Глава 5

Командир подводной лодки «U-487» капитан-лейтенант Шефер Ренг с нетерпением и опаской ждал появления на борту судна последнего и главного пассажира, приказы которого должен был беспрекословно выполнять во время похода. Капитан отвечает за корабль и экипаж, а тут слепое повиновение. Что прикажете делать, если сухопутная крыса, облеченная властью, прикажет плыть на рифы, чтобы сократить расстояние? Да и куда, спрашивается, плыть с таким запасом продуктов и топлива — в Антарктиду? Любой очередной выход в море может стать и последним.

Субмарина стояла у шестого пирса. Офицер лично вышел встретить трех последних пассажиров. Первые двое уже несколько дней как были на подлодке.

Неограниченные полномочия штурмбаннфюрера Кемпке еще раньше подтвердил начальник Подводной академии Северного ветра. Старый адмирал лично прибыл в бухту и с глазу на глаз переговорил с капитаном «дойной коровы». Главный пассажир поднялся по трапу и, поздоровавшись, передал капитан-лейтенанту черный тубус:

— Здесь все необходимые карты, лоции и конечная точка нашего маршрута.

— Слушаюсь, — коротко козырнул подводник.

На этом разговор закончился.

Вахтенные матросы, под бдительным присмотром близнецов, перетаскали оружие и боеприпасы в стальное чрево подлодки.

Кемпке представил близнецам Гроссерам обер-лейтенантов парашютно-десантных войск: Первый и Второй. Во избежание возможных неприятностей, связанных с их дезертирством из люфтваффе, цифры стали именами для диверсантов на все время операции.

«U-487» отчалила в полной тишине. Медленно и важно она отошла от пирса, высвободила свои горизонтальные рули и затем постепенно стала увеличивать скорость.

«Мудрый» план, разработанный штурмбаннфюрером, был неидеален и затруднял навигационную ориентировку. Однако за неимением лучшего Шефер решил его придерживаться, не отступая ни на йоту. Так и плыли дальше. День сменялся ночью, за кормой оставались пройденные мили.

Подводная лодка маневрировала, управляемая особым, «шестым» чувством штурмана, угадывающего по картам проход между встающими по курсу скалами или рифами. Нельзя было сбрасывать со счетов течения, которые могли отнести лодку на минные поля. Рогатой смертью были щедро засеяны воды Атлантики обеими противоборствующими сторонами. Плавание в таких условиях напоминало слепой полет. Оно велось только по приборам да по особому чутью морских волков, колдующих над картами в командном отсеке субмарины. Точность требовалась особая. Малейшая ошибка в навигационных расчетах могла навести подлодку на камни. В лучшем случае это могло сорвать операцию, в худшем — стальной корпус стал бы братской могилой не только для экипажа, но и для пяти пассажиров.

Ювелирное искусство штурмана и капитана вело подлодку в сторону побережья Бразилии, месту, где Амазонка, вторая по величине река мира, впадает в воды Атлантики.

Подлодка вынырнула на поверхность моря. Полным ходом она продолжала движение, оставляя за собой длинные пенистые следы, взбитые винтами.

Потянулись томительные дни похода в своем изматывающем однообразии. Пассажиры покидали свой отсек только для того, чтобы посетить гальюн. Еду им приносили в облюбованные ими стальные пеналы-гробики, гордо именуемые подводниками каютами.

Один из парашютистов, это был Второй, заглянул в каюту Кемпке. Тот сидел на койке и снаряжал магазин патронами. Поверх одеяла лежал разобранный карабин.

— Винтовка? — уточнил обер-лейтенант. — Зачем она тебе?

— Винтовка, — подтвердил штурмбаннфюрер, проигнорировав второй вопрос. — Винтовки разные бывают. Это с виду обыкновенный карабин системы «маузер 98-К». Снайперская модель с шестикратным прицелом. Отлично зарекомендовала себя на фронте как надежное, совершенное в своем классе оружие. Калибр 7,92 миллиметра. Ложе из орехового дерева, прессованная фанера, понятное дело, легче, но в условиях влажных тропиков может вздуться. Мне это надо? Скорее всего, нет. Фронтовики хорошо отзываются о ее боевых качествах. Она конкурирует на равных с русскими винтовками Мосина или английскими — Спрингфилда, потому что имеет хорошие баллистические свойства. Единственный существенный недостаток, характерный для всех винтовок с продольно-скользящим затвором с поворотным запиранием ствола, — сравнительно низкая скорострельность и, как следствие, — низкая плотность огня, но мы пока третий фронт открывать не собираемся. Стреляет, понятное дело, одиночными, перезарядка вручную. Собирается и разбирается без инструментов. Расположение патронов в магазине — шахматное. — Во время короткой обзорной лекции по стрелковому делу эсэсовец собрал винтовку. Он взвесил на руках поблескивающий заводской смазкой карабин с черным воронением, с лязгом передернул затвор и, вскинув к плечу, сухо щелкнул спуском, целясь в невидимую цель. — Отличное оружие. В хороших руках — верная смерть на расстоянии до 700 метров, а то и больше. Наша цель будет побольше, думаю, не промахнусь, тем более с шестикратной оптикой. Но самое занимательное здесь… — Прислонив винтовку к переборке, Отто показал магазин, снаряженный зелеными патронами с желтыми головками пуль. Неотличимые друг от друга заостренные цилиндрики лежали в магазине, будто оловянные солдатики в коробке. — С такой красавицей можно спокойно разобраться с любым Хранителем перекрестка, если он окажется на месте. Даже если ты в человеческом теле. — Кемпке ласково провел рукой по отполированному прикладу. — Получше будет любого копья или меча.

— И что из этого следует? Ну, попал? — удивился десантник. Было видно, что план ему был не по душе. Он ожидал чего-то большего. Хранители перекрестков миров никогда не опасались всерьез огнестрельного оружия в руках людей. Они успевали расправиться с ними раньше, чем получали опасные для жизни раны. На взгляд гарха, двуручный меч из стали хорошей ковки был бы куда надежнее и эффективнее. — Ему этот калибр — что слону дробинка. С его чешуей он может и не заметить.

Штурмбаннфюрер согласно кивнул и выщелкнул один патрон из магазина.

— Что это такое? — вкрадчиво спросил он обер-лейтенанта, демонстрируя на ладони патрон с зеленой гильзой и восково-желтой пулей с острым кончиком.

Обер-лейтенант почувствовал себя юнкером, у доски отвечающим преподавателю на вопросы по баллистике. Он напряг память и четко, без запинки, словно читал наставление по стрелковому делу, ответил:

— 7,92-миллиметровый патрон образца 1905 года. Масса пули — 12,8 грамма. Начальная скорость после выстрела — 880 метров в секунду. Первоначально использовался как боеприпас к карабину «маузер» модели 98-К, в дальнейшем — в разных образцах оружия, включая самозарядные винтовки, пехотные пулеметы МГ-34, авиационные пулеметы…

— Достаточно, — прервал его скороговорку Отто, выставив вперед руку с зажатым в ней патроном. — Мо-ло-дец! Но это еще не все. Есть маленький нюанс. — Насладившись паузой, он, довольный собой, продолжил: — Все просто. Как раньше мы до этого не додумались? Помнишь, Как устроена пуля? Медная «рубашка» в центре со свинцовым сердечником. Тут то же самое. Обыкновенная полуоболочечная пуля калибра 7,92 мм, а в середине — крохотный кусочек запекшейся крови гарха. — Он оттянул рукав пятнистого комбинезона и показал забинтованное запястье: — Просто и сердито — не надо быть оружейником, чтобы самостоятельно снарядить патроны. Надо иметь под рукой соответствующие инструменты. — Он приподнял край одеяла. Под ним на матрасе лежали маленькие тиски, пассатижи и обломанный тонкий напильник. — Частичка моей крови внутри пули попадет в тело Хранителя, а для него это яд. Жаль, что не мгновенный. Чем ближе к мозгу, тем лучше. Другой вопрос, что Хранителя нам надо найти первыми. С помощью обыкновенной винтовки можно увидеть и насмерть застрелить любого Хранителя. А если пуля попадет в голову, а лучше в глаз, контрольного выстрела не потребуется. Смерть. Никакая маскировка и привычка нападать неожиданно из засады не поможет.

Он умолк, задумчиво катая на ладони патрон.

— Впечатляет! Опасное оружие как раз под стать опасному заданию, — осторожно заметил Второй. Теперь он по-другому смотрел на винтовку, стоящую у переборки. Все стало на свои места. — По всем официальным и неписаным рыцарским кодексам, мы нарушаем правила поединка с драконом.

Наставник только хмыкнул и без запинки ответил:

— Как и все мы, ты все больше становишься похож на человека. Кто-то больше, кто-то меньше. Запомни, эволюция — несовершенный, а зачастую жестокий процесс. Нравственность теряет свое значение. Вопрос добра и зла сводится к одному простому выбору: выжить или погибнуть.

— Разве настоящие герои прячутся? — неожиданно для самого себя вырвалось у парашютиста.

— Ты слишком молод, даже по человеческим меркам. Отвечу подробно, со ссылкой на человеческую историю. Во-первых, герои еще как прячутся, если хотят жить. Во-вторых, Зигфрид убил зеленого дракона, надеюсь, что это был амфиптер, напав на него неожиданно, из засадной ямы, замаскированной травой и листьями. Скажем честно, заколол зеленую тварь исподтишка, но это нисколько не умаляет его победы, наоборот, в людской памяти он сохранился как настоящий рыцарь, герой. Его поступок я назвал бы военной смекалкой и сообразительностью. И, в-третьих, выбрось глупые мысли из головы. Думай о главном, не отвлекай свое сознание мелочными терзаниями. Иначе ты рискуешь застрять в развитии своей личности, как гарх. Оставь эту суету людям. Это их виду присуще искать ответы, давно известные любому мало-мальски разумному существу. Слушай и спрашивай меня. И ты будешь готов, когда придет время…

Убогость скудного рациона скрашивали консервированные персики и свежие яйца. Кок готовил из них разные блюда, насколько у него хватало фантазии. Яйца подавались в разных видах: гоголь-моголь перед вахтой, в виде омлета после вахты, вареными вкрутую на завтрак и всмятку на обед. Командир дизелистов ворчливо заметил: «По моим подсчетам, через пару недель экипаж должен закукарекать. Конечно, если кок не соизволит что-нибудь придумать». В результате на обед он получил двойную порцию омлета и записку с камбуза: «Ни в чем себе не отказывай, мечтатель!»

