— Еще один лунный грузовик взлетел, — сказал Корин, вглядываясь в пепельное предзакатное небо, стремительно наливающееся с востока тугой чернотой, кое-где уже проколотой искорками первых звезд.

— Седьмой за последние полчаса, Григорий Львович!

Корин сидел на огромном, сером от старости бревне с гладкой, почти отполированной временем поверхностью. Еще вчера, после того как с шумом и песнями монтажники улетели на вертолете в Тверь, он попытался посчитать годовые кольца на срезе бревна и сбился, досчитав до трехсот. Может быть, это занятие действительно способствует укреплению нервной системы, но все равно свинство со стороны ребят бросать башню в полусобранном виде. Литвинову что! Он человек солидный, в сборке интегральных плат не разбирается и вследствие этого полон оптимизма.

Прославленный хроноспасатель полулежал, развалясь в мягком кресле, и смотрел, как над неровной кромкой леса гасли последние пурпурные облака. Откуда-то из-за слипшихся в сплошную массу деревьев потянул сырой ветерок и не спеша пополз слоистый туман. Корин тоскливо посмотрел на уютные красные огоньки башни, мирно мигающие рядом со звездами. Он решился и выразительно кашлянул.

— Кажется, время идет к десяти, Григорий Львович, — деловито сообщил он. — Как бы нам того, не опоздать.

Литвинов нехотя оторвался от созерцания высоких облаков и, прищурясь, посмотрел на своего напарника. Корин маялся, изо всех сил пытаясь напустить на себя вид бывалого спасателя, для которого селигерский эксперимент — не более чем рутинная работа. Литвинову даже показалось, что в сгущающейся темноте добродушные черты его лица посуровели, мужественно окаменели, а светлые голубые глаза засветились каким-то жестким стальным блеском.

«Если бы мальчик мог сейчас увидеть себя со стороны, он был бы очень доволен», — улыбаясь, подумал Литвинов и лениво сказал:

— Послушайте, Игорь, знаете, кого вы мне сейчас напомнили? — Он выдержал томительную паузу и безжалостно заключил: — Робота ВИМПА. Вон он стоит, бедолага, пригорюнившись, у входа в башню и размышляет, куда бы ему повернуть свои здоровенные шестеренки, да так, чтобы непременно для всеобщего блага…

Корин обиженно засопел. По инструкции они уже полчаса назад были обязаны подняться в операторскую и, задыхаясь от спертого, пропитанного запахом разогретого металла воздуха, проверить по системе «Контроль-1» параметры основных блоков хроноизлучателя. Затем, поудобнее устроившись буквально друг на друге в уютной тесноте отсека-автомата, ждать, когда придет сигнал на включение излучателя в грубом режиме. Конечно, включение производилось автоматически, но таков уж был порядок.

Литвинов, словно угадав его мысли, разъяснил:

— А что касается инструкции, то здесь, на Селигере, она ни к чему. Это я вам заявляю совершенно официально, сам в свое время составлял. Помнится, лежали мы с Валерой Рюминым в лунном госпитале после небольшого происшествия в аппаратурном отсеке башни и, вздрагивая от чувствительных уколов, составляли опус, который непонятно как превратился в весьма негуманную инструкцию. А между прочим, месяц спустя выяснилось, что автоматика здесь была ни при чем, просто мы в панике понажимали бог знает какие кнопки… Но если вам невтерпеж, то советую на сон грядущий проверить систему синхронизации шестого и одиннадцатого каналов. Что-то там не в порядке, как вы считаете?

Корин чуть не чертыхнулся от неожиданности. Конечно, Литвинов есть Литвинов, с его огромным опытом можно ощущать неполадки одним чутьем, но… Но от этого ему, Корину, дипломнику Института Времени, не становилось легче, для него все было ново и сложно. Как, например, отладить эту распроклятую синхронизацию, если автомат-регулятор ее не взял на зуб?

— Да вы не беспокойтесь, — продолжал Литвинов, улыбаясь, — это совершенно неспешно, и думаю, мы возьмемся вместе за синхронизацию завтра после обеда, не возражаете? А пока излучатели отлично поработают и на автомате.

У Корина отлегло от сердца, и он уже почти с удовольствием вернулся на насиженное место.

— Все-таки это мой первый большой эксперимент, — сказал он извиняющимся голосом. — Да еще какой — спасение группы туристов, провалившихся в хронотрещину! Об этом сейчас на всей планете говорят! Я до сих пор не пойму, каким чудом меня распределили сюда, на Селигер, на преддипломную практику… А что я умею?

— Это вы напрасно на себя наговариваете, Игорь, — доброжелательно сказал Литвинов. — Сегодня вы поработали отлично, монтаж силовых агрегатов — страшно муторное дело, я им не занимался уже лет пять. Так что первый день практики, считаю, прошел успешно. А что касается синхронизации… Вот послушайте, какая со мной приключилась история в мои молодые годы.

Стояла наша опытная группа лагерем в степи, километрах этак в ста от Армавира. Помните Викторова? Он погиб на Луне в прошлом году от разрыва сердца…

А тогда это был молодой, фантастической энергии человек, в свои двадцать восемь уже начальник лаборатории времени Института Физических Проблем. Помню, он ужасно любил носить застиранные джинсы и ковбойскую шляпу, чем несказанно поражал местных дам. Да и все мы тогда были изрядными шалопаями, например, ваш покорный слуга больше бренчал на гитаре и грезил далекими горизонтами, чем занимался хронофизикой. Как сейчас помню, пытались мы применить свою опытную установку хроноизлучателя на небольшом кургане, о котором среди местных жителей ходила недобрая слава. Мол, иногда на закате вылезает на поросший пожелтевшей травой земляной горб татарин в полном боевом облачении и поет нецивилизованные песни.

Как водится, договорились с председателем колхоза о помощи, и он выделил нам на целый день старый грузовичок для перевозки нашего металлолома. Шофер Миша просто загорелся энтузиазмом, когда узнал, что мы не археологи, а физики и хотим перевернуть за месяц отпуска матушку-науку. Времени у него было в обрез — вечером он должен был пойти на свадьбу своего друга, но все же за дело взялся и здорово помог нам грузить тяжелые аккумуляторы. Уже солнце стало клониться к горизонту, когда мы наконец затряслись по полному бездорожью, подпрыгивая в кузове как на взбесившемся мустанге. А что было с нашей установкой!

Вспомнить страшно, да делать нечего, возвращаться поздно, а Миша все гнал и гнал по степи, словно бревна вез, а не полный кузов молодых гениев.

Ну ничего, кое-как доехали, вывалились со стонами на колючую траву и только хотели было отлежаться, как Миша взял нас в оборот. Уж очень ему хотелось посмотреть, как мы будем татарина из хронотрещины вытаскивать, да еще и поспеть с соответствующими подробностями на свадьбу. Не без труда привел он нас в чувство, угостил самых хилых припрятанной под сиденьем в машине водкой, таскал все на себе как лошадь и даже пел казачьи песни — словом, создавал рабочую обстановку. Собрали мы наш гроб за рекордный срок — всего за два часа, осталось только синхронизировать каналы. Миша между тем аж подпрыгивал от нетерпения, Владимиров старательно прилаживает на макушку шляпу, Эдик с Никитой возятся с фотовспышкой, а каналы, как назло, не налаживаются. Занимался этим почетным делом, как вы, наверное, уже догадались, некто Литвинов. Ну и ругали меня тогда! Все спешат, надрываются, а я, растяпа, никак не могу одновременно привести до красных делений на шкалах стрелки всех четырех индикаторов фаз. То ли укачало меня в дороге прилично, то ли водка подействовала на пустой желудок, только не получается, хоть убей! Но, между прочим, помочь мне никто не рвался, дело это нервное, а я специально у жены вязать научился, словом, редкий был специалист. Наконец Миша выдохся меня подбадривать, плюнул и полез в машину. И тут все отчетливо услышали, как из кармана его брюк вывалилась на землю связка ключей — звякнула она так очень выразительно. Все, конечно, заорали. Мишка выругался, вылез из машины и стал ползать по земле. Но ключей почему-то не нашел, хотя был трезв как стеклышко, да и не стемнело еще, только-только смеркаться начинало. Ползал он так потешно, что даже я бросил осточертевшие верньеры и стал его подбадривать криками: «Давай, давай!» Ну, смотрим, обалдел человек, ключи найти не может, стали помогать. Все штаны на коленях вытерли — нет ключей! Скоро мы сдались, хотели было отдохнуть, а Мишка стонет — на свадьбу опаздывает, а пешком, между прочим, километров десять топать. Тут Генка Владимиров вытер пот с благородного кандидатского лба и закричал: «Эврика!»

