Глава 4
СТОЛИЦА. КХАШ «ХАКЕЛЬ ШИНГЕ»

Лазерный сканер, установленный Эриком в холле первого этажа, мелодично звякнул, сообщая, что считывание завершено. Тонкий световой щуп, скользивший по стене с изображени-

ем рыболовов, угас, но в воздухе тут же заплясали многоцветные лучи, ткавшие десятикратно увеличенный фрагмент картины. Область, выбранная для подробного исследования, захватывала часть центральной фигуры – великана, что рубил топором местную каракатицу. Здесь, на стыке между хаптором и его жертвой, Эрик рассчитывал найти некий след, отзвук оригинальной мысли и живописного творчества.

В техническом отношении картину морской охоты слагали мономолекулярные слои с нужными цветовыми оттенками. Это пленочное покрытие было нанесено на стену, и Эрик вполне представлял, как это сделали: струйный инжектор, разноцветная эмульсия и агрегат, копирующий первоначальное изображение малого формата. Оно являлось голографическим снимком, но, возможно, какие-то детали были дорисованы, и Эрик хотел найти след кисти, светового пера или другого инструмента, каким творят художники в любом краю Вселенной.

Сопровождая то Хурцилаву, то Шошина или Харгрейвса, он побывал в столице уже несколько раз и убедился, что у хапторов есть что-то подобное живописи. Огромные картины не висели на стенах, а были впечатаны в них, а кое-где – в потолки, тем же способом, что в здании миссии. Пейзажи местных мастеров не вдохновляли, и обычным сюжетом служил натюрморт с тушами шупримаха на вертелах и чашами с горячительным, а еще – батальные сцены, где одни рогатые бойцы разделывали под орех других. Эти битвы, как и натюрморты, не рисовали, а копировали с натуры, расставив желаемым образом реквизит и статистов и фиксируя все это на голокамеру. Статисты из пасеша подбирались так, чтобы рожа выглядела позвероватее да шишки на черепе покрупнее; этих молодцов наряжали в доспехи, располагали в нужных позах и, при необходимости, вводили в композицию книхов, местных верховых животных. Затем щелкала камера, и шедевр был готов.

В других сферах искусства дела обстояли не лучшим образом: музыка – военные марши, танцы – дикие пляски перепившихся кхашашем, оперы с балетом нет даже в зародыше. Скульптура – огромные монументы, вытесанные из камня без большого тщания, правители и полководцы, тянущие лапы вдаль, либо кенотафы в память давно почивших владык. С архитектурой еще хуже – все угловатое, прямоугольное или кубическое, низкое и плоское; редкие здания достигают трех-пяти этажей и чем-нибудь украшены, башенкой, аркой или скульптурой. Ни поэм, ни романов, ни пьес, ни иных сочинений, кроме кхаш’хаман, «кабацких баек», и скабрезных песенок для развлечения простонародья. Библиотек, театров и музеев нет в помине, зато процветают такие искусства, как схватки куршутов и что-то вроде гладиаторских боев. Охота и попойки завершали список «культурных достижений» хапторов.

Вздохнув, Эрик начал изучать сотканный сканером фрагмент. По его мысли, картина могла являть собой коллаж, выполненный на компьютере, соединение ряда снимков с нарисованными изображениями. Охотники-хапторы – безусловно статисты, их оружие, сети, суденышки – реквизит, все это заснято и наложено на голограмму моря под ярким солнцем. Но вот чудовища, зубастые твари и осьминоги – это откуда? Позировать их не заставишь – проглотят вместе с голокамерой! Проще нарисовать, и если это подтвердится, хапторы не так уж безнадежны; значит, среди мастерил-копировщиков есть такие, что могут изобразить хотя бы рыбу.

Меняя увеличение, он рассматривал фрагмент больше часа и пришел к неутешительному выводу: многорукое чудище – тоже снимок, обработанный в компьютере. В море каракатица была огромна и страшна, но беззащитна в иллюзорной реальности, где ее подставили под топор и лишили половины щупальцев. Не было сомнений, что остальные твари тоже не родились под кистью и светопером, а нырнули из голокамеры прямо в недра местного компьютера.

Выключив сканер, Эрик некоторое время сидел с тоскливым видом, разглядывая чудищ и рыболовов на картине. Затем положил на колени свой альбом и принялся изучать эскизы, наброски, отдельные рисунки, выписанные более тщательно. Неплохо, совсем неплохо! – подумалось ему. К примеру, эта картинка лесной поляны... С одной стороны – глубокая тень, что залегла в лощине, с другой – просвечивающий сквозь дымку листвы солнечный свет... Контраст весьма живописный! Или вот этот набросок морского берега, выполненный акварелью... вода так и переливается радужными бликами, а у камней играют голубоватые рыбки...

Он приободрился и решил, что надо бы заглянуть туда, где собираются местные горе-художники. Зрение хапторов почти не отличалось от человеческого, форму и цвет они воспринимали так же ясно и в той же палитре. Показать им свои рисунки, послушать, что скажут... Творческий обмен всегда пробуждает новые идеи. Взять хотя бы лоона эо – они оценили земное искусство и вывозят тоннами копии статуй, картин и архитектурных шедевров... С хапторами, разумеется, сложнее, но тоже ведь гуманоиды! Вдруг тяга к прекрасному им не чужда!