Электрик отправил вместе с грязной посудой на камбуз ответ: «Многие стремятся к совершенству. Но не все его достигают!»

Ответ от кока пришел незамедлительно. На промасленном клочке бумаги было написано: «Грешники в аду постоянно просят воды со льдом, но это не значит, что они ее получат».

Наконец наступил день прибытия. Ренг вошел в каюту штурмбаннфюрера и произнес:

— Мы прибыли в пункт назначения, указанный в приказе. Приказание командования выполнено.

Кемпке невозмутимо ответил:

— Замечательно! Приступаем ко второй части нашего задания, от которого зависит будущее Германии. — Он достал из-под подушки плотный пакет с сургучной печатью и с имперским орлом в верхнем правом углу. — Здесь навигационная карта Амазонки. Поверьте, все самое интересное еще впереди. Основная цель операции — подняться вверх по реке и высадить нас в районе скалы Палец Дракона…

Свет пылающего заката отражался от брони подбитых танков, открывая взору выгоревшие стальные коробки и торчащие стволы сорванных башен. Пламя затухало, его уже не было видно, но между застывшими навсегда громадами нет-нет да и проползет желто-красный огонек, подъедая остатки сухой травы. Искореженная броня потрескивала, источая нестерпимый жар. Всюду чувствовался смрад горелого мяса и горечь теплой, почти горячей черной пыли от падающего с неба и рассыпающегося в воздухе пепла.

Затем поле, усеянное разбитой техникой, исчезло. Вместо него проявились развалены зданий. Остовы домов были выщерблены пулями и осколками. Если бы не рыскающие щупальца прожекторов и не сполохи разрывов, освещавшие то кусками, то полностью всю картину вражеской атаки, невозможно было бы разобрать, что происходит. Каждая вспышка высвечивала новую деталь. То сверкнет ежик штыков, то блеснут касками бегущие навстречу солдаты… Из темноты вырываются размытые силуэты фигур, двигающихся вперед. Они накатывают живой лавиной прибоя, падают, ползут. Одни перекусывают колючую проволоку заграждений, другие рубят наточенными саперными лопатами, третьи валятся навзничь, раскинув руки. Во вспышке разрыва мелькнул высокий немецкий офицер с Железным крестом на мундире. Еще раз полыхнуло, и солдат стоит на коленях, но уже без головы. Почему у него нет головы? У каждого человека должна быть голова. Фашисты быстро шли густыми цепями, с каждой новой вспышкой оказываясь все ближе и ближе…

Гвардии капитан Ковалев понимал, что блуждает среди теней прошлого. Сон нес его по волнам ночного кошмара. Он сделал усилие, чтобы вырваться из его объятий. И в конце концов проснулся.

Александр Степанович вскочил в холодном поту. Успел. В каждом кошмаре враги подбирались к нему все ближе и ближе.

Степаныч встряхнул головой, прогоняя остатки сна. Солнце било в глаза из открытого окна. На дворе что-то до боли знакомое орал механик-водитель Иван Суворин, которому заряжающий Марис Эмсис случайно попал по руке гаечным ключом. Инструмент сорвался с головки болта и точно угодил Ивану по пальцам. Нецензурная составляющая русского языка преобладала в криках механика-водителя. Латыш отмалчивался, не опускаясь до банальной перебранки. Двухметровый прибалт — единственный член экипажа, кто не изъяснялся матом в спорных ситуациях и по мере сил и возможности боролся за чистоту русского языка. Неравная борьба в одиночку успеха не приносила, но Эмсис не унывал.

Ругань стихла. Со двора прилетел глухой звук удара.

— Понравилось? — не унимался Суворин. — Надеюсь, тебе сейчас больнее, чем мне.

В ответ раздалось невнятное бурчание. Так медведь огрызается на донимающую его собачонку.

— Не больно, да? — Иван никак не мог успокоиться. — Ну-ка, дай мне ключ!

— Держит-тэ! — Когда Марис волновался или сердился, его акцент слышался сильнее обычного. А если он переходил с другом на «вы», то тут нельзя было ждать чего-то хорошего. Его подчеркнутая невозмутимость порой давала трещину. — Нат-тэ!

Теперь со двора раздался шлепок громче предыдущего.

Не мешкая, капитан Ковалев в одних трусах выскочил на крыльцо, на ходу прочищая горло командирским рыком:

— Отставить!

Он немного опоздал. Суворин лежал на спине, прижав руки к солнечному сплетению, одновременно сжимая в ладонях гаечный ключ. Иван со сморщенным лицом внимательно разглядывал голубое небо без единого облачка и грустно размышлял: «Какой же все-таки тупой этот Марис! Я же просил дать ключ, а не вдарить им». О том, кого он собирался огреть разводным инструментом, механик-водитель, шлепнувшись плашмя на землю, благополучно забыл.

Марис медленно подошел к загрустившему другу, поднял его с земли и начал хлопать по комбинезону широкими, как лопата, ладонями, отряхивая пыль.

— Совсем обалдели? Вы что творите? — пророкотал командир танкового экипажа, обращаясь к Марису, машинально продолжавшему приводить товарища в божеский вид, и Ивану, так и не выпустившему из рук гаечный ключ. — Где Чаликов?

— На рыбалку ушел. Сказал, на зорьке самый клев, — ответил Марис и многозначительно добавил: — Без ухи в любом случае не останемся.

— Витька с собой две гранаты прихватил. Ну, если вдруг клевать не будет… — не подумав, ляпнул Иван и прикусил язык. Стукачество атеист с довоенным стажем считал смертным грехом.

Степаныч зло шмыгнул и пригладил встопорщившиеся усы. Характером Александр был крут, хотя быстро остывал. Когда капитан сердился, это было видно по взъерошившимся усам. В редкие вспышки гнева он приобретал сходство с внушительных размеров котярой. Вся беда была в том, что он слишком серьезно относился к жизни.

— Будет вам уха, — процедил капитан. — Сегодня у вас будет все. Жизнь заиграет и наполнится новым смыслом. Начнем со строевого смотра. Проверю форму, чтобы комбинезоны были постираны, воротнички подшиты свежие, а не вывернутые наизнанку. Сапоги почищены со всех сторон, а не только спереди. Это персонально для товарища Суворина. — На обуви он остановился умышленно. Иван считал, что сапоги все равно рано или поздно испачкаются. В строю все равно не видно, есть сзади грязь или нет. Настоящему танкисту стерильность противопоказана.

— Построение экипажа через пятьдесят минут, — подытожил командир.

— Это как? — уточнил Марис. Он во всем любил точность. — Можем не успеть. Надо еще Чаликова найти. Откуда нам знать, где у него рыбное место прикормлено.

— Каком кверху, — пророкотал Степаныч. — Построение по полной форме с личным оружием. — Он поправил сползшие синие трусы, громко щелкнув резинкой.

На этом прелюдия к дальнейшим воспитательным мероприятиям закончилась. Командир с силой захлопнул дверь, да так, что с притолоки посыпалась древесная труха. Из-за двери донеслось шлепанье боевых ступней по половицам, затихшее в глубине дома.

— И где прикажете его искать? Мы даже не знаем, на озеро он пошел или на реку. — Марис размышлял вслух, надеясь привлечь внимание Ивана.

Задумка сработала. Приятель незамедлительно подключился к «мозговому штурму»:

— Витька любит повыделываться, значит, пошел на озеро.

— С чего ты взял?

— Он что, «лимонки» зря с собой таскать будет? Нет! — безапелляционно заявил механик. — Рыбу удобнее глушить на озере. В речке течение быстрое, всплывшую рыбешку моментально снесет. Да, на озеро он пошел. Без вариантов, ага.

— Не знаю, не знаю, — задумался Эмсис. — А может…

Он не успел закончить мысль: что может, кто может, как вдалеке громыхнул гром. Потом еще раз прозвучал глухой раскат, похожий на далекий взрыв. На небе ни облачка, значит, у Чаликова сегодня не клевало. Но человек на то и царь природы, чтобы не ждать от нее милости.

— Что я говорил, а?! — торжествовал Суворин. — Пошли к нему. Поторопим.

Две широкие фигуры вышли со двора на улицу и, загребая пыль сапогами, двинулись к озеру. Ковалев запретил пользоваться жетонами-коммуникаторами без крайней необходимости. Что в его понимании было «необходимостью», не пояснил, лишь буркнул: «Ножками шевелите, как все нормальные люди. А то быстро жирком обрастете».

Рыбака они повстречали, не доходя до озера. Навстречу им со стороны берега, скрытого камышом, шел Витя собственной персоной с самодельной удочкой в одной руке и куканом из проволоки в другой. На проволоке болтались толстые рыбины, нанизанные через жабры. Пара особо крупных серебристо-чешуйчатых экземпляров волочилась по земле хвостами, подметая тропинку. Он возвращался с рыбалки, довольный собой, уловом и всем белым светом. Надо было сразу начинать с гранат, а не терять время на прикормку. Рыбалка удалась на славу. Кукан с уловом приятно оттягивал руку. Блаженство.

Пропавшая душа, стрелок-радист экипажа «тридцатьчетверки», Витя Чаликов шел босиком, подвернув штаны до колен. На нем была свободная рубаха навыпуск. Белая одежда самоверов была легкой и удобной.