— Хронотрещина! — благоговейно выдохнул Корин.

— Да, но об этом мы не сразу догадались. Сначала заставили Мишку вывернуть карманы и, как прозорливо предсказал Владимиров, обнаружили там приличную дыру. Но ключей нигде не было, и волей-неволей пришлось подумать о трещине. Взял меня тогда шофер очень вежливо за бока и повел без лишних слов к хроноизлучателю — мол, спасай. Ну, я и взялся, уже не спеша, с чувством ответственности, и начал старательно елозить белым лучом по вытоптанной траве. И вот тогда я впервые понял, что такое синхронизация…

— Нашли ключи-то? — не выдержав, спросил Корин.

— Да как сказать… С одной стороны, вроде бы нашли. Когда я с синхронизацией совладал, слышу — все аж ахнули. Есть ключи! Лежат как миленькие на ровном месте около самой кабины и ехидно поблескивают. Еле Мишку удержали, а то так бы и кинулся под луч. Только вот в чем штука — то ли у меня руки дрожали, то ли синхронизация каналов все время сбивалась, но едва я выключу хронополе, как от ключей и следа не остается. До сих пор вижу эту сцену: сидят трое будущих светил физики на земле кружком, чтобы, значит, под луч не попасть, и держат шофера Мишу под микитки, а ключи с нами в прятки играют. Чуть я поле сниму, все четверо, как по команде, бросаются в центр круга, а там, ясно, опять ничего нет… Маялись все страшно, а обо мне уж и говорить нечего.

Однако не сладили все-таки с Мишкой. Когда в шестой раз ключи опять из небытия вынырнули, он закричал, расшвырял ребят, схватил ключики — только мы его и видели. Как с ним ничего не случилось, до сих пор не пойму…

— Здорово, — сказал Корин с завистью. — Пойду я тоже в спасатели, Григорий Львович, сил моих нет сидеть в лабораториях или, еще хуже, корпеть над дурацкими чертежами. Живое дело куда интереснее, правда?

— Да… — с сомнением протянул Литвинов, поглядев на часы. — Практика так практика. Кстати, Игорь, не откажите в любезности, поднимитесь в башню — скоро будет вечерняя оперативка, ну так скажите Рюмину, что я вас уполномочил, и послушайте, что старики наговорят. И еще… — Он заколебался на секунду, но твердо сказал: — Может, все-таки попробуете без меня отладить синхронизацию?..

Когда Корин ушел, Литвинов, кряхтя, вылез из кресла и, спотыкаясь в темноте, стал искать свою сумку с пледом. Хорошо еще, что догадливый робот включил осветительный фонарь, и с его помощью Литвинову удалось не раздавить многострадальный старый термос с горячим кофе, который на этот раз почему-то стоял рядом с креслом. Наконец он вновь уселся с блаженным вздохом, включил электрообогрев пледа и подумал, что все-таки день прошел не зря. А это не так уж часто бывает, чтобы не зря. Если бы кто-нибудь подсчитал, сколько времени только они со Стельмахом убили в разнокалиберных комиссиях и комитетах, разоблачая очередного чудо-медиума, якобы контактировавшего с духом своей прабабушки посредством некоего хроноизлучения селезенки…

В последнее время Литвинову как-то особенно приятно стало общаться с молодежью, и не случайно, наверное, догадливый Герман Матвеевич дал ему такого отличного парня. «Должно быть, начинаю стареть, — подумал он, — раньше мне всегда было интереснее со сверстниками, даже в мое недолгое учительствование в Институте Времени, когда милые второкурсницы прямо на лекциях забрасывали меня интимными записочками… Ну что ж, видно, и в моей жизни после прилива наступает отлив, не это страшно, а страшно то, что он оставляет на берегу памяти. Следы, много следов рано ушедших друзей, обломки несбывшихся надежд.

Все лучшие годы, ты, Григорий Литвинов, прожил, не думая об отливе, не готовя тылы на случай отступления, и, может, сделал трагическую ошибку. Наташа никогда об этом не вспоминает, но я же вижу, как тают от боли ее добрые глаза, когда она смотрит тайком на портрет Павла… Могли я тогда, в страшном четырнадцатом, сберечь единственного сына, послав в это дьявольское ущелье в Альпах кого-нибудь другого? И Павел остался бы жив, а погиб кто-нибудь другой, скажем, белозубый Арсен или горбоносый альпинист Жак Ферарье… Нет, сам Павел никогда бы мне не простил их гибели. Справиться мог только он, как самый опытный и выдержанный спасатель, да и разве, уходя в то дождливое утро, он думал о смерти? И остались от моего мальчика только следы на нашем с Наташей берегу, да еще, может быть, помнят его те туристы из Милана, которых он спас в тот кошмарный день…»

Литвинов заставил себя выпить несколько глотков обжигающего кофе. Что-то он совсем раскис. Не время, еще не время.

Из-за плотной пелены невидимого леса на поляну начал выползать серый клубящийся туман. Заметно похолодало, и даже под теплым пледом стало не очень уютно. Где-то рядом гулко заухал филин, низко над росистой землей замоталось из стороны в сторону темное пятно — вылетела на охоту летучая мышь. Очень хотелось посидеть, запрокинув голову, и долго, долго смотреть в иссиня-черное небо, полное спелых звезд, но и там, на некоторых искорках, тоже остались нелегкие воспоминания, так что лучше было пойти помочь Марину, пока у мальчика совсем не опустились руки, к тому же с Валерой Рюминым можно будет со вкусом поговорить. Все-таки почти три года толком не виделись, да и у него тоже, наверное, бессонница.

Утром Игорь встал специально пораньше, чтобы успеть сбегать искупаться на одно из небольших соседних озер. Солнце уже позолотило верхушки старых, убеленных лишайником елей, туман неторопливо таял, обнажая высокую серебристую траву, так что Корин промок, не пройдя и нескольких шагов от башни. «Ну-ка!» — весело приказал он сам себе и, сбросив на руки услужливого робота одежду и оставшись только в плавках, бодро побежал по еле заметной тропинке, ведущей в лес. Очень скоро он, правда, пожалел о своих босых пятках — лес был старый, изрядно захламленный, иногда на земле лежали целые, поваленные дряхлостью стволы, распространяя вокруг терпкий запах гнилости. Но что значили даже самые чувствительные уколы по сравнению с радостью ожидания трудного, но захватывающе интересного дня!..

На берегу дымящегося, как парное молоко, озерца Корин разогнался и, задержав дыхание, бросился с крутого берега в воду. Хорошо!.. Отплевываясь, он вынырнул на поверхность, спугнув плавающую неподалеку парочку уток, некоторое время подурачился, поднимая снопы брызг, а потом, мужественно нахмурив брови, стал методически обшаривать дно озера, выбрасывая на берег полусгнившие коряги. Все-таки здесь еще купаться и купаться, да и, может быть, удастся пригласить на пикник девчонок с соседних вышек… По дороге назад Корин позволил себе попетлять по лесу, нашел среди бурелома заросли спелой июльской малины и островки кустистой голубики, и очень довольный собой вернулся к башне.

— А, здравствуйте, Игорь, — обрадованно сказал Литвинов, укладывающий прямо на входных ступеньках небольшую походную сумку. — Я, грешным делом, уже стал немного волноваться.

— Ну что вы, Григорий Львович, — мужественно ответил Корин, играя тренированными мускулами. — Что со мной могло случиться?

— В этих лесах полно малины, — сообщил Литвинов. — А через полчаса начнется первый сеанс точной отладки… Вы не поможете мне надеть этот хомут?

