Прежде чем отправиться на пляж, они позавтракали на поплавке. Ели обжигающе наперченные чебуреки. Тулин заказал бутылку цинандали. Светлое, сухое вино весело холодило. Из кухни несло горьковатым дымком. Столик стоял у перил, внизу плескалась зеленая волна, в просвеченной глубине толпились стайки большеголовых лобанов, Женя кидала им кусочки хлеба.

Пляж был совсем рядом. Женя ушла переодеваться и вернулась в васильковом купальном костюме, который очень шел ей. Вода была теплая, шумная. Они заплыли далеко, покачались на красных буйках.

Тулин плыл быстро, слегка красуясь своим хорошо отработанным кролем. Потом перевернулся на спину и лежал на воде, закинув руки за голову.

Они выплыли на другой конец пляжа и пошли по горячей гальке, разглядывая курортных дам в темных очках, в немыслимо пестрых купальниках под китайскими зонтиками, весь этот кишащий людьми, солнечными брызгами берег, красочный, шумный, тесный. Тулина окликнули московские знакомые, он помахал рукой, но не подошел. Он вдруг удивился — ему сейчас не хотелось быть ни с кем, кроме Жени. Взявшись за руки, они зашлепали по мелкой воде, болтая и беспричинно смеясь, он смотрел на ее темно-коричневый глаз, на свободные, уверенные движения и любовался ею. Приятно было думать, что сейчас с ним происходит что-то особенное, совсем не похожее на прошлые увлечения. Женщины тут были не виноваты: они любили его, влюблялись, страдали, когда он оставлял их. Но сам он почти никогда не принимал их чувства да и свои чувства всерьез.

В сущности, он так же, как и Женя, позволял любить себя, ему нравилось, когда его любят, он старался, чтобы его любили, и только. Его обижало, когда женщины упрекали его в рассудочности. В таких случаях он уверял, что так он относится не ко всем. Затем он говорил, что ученый должен иметь одну-единственную страсть, все остальное мешает. И в глубине души был доволен своей свободой.

Однако сейчас, с Женей, он больше всего вдруг убоялся того дня, когда нужно будет что-то придумывать и объяснять и снова оправдываться перед собой, оправдываться работой, занятостью. И снова все потечет по-прежнему.

Он крепко сжал ее голую руку. Женя посмотрела на него удивленно. Тогда он взял ее за плечи и на виду у всего пляжа поцеловал в губы. Кругом засмеялись, кто-то свистнул. Глаза ее влажно потемнели гневом, но когда Женя отстранилась, лицо ее было весело, она плеснула в Тулина водой и побежала. Васильковый купальник мелькал среди загорелых тел, зонтов, палаток. Тулин нагнал ее, осторожно взял за руку, и эти переходы к тем дружеским отношениям, когда еще ничего не произошло и оба могут сделать вид, что ничего не было, и ожидание того, что должно совершиться, это неустойчивое, изменчивое начало влекло Тулина и казалось ему прекрасным.

Они легли на гальку, Женя подложила под голову сверток.

— Что тут? — спросил Тулин.

Она долго молчала, щурясь на солнце. С неожиданным вызовом сказала:

— Подарок Ричарду. Он давно мечтал иметь рубашку навыпуск, как у вас. Я купила ему. Хотите посмотреть?

— Нет.

— Почему? Красивая рубашка.

— Женя!

Она закрыла глаза.

— Нехорошо это все, — сердито сказала она.

Совсем рядом с Тулиным было ее плечо, смуглое, в песчинках и блестках морской соли, он щекой чувствовал жар ее нагретого солнцем тела. Он решил действовать открыто, наотмашь.

— При чем тут Ричард? Право первого? Такого права не существует. Приоритет соблюдается в открытиях, а вы не открытие Ричарда.

Она поднялась, проговорила как можно тверже:

— Имейте в виду, я люблю Ричарда.

Было в ней что-то просящее и тревожное, и Тулину расхотелось продолжать.

— Пойдемте погуляем.

— Почему вы не отвечаете? — возмущенно спросила она.

— Если бы вы любили Ричарда, вы бы не поехали со мной. А вы поехали. И взяли с собою купальник. Вы все знали. Вы знали, что мы будем лежать на пляже и что я буду вам говорить.

Женя сникла.

— Мало ли что… — Она с отчаянием посмотрела ему в глаза.

Сейчас слова ничего не значили. Все решалось глазами и чем-то еще более сокровенным и точным. Тулин подставил себя под ее взгляд, радуясь, что все у него в душе сейчас открыто и чисто.

— А чего стыдиться, даже если так? Ваше существо честнее, чем вы. По-моему, это безнравственно — не позволять себе чувствовать то, что чувствуешь, и быть с кем хочешь.

— Мы пойдем в парк? — помедлив, спросила она.

— Мне все равно.

— Мне тоже.

Ветви огромных дубов смыкались. Прохладная тень, упруго твердые кусты самшита, легкость соленого воздуха.

— Женя, а если все это по-настоящему?

— Что ж тогда?

Он рассмеялся.