— Здорово, селянин! — Суворин махнул другу рукой, сжимая гаечный ключ. Когда он с Марисом отправился на поиски, то забыл положить инструмент в ЗИП, а возвращаться не стали. Плохая примета — дороги не будет.

— И вам не болеть! — Витюха приподнял кукан, хвастаясь уловом. От резкого рывка снулые рыбы зашевелились и зашлепали хвостами, обдав рыбака веером брызг из воды и слизи. — Знатная уха получится, пальчики оближете. Еще и на жареху останется. Позовем Неринга с семьей, Вальтера. На всех хватит. Давно мы все вместе не собирались.

Иван-да-Марис с удивлением смотрели на пойманных рыб. До сегодняшнего дня их знакомство с местной озерной фауной ограничивалось тем, что ловили и готовили самоверы. Зеленоватое тело самой крупной рыбины было покрыто мерцающими изумрудными точками и голубыми пятнышками. Спина и плавники блестели оранжево-красными цветами. Длинный хвост такой же окраски был покрыт еще и желтыми точками.

Остальные пойманные рыбы тоже поражали своей окраской и разнообразием форм. Одни были круглые, как тарелка, а другие — вытянутые в форме веретена. Кричащая раскраска радовала глаз, но и одновременно вызывала опасение. Мухомор тоже красавцем в лесу растет, но кто же его жарить будет?

Витька был человеком своеобразным, о таких говорят — «с характером». Встретив друзей, он удивился, что никто не хвалит его за знатный улов. Обидевшись, он тут же разделил членов экипажа на две части: те, кто не скупился на похвалу, и все остальные. Иван с Марисом попали во вторую группу.

«Ничего, в следующий раз „лимонок“ возьму побольше. Славная будет рыбалка! А может, и охота?» — подумал Чаликов.

Когда он собирал с поверхности озера всплывших кверху брюхом рыбин, рядом с ним оглушительно плеснуло, обдав рыбака веером брызг. В глубине стремительно мелькнула огромная тень. Витька, как ошпаренный, выскочил из прохладной воды на берег. На суше он сразу же почувствовал себя намного спокойнее и увереннее. Такую огромную добычу он все равно не смог бы доволочь до дома в одиночку, да и гранат с собой больше не было.

Когда Витька с уловом ушел с берега, на гладкой поверхности с громким бульканьем стали исчезать самые крупные рыбины. Чешуйчатые тушки втягивались под воду, оставляя за собой мелкие водоворотики, словно их затягивало огромным пылесосом. Чмок-чмок! Поверхность озера стремительно очистилась от глушеной рыбы.

Если бы Чаликов решил обернуться, то он бы увидел, как тихая гладь бездонного озера внезапно вспенилась и по ровной воде пробежала одинокая волна. Из глубины показался огромный косой плавник и прочертил стремительный зигзаг по поверхности озера. В его движении было столько неукротимой, стремительной ярости и силы, что стрелок-радист, скорее всего, передумал бы со следующей рыбалкой и никогда бы не стал близко подходить к воде. И других бы предупредил: «К озеру ни ногой!»

Плавник скрылся в глубине так же внезапно, как и появился. Лишь круги разошлись по воде…

— Думаешь, их можно есть? — поинтересовался Суворин.

— Разберемся, — беззаботно отмахнулся Витька. — У местных спросим, они уже давно здесь живут, должны были разобраться, что к чему. Методом проб и ошибок.

— Ну-ну. Самый первый кусок тебе. А там понаблюдаем… — прокомментировал Марис.

— Ага! Щас почистим, выпотрошим и сразу же начнем жарить-парить. — Иван поддержал рыбака. — Сразу же после строевого смотра и приступим, помолясь. Одежда у тебя для этого самая подходящая.

— Степаныч про гранаты знает? — спросил погрустневший Витька. Хорошее настроение вмиг пропало.

— Ты что думаешь, командир у нас глухой? — Суворин уклонился от прямого ответа. Кому охота признаваться, что сболтнул лишнее. — Давай помогу, удильщик. — Иван забрал у товарища легкую удочку, внося посильный вклад в общее дело.

— Хватит болтать. Пошли, — напомнил Марис. — Время не ждет, и командир ждать не будет.

— Потопали, ага, — заторопился Иван. — Комбезы приведем в порядок. Побреемся. — Он провел рукой по колючему подбородку.

— Спокойно. Все будет нормально, — сказал Чаликов.

— Откуда знаешь?! — спросил невозмутимый Эмсис. — Озарение снизошло?

— Сердцем чую, — небрежно обронил радист.

— Вылитый карл… кардимол… кардонолог. — Блеснуть эрудицией у Вани не получилось.

— Кар-кар, — передразнил его Марис. — Кардиолог. У тебя что, русский язык не родной?

Двигаясь по дороге, Суворин и Чаликов упорно отказывались понять, чем метафора отличается от идиомы. Будущий филолог терпения не терял, возвращаясь к азам русской речи. Витя с Иваном сдаваться не собирались, но, споря, то один то другой срывались на грубость и нелицеприятные сравнения, справедливо считая их метафорой…

Троица запылила к деревне, беззлобно переругиваясь на ходу. В поединке интеллектов лидировал Эмсис. Латыш терпеливо объяснял Ивану и Виктору особенности родного языка. Он еще не решил, кем станет после войны: филологом или художником. Коренной рижанин одно знал точно: он поступит в университет или, на худой конец, в институт. Любое дело он привык доводить до конца. А пока Марис был штатным заряжающим экипажа, играючи справляясь с тяжелыми танковыми снарядами…

— Равняйсь! Отставить! Равняйсь! Смирно! Кругом! Суворину подровнять затылок! Кругом! Вольно!

Члены экипажа «тридцатьчетверки» реагировали на слова Ковалева одновременно и мгновенно выполняли команды.

— Командир, можно вопрос? — не по-уставному обратился механик-водитель. Суворин стоял по стойке «смирно» с оловянными глазами и при этом нагло улыбался.

— Не командир, а товарищ гвардии капитан, и не можно, а разрешите обратиться, — официальным голосом поправил Степаныч.

— Разрешите обратиться, товарищ гвардии капитан? — Иван подобострастно ел глазами начальство.

— Разрешаю.

— Подровнять затылок — это метафора или идиома?

— Ни то ни другое! Это значит подстричься. — Командир экипажа внимательно разглядывал заскучавших подчиненных.

Любой воинский коллектив, даже если он состоит из четырех бойцов, — отряд. Нет ничего хуже для человека, чем неопределенность. Люди, «заточенные» под войну, в мирной обстановке быстро теряют форму. Неизвестно, когда в бой. Завтра? Через месяц? Значит, нужно отдохнуть, расслабиться. Сначала чуть-чуть, а потом процесс может стать неуправляемым. Задача командира — не пропустить этот момент. Спустить пар или, наоборот, покрепче закрутить вентиль. Главное — не расслабляться. Механизм ржавеет без движения. Живой организм жиреет без активности. Военный человек без дела дуреет. Если закадычные друзья Иван-да-Марис начали занозиться, то дальше будет еще хуже. Командир все это видит, а значит, должен исправлять ситуацию.

Разобравшись с внешним видом экипажа, Ковалев приступил к проверке оружия и боеприпасов. Начали с личного. Он скомандовал:

— Личное оружие к осмотру.

Придирчиво осмотрев пистолеты танкистов, Степаныч не нашел ни одного недостатка. Оружие было вычищено и блестело свежей смазкой. Капитан на всякий случай обнюхал «люгер» Чаликова. От неугомонного москвича всегда можно было ждать неожиданностей. Но пистолет стрелка-радиста пах машинным маслом, а не порохом. Танкисты из его роты при случае любили щегольнуть или поменяться трофейным оружием. Сам Степаныч не одобрял этого, предпочитая штатный «ТТ», но своим ухарям хвастаться друг перед другом «парабеллумами» или «вальтерами» не запрещал. А сейчас тем более, когда от его роты в подчинении остался один танк под номером «сто». Витькина душа лежала к «люгеру». Неплохая «машинка» с точным боем.

— Что у нас с рацией? — вкрадчиво поинтересовался командир.

Виктор не по-уставному развел руки в стороны и пожал плечами. И так все ясно. Каждый день Чаликов залезал в башню танка и включал радиостанцию. Он обшаривал весь эфир на разных частотах. Тишина. Танкист слышал лишь обычный шум, ставший уже привычным, и треск электрических разрядов в атмосфере.

Дальше строевой смотр плавно перешел в нудную ревизию боеприпасов и бессмысленную инвентаризацию штатного вооружения. Орудие калибра 85 миллиметров — одно, пулеметов — три, два стационарных, в башне и у стрелка-радиста, третий — «Дегтярев» с сошками — предполагалось использовать для ведения боевых действий вне машины. Проверили укладку с дисками к автоматам «ППШ» и сами автоматы. Вместе с ними лежали два трофейных немецких МП-40 с откидывающимися прикладами и к ним три подсумка с запасными магазинами.

Ковалев проводил подсчет арсенала, сверяясь с записями Мариса. Латыш скрупулезно вел приход и расход боеприпасов после каждого боя и когда удавалось пополнить закрома трофеями.

Дошла очередь до ящика с гранатами и подсумков, в которых уже лежали «лимонки» с заранее ввинченными взрывателями. В ящике гранаты и взрыватели хранились отдельно.

Подсумок, лежащий сверху, оказался пуст. Ковалев демонстративно потряс его, перевернув расстегнутой горловиной вниз.

— Никто меня не просветит, куда у нас исчезают гранаты? — спросил командир, угрюмо буравя взглядом ссутулившегося Чаликова. — Усушка, утруска, да?

Все знали, куда делись «лимонки», и теперь смотрели на Витьку. О его умении выкручиваться из неприятных ситуаций в батальоне ходили легенды.

— Расход взрывчатых веществ произвел с целью особой важности… — Чаликов запнулся, подбирая слова, чтобы половчее и побыстрее закончить неприятный разговор.