В каких краях искать местную богему, Эрик, в общем, представлял: за неимением музеев, студий и живописных салонов, эта публика собиралась в кабаках. Кабаки, или кхаш (дословно – «где пьют»), в мире хапторов играли первостепенную роль и были четко ориентированы на посетителей определенных занятий и статуса. В одних собирались тэды из Первых династий, в других – благородные пониже рангом, из Новых кланов, с боевых кораблей, служилые различных ведомств и так далее. Пасеша тоже имели свои кабаки, сообразно профессии или отсутствию оной, что было весьма удобно. Тот, кто нуждался в грузчиках или водителях, убийцах, потаскухах либо охотниках на диких куршутов, шел в нужный кхаш и нанимал специалистов.

– Вот ты где, – раздался над головой Эрика голос Абалакова. – Как продвигается культурная программа? Какие достижения?

– Никаких, – вздрогнув, пробормотал Эрик. – Достижений нет, но есть план.

– План – это хорошо, – промолвил инженер. – Планирование – залог успеха в делах и быстрого продвижения по службе. Так что там у тебя?

– В город хочу съездить, пообщаться с творцами таких художеств. – Эрик кивнул на стену с картиной. – Составишь компанию?

Петрович сдвинул панаму на затылок и наморщил лоб:

– Техника в порядке, внеплановых работ не предвидится, Марселю помощь не нужна, а начальство к Рогам укатили, к Левому и Правому... Ну, и мы поедем. Только куда?

– В кхаш, – сказал Эрик. – В один из кабаков, где собираются местные Репины и Рубенсы. Только узнать бы надо, где такое заведение.

– Узнаем. У Хрена спрошу, а ты переводи.

Хреном Петрович называл Шихерен’бауха, но только за глаза – сокращение имен считалось у хапторов оскорбительным. У капитана с Абалаковым не то чтобы дружба наметилась, но, во всяком случае, старший охраны благоволил Петровичу больше, чем другим ашинге. Правда, пить с ним больше не садился.

Шихерен’бауха они перехватили у ворот, около машины – похоже, он собирался уезжать. Однако, завидев землян, притормозил и уставился на них темными зрачками.

– Скажи, что мы рады его видеть, – велел Петрович. – Так рады, что в прямой кишке свербит и мочевой пузырь раздулся.

Эрик перевел, но с купюрами.

– Теперь скажи, что мы желаем его угостить. Хорошо угостить, прям-таки с безмерной щедростью.

– Это еще зачем?

– Ты не спрашивай, переводи, – молвил Петрович. – Я лучше знаю, как нужно общаться с гуманоидами.

Капитан выслушал, вздрогнул и потемнел лицом. Его взгляд метнулся к раскрытому проему входа, будто он ожидал, что сейчас из него полезут роботы с фляжками «Аннигиляции».

– Скажи, что мы приглашаем его в шалман. В столичный кхаш то есть, где собираются эти... как их... словом, местные мазилы. Я думаю, это заведение из лучших. Люди искусства – не дураки выпить.

Уяснив, что застолья с земным пойлом не будет, Шихерен’баух успокоился и проскрипел:

– Согласен. Но почему кхаш цартели? Это презренное занятие для хуси-хуси поко, слишком ленивых, чтобы заниматься делом. Они непочтительные и буйные. Могут обидеть ашинге.

«Вот как!» – удивился Эрик. А вслух сказал:

– Мы, пха, должны изучать всех обитателей вашей планеты, и благородных тэд’шо, и низких пасеша. Этого требуют Устои и высокий Хурши, которому мы подчиняемся.

– Аха! Устои надо уважать и выполнять веления владыки, – произнес Шихерен’баух, поскреб левую шишку и призадумался. Затем молвил: – Лучший кхаш цартели – напротив Пха’гебаима. Ждите меня там. – Он нырнул в салон, включил навигатор, и машина умчалась за ворота.

– Он согласился, – сказал Эрик Петровичу. – Согласился и объяснил, где его ждать. В кабаке возле Пха’гебаима.

– Ну, вот видишь! Все братья-гуманоиды в одном на нас похожи: любят халяву.

Они отправились к шаухам в подземный зал. Абалаков выбрал экипаж зеленого цвета и, не включая автоматику, выехал на мощенную камнем дорогу. Он уже отлично справлялся с транспортом хапторов, несмотря на то что даже в переделанном виде кабина была великовата для людей и рычаг маневра не рассчитан на человеческую руку.

Пока мчались через лес, Эрик размышлял о своих лингвистических приобретениях. За пару месяцев, сопровождая старших коллег, он изрядно поднаторел в языке, чему помогли визиты Хурцилавы и Шошина в Гешехт, а еще более – контакты Харгрейвса с торговым ведомством. Но слово «цартели» было ему незнакомо, и тут полагалось уточнить, что имел в виду Шихерен’баух: только ли украшателей стен и потолков или еще и их статистов. Не исключалось, что термин употребляли в переносном смысле, и он означал что-то другое, не профессию, а, скажем, пустозвонов и бездельников.

