не больше. Даже меньше, поскольку из списка недавно выбыл Воронцов, светлая ему память.

Человек шагал легко, мягко, но все равно не прижимал Фила к себе, а держал на весу, чтобы раненому не передавались никакие толчки. Силенок мужчине было явно не занимать.

Обещанная «голосом» черная машина, здоровенная «Тойота Лендкрузер», действительно стояла на узкой просеке, занимая весь ее просвет. У авто была предусмотрительно поднята задняя дверь и откинут бортик. Все готово для погрузки. Фил на миг встревожился. Человек знал, что Грина придется грузить? Откуда?

– Все видел, все знаю, – уложив Грина в машину, прошептал спаситель. – За Ворона не виню, самооборона. Не вмешался раньше, прости, но мы ведь так и договаривались.

«Все он видел! Ты видел то, что происходило на поверхности, дружище! А в яме? Эх, мог бы я говорить! Но ладно, не винишь, и на том спасибо. А что не вмешался… все верно, генерал, уговор был именно таким».

Человек, а если без уловок – генерал Алексеев, распечатал армейскую аптечку и достал шприц с обезболивающим. Укола Грин даже не почувствовал. На фоне главной боли такие комариные укусы терялись, как песчинка в пустыне.

– На месяц спрячу в надежном месте, – продолжил шептать генерал. – Как раз у одного доктора. Подлечишься, вывезу на экватор в нейтральные воды. Это все, что я могу. Годится?

Выражая согласие, Грин медленно прикрыл левый глаз. Большего и не требовалось.

Кое-как наложив Грину повязку, Алексеев закрыл заднюю дверь и уселся за руль. Машина плавно тронулась, через какое-то время вырулила на асфальт и покатила…

Куда она покатила, Грин не видел, да это его и не интересовало. В безопасное место, это главное.

Обезболивающее начало действовать, и Грин немного расслабился. «Уснуть и видеть сны, быть может?» Это сейчас было наилучшим вариантом. Позволила бы боль.

Прошла еще минута или вечность, понять было трудно, и боль стала отдаляться. Совсем уходить она не собиралась, но с воображаемого расстояния выглядела не такой страшной и не мешала погрузиться в забытье.

Зато мешали голоса.

«Убедилась? – прозвучал привычный голос извне. – Считаешь, что ему по-прежнему везет?»

«С нами? – удивился Грин, с трудом преодолевая дрему. – С кем с нами, сударыня? Вы хотели сказать, со мной?»

«Тот, кого ты считал своим вторым «я», на самом деле им не является, – пояснил женский голос. – Так же, как и все остальные, с кем ты скоро познакомишься, не будут ни плодом твоего воображения, ни болезненными галлюцинациями. Добро пожаловать в новый мир, Филипп Грин. В мир цвета индиго».