Корин с вытянувшимся лицом не без труда взгромоздил на плечи спасателя солидный переносной хронотограф, именуемый в просторечии «гробом». Судя по солидной экипировке Литвинова, включающей защитного цвета комбинезон, высокие болотные сапоги и отличный складной спиннинг, ему, Корину, придется сегодня работать за двоих.

— Ничего, ничего, — слегка присев под тяжестью неудобоносимого прибора, сказал Литвинов сдавленным голосом, — сегодня все равно до полной отладки дело не дойдет, а для вас это будет неплохой практикой. Селекторы я утром отфильтровал, да и каналы почистил… Подайте-ка, Игорь, мне щуп… Ну, пока! — И Литвинов грузно затопал в заметно посветлевшую чащу деревьев.

— Дело было вечером, делать было нечего, — задумчиво пробормотал Корин, потирая лоб. — Ну что ж, не боги горшки обжигают!

Да, горшки обжигали не боги, но уж по крайней мере мастера. В первый же день отладки, непрерывно переговариваясь и пререкаясь сразу с двенадцатью девушками — операторами соседних излучателей, Корин напрочь загубил потом и кровью завоеванный в вертолете авторитет мирового парня. Уже через час работы руки начали дрожать и мазать по клавишам пульта, в голосе пропали бравурные нотки и появилось что-то от мяуканья котенка, брошенного в реку. Но самое противное было то, что очень скоро он окончательно отупел и совершенно не воспринимал дружеских советов своих более опытных коллег. Когда каким-то чудом часам к двенадцати мощность «пятна», в которое сводились лучи всех башен, приблизилась к номинальной, Корин вдруг обнаружил, что отстал по фазе сразу в трех каналах, а обалдевшие автоматы медленно, но верно губили еще два.

«В конце концов, я не оператор, — зло думал он, обливаясь потом и не находя даже секунды времени, чтобы включить кондиционер или хотя бы открыть окно. — Я всего лишь недоучившийся инженер-механик хроноприборов и при случае могу с умным видом порассуждать о системе стандартных программ ЭВМ башен при использовании языка „Инферно“. — Он вдруг вспомнил, как руководитель практики от института, профессор Левандовский, ободрял его: „Ну, мой милый, считайте, вам повезло. Вашим напарником будет сам Литвинов, а это человек, который любит все делать сам… Смотрите не превратитесь в обезьяну, мон шер!“ — Ну как же, „любит делать сам“!..» И Корин, стиснув зубы, снова бросился в бой.

Литвинов возвращался только к вечеру, усталый, весь перепачканный в пыли, чертовски голодный, и всегда первым делом вываливал на кухонный стол длинные куканы с рыбой. «Консервы консервами, — но в этих озерах масса окуней!..» Корин молча принимался чистить рыбу и с грустью вспоминал о сохнувших в рюкзаке маске и ластах, вполуха слушая, как освежившийся под душем Литвинов обсуждает в соседней комнате с руководителями селигерского эксперимента какие-то детали будущей работы. Из всего, что говорили за стеной, Корин понял только, что Литвинов настаивает на более тщательном зондировании прилегающего к их башне квадрата, приводя какие-то непонятные цифры и совсем уж неясные ссылки типа: «а, помнишь, Валера, в Финляндии мы встречали точно такую же структуру хронополя» или: «Никита, с тебя бутылка „Наполеона“…» Кажется, утомительные путешествия шефа приносили не только ароматную уху, но кое-что посущественнее… А утром, как всегда, Корин с удивлением замечал, что все, что он так успешно вчера напортачил в синхронизации, выглажено твердой рукой и можно было хоть первые полчаса сеанса отладки попробовать поострить с видом бывалого волка.

Как и предсказывал Литвинов, эксперимент по поиску пропавшей год назад группы туристов на обширном, более десяти квадратных километров, участке селигерских лесов не начался ни через день, ни через два, и дело, конечно, было не в Корине, а в сложной, время от времени корректировавшейся программе поиска. Где-то в Твери целый вычислительный комплекс день и ночь трудился над поиском оптимального пути «пятна» хронополя, учитывая и карту рельефа, и данные хроноразведки, тем самым стараясь повысить вероятность стабилизации хронотрещины. А дело операторов было обыкновенное — выбрасывать по утрам отлаженные с таким трудом накануне блоки и, жалуясь на судьбу и кровопийцев комаров, начинать все сначала. А потом опять тихий теплый вечер, и длинные беседы на поляне при свете уютных огоньков башни, и все похоже на вчерашний день, только знал и умел Корин немножко больше.

Иногда ему казалось, что знаменитому спасателю с ним бывает скучно, часто в самый кульминационный момент какого-нибудь популярного институтского анекдота Корин ловил его рассеянный, отрешенный взгляд. И хотя Литвинов не забывал хохотать в нужный момент и, в свою очередь, поражал собеседника тончайшими афоризмами, Игорь всегда очень смущался и вскоре стал избегать таких бесед «запросто». Он старался находить себе какое-нибудь безотлагательное дело, но сам же первый не выдерживал спартанского молчания, его жизнерадостный характер жаждал общения. И лишь однажды, когда Корин рассказывал о своих встречах со Стельмахом, он заметил в глазах Литвинова искорку неподдельного интереса. Таких встреч было три, и о каждой Игорь мог говорить часами.

— Первый раз это было на третьем курсе, когда мы начали слушать курс теории времени. Читать его должен был какой-то никому не известный доктор наук, так что на первой лекции было весьма просторно… Вдруг после звонка на кафедру вышел Лапоть… — я хотел сказать, наш декан, и что-то невнятно прошепелявил себе под нос с очень торжественным видом. Не успели мы удивиться, как открылась боковая дверь и в аудиторию стремительно вошел сам Стельмах. Мы просто вскочили от восторга. Вы видели его когда-нибудь живьем? Ага, так я и думал… Так вот, в жизни он ничуть не похож на свои стереофото — никаких солидных поз, никакой прокисшей мудрости на челе… Стремительность в движениях, постоянный пульс мысли — вот вам портрет Стельмаха. Седые волосы до плеч развевались словно знамя, чуть хрипловатый голос гремел как набат. И знаете, в чем он был? В академическом фраке? Ничуть не бывало, в обыкновенном спортивном костюме и кроссовках!

«Вот как создаются легенды», — с легким смущением подумал Литвинов. Он чувствовал свою вину перед Стельмахом. Надо же, начисто забыли в то утро, что у Стельмаха лекция, а сам Литвинов должен вылетать на Камчатку рейсом 9.00, и устроили какие-то дикие гонки, словно им было, как и прежде, по двадцать лет. Стельмах потом ходил к декану — извиняться, а про свой перелет Литвинову даже не хотелось вспоминать — он попал в один салон с иностранцами и весь рейс смотрел в иллюминатор, стараясь не встречаться с любопытными взглядами…

— Но вы хоть поняли его немного? — с сомнением спросил Литвинов.

— Конечно, нет! — гордо сказал Корин. — Но мы все-таки записали почти по страничке, все, кроме девчонок, конечно.

— Молодцы! — восхитился Литвинов. Корин, польщенный неожиданной похвалой, продолжал восторженно описывать лекцию, водопады идей, которые обрушил на их светлые головы гениальный физик, но Литвинов уже не слушал его. Он, правда, продолжал еще картинно поднимать брови, восхищенно ахать или недоверчиво качать головой, но думал уже о том, почему Стельмах порой производит на него такое же ошеломляющее впечатление и он, словно мальчишка на экзамене, начинает теряться, комкать мысли и мечтать проиграть партию не раньше двадцатого хода…

Громкий смех практиканта заставил Литвинова вздрогнуть.

— …так эта дурочка его спросила, может ли женщина стать выдающимся физиком, а Стельмах серьезно сказал: физиком — не знаю, а физичкой — наверняка. Все девчонки так и расплылись от удовольствия, а я к вечеру сообразил — ведь физичкой у нас в школе называли преподавательницу физики!

— Да, это здорово, — согласился Литвинов. — Это очень тонко. — Он посмотрел на часы. — Ну я, пожалуй, пойду подышать перед сном, вы не возражаете?