Словарь Эрика в части ругательств особенно пополнялся в Гезунде, ибо торговые чиновники не стеснялись в выражениях. Типичной формулой отказа служило хохо’гро, а когда речь заходила о ценах на земные товары, Харгрейвсу предлагали шинге шеге, то есть обломать рога, или хуси-хуси поко, трахаться извращенным способом; последний термин также обозначал урода или извращенца. Чиновники Гешехта вели себя корректнее; в крайнем случае, для демонстрации неприязни к землянам, называли их не ашинге, а шуча и кирицу’ххе. Хурцилава говорил, что на клане Кшу, к которому относится служба Левого Рога, лежат контакты с другими мирами хапторов, что-то вроде внешней политики; именно по этой причине Кшу, а не другие династии, принимали миссию землян. Предполагалось, что в будущем, при благоприятных обстоятельствах, Кшу возьмут на себя роль постоянных контактеров с Ашингебаим, то есть Страной Безрогих, как называли здесь Земную Федерацию.

Абалаков, не снижая скорости, активировал дисплей и стал изучать схему Харшабаим-Утарту. Пха’гебаим обнаружился в седьмом секторе, ближе к центральной части столицы. Над панелью дисплея поднялась голограмма квадратного здания о трех этажах, схематично обозначенных тонкими зелеными линиями; в середине зияло пустое пространство, площадка или сквер. Судя по указателю масштаба, здание было огромным.

– Тетрагон, – буркнул Петрович. – Для чего такая махина? Военное ведомство, что ли?

– Нет, это научный и учебный центр династии Хочара. Пха’гебаим – «Место двурогих», то есть особо умных и благородных, – пояснил Эрик. Затем присмотрелся к схеме и добавил: – Кстати, вокруг Пха’гебаима четырнадцать питейных заведений. Непонятно, какое имел в виду Шихерен’баух.

– А как он сказал?

– Сказал, напротив.

– Значит, будем ждать напротив входа. Спросишь, здесь ли кучкуются твои художники. – Петрович передвинул рычаг маневра, и скорость шауха увеличилась. – Ты вот говорил мне, что нет у хапторов нормальных статуй и картин, нет опер и симфоний, и романов тоже нет... А почему? Где глобальная причина? Не мелкое и сиюминутное, а то, чего природа их в принципе лишила? Ты размышлял на эту тему?

– Конечно, – молвил Эрик.

– И что же?

– С воображением у них плоховато. Грубые существа, прямолинейные, без всяких фантазий.

– С воображением! – фыркнул Петрович. – Это, друг мой, не причина, а одно из следствий. Я полагаю, дело в ином. Есть у меня одна гипотеза... хочешь, могу поделиться.

– Я весь внимание. – Эрик поерзал на широченном сиденье. – Твои гипотезы, Иван Петрович, что зерна среди плевел... Даже не зерна, бриллианты!

Инженер ухмыльнулся:

– Ай, дипломат! Ай, льстец! Ну, слушай: в начале начал сотворил Бог небо и землю. Земля же была безвидна и пуста, как тьма над бездною, и лишь Дух Божий носился над водами. И сказал Бог: да будет свет. И стал свет. И увидел Бог, что он хорош, и отделил свет от тьмы... Это откуда?

– Из Библии. Первые строки Ветхого Завета.

– Слушай дальше: о люди! Поклоняйтесь вашему Господу, который сотворил вас и тех, кто был до вас, который землю сделал для вас ковром, а небо – зданием, и низвел с неба воду, и вывел ею плоды пропитанием для вас... Узнаешь?

– Коран... да, несомненно Коран!

– Коран, Библия, великие книги древней Земли... – произнес задумчиво Абалаков. – Послушай еще, Эрик. – Его голос внезапно стал тихим и напевным: – Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка Вселенной, наделивший сердце мое способностью отличать день от ночи... Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка Вселенной, дарующий зрение слепым... Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка Вселенной, освобождающий узников от оков... Благословен ты, Господь, Бог наш, владыка Вселенной, распрямляющий согбенных... Знаком ли тебе этот текст?

Эрик почесал в затылке:

– Какая-то молитва. Думаю, христианская.

– Иудейская. С этого у нас начиналось... Можно и другое вспомнить – Индию, Грецию, Китай, Египет и Шумер... Всюду начиналось с веры и богов! Музыка, песнопения, книги, живопись, скульптура... Все от этого корня, юноша!

Рука Эрика вновь потянулась к затылку:

– Ты хочешь сказать, что хапторы лишены религиозного чувства?

– Именно так. Ты вот сказал – воображение... Это отчасти правильно, ибо воображение порождает веру. Вера же в свой черед – мощнейший стимул для развития фантазии. Надо придумать богов и массу связанных с ними событий, героические легенды и прочую мифологию, создать обряды с пением и танцами, построить храмы, изваять статуи... Если здесь пусто, то и культуры нет. Разумеется, в нашем понимании.

Некоторое время Эрик размышлял, глядя на убегающие назад деревья. Затем произнес:

– Так что ты предлагаешь? Внедрить у хапторов религию?

– Боюсь, поздновато, – отозвался Абалаков. – Если только не найдется у них предпосылок для веры в чудеса, чего-то тайного, скрытого, что можно направить в религиозное русло... Ты поищи, поищи. Они ребята прагматичные, но вдруг...

Машина свернула на широкое шоссе, ведущее в город, и инженер замолчал. Движение здесь было не очень интенсивным – попадались огромные фуры на гигантских колесах, груженные продовольствием, тягачи с широкими гравиплатформами, на которых громоздились какие-то конструкции, большие закрытые экипажи и шаухи поменьше, вроде того, в котором ехали земляне. Через равные промежутки, примерно метров восемьсот, над дорогой висели конусы, ощетинившиеся антеннами, – очевидно, шоссе и прилегающая местность находились под неусыпным наблюдением. На пульте шауха хрипло взвыл навигатор, предлагая свои услуги, но Абалаков, коснувшись клавиши отключения, буркнул: «Шшех гаракха шагирга! Сами справимся!»