— С целью… дальше… — угрюмо подбодрил Ковалев.

Чаликов расправил плечи и дальше оттарабанил без запинки:

— С целью повышения калорийности и сбалансированности рациона питания бойцов Красной армии две оборонительные гранаты «Ф-1» были заброшены мною в озеро с соблюдением всех мер безопасности. Пойманная рыба находится на кухне. Чудо-богатырям необходимы витамины.

— «Витамины»! «Чудо-богатыри»! — передразнил капитан. — В какой казарме тебя ораторскому искусству учили?

Чаликов ничего не ответил.

— Один наряд на кухню, улучшать рацион питания! — рявкнул Ковалев. — Смотри у меня… чтобы уха получилась двойной и сбалансированной.

— Есть один наряд, товарищ гвардии капитан, — громко ответил Чаликов. Он незаметно перевел дух. Гроза миновала. Хорошо, когда мнение начальства и подчиненных хоть изредка совпадает.

Все остались довольны друг другом. Экипаж, расслабленный после вынужденно затянувшегося отдыха, подтянулся, а Ковалев с чувством выполненного долга успокоился, перестав недобро щуриться и топорщить усы. Статус-кво восстановлен, но, как оказалось, ненадолго.

— Иван! Что с двигателем? — для проформы поинтересовался Ковалев. — Все в норме?

Танк, простаивающий без движения и настоящего дела, действовал на механика-водителя угнетающе. Странно, на войне Суворин скучал по рычагам своего трактора, а в минуты затишья ему хотелось поскорее оказаться на месте механика-водителя «тридцатьчетверки», ставшей ему привычной за последние годы.

— Двигатель исправен, тянет отлично, — подтвердил он.

После строевого смотра, проверки матчасти и вооружения командир собирался продолжить «закручивание гаек», как его учили в военном училище. Ничто так не сплачивает воинский коллектив и не прогоняет ненужные мысли, как монотонный, изматывающий труд. Можно начать с чистки ствола до появления отражения на внутренней поверхности, что невозможно теоретически, а на практике случалось не раз. Потом можно будет приступить к рытью танкового капонира по самую башню. Там, глядишь, и на ругань сил не останется. А то разболтались. Степаныч любил на практике применять все то, чему когда-то учился. Ничего, что сегодня повод не ахти какой, но практика не помешает, посмотрим, как сработает.

— Марис! Что у нас с боекомплектом? — спросил Ковалев.

Эмсис достал из нагрудного кармана замусоленный блокнотик и, послюнявив палец, перелистнул несколько страничек.

— Бронебойных по немцам расстреляли три, осталось двадцать один. Осколочных тридцать две штуки, укладка в полном комплекте.

Сверившись со списком, заряжающий запрыгнул на броню. Лязгнув крышкой, он ловко втиснул свое мощное тело в башенный проем люка. После доклада командиру «соточки» о количестве снарядов к орудию он полез в башню, чтобы их лично пересчитать. Порядок должен быть во всем. Похоже, что в башне его что-то сильно взволновало.

Идиллию нарушила громкая брань, приглушенная танковой броней:

— Твою дивизию… что за… — бушевал Эмсис в башне с открытыми люками, — вашу мать!

Танкисты во все глаза смотрели на танк, дожидаясь окончания монолога. В экипаже давно вошло в поговорку: «молчит, как Марис». О том, что будущий филолог и строгий ревнитель чистоты русского языка знает такие заковыристые обороты, построенные в три этажа, они еще теоретически могли предположить. Но то, что у коренного рижанина повернется язык произнести их вслух, поверить никто не мог.

Поток брани иссяк. Все ждали продолжения молча, гадая, что так могло вывести из равновесия всегда спокойного и невозмутимого латыша.

В голосе Мариса слышалась досада и неподдельная злость, правда непонятно, на чью голову изливались проклятия.

Чаликов сразу вспомнил ротного старшину, квадратного телосложения военкома, направившего его в танковое училище в сорок первом году. Пригорюнившемуся Суворину представился кузнец из родной деревеньки на Полтавщине. Митрич примерно так же изъяснялся, сообщая всему белому свету, что Иван опять попал по наковальне мимо раскаленной докрасна болванки.

Наконец из люка показалась белобрысая голова с растрепанными волосами. Понуро глядя и стараясь не встречаться взглядом с товарищами, он выдавил из себя:

— Пропали… сукины дети! Нас обокрали, братцы.

— Ты толком скажи, что пропало? — переспросил Ковалев.

— Исчезло два снаряда — бронебойный и осколочный.

— Уверен? — спросил Степаныч, и так заранее зная ответ.

— Я несколько раз пересчитал! — Марис потряс в воздухе блокнотом. — У меня все записано, как в аптеке! Двух снарядов нет! — Марис низко опустил голову, втянул ее в плечи, в данный момент ему хотелось провалиться сквозь землю. Исчезнуть. Ничего не видеть и не слышать. Прибалт в честности ничем не уступал самоверам. В любых даже косвенно касающихся его просчетах и ошибках всегда брал вину на себя, не стараясь переложить ответственность на кого-либо из товарищей. — Не углядел. Прости, командир.

— Не брал! — громко сказал Чаликов, заранее отметая возможные подозрения в свой адрес. — Я с таким размахом не рыбачу. Да и вы столько не съедите.

— Это не он! — на всякий случай подтвердил Суворин. Заступиться за друга совестливого танкиста подтолкнуло чувство вины за то, что из-за своей несдержанности он случайно «заложил» Витьку с гранатами.

— Да подождите вы, — отмахнулся Ковалев. — Люк был на ремне?

— Как обычно, — уныло подтвердил латыш.

Винить было некого. У танкистов давно вошло в привычку: как только получали новые машины с заводского конвейера, сразу же переделывали замки люков. Кто хоть раз выскакивал из горящего танка и руками без кожи искал защелку, предпочитал не запирать люк, а закреплял его брючным ремнем. Одним концом цепляли за защелку, а вторым пару раз наматывали на крюк, фиксирующий боеприпасы в башне. Если подбили, головой в танкошлеме ударяешь по люку, ремень соскакивает — и ты на свободе.

На командирской башенке люк вообще запирался двумя защелками на пружинах. Их здоровый человек с трудом открывал, а обожженный или контуженый точно не смог бы. Танкисты сразу снимали эти пружины, оставляя лишь защелки. Когда танк подбит и горит, счет идет на секунды. Такие переделанные защелки люков спасли жизнь экипажу «соточки», когда их на Курской дуге поджег «фердинанд».

Ременной запор, который, по идее, должен был спасать жизнь танкистов, не был рассчитан на злоумышленника. Похоже, вор был в курсе, как и что брать. Кроме двух снарядов, из «тридцатьчетверки» ничего не пропало.

— Может, самоверы? — спросил Ковалев и сам же ответил на свой вопрос: — Нет, они и иголку чужую без спросу не возьмут. Религия не позволит. Им проще рубаху с себя снять и отдать, чем покуситься на чужое добро.

— Я тут подумал… — Иван попытался высказаться.

— Не пугай меня. Он «подумал», — перебил приятеля Чаликов. Верный себе, Виктор в любой ситуации не упускал случая подковырнуть Суворина.

— Товарищ сержант Суворин, говорите. — Ковалев был готов выслушать любую версию, лишь бы побыстрее разобраться в неприятной ситуации.

— Так вот, я подумал… — Суворин запнулся и, покосившись на Виктора, продолжил: — и вспомнил. Когда мы в первый раз пили мальвазию, Великий Дракон рассказал, как в первый раз встретился с Нерингом. Помните?

— Точно! — встрепенулся Марис. — Неринг со своей танковой ротой охранял раскопки в Майнце. Там он увидел амфиптера и с перепугу шарахнул в него парой бронебойных. Великий Дракон потом его еще благодарил, ему это только энергии прибавило.

Чаликов вкрадчиво отметил, что эта версия выглядит несколько странной. Посудите сами, кто будет подрывать себя танковыми снарядами? Нет, ни один человек этого не сделает в мирное-то время. Ковалев тут же согласился с ним и с просительными нотками в голосе поинтересовался у Виктора, нет ли у него какой-нибудь другой версии в запасе. Например, помнит ли стрелок-радист, что штандартенфюрер не совсем человек. Чаликов признался, что, к сожалению, никаких других версий у него нет. Насчет того, что эсэсовец наполовину гарх, он забыл, но уверен, что 85-миллиметровый калибр может пригодиться лишь наводчику, да и то только в момент зарядки орудия. Капитан скривился и сказал, что это плохо, что забыли, утратили бдительность, расслабились, и вот результат…

— Интересная картина получается, — Степаныч потер подбородок. — Если Неринг рассказал об этом Краусу, то, возможно, он как-то собрался использовать эту информацию и что-то предпринять.

Или не он, а гарх, затаившийся в нем. Самим нам в этом ребусе не разобраться. Итак, необходимо, во-первых, узнать у Неринга, не рассказывал ли он о том случае Вальтеру, и, во-вторых, надо сообщить о пропаже Линду или Великому Дракону.

Суворин нахмурился, пытаясь осмыслить все услышанное. На его взгляд, все решалось намного проще. Он с ходу предложил:

— А чего ждать?! Все по местам, я за рычаги — и вперед. Пообщаемся с фашистом на ощупь. — Он выразительно стукнул кулаком в раскрытую ладонь. — По-любому у нас снарядов больше. Чужие здесь не пляшут. Я так и знал, что эсэсовцу веры нет. — Суворин не собирался успокаиваться. Баловень шальной удачи, он всегда был за решительные меры и скор на решения. — Я нутром чуял, что от этого фрица добра не жди.

Танкисты вопросительно смотрели на командира, последнее слово оставалось за ним.