Корин не возражал, вернее, не рискнул возражать. Он сразу поскучнел, засуетился и стал убирать со стола посуду, кляня про себя судьбу. Приближался вечерний сеанс, генеральная отладка, и если он не даст очередного «петуха», не исключено, что уже завтра начнется поиск пропавших туристов. В такой ответственный момент Литвинов мог бы, казалось, взять наконец руль в свои руки!

С другой стороны, он уже немного понимал прославленного спасателя. Старика явно заели воспоминания… Да и длинноносая Вероника намекнула ему как-то после очередного сеанса отладки, что у Литвинова недавно были большие неприятности где-то на Марсе и нужно вести себя с ним… поделикатнее.

— Григорий Львович, а вы бы взяли в вашу группу одного молодого и неженатого специалиста? — тут же брякнул Корин, желая сказать спасателю что-нибудь приятное. И только встретив удивленный взгляд Литвинова, сообразил — Бог ты мой, ведь у старика нет сейчас никакой группы, он же работает здесь, на Селигере, простым старшим спасателем! Поделикатничал, нечего сказать, пороть меня некому…

— Игорь, — спокойно ответил Литвинов, чуть помедлив, — вы забываете, что я уже не Главный спасатель, и никакой группы мне не положено. Ни сейчас, ни в обозримом будущем.

— Это из-за того дурацкого случая на Марсе? — вспылил Корин. — Ну, когда случайно был покалечен один из ваших парней? И только из-за этого… вас… какая чудовищная несправедливость!

— Я думаю иначе, — холодно сказал Литвинов. — И вообще, вам пора приниматься за работу.

Корин еще раз вздохнул, смирился и не спеша стал подыматься по узкой винтовой лесенке наверх, фальшиво напевая старую песенку: «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь, что это взаимно».

Литвинов хорошо помнил, как это было. Он стоял у подножия большого красного бархана и наблюдал за демонтажем последней, третьей башни излучателей. Два больших пескохода были готовы к марш-броску, и нетерпеливый Гасан уже несколько раз осведомлялся, взрыва какой сверхновой ожидает товарищ начальник экспедиции, и напоминал, что прибыть в Большой Сырт они должны не в следующем столетии, а гораздо раньше. Вообще, очень плохо, когда в подчинении оказываются твои старые друзья, да еще с плохо развитым чувством юмора.

Литвинов тогда сдержался и только сказал, что ему нравится смотреть, как работает сегодня бригада Поплавского, теряя в песках на тридцать процентов меньше деталей, чем обычно, и демонстративно отвернулся. И в этот момент он увидел девушку. Она сидела на корточках шагах в двадцати от него и с тревогой смотрела на горизонт. Рядом с ней на песке лежал портативный биоанализатор с откинутым щитком, а длинный щуп девушка держала в руках.

Никогда Литвинов не видел «призрака» так близко. Издали они всегда выглядели бесплотными, расплывчатыми и, как правило, исчезали быстрее, чем можно было рассмотреть хоть какие-нибудь детали. Девушка же казалась совершенно реальной. Литвинов даже смог разглядеть тени под ее глазами и полураскрытые, словно что-то шепчущие губы под прозрачным шлемом скафандра. Через несколько секунд она растаяла в воздухе.

Гасан, как оказалось, ничего не заметил, потому что помогал Поплавскому учить жизни одного из монтажников. Из пескоходов, где в полном составе сидели две бригады, тоже никто в окна не глядел — завтракали, да и смотреть на однообразные барханы, где напрасно загублены две недели, было противно. Но Литвинов не колебался ни минуты.

— Кадыров! Распорядитесь об аварийном монтаже двух башен! — крикнул он. Не успел Гасан удивиться, как из радиофона раздался взволнованный голос дежурного наблюдателя:

— Внимание! В сорока метрах на юго-запад открылась хронотрещина! Потенциал поля падает. Начинаю отсчет: 45… 42… 34…

— Григорий, я тебя, конечно, понимаю, — медленно проговорил Гасан, беспокойно глядя на Литвинова. — Это шанс. Большой шанс! Минут через десять трещина может стать доступной нашим излучателям. Но идет песчаная буря! Ты ведь знаешь, что такое песчаная буря на Марсе… Мы даже не успеем как следует закрепить башни. Подумай, Гриша, буря будет здесь через четверть часа!

— Я знаю, — сказал Литвинов, стараясь не выдавать своего волнения. — Пусть остаются только добровольцы. Остальные — в пескотанк. И пусть выбросят к черту все оборудование, если не будут помогать. Ясно? К черту!

Гасан только безнадежно махнул рукой и побежал к башне, увязая в песке. Литвинов спрятался от все усиливающегося колючего ветра за один из пескоходов и не теряя времени связался с Управлением по переносному видеофону.

Хлебников, как всегда, сидел за заваленным бумагами столом и, чуть наклонясь вперед, резко говорил с кем-то, сидящим на другом конце стола:

— … и чтобы к восемнадцати часам генератор заработал. Ясно, товарищ Печорин? Иначе я буду ставить вопрос о вашем пребывании на Марсе. Все… А, это ты, Григорий? Что же ты стоишь, буря будет у вас через десять минут. Геологи Барцева уже на колесах… Может, попросить их помочь?

— Иван, только что я обнаружил доступную нам трещину. Там девушка. Марта Шадрина, пропавшая три года назад с группой астробиологов. Среди них был Цин-Ян, всемирно известный ученый. У меня есть шанс их вытащить. И ставлю две башни, буду вести на ручном управлении…

Литвинов говорил медленно и четко, пытаясь быть как можно убедительнее. Закрывая глаза ладонью от бушующих вихрей злых песчинок, он с удивлением заметил, как при первых же его словах побледнело всегда бесстрастное лицо Хлебникова. Он опустил глаза и стал перебирать бумаги трясущимися от волнения руками.

— Идет буря, — наконец глухо возразил он. — Ты не имеешь права рисковать людьми.

— Со мной будут только добровольцы, — быстро сказал Литвинов. — Остальные — в пескотанке в полной безопасности. Иван, трещина может с минуты на минуту снова закрыться. Пойми, такого шанса может больше не быть…

— Ты пойдешь под суд, Григорий. Я тебе запрещаю рисковать.

— Поздно. — Литвинов посмотрел в сторону. — Вторую башню уже установили. Я пойду, Иван, у меня много работы, а?

— Ты пойдешь под суд, — упрямо повторил Хлебников, не поднимая глаз. — Бросай все как есть и прячь людей в танк.

— Прости, не могу, — сказал Литвинов, торопливо взглянув на внезапно потемневший горизонт. — Я выключу, не возражаешь?

Хлебников неожиданно поднял глаза. В них была такая боль, что Литвинов вздрогнул и непроизвольно стал очищать от мелкой пыли экран видеофона, как будто в нем было все дело.

— Григорий… Марта… моя невеста… Я думал, она погибла. Три года… думал.

Медлить было больше нельзя. Литвинов кивнул в экран видеофона, пытаясь придать лицу бодрый, обнадеживающий вид, и, щелкнув выключателем, побежал к ближайшей башне. У ее подножия копошились монтажники Поплавского, закрывая друг друга от бешеных порывов ветра. Они уже бетонировали третью опору, когда оранжевое колючее марево вдруг оторвалось от земли, и сразу же видимость резко ухудшилась.

Литвинов успел крикнуть, чтобы подключали всю мощность и немедленно укрывались в пескотанке, а сам полез по гибкой лестнице вверх, с трудом удерживаясь на руках при леденящих ударах надвигающейся бури.

В башне было сравнительно тихо, лишь песок шуршал о металлопластовую обшивку, и Литвинов не сразу понял, что все дело в отключенных проводах. Что поделаешь, придется вспомнить ручное управление, да и некогда возиться с автоматикой. Сев за пульт, Литвинов сразу же позабыл обо всем постороннем. Прямо перед его лицом светились бледно-голубым огнем двенадцать экранов, на которых красными штрихами был отмечен контур трещины — хронотограф еще не отказал, это хорошо. В центре каждого экрана яркой зеленой точкой светился фокус первого излучателя, и маленьким кружком — фокус излучателя второй башни. В одно мгновение все кружочки стремительно сорвались с места.