Эрик хихикнул. Петрович тоже осваивал язык и начал с ругательств. Сказанное им примерно означало: «Заткнись, тварь облезлая!»

Они въехали в город, и по обеим сторонам дороги потянулись жилые здания столичной окраины, похожие, как близнецы, – одинакового грязно-серого цвета, однотипной архитектуры и сходных размеров. Если не считать десятка центральных магистралей, улиц в земном понимании здесь не имелось, их заменяли проезды шириной от четырех до шести метров, разделяющие дома. Проезды чередовались с унылыми, похожими друг на друга перекрестками, от которых уходили вверх пандусы – они вели к подвесным хайвеям на массивных столбах, бросавшим густые тени на расположенные под ними дома.

Скучный вид! Правда, городской центр, где Эрик побывал уже не раз, выглядел повеселее – его оживляли строения до трех-пяти этажей и редкие памятники почившим героям. Перед зданием Куршутбаима, местной охранки, даже раскинулась обширная площадь, украшенная парой барельефов. Они представляли шеренги идущих в атаку бойцов в глухих шлемах и шипастых латах; видно, изваять саму битву и лица хапторов скульптор не решился – по причине скудного таланта, как думалось Эрику. На барельефе слева шагал отряд Кшу, а справа – Ппуш, так как площадь и прилегающая территория являлись местом древнего побоища между этими кланами. Произошло оно в те годы, когда на Земле еще бродили мамонты.

Через полчаса они вкатили в центральные секторы. Проезды стали пошире, строения – повыше; здесь встречались торговые заведения с фасадами, на которых сияли голограммы с изображением мясных туш, флаконов кхашаша чудовищной величины и каких-то бытовых изделий. Навигатор снова взвыл, требуя, чтобы сбросили скорость. На этот раз Петрович подчинился.

Проехали площадь с мемориалом, над которым возвышалось бесконечно длинное здание Куршутбаима с редкими, разбросанными тут и там окнами, прикрытыми мерцающим экраном силовой защиты. С другой стороны площади, вытянутой с севера на юг, зазывно переливались голограммы на стенах Хакель’до, столичного центра развлечений. Здесь были кабаки для благородных тэдов, куда Эрик раз-другой заглядывал, а за проходами, в глубине – кхаши для простонародья с плохо очищенным пойлом, куда, во избежание драк, подмешивали апама’шака. Это снадобье снижало нервную активность хапторов, но о его действии на людей, даже защищенных имплантами, оставалось лишь гадать. Пробовать в Гешехте не советовали.

– Нам, кажется, сюда, – промолвил Абалаков, сворачивая с магистрали в довольно широкий проезд, затем в другой, третий и четвертый. Наконец шаух очутился перед массивной каменной платформой в рост человека. Над нею поднималась глухая стена двадцатиметровой высоты, и Эрик не сразу понял, что это и есть Пха’гебаим – мрачное квадратное здание, похожее на увеличенную раз в десять резиденцию земной миссии. Они объехали вокруг этой цитадели учености и знаний, разглядывая неприветливые стены, сложенные из темных базальтовых блоков. Пха’гебаим был окружен проулками, один из которых мог сойти за площадь; здесь, за каменным барьерчиком, находился подземный вход, а слева и справа от него – пара огромных изваяний, то ли древних воинов в латах, то ли космических бойцов в скафандрах. Кого именно изображали эти монументы, зависело от фантазии зрителей.

Петрович вышел из машины, осмотрел статуи, крякнул и покрутил пальцем у виска.

– Изваяно либо спьяну, либо по лености, – буркнул он, поворачиваясь спиной к произведениям искусства. – А вот и кабаки, целых три, и все, считай, напротив входа в этот Гробаим. Который же наш? Спросить бы надо или по названиям разобраться.

Но спрашивать было не у кого – вокруг здания царило полное безлюдье. Если, конечно, не считать хаптора в пестрых лохмотьях, который храпел под стеной кабака.

Эрик пересек площадь и осмотрел вывески заведений. Одно называлось «Дарге шеге» – «Обмочи рога», два других – «Хакель шинге» и «Чаржа кхош», что означало «Спуску не дам». Оборванец валялся под стеной «Хакеля», но говорить с ним не стоило – он спал глубоким сном, сопел, булькал и пускал пузыри из раззявленной пасти.

– Ну, что-то прояснилось? – спросил Петрович. – Что тут написано? – Он ткнул в корявые значки на деревянном столбе у входа в «Дарге шеге».

– «Обмочи рога», – перевел Эрик. – А еще тут у нас «Спуску не дам» и «Хакель шинге», то есть «Хакель обломаю».

– Странная у них коммерция! – скривился Абалаков. – Ну, рога обмочить – это понятно... А прочее – реклама мордобоя, а не питейного заведения.

– Это по нашим понятиям, – заметил Эрик. – Здесь другой модус вивенди. Возможно, чем больше разбитых морд, тем выше престиж кабака. – Он оглядел столбики с надписями, глухие стены, темные проемы входов и решительно произнес: – В «Хакель» пойдем. То, что нам нужно.