— Тихо! — громко произнес Ковалев. Он снял с шеи шнурок с белым жетоном-коммуникатором и начал нажимать на значки. — Сообщение Великому Дракону я отправил. Пришла пора навестить Неринга. А потом…

Что они будут делать потом, Степаныч не успел сказать. Из-за низкого декоративного плетня, огораживающего двор их дома, раздался знакомый голос.

— Здорово, камрады! — Виктор Неринг собственной персоной стоял, опираясь на изгородь. Полковник вермахта, краса и гордость бронетанковых войск Германии, кавалер Железного и Рыцарского с дубовыми листьями крестов был одет в белые самоверские одежды. В зубах он держал стебелек травы. — Вот, решил к вам заглянуть и пригласить всех сегодня к нам в гости. У нас с Эльзой юбилей. Пять лет, как мы вместе. Отметим, как положено.

— Ты Крауса давно видел?! — не поздоровавшись, выпалил Суворин. Он всегда оказывался впереди всех. И на этот раз заслужил хмурый взгляд Ковалева. Тот предпочитал действовать обходительнее.

Поздоровавшись с немцем, танкисты двинулись к плетню. Марис последним присоединился к ним.

— Что за вселенская тоска приключилась? — Немец разглядывал лица танкистов, гадая, что могло случиться в этом райском уголке.

— С Вальтером давно общался? — повторил вопрос капитан. На вежливые реверансы времени не было.

— Недавно. — Неринг опешил от такого напора. — Точнее, вчера. Краус примчался ни свет ни заря. Рано утром. Весь в расстроенных чувствах и побритый лишь наполовину.

— Это как? — удивился Марис. — Наполовину выбритый или наполовину недобритый? — Он во всем любил точность, но от волнения запутался в словесных оборотах.

— Да подожди ты! — шикнул на него Чаликов. — Говори, что дальше было.

Полковник вермахта выплюнул изжеванный стебелек и продолжил:

— Вот я и говорю. Лицо в мыльной пене, одна щека выбрита. Скорее всего, побрит… наполовину. Прибежал утром и босиком. По-моему, ему кошмар какой-то приснился. Нес какой-то бред.

— Поконкретнее можно, ага? — не выдержал Иван. Казалось, еще немного — и он начнет подпрыгивать на месте от переполнявших его эмоций. — Что говорил? Почему в пене? Бритва в руке была, ага?

— Бритвы не было, а помазок, кажется, был. — Сбитый с толку Неринг старался припомнить вчерашний разговор, которому не придал особого значения. — Вальтер сказал, что во время бритья с ним заговорило зеркало…

— Приехали! Вот те раз, говорящее зеркало, — крякнул Ковалев.

— Вот те два! — невозмутимо продолжил полковник. — Он сказал, что зеркало открыло ему на все глаза. Оно рассказало, что все мы здесь как в концлагере у Хранителей. Представляете, ну, или в резервации. Комфортабельной, но резервации. Еще Вальтер сказал, что он точно знает: из лагеря есть только один выход.

— Какой? Не тяни! — опять перебивая, не вытерпел Иван.

— Не знаешь, что ли?! — прошипел Ковалев. — Выход из лагеря один — через трубу крематория. В виде дыма.

— Не может быть. Линд такого не позволит, — серьезно сказал Витька. — Не такой он человек. Я уж знаю.

— Здесь не может, — согласился Степаныч. — В другом месте запросто. Похоже, наш новый знакомый спятил. Начал с зеркалом разговаривать, а потом его вон в какие дебри занесло.

— Я думал, сегодня вечером соберемся, выпьем, расслабимся, поболтаем, то да се, — виновато развел руками Неринг. — Все обсудим, он и успокоится. Снимет стресс. Я помню, у меня один командир взвода со своим танком постоянно разговаривал, и, похоже, «тигр» ему отвечал. Никто, правда, диалога не слышал. В остальном нормальный обер-лейтенант. Воевал как все. Хорошо. А тут какие-то зеркала заговорили, советы непонятные дают. Я думал, пустяк. Да?

— Нет! — отрезал Ковалев. — У нас, похоже, под боком появился психопат с двумя снарядами. — Перехватив вопросительный взгляд Неринга, Степаныч пояснил: — Пропали бронетанковый и осколочный. Это шестнадцать килограмм тротила. Рванет — никому мало не покажется. Из-под носа увел. Усекаешь?

Неринг кивнул и спросил:

— Линдворну сообщили?

— Он уже в курсе, — кивнул капитан. — Будем ждать Линдворна или сами разберемся? — начал размышлять вслух Ковалев.

— Жертва военного психоза, ага! — Иван нетерпеливо поглядывал на танк. — Надо лечить. Лечить быстро и радикально. Я разделаю эсэсмана, как бог черепаху.

— На фронте шизиков хоть отбавляй. Да и в тылу их хватает, — встрял Чаликов. — Наш особист даже в баню без своего именного нагана не ходил. Считал его продолжением своей правой руки. Уж не знаю, как у него в голове шестеренки крутились, но лютовал «смершевец» сильно. Считал, что бойцы должны бояться уполномоченного особого отдела полка больше, чем врага.

«Смершевец» наяву грезил, как выявляет матерых «врагов народа» и приводит карающий приговор в исполнение. К его сожалению, ни одного из «бывших» в рядах подконтрольного ему полка выявить не удалось. Похоже, его старшие товарищи постарались на славу в тридцатых годах. Приходилось довольствоваться мелкой шушерой из числа паникеров. Штрафной батальон, как место исправления, он категорически не признавал. Искупление и прощение — это не по его части.

— Сам-то он как воевал? — ревниво поинтересовался Суворин. У него были личные счеты с особистами. При последней встрече «смершевцы» с ходу пересчитали ему ребра сначала с левой стороны, а потом с правой. Передохнули и повторили процедуру в обратном порядке. Только потом начали задавать вопросы, один гаже другого.

— Да никак не воевал. Не успел, — равнодушно обронил Витька. — Пал геройской смертью от шальной пули в спину. Так и написали «по команде».

— Погибнуть в тылу от шальной пули, ну и дела. Не может такого быть, — не поверил немец.

— На войне всякое бывает, — туманно пояснил Чаликов. — Пуля — дура, это все знают. Ей все равно: на передовой ты или в тылу.

— Она ж шальная, — поддержал друга Суворин, недобро хмыкнув. Концовка рассказа о боевом пути уполномоченного особого отдела пришлась ему по душе.

Исправлять ошибки труднее, чем их предотвращать. «Сами вляпались, сами будем разгребать», — подумал Степаныч. Он надеялся на скорое появление Линда, или Великого Дракона, но, похоже, у них есть дела поважнее.

— Становись! — рявкнул капитан подчиненным. — По местам! — Нерингу он положил руку на плечо: — Даст бог, вечером свидимся. Готовься, отметим юбилей свадьбы. Словом, погуляем.

— А я? — обиженно спросил полковник. — Я с вами.

— Ты останешься здесь. Будешь прикрывать наш тыл.

Нерингу оставалось лишь наблюдать за старыми товарищами. Хоть он был и старше по званию, но главенство капитана Красной армии признавал безропотно. Его танк, его экипаж. Он сам сделал свой выбор, перебравшись с семьей подальше от ужасов войны.

Корпус лодки чуть слышно вибрировал, тускло светили лампочки в отсеках. Невыносимо душный, спертый воздух стоял в стальном чреве — запах субмарины в многонедельном походе.

Капитан протянул руку, чтобы взять конверт с навигационной картой, по которой придется прокладывать новый курс. По неисследованной дельте реки Амазонки ему плавать еще ни разу в жизни не приходилось. Не успел он взять конверт, как снаружи послышался скрежет, словно кто-то осторожно коснулся корпуса металлическим штырем. Скрип начал нарастать, превращаясь в скрежет. Казалось, что кто-то ощупывает субмарину снаружи. Это не было похоже на акустические волны гидролокатора. «U-487» нарвалась на минное поле, поставленное так далеко от морского театра военных действий Северной Атлантики, что было обидно до слез. Скрежет повторился справа по борту.

— Минреп! — тихо сказал капитан.

Казалось, вся жизнь на лодке замерла.

Капелька конденсата сорвалась с потолка и упала за шиворот капитан-лейтенанту. Она смешалась с капельками холодного пота, неожиданно выступившего на теле подводника.

Все четверо неподвижно замерли, прислушиваясь к звукам. Только шорох минрепа да глухие слова команд из центрального отсека нарушали тишину. Все остальные звуки стихли. Весь экипаж в эти минуты напряженно вслушивался в леденящий скрип по корпусу. Самое худшее в такой обстановке — сидеть без дела, находясь во власти своего воображения, и ждать.

Всем было ясно: подлодка вслепую пробирается под водой, среди висящих на разной высоте мин, ведомая старпомом в центральном отсеке. В любой момент стальной трос минрепа может подтянуть к корпусу рогатую смерть, и взрыв восьмидесяти килограммов взрывчатки разорвет стальную обшивку, как обычную бумагу.

Царапанье стихло. Заработал компрессор, нагнетая воду в балластные цистерны. Офицер принял решение уйти на глубину, от греха подальше. Минное поле осталось позади. Капитан прижал конверт к груди и, пятясь как краб, выбрался из каюты эсэсовца. Надо было идти в командный отсек прокладывать новый курс…

Лоции бодро «сообщали»: глубина Амазонки в устье — почти сто метров, и еще спустя три тысячи километров она превышает двадцать метров, что позволяет морским судам проходить через всю Бразилию и добираться до Перу. Ширина пресноводного исполина в устье достигает двухсот километров. Вверх по течению река разбивается на множество рукавов, разделенных многочисленными островами. Встречаются на реке и плавучие островки, образованные переплетенными корнями растений и стволами упавших деревьев, на которых поднялась новая растительность.

Имело смысл входить в реку в подводном положении, благо глубина позволяла. Так и сделали.

Поднявшись вверх по течению, офицеры решили замаскировать субмарину под один из плавучих островков и плыть дальше в надводном положении. А дальше по ситуации.