Литвинов едва успел включить горизонтальную развертку, определил по приборам мгновенную скорость движения фокуса излучателя своего партнера по различным каналам и включил вспомогательные следящие приводы. Теперь начиналось самое главное… Литвинов молниеносно скользил обеими руками по пульту, не отрывая глаз от экранов, и думал только о том, чтобы точки двигались синхронно зеленым кружкам и не выходили за их контур. Партнер явно спешил, положившись на его, Литвинова, феноменальное умение управлять излучателем, и спешил не зря — башню начало все ощутимее раскачивать порывами буйствующего ветра. Это еще более усложнило задачу. Литвинов полностью отдался сложнейшей работе и поэтому не сразу заметил, что в тот момент, когда излучатели прошли среднюю горизонталь, красные штрихи слегка дрогнули и начали медленно стягиваться в центр экранов.

— Григорий! — где-то рядом проревел хриплый голос Гасана. — Трещина закрывается! И потенциал начинает повышаться!

— Вижу, — сквозь зубы сказал Литвинов. — Включай всю мощность и веди быстро, как только можешь.

В этот момент башню сильно тряхнуло, и Литвинову пришлось на мгновение оторвать взгляд от экранов — стрелка указателя скорости ветра показывала почти пятнадцать баллов.

— Гасан! — закричал он. — Нужно послать спасателей в тяжелых скафандрах. Пятнадцать баллов.

— Они уже давно там, — немного помедлив, ответил Кадыров. — Только инфравизор у них барахлит…

И тут погасли красные штрихи хронотографа. Литвинов уже по памяти прошелся излучателем по последним горизонталям, впрочем, без особой необходимости — потенциал трещины стал слишком высок. Еще минута, и он достиг максимального значения. Трещина закрылась.

Литвинов бессильно откинулся в кресло и вытянул на коленях судорожно дрожащие от невероятного напряжения пальцы. Теперь оставалось сидеть и ждать, когда спадет ветер или, что более вероятно, упадет башня. Бесполезно пытаться выбраться наружу без скафандра, маску тотчас же сорвет ветром, да и добраться до пескотанка все равно не удастся… Как там стрелка? Ого, семнадцать баллов. Предел прочности башен — двадцать, это тщательно закрепленных… Пожалуй, все-таки упадет.

Отвратительный металлический скрежет заполнил всю кабину, слегка мутило от непрерывного раскачивания. «Не хватало еще заболеть морской болезнью», — вяло подумал Литвинов и стал тщательно привязываться к креслу. Только когда погас, дернувшись, словно в конвульсии, свет и лишь тусклые красные лучи аварийной лампочки врезались в плотную тьму, Литвинов вдруг вспомнил, что Поплавский не успел демонтировать эту башню, и, значит, тяжелый скафандр должен остаться в стенном шкафу.

Литвинов сидел на пустом ящике из-под генератора и негромко разговаривал с бригадиром группы техобслуживания Богдановым, когда, грузно переваливаясь через барханы, к площадке подкатил большой красный вездеход с шестиугольной эмблемой Управления. Из вездехода неуклюже вылез Хлебников и, поздоровавшись со всеми за руку, пошел через всю площадку к Литвинову. У опрокинутой навзничь башни он на минуту задержался, окинул взглядом погнутые решетки основания, с корнем вывернутые из земли, перекрученные страшной силой опоры и некоторое время постоял у глубоко зарывшегося в песок купола. Монтажники, оторвавшись от работы, с любопытством провожали его взглядами.

— Здравствуй, Григорий, — сказал Хлебников, подойдя ближе, и протянул руку.

— Здравствуй, Иван, — Литвинов не спеша поднялся, стараясь не делать резких движений — тело все еще болезненно ныло. — Приехал полюбоваться?

Они помолчали, смотря друг другу в глаза. Богданов встал и, пробормотав что-то невнятное, деликатно отошел в сторону.

— Как Гасан? — наконец спросил Хлебников.

— Он был все время без сознания… Потому когда уже врачи прорвались к нам, начал бредить, — нехотя сказал Литвинов и, помедлив, добавил: — У него несколько тяжелых переломов, да и крови потеряно порядочно… Вот все, что я пока знаю.

— Как ты его вытащил? — спросил Хлебников, глядя в сторону.

Литвинов пожал плечами.

— Мы пробивались к Гасану два часа. Люк от удара заклинило, пришлось резать стенку, привязавшись к фермам. Тросы не выдерживали. — Они опять помолчали. Литвинов вглядывался в лицо Хлебникова и поражался, как сильно оно изменилось за сегодняшнюю ночь. Появились темные мешки под глазами, щеки ввалились, губы слегка подергивались. Да, Иван здорово изменился, пожалуй, больше, чем сам Литвинов.

Хлебников смотрел, как монтажники под руководством Поплавского начали погрузку на платформу пескотанка ферм башни Литвинова — она упала позже и была почти не повреждена. Поплавский волновался и давал слишком много указаний, но его слушались без возражений.

— Справляется? — кивнул головой Хлебников в его сторону.

— Конечно. Он будет очень хорошим начальником экспедиции, Иван. Очень хорошим и знающим. Ты ведь помнишь, он был любимым учеником Стельмаха, но пошел в хроноспасатели.

— Ты вылетишь послезавтра в Морское к Хендерсону, — хмуро сказал Хлебников. — Будешь у него в рядовых спасателях. Временно.

— Хорошо, — согласился Литвинов.

— Хорошо? — недовольно переспросил Хлебников, багровея. — Что же здесь хорошего? Ваши спасатели и так вот где у меня сидят со своей гусарской дисциплиной, а теперь… — Он безнадежно махнул рукой. — Ну ладно, разберемся… Пришла, однако, телеграмма с Земли от Стельмаха. Он настоятельно вызывает тебя в Институт.

— Что там? — спросил Литвинов, тихонько разминая отчаянно ноющее колено.

— В деталях не знаю… Кажется, готовится какой-то грандиозный эксперимент в районе Селигера. Стельмах очень настаивает на твоем присутствии… Где это было? — наконец спросил Хлебников.

Литвинов показал рукой на небольшую котловину метрах в пятнадцати от них.

— Она стояла на коленях и смотрела на горизонт. Видимо, приближалась буря. Это длилось очень недолго, секунд тридцать… Мы сделали все, что могли, Иван…

— Григорий, скажи откровенно… не щадя меня… Есть ли хоть небольшая надежда? Я ведь три года думал, что каверна…

— Очень небольшая, — тихо ответил Литвинов. — За тридцать лет было всего два случая, когда трещины открывались повторно, да и то на очень высоком потенциале хронополя, который нашим излучателям пока недоступен… Но когда-нибудь мы обязательно научимся искусственно вызывать появление хронотрещин. Может, это будет не скоро… Но тогда Марта будет жить. Тебя устраивает такой ответ?

Лицо Хлебникова смягчилось. Не говоря ни слова, он пожал Литвинову руку и медленно пошел к гребню бархана, туда, где четверо спасателей устанавливали шестигранный радиомаяк с миниатюрным контрольным хронотографом. На самом верху, сразу же за эмблемой Марса, ослепительно сверкал в лучах восходящего солнца металлический барельеф с изображением человека, в отчаянии прислонившегося к тонкой вертикальной линии, разделявшей почти непроходимой пропастью два мира — это был символ пропавших во времени…

— …Григорий Львович, вас вызывает на связь Рюмин, — раздался откуда-то сверху голос практиканта.

Литвинов, очнувшись от воспоминаний, нехотя пошел назад к башне. В который раз за последние месяцы он прокручивал в своей памяти случившееся, и каждый раз, как ни странно, это его успокаивало.

Конечно, говорил он себе, я совершил преступление, пошел на неоправданный риск. Гасан по моей вине остался на всю жизнь инвалидом… Но… но я и сейчас не поступил бы иначе, чего бы мне это ни стоило… Иначе — никогда. Никогда.