– Есть какие-то признаки? – полюбопытствовал Петрович.

– Есть. Видишь, у входа страдалец храпит? Выкинули на улицу, он прилег под стеной и отключился... Стереотип поведения, очень характерный для богемы. Особенно для художников.

– Ну-ну... Тебе виднее, – буркнул инженер и направился к «Хакелю».

Они спустились по щербатым ступенькам, толкнули тяжелую скрипучую дверь из грубых досок и очутились в подвале с оштукатуренными стенами. Посетителей не было ни единого, пахло неприятно – в воздухе витал крепкий спиртной аромат, смешанный с какой-то кислой вонью. Подвал озаряли световые шары под потолком, и широкая арка делила его на два отсека: в первом – длинный высокий стол на металлических, тронутых ржавчиной ножках и пара лавок, тоже из металла, очень тяжелых на вид; во втором – четыре стола поменьше и к ним массивные табуреты, все из дерева. Выглядел кхаш не очень богато, но Эрик не обратил внимания на грязноватые столы, потеки на полу и мерзкие запахи; его взгляд уперся в дальнюю стену, где чья-то рука изобразила скачущих книхов. Штукатурка частью осыпалась, частью пошла пузырями, но все же он различил ноги, согнутые в прыжке, гибкие шеи и головы с небольшими бивнями.

– Иван Петрович, ты это видишь или мне снится? – Эрик вытащил крохотную голокамеру и принялся снимать. – Великая Пустота, какой рисунок! Ты на линию крупа погляди, на шею, на копыта! Сколько изящества и экспрессии!

– Вроде нашей наскальной живописи, – без большого восторга откликнулся Абалаков. – Пойдем-ка во второй зал. Он, кажется, для чистой публики. Сядем, закажем, расспросим, кто этих жеребчиков нарисовал... Тебе ведь это нужно, так?

– Разумеется!

Вслед за Петровичем Эрик направился к столу за аркой и сел на высоченный табурет, не спуская глаз со скачущих книхов. Рисунок не был раскрашен – только контуры, проведенные черным по серой стене. Бугристая краска напоминала деготь.

Откуда-то возник пасеша’хаш – так здесь называли любую прислугу, уборщиков, официантов, продавцов. Среди них часто встречались самки, но этот труженик «Хакеля» оказался ражим молодцом с длинными ухватистыми лапами. Увидев, кто к нему пожаловал, он застыл на месте с раскрытой пастью.

Петрович вставил в ухо шарик транслятора и рявкнул на альфа-хапторе:

– Чего стоять? Живо нести кхашаш и мясо! Самый лучший! Лучший, понимать? Мы гости Кшу, высоченный владыка Шеггерен харши’ххе! Поэтому нести все быстро и почетно!

– Рррхх... – Служитель вышел из столбняка и приложил лапу к подбородку. – Какое мясо желает тэд’шо? Хашшара, хашказа, шупримаха, кних?

– Хашказа, – велел Абалаков, решив остановиться на домашней птице, не такой жилистой. – Быстро-быстро! Кхашаш нести большой, кружка тоже большой!

Прислужник исчез.

– Видишь, мы уже не шуча, не ашинге, а благородные тэд’шо, – с довольным видом сказал Петрович. – Надавить еще немного, и он нас харши’ххе будет звать.

– Ты совсем его запугал, – произнес Эрик, щупая имплант под ребрами. – Сейчас он бочку спиртного выкатит. И что мы будем делать?

– Пить, юноша, пить по мере сил. А что до бочки, так у нас еще гость намечается. Ты про капитана не забыл?

Снова появился пасеша’хаш, но не с бочкой, а с объемистым кувшином и огромными кружками. Опустил принесенное на стол, приставил лапу к челюсти и доложил:

– Хашказа для тэд’шо в печи на вертеле. Кхашаш лучший, с южного материка.

– Отлично, – промолвил Эрик и оторвал два квадратика платиновой фольги. – Теперь скажи, как тебя зовут.

– Шахут’гра. – Служитель переступил с ноги на ногу. – Хочу спросить... Тэд’шо дозволит?

– Спрашивай.

– Когда я был щенком, мы воевали с шуча. Долго воевали, я успел вырасти... Тэд’шо очень на них похожи.

– Ты очень про нас угадать, – сказал Абалаков на корявой альфе. – Но теперь мы не шуча, не враг. Теперь мы инопланетный тэд’шо и сильно любить хаптор. – Он повернулся к стене и ткнул пальцем в рисунок. – Нравится это! Кто делать?

– Ххешуш, – сообщил Шахут’гра.

– Ххешуш? – Петрович, приподняв брови, повернулся к Эрику. – Это ведь...

– Дырка в заднице, – уточнил тот. – Очевидно, прозвище.

– Где он есть, этот Ххешуш?

Служитель слегка присел и развел руки в стороны. Это была поза недоумения.

– Валяется где-то. Много пьет, мало платит.

– Мы его хотеть. Явиться еще, ты его оставлять для нас. – Петрович кивнул Эрику. – Позолоти парню ручку. Пусть крепче запомнит.

Эрик оторвал четыре квадратика. Зрачки Шахут’гра расширились, челюсть отвисла. Живо прибрав платину, он буркнул:

– Надо глядеть за хашказа. Большой, жирный... Как поджарится, принесу.