…Всплыли с таким расчетом, чтобы попасть в момент, когда ночь заканчивалась и плавно перетекала в рассвет. Ближайший берег широкой реки представлял собой беспрерывную цепь густого болотистого леса. Впечатление было унылое. В это время года Амазонка выходила из берегов и затопляла прибрежные земли.

Тут и там пестрели тропические цветы, виднелись древовидные папоротники, фантастические губчатые растения или редкостно красивые орхидеи, корни которых цеплялись к стволам деревьев. С приближением рассвета лес просыпался. И отовсюду слышался непрекращающийся гул, свидетельствующий о бурной жизни джунглей.

Ни один художник с самой богатой фантазией не смог бы подобрать такие сочетания красок и форм, постоянно меняющихся, как в калейдоскопе, обнаруживая все новые диковинки. Высокую, стройную пальму в ее простоватой красоте можно увидеть рядом со светлым стволом дерева эмбоба, верхушка которого имеет форму зонтика. Стволы лесных исполинов задрапированы лианами, корни которых свешиваются вниз до самой воды или переплетаются, образуя густую завесу из листьев.

Стаи маленьких попугайчиков с громким писком пролетели над головами моряков и пропали за деревьями. Крупные попугаи — красные, зеленые и белые — летали парами, издавая пронзительные крики.

Ренг приказал на самом малом ходу приблизиться к берегу. Пора было воплотить в жизнь идею — замаскировать подлодку под плавучий остров. Истосковавшиеся по солнцу матросы под командой рыжего боцмана один за другим выбирались из рубочного люка на палубу. Вслед за ними высадились вооруженные автоматами десантники. Кемпке сжимал в руках карабин.

После тщательных промеров с носа выбрали место, где глубина позволяла максимально близко подойти к берегу.

Подводники, ступившие на берег тропического леса Амазонки, еще не знали, что человек, попавший в него, дважды испытывает острую радость: в первый момент, когда, ослепленный дивными красками джунглей, он думает, что попал в рай, и потом, когда, на грани отчаяния, он наконец сбегает из этого «зеленого ада». Круглый год здесь царят нестерпимая жара в паре с душным воздухом. В течение девяти месяцев огромную территорию леса захлестывает половодье. Множество неведомых болезней притаилось в болотах. Тучи москитов и комаров, укусы которых разносят малярию, муравьи, сжирающие все живое на своем пути, ядовитые змеи, смертоносные пауки, хищные животные — все это делает леса Амазонки поистине проклятым местом. В особенности для белого человека, возжелавшего найти и забрать то, что не принадлежит ему.

Подводники занимались маскировкой судна. Пассажиры, навязанные им чужой волей, взяли на себя охрану.

Непроходимый лабиринт тропических джунглей начинался сразу, как нога ступала на берег. Моряки вооружились топорами, пилами и длинными ножами, в добровольно-принудительном порядке «одолженными» у кока. Повелитель сковородок и кастрюль долго вопил и расстался с любовно наточенным инвентарем только после того, как ему лично капитан приказал заткнуться и не мешать экипажу бороться за общее выживание и будущую победу.

Вдруг среди электриков, занятых срезанием камыша, началась суматоха. Они побросали пучки зелени и опрометью бросились от воды. Виновницей паники оказалась длинная полосатая змея. Невозмутимо скользнув с берега, она без всплеска ушла под воду. Моряки заметили в этом месте какое-то странное движение и, вглядевшись, увидели еще несколько гибких туловищ водяных змей, извивавшихся между стеблями камыша, торчащими из воды. Наверное, они потревожили логово ядовитых гадов. Прерванная работа возобновилась, но уже на достаточном удалении от опасного места. Неожиданности на этом не закончились, а, как оказалось, только начались.

Один из подводников наткнулся в прибрежном иле на гнездо аллигаторов. Оно было сплетено из сухих веток и скреплено илом. Внутри лежали крупные продолговатые яйца. Вокруг него сгрудились рубщики камыша. Они с любопытством разглядывали кладку, позабыв об осторожности, как вдруг раздался сильный плеск воды и громкие крики с палубы. Обернувшись, моряки увидели, как одно из притопленных в реке бревен медленно разворачивается и направляется в их сторону, набирая скорость. Огромный шестиметровый аллигатор сообразил, откуда исходит угроза его будущему потомству, и готовился к нападению. Он приближался к берегу, увеличиваясь на глазах. Заботливая мамаша атаковала моряков. Подводники поспешно отступали, побросав срезанный камыш. Нестройной толпой они карабкались на берег в безопасное место. Один из них отстал. Его ноги глубоко увязли в прибрежном иле. Аллигатор быстро сориентировался, выбрав его в жертву. По иронии судьбы это он обнаружил и первым начал разбирать гнездо с яйцами. Рептилия остановилась в метре от подводника перед последним броском и раскрыла челюсти, обнажив два ряда острых блестящих зубов.

Раздался щелчок снятого с предохранителя затвора — и вслед за ним выстрел. На верху рубки стоял штурмбаннфюрер с винтовкой в руках, опершись локтями на леерное ограждение. Он был выше всех, и, на счастье моряков и горе аллигатора, вся картина происшествия была у него как на ладони.

Перевесившись через ограждение, Кемпке менторским тоном сообщил сбившимся в кучу морякам: «Уязвимое место есть у любой драконоподобной рептилии. Оно там, откуда расходятся челюсти. Еще с древности охотники-„беовульфы“ называют его „конец улыбки“. Вот туда и надо бить». Парашютисты никак не отреагировали на высказывание Отто. Похоже, для них это не было новостью. А вот Август и Генрих одновременно кивнули, приняв информацию к сведению. Они, как губка, впитывали любые сведения о том, как можно живое поскорее сделать мертвым. Всегда пригодится на будущее. Так сказать, специфика службы обязывала. Наглядное подтверждение слов командира было перед ними. Аллигатор неподвижно застыл в камышах, не подавая признаков жизни. С нарезкой камыша подводники решили закончить, переключившись на срезание зелени подальше от опасной прибрежной полосы. Под охраной пулеметчика и автоматчиков матросы, озираясь, продолжили работу.

Теперь боцману не приходилось подгонять подчиненных. Все уже и так прекрасно понимали: чем быстрее они покончат с маскировкой, тем быстрее уберутся с опасной суши. Подводники мечтали за время длительного океанского похода ступить на твердую землю, но надежды не оправдались. Опостылевший вонючий стальной корпус туши субмарины теперь с особой силой казался родным домом. Хотелось побыстрее попасть в отсеки, знакомые до последней заклепки, закрыть люк рубочного люка и отгородиться надежной броней от жадных до человеческой плоти обитателей «зеленого ада».

…Когда все поднялись на борт, капитан придирчиво осмотрел корабль. За короткое время, что лодка стояла у берега, некоторая особенно активная живность успела не просто пробраться на борт, но и просочиться внутрь. Бодро марширующую колонну ярко-красных муравьев перехватили в коридоре, в районе центрального отсека, до того как они успели оккупировать отсеки. Блицкриг — насекомые против человека — не удался. В неравной борьбе мурашей растоптали. Победу в схватке одержали старпом и акустик. Муравьев назвали огненными, места их укусов болели так, как после ожога от сигареты.

Пауку-птицееду, размером с кулак, повезло больше. Ориентируясь на запах, он добрался до камбуза, где и решил остаться на постоянное место жительства. С этим сразу же не согласился кок. Он привык в гордом одиночестве властвовать на своем рабочем месте. Моряк, когда-то в белом, а теперь темно-сером, колпаке на голове, не учел одного — проворства и ловкости мохнатого пассажира.

Первый раз, когда кок его увидел, паук полз по стене, подбираясь к открытой банке с консервированными персиками. Кок вскочил и, недолго думая, попытался раздавить его кулаком, но паук сделал молниеносное движение и очутился в двадцати сантиметрах от того места, по которому пришелся удар.

Несколько раз озверевший повар повторял нападение с таким же успехом. Паук всегда успевал отскочить в сторону раньше, чем моряк мог до него дотянуться. Потеряв терпение, подводник несколько раз безуспешно пытался рубануть его длинным разделочным ножом. Затем в ход пошла сковородка и молоток, одолженный у дизелистов. Охота на паука продолжалась до тех пор, пока кок вконец не обессилел. Но как только рука немного отдохнула, он решился на хитрость. Он демонстративно повернулся спиной к пауку, невозмутимо подбиравшему крошки со стола. А затем, резко обернувшись, хозяин камбуза бросил в непрошеного соседа консервной банкой с французскими сардинами. Неуловимым для глаза, молниеносным движением паук снова избежал опасности, и человек вынужден был признать себя побежденным.

С этого дня он оставил безуспешные попытки прикончить наглеца. Временами, когда накатывала тоска, он вполголоса рассказывал мохнатому соседу о родном Дрездене и белокурой невесте Магде, редкостной стерве с обворожительной улыбкой. Птицеед оказался благодарным слушателем и никогда не перебивал. Он флегматично шевелил мощными хитиновыми жвалами и внимательно слушал. Так паук продолжал преспокойно жить на облюбованном им камбузе. Вскоре кок начал оставлять ему небольшие кусочки шоколада из пайка на краешке стеллажа с консервами, за которым обустроился птицеед…

На замаскированной палубе осталась дежурная вахта во главе со старпомом. В переговорную трубу он передавал в центральный отсек команды, корректируя курс по петляющей время от времени реке.