Следующим утром излучатель наконец заработал в поисковом режиме, и Литвинов впервые не ушел в лес, а безвылазно просидел в отсеке управления, подчищая вчерашние коринские грешки и по видеофону весело перешучиваясь с невыспавшимися девушками-операторами. Особенно тщательно он проверил настройку излучателя, именуемого в просторечии «очи черные». Тот должен был определенным образом замутить сознание вновь вернувшихся к жизни людей и спасти их от неизбежного нервного шока, а затем вызвать непреодолимое желание следовать по заранее намеченным маршрутам к ближайшей из башен.

«Молодец мальчишка! — с удовольствием подумал Литвинов, включив контрольный пульт. — Нет, из него определенно выйдет толк. Надо будет поговорить с Реем Хендерсеном, пусть присмотрится при случае к парню». Литвинов подошел к настежь открытому окну и, вдохнув полной грудью сырой бодрящий воздух, немного полюбовался на туманный, еще какой-то сонный лес. «Если меня не обманывает интуиция, — подумал он, — сегодня или завтра ребята придут именно к нам. Все двадцать четыре человека, молодые, голодные и ничего не понимающие. Спасенные от небытия люди… Да, ради этого стоит жить!»

Выждав еще полчаса, Литвинов как ни в чем не бывало пошел будить Корина.

— Как же я так, — засуетился Корин, спросонья натягивая брюки шиворот-навыворот. — Да что ж это такое? Вчера же заводил будильник, и никакого эффекта. Неужели уже работает?

— Все нормально, Игорь, — доброжелательно усмехнулся Литвинов. — Вы молодец, все отлично работает, а сегодня моя очередь дежурить. Я почему вас разбудил? Скоро сюда могут заявиться голодные туристы, а у нас с вами две с половиной банки тушенки в полной боевой готовности… Кажется, вы поставили вчера жерлицы на озере?

— Я мигом, — радостно закричал Корин. — Там такие щуки ходили!

— Вот-вот, — закивал Литвинов. — Хорошая уха нам не помешает. А еще возьмите мой спиннинг — жерлицы жерлицами…

В ответ Корин стал копаться в обширном рюкзаке и скоро под восхищенные возгласы Литвинова выложил на стол маску с ластами и подводное ружье.

— Так нам привычнее, Григорий Львович, — скромно сказал он.

— Да и что за уха из одних щук!..

Он быстро собрался и марафонским солидным стилем побежал в лес. Наконец-то у него выдался день заслуженного отдыха и можно будет удивить Литвинова своей смекалкой и бывалостью. Кстати, не вредно зайти и в малинник…

Вернулся Корин только в полдень, нагруженный солидной добычей, порядком уставший, но очень довольный собой. Литвинова он нашел в генераторной, всего перемазанного в машинном масле и что-то невесело напевавшего себе под нос. Увидев Корина, он только коротко кивнул и пояснил:

— Что-то второй генератор барахлит… Ерши попались?

В ответ Корин показал длинный прут, унизанный полупрозрачными зеленоватыми «колючками».

— Это здорово… Игорь, вы часом в автоматике распределительного трансформатора не разбираетесь? Мы вот тут с ВИМПОМ окончательно друг друга запутали и здорово обалдели.

Робот, притулившийся в углу, имел действительно довольно глупый вид и что-то вяло паял в диком переплетении разноцветных проводов.

— Я мигом, — растерянно пробормотал Корин. — Вот только рыбу в холодильник… Да перестань паять, лапоть!..

Он отобрал у робота тяжелый блок и, охнув, выволок его на свежий воздух.

— Вот здесь мы тебя возьмем как миленького, — погрозил Корин.

— Ты что же, чудо-юдо, путаешь занятых людей, меня, старого, позоришь?

Через двадцать минут Корин уже вытащил на поляну необходимые приборы и, став на колени, погрузился в хитрую систему разъемов, «прозванивая» с помощью переносного пульта вышедший из строя блок. Было уже не жарко, тяжелые кучевые облака лениво плыли по небу и, часто закрывая солнце, вызывали легкий прохладный ветерок. Прошло часа два, когда Корин услышал осторожный шорох где-то за ближайшим кустом орешника и нехотя поднял голову. Перед ним стоял огромного роста мужчина в тяжелых болотных сапогах и грязно-зеленого цвета комбинезоне. В руках он держал что-то похожее на оружие. Больше Корин не успел ничего разглядеть, потому что на него со страшной силой понесся сапог со стальным жалом на носке. Только отличная реакция тренированного дзюдоиста спасла Корина. Он рывком подался в сторону, руки его автоматически перехватили смертоносную ногу и перебросили, напрягшись, тяжелое тело назад за спину. Но тут же еще двое в зеленой форме прыгнули на Корина из кустов и навалились на него всей тяжестью. Корин ничего не понимал. Он инстинктивно выдернул левую руку и нанес удар согнутым локтем одному из нападавших в грудь. Тот сразу же обмяк и начал сползать на землю, но в тот же момент что-то тупое обрушилось Корину на затылок, и он потерял сознание.

…Голова отчаянно болела. Во рту плавал какой-то отвратительный тошнотворный привкус, кажется крови. Корин с трудом открыл глаза. Он лежал лицом к земле, онемевшие руки были туго связаны за спиной, ног он не чувствовал. Собрав все силы, Игорь перевернулся на спину и попытался сесть. Тут же его жестоко ударили сапогом в лицо, но он выдержал и не упал, только выплюнул горькую кровяную жижу с зубной крошкой пополам. Рядом сказали что-то по-немецки и несколько человек в ответ смачно загоготали.

Их было много, людей в защитных комбинезонах, с плащ-палатками за спиной, с зелеными, в пятнах, касками, из-под которых выглядывали какие-то очень одинаковые жестокие лица. В руках у всех были автоматы, за поясами висели металлические фляжки и ножи в кожаных ножнах. На земле в кучу свалены туго набитые рюкзаки.

«Вот так туристы», — неожиданно понял все Корин и, с трудом поворачивая шею, поискал взглядом Литвинова. Тот стоял понурив голову у подножия башни с каким-то странным, виноватым видом. Рядом стояли двое фашистов, и еще один, в расстегнутом кителе, по-видимому офицер, что-то резко спрашивал Литвинова по-русски.

«Ну дела, — ошеломленно подумал Корин. — Неужели он не сопротивлялся?» Но тут же увидел двух немцев, ничком лежавших на земле в тени башни. Им никто не пытался помочь, видимо, это было ни к чему. «Ай да Литвинов, — подумал Игорь. — А вот я сплоховал. Слаб оказался Корин. Скрутили как ребенка, гады, даром что дзюдоист…»

Но тут его снова страшно ударили прямо в лицо.

Литвинов молча наблюдал, как большой рыжий немец со зверским лицом избивал ногами Корина под громкий смех и подбадривающие возгласы приятелей, и чувствовал, что снова против воли кровь бросается ему в лицо и он начинает терять контроль над собой.

Спокойнее, спасатель, сейчас самое главное — сохранить хладнокровие… Ах, гад…

В этот момент Корин, уже весь залитый кровью, как-то неуловимо повернулся и выбросил вперед связанные ноги. Рыжий гад охнул, перегнулся пополам и медленно повалился на бок. Бурный взрыв хохота, потом один из фашистов, не переставая смеяться, шагнул к Корину, поднимая дуло автомата.

Офицер, не дождавшись от Литвинова ответа на трижды заданный вопрос, проследил его окаменевший взгляд и крикнул:

— Хольц, отставить! Сволочи, вы забыли, зачем вас сюда послали? Отто, принимай командование!

Смех сразу же смолк, и фашисты, оставив в покое бессильно лежащего на земле парня, четко и слаженно стали занимать круговую оборону вокруг башни, орудуя короткими широкими лопатами и маскируя окопы зелеными ветками кустарника. Двое потащили тяжелый ящик, похоже со взрывчаткой, к башне и, помедлив, осторожно полезли с ним в генераторную.

— Не вынуждайте меня применять силу, — с неприятным акцентом громко сказал офицер. — Вы отказываетесь отвечать на вопросы?