Прислужник снова исчез, а Петрович, с натугой подняв кувшин, плеснул в кружки.

– Снимем пробу, друг мой, но усердствовать не будем. Пахнет неплохо... – Он сделал глоток. – Пожалуй, не хуже, чем в миссию привезли. Как считаешь?

Но Эрик, будто зачарованный, смотрел на рисунок, склоняя голову то к левому, то к правому плечу. Его пост атташе по культуре обрел внезапно цель и смысл. Найти бы только этого Ххешуша!

Стукнула дверь. В зал вошли три хаптора, довольно щуплых по местным понятиям, одетых небрежно, но ярко: хламиды из синих и красных полос, на рогах – матерчатые колпаки, пояса желтые, и к ним подвешены приборы связи в затейливых чехлах. Расположившись в углу, они уставились на землян. Потом дружно расчехлили приборчики, потыкали в них когтями и начали что-то тихо бормотать.

Дверь снова хлопнула. Новый посетитель оказался невысоким, всего-то метра два, зато мускулистым и плечистым, и в одеянии вполне пристойном: широкая коричневая рубаха до колен, кожаный пояс, бронзовые чашки на рогах. Он устроился за столом, что был ближе к арке.

– Ну, приступим по-серьезному, – сказал Петрович, наполняя кружки до верха. – Пока Хрена нет, выпьем за твою удачу, Эрик. Все же нашелся здесь свой Карл Брюллов!

– Почему Брюллов?

– Он тоже лошадей рисовал, – пояснил Абалаков, и они выпили.

На лестнице загомонили, затопотали. Дверь уже не стучала, лишь мерно поскрипывали петли. Вошли сразу пятеро, за ними – еще двое, потом семь или восемь, кто в разноцветных ярких хламидах, кто в шортах, кто в нищенском тряпье. Первым повезло устроиться за аркой, прочие опускались на лавки у длинного стола, но к мускулистому в коричневом никто не подсел. Шахут’гра метался с кувшинами и кружками, таскал выпивку клиентам и делал успокоительные жесты инопланетным тэд’шо – мол, жарится ваша хашказа, скоро принесу.

– Хитрый парень, – заметил Петрович, скосив глаза на прислужника. – Держу пари, что он связался с двумя-тремя приятелями и сообщил, кто у него в гостях... Ну а приятели дальше передали, вот публика и набежала, чтобы на нас поглазеть. Думаю, все тут мазилы, кроме того плечистого в коричневом. Этот на художника не похож. Наверняка искусствовед в штатском.

Эрик не понял и в удивлении воззрился на инженера. Тот пояснил:

– Так в старину топтунов называли. То есть соглядатаев.

Они еще раз осушили огромные кружки. Кувшин уже сильно полегчал. Петрович, не делая паузы, налил снова. Хапторы шаркали ногами, шептались, скалились, тихо порыкивали и с изумлением глядели, как шуча пьют кхашаш. Любой из них, даже самый щуплый, весил столько, сколько Петрович с Эриком, вместе взятые. От них исходило чувство неприязни, но не такое острое, как от чиновников Гешехта и Гезунда. Те, правда, относились к касте тэдов, а эти в разноцветных тряпках были явно пасеша, да еще из презренных цартели. Неприязнь ощущалась, но Эрик улавливал и другое – любопытство и напряженное ожидание, словно хапторы боялись пропустить момент, когда шуча свалятся на пол. Но они не казались буйными и явной агрессии не проявляли.

– Альбом я в машине оставил, – произнес Эрик. – Схожу, принесу. Что им глядеть, как мы пьем! Пусть на рисунки мои посмотрят.

Он уже начал подниматься, как со стороны входа раздались неверные шаги, и в кабак ввалился тот самый оборванец, что почивал под стеною «Хакеля». На редкость здоровенный детина! Ростом метра два с половиной, серая кожа бугрится чудовищными мышцами, а лапы точь-в-точь как манипуляторы роботов-ремонтников. Он мрачно оглядел зал и вдруг замер, уставившись на Абалакова и Эрика.

– Шуча! – взревел оборванец, выкатывая глаза, и от этого вопля повеяло ледяной ненавистью. Шерсть на его загривке встала дыбом. – Шуча! Апама’шим!

Растопырив лапы, хаптор прыгнул и нанес сокрушительный удар. Эрик едва успел увернуться, и громадный кулак пронесся мимо, расколов кувшин с остатками спиртного. Петрович резво вскочил и замахнулся табуретом, но на плечах оборванца уже повисли Шахут’гра и двое щуплых в пестрых хламидах. Гигант стряхнул их резким движением плеч. Прислужник и щуплые разлетелись точно три снаряда и врезались в стены. Шахут’гра попытался встать, дрыгнул ногой, задел кого-то из посетителей и получил увесистую оплеуху. Поднявшись, он набросился на обидчика и свалил его на пол. Сидевшие за длинным столом вскочили с мест и с боевым ревом ринулись в драку. Кто пытался достать великана-оборванца, кто бил служителя или его противников, кто мутузил всех подряд, получая ответные удары и пинки. Заведение вмиг стало ареной дикой схватки.

Петрович дернул Эрика за рукав и потащил под стол. Стол был очень прочным и высоким – сидя на полу, они не доставали головами до столешницы. Иногда сверху что-то с грохотом валилось, стол содрогался, но держал удар. Окрест их убежища слышались рев, рычанье и хриплые вопли, мелькали огромные башмаки, а иногда – рожа поверженного на пол. Впрочем, никто не обращал внимания на людей. Атаковавший их оборванец спускал пар, сражаясь с собратьями.