Когда река делала поворот, «U-487» проходила под зеленым сводом переплетенных деревьев и лиан, склонившихся к воде. Тогда казалось, что лодка находится в огромном темном тоннеле, о длине которого нельзя составить себе представление. Матрос, назначенный впередсмотрящим, голосом сообщал офицеру о попадавшихся стволах деревьев, плывущих по воде. Старпом передавал информацию в переговорную трубу рулевому, помогая избежать столкновения с опасными находками. Глубиномер и глаза наблюдателя пока неплохо справлялись со сложной обстановкой. Река в этом месте все время извивалась, и рулевому приходилось рыскать на курсе, направляя подлодку от одного берега к другому, чтобы субмарина не села на мель. Наконец река перестала петлять и вытянулась стрелой. Огромный ствол дерева бесшумно скользнул мимо борта. Пришлось сбавить скорость и идти на самом малом ходу, чтобы топляк не пробил борт, а ударившись, по касательной отплыл от обшивки, не причинив вреда машине. Скоро плывущие деревья перестали попадаться на пути.

Моряк решил скоротать однообразие дежурства рыбной ловлей. От взгляда вахтенного офицера его надежно закрывала рубка и густая маскировочная зелень. Общаться они могли только голосом.

Он вытащил из кармана катушку с леской и крючком. Такие входили в стандартный спасательный набор для выживания, которыми были укомплектованы спасательные плотики. На его памяти никто из экипажей потопленных немецких субмарин не успел ими воспользоваться. Для наживки он использовал кусочек колбасы. Дежурной вахте выдали по паре бутербродов на каждого. Поклевки долго ждать не пришлось. Леску матрос намотал на палец. Почувствовав рывок, он немедленно подсек. На конце импровизированной удочки забилась серебристая рыбка величиной с крупную плотву. Пиранья. Маленькая тварь, даже вытащенная из воды, все еще пыталась своими острыми зубами отхватить у моряка палец. Он ловил пираний из спортивного интереса и, осторожно освободив от крючка, бросал обратно в воду. Тут на них немедленно накидывались их же собратья и пожирали. Оторванные плавники и чешуя летели в разные стороны. Даже в то время, когда подводник выбирал из воды леску с попавшейся рыбкой, другие, пользуясь ее затруднительным положением, терзали товарку. Привлеченные запахом крови, их становилось все больше. Теперь из воды впередсмотрящий успевал вытащить на палубу лишь обглоданные головы с остатками хребтов.

День заканчивался, начали сгущаться сумерки. Они принесли облегчение после палящего дневного жара. Солнце закатывалось, прячась за верхушками деревьев. Над водой начали подниматься испарения, восточный горизонт неба расцветился сполохами. Но это продолжалось недолго. Темнота в тропиках опускается на землю внезапно. Первая ночь на Амазонке принесла с собой новые впечатления. Все началось с многоголосого хора лягушек. Сперва раздавалось одиночное кваканье, но постепенно к нему добавились новые голоса. Очень скоро от громкого протяжного кваканья завибрировал воздух. Подводник перестал ловить рыбу. В темноте это стало неинтересно, и легко можно было остаться без пальцев. С берега раздался страшный рев, доносившийся из глубины леса. Казалось, это были крики сразу нескольких чудовищ, сошедшихся в смертельной схватке. Немец, проживший всю жизнь в городе, даже не догадывался, что вой исходит из одной пасти. Обезьяна-ревун сидит одна на верхушке дерева и издает эти жуткие звуки. Так вожак охраняет свое стадо, отгоняя опасность от спящих сородичей и обозначая территорию для хвостатых конкурентов.

Вглядываясь в темноту, моряк не заметил, как из-за орудия, закамуфлированного брезентом и густой зеленью, за ним неотрывно наблюдают два тускло мерцающих глаза.

Среди деревьев и над водой замелькали тусклые призрачные огоньки. Они хаотично летали по изломанным траекториям. Появились верные спутники темноты — крылатые светлячки. По трапу поднялись два матроса во главе со штурманом. Новая дежурная смена готовилась заступать на вахту.

Старпом окликнул своего матроса с высоты рубки. Впередсмотрящий в ответ даже не шелохнулся, застыв, словно статуя. Он прекрасно слышал вахтенного командира, но в ответ смог выдавить из горла только глухой стон. Тело не слушалось. Он пытался повернуть хотя бы голову, но безуспешно. Моряк не чувствовал ни рук, ни ног. Только дрожь волнами пробегала по спине и груди. Первобытный страх закрался в душу, парализуя тело. Подводник старался побороть хотя бы дрожь, но не смог. Волны дрожи нарастали. Теперь он содрогался с головы до ног, словно в эпилептическом припадке, полностью потеряв контроль над своим телом. Единственное, что он смог сделать, — громко заплакать. Даже под бомбардировкой глубинными бомбами ему не было так страшно.

«Это еще что за истерика?» — удивленно подумал офицер. Он осторожно, почти на ощупь, двинулся по палубе, огибая нагромождения срезанных веток и кустов, ориентируясь на судорожные рыдания. В темноте маскировочное озеленение превратилось в запутанный лабиринт. Плач подчиненного его не удивил. Иногда подобные нервные срывы случались у подводников, и каждый раз это было неожиданно и в самый неподходящий момент. Верным средством для лечения приступов ипохондрии была нудная задушевная беседа или крепкий кулак боцмана, если он успевал к больному раньше других. И то и другое помогало. Правда, у боцмана получалось намного быстрее и эффективнее, чем у господ офицеров.

Их вахта закончилась, наступала пора передохнуть, предоставив другим нести службу. Фонарик он включать не стал, свято помня о правилах светомаскировки.

Офицер двигался, выставив вперед руку. Тут, на его счастье, в прореху облаков выглянула луна. Он увидел, как одна из лиан, обвитых вокруг 88-миллиметрового ствола носового орудия, шевелится, словно живая. «Или это ствол гнется, как гигантский хобот, или у меня галлюцинация?» — оторопело подумал старпом. Мысль мелькнула и исчезла без следа. Луна не успела спрятаться за тучи и с интересом наблюдала за происходящим внизу.

Теперь отчетливо стало видно, что ствол, как ему и положено, остается неподвижным, а с него на палубу, медленно шевелясь, опускается ожившая лиана. Нет, это было не растение, это была огромная водяная змея. Хозяйка речных вод — анаконда собственной персоной.

Как она попала на подлодку, так и осталось загадкой. Может, во время остановок при промере фарватера? Глубиномер несколько раз сбоил, выдавая противоречивые данные. По некоторым из них выходило, что «U-487» давно и успешно продвигается по суше. Факт удивительный и никогда ранее не фиксированный. Тогда останавливали дизеля и промеряли глубину по старинке — грузиком лота, привязанного к длинному тросу. Змея медленно спускалась вниз головой. Хвост ее обмотался вокруг орудийного ствола, а тело повисло прямо в воздухе. Ее треугольная голова, приплюснутая с боков, уже коснулась задрапированного брезентом и дерном деревянного обрешетника палубы. Лоснящееся в лунном свете пятнистое тело бугрилось сокращающимися мышцами. Оно бесконечным потоком величаво струилось вниз, разматываясь кольцо за кольцом с орудия, и перетекало на палубу. Еще миг, и анаконда оказалась на палубе. Впередсмотрящий стоял к ней спиной и горько плакал. Змея вздернула голову и, высунув длинный раздвоенный язык, принялась раскачиваться, поворачивая голову то в сторону моряка, то в сторону так неожиданно появившегося офицера. Старший дежурный вахты успел вовремя. Анаконда, скрытно проникшая и затаившаяся в густой маскировке субмарины, долго выжидала, определяясь с жертвой себе на поздний ужин. Появление второго подводника на время отвлекло ее внимание от потенциальной еды, после которой можно было бы зарыться как минимум на месяц в теплый прибрежный ил или в тину и впасть в сладкий полусон, переваривая добычу.

Анаконда возвышалась над палубой конусообразной пирамидкой высотой в человеческий рост. Наверху раскачивалась голова. Взгляд широко посаженных глаз был устремлен в лицо офицеру. Холодный и презрительный, он будил потаенные страхи, исподволь подавлял волю.

Змея сделала выбор. Теперь она переключилась на новую жертву. Первая подождет. Между ней и старпомом было расстояние метров восемь. Водяной монстр и подводник неотрывно смотрели друг на друга. Призом в игре в гляделки должна была стать чья-то жизнь. Подводник чувствовал себя загипнотизированным. Он был не в состоянии не только сделать хотя бы один шаг назад и отступить к спасительному зеву раскрытого рубочного люка. Моряк понял, что не может даже думать или действовать по собственной воле.

Змея мерно двигала головой из стороны в сторону в убаюкивающем ритме. В лунном свете можно было видеть, как ее туловище, свившееся пирамидой, вытягивалось и сокращалось. Красноватые глаза, казалось, вбирали волю человека в себя, растворяя без остатка и подавляя любую попытку к сопротивлению.

Это напоминало сон, когда ты бежишь и не можешь убежать от ночного кошмара. Все движения медленны и неповоротливы, как будто двигаешься в тягучем прозрачном сиропе и все равно не можешь сдвинуться с места. Старпом пересилил себя и попробовал пошевелить пальцами. Мизинец дрогнул и согнулся. Следом чувствительность обрели и другие пальцы на руке. Уже немало. Он немного согнул правую руку в локте. Сантиметр за сантиметром рука скользила по бедру к кобуре с «парабеллумом» морской модификации. Подушечками пальцев он наконец нащупал твердую кожу и медленно расстегнул застежку клапана. Каждое следующее движение давалось все легче и легче. Рука легла на тыльную сторону рифленой пистолетной рукоятки. Сухо щелкнул предохранитель на пистолете. Офицер сделал усилие и повернул голову в сторону, чтобы освободиться от гипноза змеи. Потом вытянул пистолет из кобуры и выстрелил наугад в сторону анаконды. С грохотом выстрела, прозвучавшего, как орудийный залп в ночной тишине безмолвной реки, все магнетические чары пресмыкающегося рассеялись. Дальше старпом сделал несколько шагов вперед и почти в упор выпустил всю обойму в голову змеи. Матрос перестал давиться рыданиями и, пробудившись от гипноза, в свою очередь, сорвал со спины автомат, путаясь в ремне. Наконец ему это удалось, он выпустил магазин одной длинной очередью, чуть не застрелив своего спасителя. Впередсмотрящий стрелял и одновременно кричал, не переводя дыхания, чтобы быстрее избавиться от страха. «Шмайссер» ходил ходуном в трясущихся руках. Но все равно с десяток пуль попало в огромную голову, которая теперь высоко возвышалась над людьми с громким предсмертным шипением.