— Нет, почему же, — поспешно сказал Литвинов, еще, раз с жалостью досмотрев на неподвижно лежащего Корина. — Я готов отвечать, господин офицер.

— Посмотрим, — холодно сказал тот, усаживаясь на почтительно подставленное кресло. — Где остальные члены вашей группы?

— Нас было только двое, — ответил Литвинов мягко, пытаясь не раздражать офицера, еще сравнительно молодого немца с узковатым, немного лошадиным лицом. Одна щека его с большой черной родинкой изредка конвульсивно вздрагивала, словно от назойливой боли, но холодные бледные глаза говорили об известной выдержке и силе воли.

— Вы лжете, — резко сказал он. — Такую установку не могут обслуживать двое. Потом, где-то должна быть охрана… Кстати, — небрежно спросил он, — установка в действии?

Литвинов понял — офицер растерян и пытается показать, что ему отлично известно назначение странной башни, мол, имперская разведка не дремлет. Это было смешно, но Литвинов думал сейчас только о том, как бы дать знать своим о неожиданном появлении группы фашистских десантников. Страшно подумать, но через несколько часов сюда должен приехать вездеход с ребятами из бригады техобслуживания для проведения профилактических работ. А что будет, если из леса вдруг выйдет группа спасенных туристов и, не ведая об опасности, прямо пойдет на автоматы?..

— Да, башня работает, — грустно сказал Литвинов. — Но, поскольку излучение башни опасно для здоровья, держать много людей здесь нерационально.

— Тогда почему же вы не сбежали? — усмехнулся офицер, постукивая вырезанной из орешника тросточкой себя по сапогу. — Ты принимаешь нас за детей, русская сволочь?

Он сделал рукой знак солдатам, и сразу же на Литвинова обрушились тяжелые удары. Он решился и двумя молниеносными движениями рук положил десантников на землю. Потом, прежде чем офицер с искаженным лицом успел выхватить револьвер, примирительно сказал:

— Мы же договаривались без насилия, господин офицер?

Тот, подумав, спрятал револьвер за пояс. Но тут же два злых дула больно ударили Литвинова в бока.

— Деретесь вы хорошо, — задумчиво проговорил немец, покачиваясь в кресле. — Но учтите, в следующий раз вам это не поможет… Ганс! Свяжи ему руки.

Литвинов покорно дал скрутить себе руки за спиной и, закрыв глаза, проклинал себя за несдержанность. Да, его шансы еще более уменьшились. Но ничего, придется попугать этих гадов.

— Видите ли, господин офицер, — доверительно сказал он, — как вы, наверное, уже догадались, вы напали на ретрансляционную башню. Поймите меня правильно, я хочу жить и не в моих интересах вас обманывать. — И он выразительно кивнул в сторону двух десантников, осторожно тянущих провода из генераторной. Офицер согласно кивнул.

— Подробнее о башне. Коротко.

— Эта башня — новый экспериментальный вид связи между Москвой и Лондоном, — косясь на Игоря, пояснил Литвинов. — Вверху находятся два мощных передатчика и чувствительная приемная антенна, а внизу, куда ваши солдаты так удачно заложили взрывчатку, — генераторная. Так что если будете взрывать все это дело, советую отойти метров на триста. На всякий случай.

— Хорошо, — сказал офицер. — Правдоподобно. Но где же охрана?

Литвинов подумал и, словно на что-то решившись, ответил:

— Взвод охраны сейчас в Осташкове. Вызван для участия в операции по обезвреживанию группы десантников. Никто и не ожидал, что вы появитесь здесь.

Вдруг бледное лицо офицера как-то странно исказилось, он нагнулся и, сорвав с земли крупную ярко-красную ягоду земляники, долго ее рассматривал. «Судя по обмундированию, они были заброшены на Селигер не летом, а где-то ближе к осени, — подумал Литвинов. — Но ничего, держатся и в панику не ударяются, дисциплина есть. Жаль, что „черные очи“ на них толком не подействовали…»

— Уверен, — продолжал он, — вам не удалось установить связь с командованием. Да и вообще ваша рация вышла из строя.

Офицер ничем не выдал своего удивления. Он не спеша проглотил ягоду и откинулся в кресле, не отвечая на вопрос.

— Все из-за башни, — убедительно говорил Литвинов. — Ее излучение подавляет все радиоволны в окрестности. Так что ваша рация в порядке, господин офицер… Кстати, чрез двадцать минут у меня сеанс связи с моим начальством, майором Фоминым. Желаете присутствовать? — И он выразительно кивнул наверх башни.

Офицер долго думал с отрешенным лицом, время от времени срывая с земли мелкие звездочки мать-и-мачехи и поглаживая их пушистыми лепестками обветренные губы. Наконец он сказал:

— Вы сообщите вашему майору, что здесь все в порядке. Мои солдаты вам помогут в этом. — Он легким кивком подозвал двух солдат, охранявших Литвинова, и что-то коротко им приказал.

Литвинов сдержанно пожал плечами и не спеша пошел ко входу в башню, радуясь, что те двое в генераторной не разглядели обесточенного Игорем робота. Это могло бы привести к нежелательным осложнениям… Он чувствовал спиной недоверчивый взгляд главаря этой фашистской банды и старался ничем не обнаружить своего торжества. Это был шанс. Единственный.

Медленно, словно нехотя, он стал подниматься по крутой винтовой лестнице, чувствуя за своей спиной напряженное сопение двух конвойных. Было ясно, что им совсем не хотелось провести некоторое время с этим русским, хоть и связанным, в незнакомом помещении, да и взрывчатка внизу не вдохновляла. Проще всего было застрелить Литвинова при попытке к бегству, но, видимо, они хорошо знали своего офицера и только покрепче сжимали в руках автоматы.

Так втроем они мирно вошли в жилой отсек, протопали по узкому коридорчику и, стараясь не терять друг друга из виду, осторожно поднялись по крутой лесенке в аппаратную. Там было все, как и прежде: терпкий запах нагретого металла, ровное гудение приводов излучателей, мелькание разноцветных огоньков на контрольном пульте, из которых можно было легко заключить, что все в порядке, но только где-то сзади злыми змеиными глазками на Литвинова смотрели дула автоматов.

Пока двое массивных немцев осмотрительно устраивались на кожухах фазовых преобразователей, Литвинов уже принял решение. Нужно было как-то включить кнопку вызова и незаметно подвести фашистов под экран видеосвязи, этого будет вполне достаточно, чтобы свои разобрались, что к чему.

— Между прочим, — сказал Литвинов по-немецки, — вы напрасно сели на адские машины. Здесь есть более удобные места. — И он кивнул на два мягких кресла перед пультом.

Лица у солдат перекосились, и Литвинову показалось, что сейчас они все-таки будут стрелять. Но тихо посовещавшись, они осторожно перебрались на кресла — так, на всякий случай. Литвинов узнал рыжего громилу, избивавшего Игоря, и худого безбрового парня, так ловко подставившего ему во время драки подножку. «Так, — подумал Литвинов почти весело, — отличное сочетание силы и ловкости, и все это против безоружного связанного пленного». Он мельком взглянул наверх, под потолок, где матово светился небольшой экран видеосвязи и который немцы, конечно, еще не успели разглядеть в калейдоскопической путанице приборов. Кстати, было во время войны телевидение или нет?

Он не спеша подошел к регулировочному автомату, утыканному массой кнопок и тумблеров, который вполне мог сойти за мощную рацию, и, уткнувшись лицом в смотровой раструб осциллографа, как в микрофон, сказал: «Внимание, внимание, говорит Кондор, вызываю Беркута…» Он еще несколько раз повторил эту фразу, чтобы немцы, безусловно знавшие русский язык, привыкли к ней, а потом потянулся локтем вправо, к красной кнопке видеофона. Напряжение за его спиной достигло предела. Все. Он негромко сказал:

— Господа, сейчас я должен по приказанию вашего офицера связаться с базой и сообщить, что здесь все в порядке и никакого подкрепления не требуется. Я готов это сделать, но мои руки связаны.