– Надо бы зафиксировать эту свалку, – сказал Эрик, потянувшись за камерой. – Хурцилаве и Шошину будет интересно. Редкие кадры!

– Сиди и не высовывайся, – велел Петрович и вытащил из кармана шокер-парализатор. – Что тут редкого! Шошин, как и я, ветеран войны, и всяких драк мы нагляделись по горло. – Он уселся поудобнее и, перекрывая шум, начал: – Помню сражение за Москву... Это такая планетка на границе сектора, никому не нужная, но хапторы ее заняли, а отбить полагалось из соображений престижа. Из-за названия, понимаешь? Был бы этот планетоид Каиром или там Мадридом, и черт с ним... Но ни один враг не похвастает, что захватил Москву! – Чья-то битая физиономия сунулась под стол, и Абалаков ткнул в нее парализатором. – Так вот, сбросили туда ваальских десантников и пару сотен УБРов...

– УБР – это что такое? – спросил Эрик.

– Универсальный боевой робот. Ты слушай, не перебивай! Не УБРы главное, а молодцы с Ваала! Они в атаку с лопатками ходят. Такие у них саперные штуковины, заточенные, как бритва, на коротком черенке и...

Снаружи что-то сверкнуло, озарив подвал фиолетовым сиянием. С потолка посыпались камни и штукатурка, что-то тяжелое грохнуло по столу.

– Ого! – сказал Петрович, прервав рассказ. – Это, друг мой, лазер. Хорошо, что мы в надежном месте. Крепкий стол – лучшее убежище для дипломата.

Кто-то повелительно рявкнул, и внезапно наступила тишина. Затем снова раздался тот же голос.

– Что он говорит? – спросил инженер, поправляя в ухе шарик транслятора.

– Говорит, чтобы проклятые хуси-хуси поко успокоились, не то все будут вскрыты, а их мясо сожрут синие черви.

– Слова человека власти! То есть хаптора, – сказал Абалаков. – Пожалуй, можно выбраться из-под стола.

Что они и сделали.

Картина разрушений была такова, словно по подвалу прокатилось торнадо: табуреты разнесены в щепки, в потолке зияет изрядная вмятина, пол засыпан штукатуркой и битой посудой, от кувшинов с горячительным остались одни воспоминания. Бойцы в хламидах и отрепьях жались по углам, у стены валялся без чувств гигант-оборванец, а в центре зала стоял плечистый в коричневом, с бластером в когтистой лапе.

– Эту падаль вон! – Он ткнул стволом в великана. – Все прибрать, ублюдки! Быстро! Потом можете убираться!

Посетители засуетились. Кто тащил оборванца прочь, кто сгребал обломки, кто волок по полу агрегат, с гулом и чмоканьем всасывающий пыль. Шахут’гра принес табуреты, расставил у стола, заменил разбитый кувшин новым и доложил, что птица в печи не пострадала, готова птичка, можно подавать. Но Эрик велел служителю не торопиться.

Едва они устроились на табуретах, как к столу подсел плечистый в коричневом. Оружия в его лапе уже не было; вероятно, спрятал под просторным одеянием.

– Ашинге ждут Шихерен’бауха? – осведомился плечистый. Голос у этого хаптора звучал на удивление тихо; не верилось даже, что минуту назад он орал и рявкал.

– Пха известны такие подробности? – не без удивления произнес Эрик.

– Известны. – Приложив лапу к подбородку, плечистый представился: – Пха Шаххаш’пихи из Куршутбаима, тэд’шо и ваш оберегающий. Мой долг – следить, чтобы в городе с ашинге ничего не случилось. Долг Шихерен’бауха – оберегать вас в жилище.

– Какой приятный парень! И какой открытый! Сам подошел и признался, что служит в охранке, – сказал Петрович и разлил по кружкам. – Выпить надо за знакомство. И, разумеется, за процветание.

Эрик перевел, и они выпили. Очевидно, у хапторов не было правила, запрещающего пить на службе.

– Слышал я, хоть ашинге ростом невелики, но устойчивы к опьяняющим веществам, – заметил Шаххаш’пихи. – Это какая-то особенность вашего метаболизма? Или генетическое свойство?

– Какой интеллигентный офицер! Какие слова знает! – снова восхитился Петрович. – Стыдно ему отвечать на моем убогом альфа-хапторе. Переведи, Эрик. Скажи, что это наше свойство – результат борьбы за существование в условиях сурового климата.

Эрик снова перевел. Шаххаш’пихи полюбопытствовал, насколько суров климат на Земле, и вежливо поудивлялся, услышав, что реки замерзают и часть Мирового океана покрыта льдами. Затем он повернулся, оглядел кхаш, убиравших мусор хапторов, переломанные табуреты и вдруг рявкнул зычным командирским голосом:

– Трудитесь усердней, ленивые твари! Пеше пару!

– Это что-то новенькое, – насторожился Петрович. – Транслятор такое не переводит.

– Идиома, – пояснил Эрик. – Примерный смысл – раскатать яйцо. В блин раскатать, в нечто тонкое и плоское.