— Ответим новыми успехами. — Ему захотелось быть откровенным. — Я бы мог тогда быть перед тобой слабым, и плохим, и грустным. Я никогда этого себе не разрешаю. Разве уж с Крыловым, ежели припрет; но это совсем не то. Быть самим собою. Не бояться открыться, не думать о том, чтобы тебе понравиться.

«У Ричарда все было иначе, — подумала Женя, — он говорил, что, если я с ним, он станет сильным, будет добиваться, станет великим».

— …До сих пор я всегда старался выглядеть лучше, чем я есть. Мне казалось, что так меня быстрее могут полюбить. За веселость, за удачливость, за то, что передо мною будущее. Мне нравилось представать во всем блеске оперения. С тобой я не хочу так.

— Вам это не страшно. Я и так все знаю. Вы можете позволить себе. А я… Что я такое? Рядом с вами понимаю, что я так… практиканточка.

— Ты Женя.

— Странно: вы Олег Николаевич, знаменитый Тулин — и вдруг я рядом. Я все время чувствую, что я слишком маленькая. Я дура, вы ведь мне уже сказали, что я дура. И вы ко мне относитесь как к девчонке.

— Потому что я эгоист. Я думаю все время о своих делах. Вот и сейчас, знаешь, о чем я думаю? Не о тебе, не о нас, а о том, что будет с моей бедной работой оттого, что я влюбился…

Они с Ричардом избегали этого слова — «любовь», считали его пошлым, а Тулин произносит его свободно и громко, и оказывается — это чудесное слово. И никакие другие слова не могут заменить его.

— …Хорошо, что я не знаю за что… Раньше я всегда знал, кто и почему мне нравится. Красивая фигура. Было весело вместе. Но всегда находилась такая, с которой еще веселей.

Он немного поотстал и пустил ее вперед. Она шла по аллее, то попадая в тень, то вспыхивая на солнце. На ней была полосатая маечка с глубоким вырезом сзади и юбка в черную крупную горошину.

Мокрые коричневые волосы рассыпались по спине. Юбка шелестела, била по ногам. Гравий скрипел под каблуками белых босоножек, и эти простые и милые подробности бесконечно трогали Тулина.

— Непонятно, как я раньше не замечал, что ты такая красивая.

— Потому что я была ведьмой. Ведьма не может быть красивой. Я ненавидела вас.

— Наверно, ты была красивая ведьма. Я уже теперь не помню. Во всяком случае, когда я тебя увидел у беседки, в Москве, ты была страшно симпатичной ведьмой.

— Я тогда была просто студенткой, а ты был… — Она смутилась.

— Ну, кем я был?

— Пижоном.

— Значит, ты все помнишь. Ну, кто был прав? Помнишь, я тебе обещал, что ты будешь управлять грозой вот этими руками.

— Да. Как это все странно.

— Это судьба, — убежденно произнес он.

— Повидаться бы с ней, с моей судьбой. Интересно, чем она сейчас занимается?

Почему-то ей вспомнился Ричард там, на аэродроме. Что он хотел сказать?

Вдали прогромыхало. Из-за гор надвигалась гроза. Солнце высветило косые полосы дождя. Женя встревоженно прислушивалась.

— Давайте поедем.

У них оставался еще по крайней мере час. И незачем было ехать навстречу дождю, когда можно переждать здесь. Но Женя внезапно заупрямилась, и чем больше он уговаривал ее, тем горячей она настаивала.

Они разыскали шофера на базе и забрались в кузов.

На полпути они въехали под дождь. Тулин предложил Жене перебраться в кабину, она отказалась. Он накрыл ее пиджаком. Теплые струйки стекали по спине, он смеялся, как от щекотки, ничто сейчас не могло испортить ему настроения. Он был рад этому дождю. Ловил открытым ртом капли, пел, дурачился.

— Наш первый день творения тоже начался с грозы. Ну разве это не судьба? Это даже рок!

Женя вглядывалась в иссиня-темное, вздрагивающее от далеких молний небо. Яркие миги освещали разом горы с мокрыми, блестящими деревьями, камни, дорогу, и тотчас снова обрушивалась тьма, гуще и мрачней.

— О фантазия древнего человека! — дурашливо начал Тулин, копируя Голицына.

— Перестаньте! — нервно оборвала она.

— Что с тобой?

— А что, если они… там…

Он засмеялся, отгоняя тревогу.

— Тогда им крупно повезло. Удача преследует нас. — Смеясь, он сунул голову к ней под пиджак. — Ужасно трудно быть счастливым и скромным.

Он снова запел, голос у него был приятный, но иногда фальшивил. С непонятным ей самой ожесточением Женя спросила:

— А как ты теперь будешь с Ричардом?

— Конечно, жалко, что именно он, — беззаботно сказал Тулин. — Лучше бы это был Агатов. — Он потерся мокрой щекой о ее руки.

Он любит Ричарда и сделает все, чтобы они остались друзьями. От этого не погибают. Это надо пережить каждому мужчине, вроде боевого крещения. Следующий раз Ричард не позволит отбить свою девушку.

Он был в ударе, Женя против воли улыбалась.

Дождь стучал в намокший пиджак, машина неслась, и Жене хотелось, чтобы не было конца этой дороге, чтобы эта дорога вела в другой, какой-нибудь совсем другой город, где их никто не знает.