Было два варианта. Один из немцев мог вызваться заменить его связанные руки, но они могли и развязать его на свой страх и риск. Солдаты посовещались и нашли третий вариант. Безбровый сначала осторожно, но очень сильно связал Литвинову ноги, а потом уже резанул острым как бритва ножом по рукам.

Литвинов слизнул брызнувшую из запястий кровь, взял смотровой раструб, щелкнул для вида несколькими тумблерами и только тогда приподнял глаза вверх. Он увидел то, чего не заметили напряженно следившие за каждым его движением фашисты. Экран видеофона мгновенно вспыхнул, на голубоватом фоне появилось скучное заспанное лицо дежурного, вот он приподнимает глаза и начинает шевелить губами в приветливой фразе… Нет, молодец парень! Фраза застревает в горле, в серых глазах мелькает удивление, и тут же экран гаснет. Теперь Литвинов уже спокойно сказал в «микрофон», что, мол, все нормально, подкрепления не надо, а затем повернулся к немцам и спросил:

— Ну что, теперь все в порядке?

Рыжий фашист одобрительно загоготал: «Зер гут, все в порядке, все в порядке!»

«Освоились», — констатировал Литвинов. Он прислонился к стене и закрыл глаза. Через два часа здесь будет очень жарко. Трудно сказать, что придумает Рюмин — скорее всего вышлет группу самых опытных спасателей на вертолетах и попытается усыпить десантников снотворным газом — так они действовали, когда во время гималайского эксперимента неожиданно из небытия «вызвали» саблезубого тигра. Но сейчас это опасно, нужно бы связаться с Москвой и подготовить автоматы, типа тех, которые используются на Меркурии. Хотя это потеря времени, и Рюмин, спасая его с Кориным, наверняка будет действовать сам. Литвинов даже заскрежетал зубами от бессилия. Игоря, конечно, сейчас пытают, стараются выколотить самые достоверные сведения, а его, ясно, оставили в резерве. Но хуже всего то, что в любую минуту сюда может прийти группа ошеломленных, ничего не понимающих туристов. Да, вероятность этого невелика, если не принимать в расчет интуицию старого спасателя. Так невелика, что при других обстоятельствах можно было бы и не беспокоиться, но… Но перед глазами Литвинова, как при замедленной съемке, падали под автоматными очередями молодые парни и девушки с удивленными, ничего не понимающими лицами, и это было страшно. Ну-ка, Григорий…

Был шанс, небольшой, почти невероятный шанс выключить излучатель «черные очи». Литвинов незаметно нажал кнопку «сигнал» на пульте управления и где-то слева, под самым потолком, вдруг задребезжал резкий звонок. Инстинктивно оба немца повернули головы, Литвинов выбросил вперед плотно сжатые ладони и изо всех сил прыгнул к пульту. Белобрысого он уложил одним точным ударом в шею, но рыжий здоровяк оказался опытным и умелым бойцом и успел уклониться. Завязалась тяжелая драка, связанные ноги делали Литвинова почти беспомощным и вскоре, получив страшный удар автоматом, он упал в узкий проход, ведущий в маленький аппаратурный отсек. Превозмогая боль, он пополз по коридорчику, а рыжий уже подымался, покачиваясь, на ноги и вынимал из-за пояса нож.

Ну-как, спасатель…

Литвинов одним рывком перевернулся на спину и изо всех сил ударил связанными ногами в блок предохранителей. Треск, вспышки искр… еще один, последний удар… немец уже заносит сверкающий клинок… кожух излучателя трескается… Все.

Волны оглушительной боли обрушились на Литвинова. В глазах начало темнеть, отвратительная тошнота расползлась по телу. Последним ясным впечатлением Литвинова была нелепо изогнувшаяся фигура рыжего немца, плавно, как бы нехотя, сползавшая на пол. Его толстое рябое лицо выражало удивление, но уже через секунду оно сменилось идиотской ухмылкой, и он стал, перевернувшись поудобнее на спину, пробовать на зуб черное дуло автомата. Больше Литвинов ничего не помнил. Кажется, он встал на четвереньки и затеял возню из-за автомата, причем ему тоже казалось, что это должно быть очень вкусно, но немец оказался сильнее и оттолкнул его тяжелым кованым сапогом, Литвинов пополз в угол, заливаясь горючими слезами, но быстро утешился, засунув себе в рот пятерню. Потом он, казалось, что-то вспомнил и, неуклюже извиваясь, пополз сам не зная куда. Трижды он сильно ударялся головой об один и тот же острый угол энергокуба и каждый раз терял сознание, но, придя в себя, снова куда-то полз и, сам себя не слыша, твердил одно и то же слово — пульт, пульт, пульт…

Когда боль спала, Литвинов еще долго лежал на спине, жадно ловя пересохшим ртом горячий воздух. В глазах стояла какая-то фиолетовая пелена, пульсирующая с острой болью. Он не сразу вспомнил, что произошло, и даже не сразу понял, где он, но знал одно — надо идти. Надо во что бы то ни стало встать и идти. Как тогда, в Горячей пустыне на Марсе. Как тогда, в Сахаре, когда отказал двигатель флайера и Наташу с разбитыми ногами, не приходящую в сознание, нужно было нести десятки километров под раскаленным солнцем. Надо идти…

Встать оказалось невероятно трудно, кровь бешено билась в виски, но он все-таки поднялся с первой попытки, зная, что на вторую может не хватить сил. Долго и тягостно он возился с веревкой на ногах, пока не сообразил вытащить у безбрового немца, лежавшего на полу без сознания, нож. Шатаясь, Литвинов перешагнул через второго фашиста и, держась за спасательную стену, пошел к выходу, но скоро вернулся за автоматом.

В коридоре было прохладно и тихо. Свежий ветер врывался сюда через узкие решетчатые окна и бросал в лицо мелкие дождевые капли. «Идет гроза», — подумал Литвинов и, стараясь восстановить дыхание, медленно пошел к окну. Да, небо над неровной кромкой леса потемнело, налилось грязно-синими тучами, которые не спеша, погрохатывая далекими раскатами грома, ползли на поляну. Десантников отсюда, сверху, было не видно. Они окопались у самого подножия башни, а может, и попрятались в лесу от начинающегося дождя. Но скорее всего они лежали, закрывшись плащами, на колючих еловых ветках и, прижав «шмайссеры» к плечам, напряженно вглядывались в сгущавшиеся предгрозовые сумерки.

В это мгновенье где-то там, внизу, гулко простучала автоматная очередь и кто-то коротко вскрикнул. Потом раздалась грубая немецкая ругань. Литвинов прислонился лбом к холодной металлической стези, пытаясь унять пронизывающую дрожь.

Да, поздно. Прости, Игорь. Прости… Теперь надо вернуться наверх, связать немцев, а потом, задраив люки, ждать, когда прилетят вертолеты Сухомлина. Они сбросят к башне гранаты со снотворным газом, много гранат, и те, внизу, быстро уснут. Да, Сухомлин так и сделает, выручая попавших в беду спасателей.

На Земле уже давно так принято поступать, когда люди встречаются с дикими опасными зверями. И конечно, он пошлет самых надежных ребят, кое-кто из которых больше не вернется на Базу. А вот он, Литвинов, обязательно вернется. Ведь его так ждет Стельмах. Его очень ждет Наташа. И еще многие, многие люди, которым Литвинов всегда бывал чрезвычайно нужен, и он никогда еще не подводил и всегда возвращался… Как трудно убедить себя, что эти, внизу, — люди, что они ни в чем не виноваты, а виноваты только те, кто их послал, что к ним можно будет применить методы гипнопедии… Нет, надо возвращаться, пока не начали стрелять снизу…

Литвинов передернул затвор автомата и медленно стал спускаться по лестнице вниз, где было почему-то очень темно и откуда шел разбуженный дождем животворящий запах хвои, и доносилась немецкая лающая речь и лязг автоматов.

— Посмотрим, может, второй русский окажется более сговорчивым, — сказал офицер, морщась от боли в плече и с неприязнью толкнув сапогом обмякшее тело Корина. — Черт побери, кажется действительно будет гроза… Ну ничего, тот, второй, мне сразу показался разумным человеком. А ну-ка, Ганс, открой дверь.