– Понятно, – сказал Абалаков. – Только почему яйцо, а не яйца? Раскатывать, так уж все вместе! Спроси-ка его.

– Здесь одно, – сообщил в ответ Шаххаш’пихи, приложив огромный кулак к низу живота. – Всегда одно, только одно. У тэдов одно и у пасеша.

– У нас два, – заметил Эрик.

Офицер Куршутбаима сделал основательный глоток и пробормотал:

– Два? Кажется, я мало осведомлен в физиологии ашинге... – Внезапно он ударил кулаком о кулак и захрипел, забулькал в приступе веселья: – Два! Два, покарай меня Владыка Пустоты! Теперь я понимаю, отчего вы нас победили!

– Зато теперь, когда мы помирились, у нас пять на троих, – ухмыльнулся Абалаков. – Это глубоко символично! Предлагаю выпить за простые числа. И, конечно, за процветание.

Взвизгнули петли, стукнула дверь, и в зале появился Шихерен’баух, огромный, точно башня. Подошел к столу, ударил кулаком о кулак Шаххаш’пихи, покосился на обломки, на прибиравшихся оборванцев и буркнул:

– Сказано было, непочтительные и буйные! Цартели, помет хашшара!

– Укрепи силы, пха, – посоветовал Эрик, придвигая капитану кружку. – Ты прав, здесь не очень уютно, зато интересно. Очень интересно! – Он бросил взгляд на стену с рисунком и добавил: – Не гневайся на этих пасеша. Они нас развлекли.

– Скоты должны знать свое место, – сказал капитан и гулко вылакал кхашаш.

Шаххаш’пихи поднялся:

– Теперь вы под надежной охраной, и я ухожу. Да пребудет с вами милость Владык Пустоты!

Он неторопливо зашагал к выходу, но у двери обернулся и бросил взгляд на людей. По спине Эрика поползли холодные мурашки. В ментальной волне, что накатила на него, он не ощутил угрозы или неприязни, только жгучее желание что-то узнать, выведать некий секрет. Это чувство обуревало Шаххаш’пихи с невероятной силой и все же оставалось под контролем разума; он будто бы понимал, что спрашивать бесполезно и даже опасно, что надо действовать иначе, хитрить, обманывать, интриговать. Все эти способы были для него привычны, как и другие, не столь изощренные, связанные с кровью, болью и смертью. И в миг открывшейся истины Эрик понял: будет в том нужда, Шаххаш’пихи сожжет его лазером, проткнет клинком или растопчет. Не только его, Эрика Тревельяна, но любого человека, любого хаптора.

Дверь хлопнула, офицер Куршутбаима исчез.

– Что-то ты бледен, друг мой, – сказал Петрович. – Должно быть, проголодался, а? Ну, так сейчас птичку принесут.

Птичка оказалась размером с доброго теленка. Шахут’гра водрузил на стол громадное дымящееся блюдо, политое темным соусом и остро пахнувшее специями, разрезал мясо ножом, похожим на мачете, и притащил еще одну емкость кхашаша. Шихерен’баух принюхался и довольно заурчал. Они принялись за еду, но тут Абалаков и Эрик не могли соперничать с капитаном. Вскоре на блюде забелели обглоданные кости, среди которых сиротливо торчала птичья голова с мощным загнутым клювом. Встречаться с такой птичкой в джунглях явно не стоило.

Шихерен’баух сыто рыгнул. Судя по исходившей от него эманации, пища привела капитана в доброе настроение. Относительно доброе, ибо это понятие было хапторам неведомо. Концепции добра и зла подменялись у них соображениями пользы или ее отсутствия.

– Шаххаш’пихи из клана Кшу? – спросил Эрик.

– Ррр... аха, – ответил капитан.

– Должно быть, большой чин?

– Рррхх...

– Он сказал, что заботится о нашей безопасности в городе. В одиночку?

– Ррр... хес.

– Но он главный?

– Аха.

«Аха» означало «да», «хес» – «нет», и больше Эрик ничего не смог добиться. Глаза Шихерен’ бауха осоловели, челюсть слегка отвисла, и временами он сонно всхрапывал.

– Что ты к нему пристаешь? – молвил Петрович. – Не видишь разве, что капитан утомлен делами и к беседе не расположен? Пора ему на покой, да и нам тоже. Ты, юноша, нынче с прибылью: картинку нашел, на живописцев местных полюбовался, в битве поучаствовал. Хватит на сегодня.

Поддерживая Шихерен’бауха под локотки, они направились к выходу. Капитан шел меж ними словно груженный под завязку транспорт под конвоем пары фрегатов. Буяны-цартели, устрашившись высоких тэдов, разбежались, кхаш опустел, мусор и обломки убрали, и только в потолке зияла прожженная лазером дыра. Откуда-то выскочил пасеша’хаш, проводил до двери с почтением, распахнул ее перед гостями. Шихерен’баух и Абалаков стали подниматься. Эрик задержался, сунул Шахут’гра квадратик платины и сказал:

– Найдешь мне Ххешуша, получишь еще.

Служитель коснулся лапой подбородка:

– Уже нашел, высокий тэд.

– И где он? Что-то я его не видел.

– Видел, тэд’шо, и чуть не встретился с его кулаком. Тот хуси-хуси поко, учинивший беспорядок...

– Он?..

Эрик глубоко вздохнул, пулей проскочил по ступенькам, огляделся, но великана-оборванца и след простыл.