Выстрелы и крики эхом прокатились по реке. Змея развернулась и, судорожно извиваясь от боли, сделала попытку доползти до борта. Подводники уже полностью освободились от гнетущего чувства оцепенения. Они старались держаться на безопасном расстоянии от дергающейся анаконды и от могучих ударов ее хвоста, которые легко могли убить человека на месте. С верха рубки горохом сыпались подводники резервной группы. Боцман уже разворачивал ствол зенитной установки, вцепившись мертвой хваткой в гашетки спуска. Луне наскучило смотреть на схватку, и она спряталась за облаками. По корпусу зашарили лучи ручных фонарей. Впопыхах о светомаскировке забыли. В центральном отсеке остановили дизели. По корпусу лодки прошла дрожь вибрации, и все замерло. Капитану доложили о происшествии по переговорной трубе. Командир руководил подчиненными, не вылезая из центрального отсека. Он потребовал доложить ему, когда палубу очистят от чудовища. Да, и поменьше шума. А то их вопли слышны внутри лодки без всяких переговорных устройств. Змеи, что ли, никогда не видели?

Через четверть часа судорожные конвульсии анаконды начали слабеть, но подводники не решались приблизиться к чудовищу, даже когда его голова беспомощно свесилась с борта в воду. Было решено оставаться на месте всю ночь и в дальнейшем двигаться днем. Периодически субмарина подрабатывала винтами, когда течение медленно начинало сносить подлодку вниз.

Волны с тихим плеском неутомимо толкались в борт. Убедившись, что водяной монстр издох, моряки столкнули чешуйчатое тело за борт. Тут пришлось попотеть. Длинное тело переваливали в воду метр за метром, используя автоматы, как домкраты. Хвост еще был на палубе, а в воде уже раздавался подозрительный плеск и чавканье. Речные падальщики были тут как тут. Одним мощным рывком кто-то сильный и невидимый в темной, как чернила, воде сдернул тело анаконды и утащил на глубину. Моряки поспешно шарахнулись от борта и в беспорядке отступили в сторону рубки, под прикрытие зенитной установки. Боцман бдительно водил стволом из стороны в сторону, готовый в любой момент прикрыть огнем товарищей. Он последним спустился в люк и плотно закрутил до упора барашки запора. Внутри стального корпуса подводники почувствовали себя намного уютнее. На свежий воздух больше никому не хотелось. Теперь попасть в состав дежурной вахты на палубе могло показаться поощрением за былые заслуги только неисправимому оптимисту.

В командном отсеке переговорная труба сообщила голосом вахтенного офицера: «Стоп машина! Прямо по курсу противолодочное инженерное заграждение. Герр капитан, просим вашего присутствия на мостике!» Командир подводной лодки немедленно направился по коридору в сторону рубки.

Он по скобам взобрался на мостик. Дежурная вахта в полном составе жалась к рубке. Один из матросов сгорбился за щитком зенитного пулемета, не отрывая рук от гашетки. 20-миллиметровый ствол был направлен в сторону носа субмарины. Впередсмотрящий находился вместе со всеми. Матрос покинул свой пост на носу, но его можно было понять…

В этом месте русло сужалось. То, что приняли за противолодочное инженерное сооружение, оказалось гигантской сетью, сплетенной из перекрученных лиан толщиной с руку крепкого мужчины, перегородившей реку от берега до берега. Нижний край едва-едва касался поверхности, верхний возвышался над рекой в два человеческих роста. Всем сетям сеть.

Несмотря на внушительные размеры, она не смогла бы остановить стальную махину, да и утлое каноэ аборигенов могло без помех проскользнуть, если гребцы лягут на дно.

Ее задача была такой же, как у запрещающего дорожного знака «дальше хода нет, поворачивай». По-простому — греби обратно.

Сеть была обвешена мертвецами, как рождественская елка игрушками. Почти все тела давно превратились в скелеты. Почти все объедены птицами и насекомыми. Выбеленные солнцем костяки удерживали от рассыпания многочисленные веревки, сплетенные из лиан потоньше. Останки людей были прикручены к сети. Особняком, с края, темнели скелетированные тела в лохмотьях формы немецких подводников.

У висящих моряков были видны лицевые кости черепа, кожа свисала темными лоскутами. Вместо глаз темнели провалы глазниц.

Капитан подлодки еще несколько минут назад готов был побиться об заклад с кем угодно: никто из моряков крингсмарин не заплывал так далеко по Амазонке. Похоже, он сильно ошибался. Они здесь не первые, а может, даже и не вторые.

Глядя на сюрреалистическую картину, раскинувшуюся от берега до берега, капитану вспомнились сказки Гофмана. Сердце сжалось. Детские страхи накатили с новой силой. Сказки взрослеют вместе с нами. Хуже может быть, когда они становятся реальностью. Взгляд на сеть навевал не самые приятные воспоминания из далекого прошлого.

Лодку с выключенными двигателями течение понемногу сносило, подталкивая к берегу, заросшему густым кустарником.

Командир спохватился, оторопь, вызванная увиденным, прошла, уступив место привычной готовности принимать решения и тут же претворять их в действие. Он почувствовал, как по спине пауком поползла огромная холодная капля пота. Казалось, она ползет уже вечность.

— Боже правый, откуда все это? — спросил один из матросов, забыв про субординацию. Его откровенно трясло. — Почему мы здесь?

— Потому что мы лучшие. И мы уже здесь! — Командир сграбастал моряка за плечи и крепко встряхнул.

— Об увиденном должны знать только вы да я. Узнаю, что кто-то проболтался, лично пристрелю! — Последние слова были адресованы всей дежурной вахтенной смене.

— Мы их так здесь и оставим, герр капитан? — робко спросил вахтенный офицер.

— Конечно, нет! На обратном пути похороним наших товарищей, как положено… В море. Потом, Вильгельм, когда будем возвращаться домой.

— Да-да, на обратном, — поспешно согласился старший вахты. Уверенные слова командира убаюкивали совесть и гасили ростки страха в душе.

— Зачехлить зенитку. Пройдем немного под водой.

Лязгнул закрываемый люк.

— Заполнить среднюю, опускаемся на перископную глубину. Двигатели малый вперед, — скомандовал капитан-лейтенант. Через две минуты он отдал новый приказ:

— Лодка к всплытию. Дежурная вахта на палубу.

Трюмный матрос открыл вентиль воздуха. Между бортов зажурчала вода, вытесняемая из цистерны. Моряк, не спускавший глаз с приборов, перекрыл подачу воздуха. Субмарина всплыла, выпрямляясь на ровный киль.

Зеленый островок вынырнул из-под воды и как ни в чем не бывало поплыл дальше. Водные процедуры не нарушили маскировки. Наоборот, кое-где подвядшая зелень заблестела, словно клумба после полива.

Субмарина плыла дальше, оставив за кормой зловещее место.

Налетевший порыв ветра заставил мертвецов качаться в рукотворных ловчих тенетах. Один из человеческих черепов с остатками волос и рыжей шкиперской бородкой скалился ровными белыми зубами…

Кемпке взялся руками за рычаги перископа. Приник к окулярам.

Лодка двигалась по реке. Ярко светила луна. Вдалеке, над угольно-черной водой, торчала одинокая скала, высоко вздымаясь над верхушками деревьев. Одинокий горный кряж словно указывал в небеса, немного не дотягиваясь до низких облаков.

— Палец Дракона! — тихо произнес эсэсовец, не отрывая лица от перископа.

— Так точно, Палец Дракона, — подтвердил капитан.

Отто оторвался от перископа:

— Быть в готовности к отражению внезапного нападения. Мы подойдем к скале по суше, с тыла. У вас путь по воде займет больше времени. Утром высадите сводный десант из членов экипажа. Ориентировочная встреча днем в шестнадцать часов по местному времени. Соединимся у подножия скалы.

«U-487» остановилась. Открыли рубочный люк. Первыми по трапу поднялись боцман и комендоры, таща с собой ящик со снарядами к орудию. Вслед за ними поднялись Кемпке и капитан. Через две минуты они уже были готовы принять, если понадобится, бой. По обеим сторонам реки в лунном свете стояла стена джунглей. Узкая кромка берега между водой и деревьями казалась безлюдной, теряясь в темноте.

Налетевший ветерок прошуршал в кронах деревьев. В призрачном свете луны в лесу кривлялись и двигались тени от ветвей и лиан. Казалось, они приплясывают от нетерпения в ожидании людей, желая познакомиться с ними поближе.

— Готовы? — спросил Кемпке своих четверых товарищей. И, не дожидаясь ответа, скомандовал: — Пошли!

Надутый до звона штормбот матросы спустили на воду под наблюдением капитана.

— Пора, — сказал штурмбаннфюрер, поворачиваясь к капитану субмарины.

Они пожали друг другу руки на прощание. Пользуясь моментом расставания, капитан-лейтенант осторожно спросил, задержав руку таинственного пассажира в своей ладони. Было видно, что этот вопрос давно не дает ему покоя. И только приобретенная с годами осторожность не давала возможности задать его раньше.

— Вы из РСХА?

— Я не принадлежу ни к одной организации, которую можно сократить до аббревеатуры, — равнодушно бросил Кемпке в ответ. Вопрос его не удивил и привычного раздражения не вызвал. Иногда есть вопросы более могущественные, чем ответы на них.

— До встречи! — сказал капитан-лейтенант. — В случае непредвиденных обстоятельств или засады сразу падайте на землю. Мы вас прикроем.

— Живите вечно! — с искренним чувством попрощался Отто, занимая место в штормботе.

Тихо плеснули весла.