Книга: Иду на грозу
Назад: 10
Дальше: ЧАСТЬ ВТОРАЯ

11

Автобусы шли на Озерную переполненные.
Крылов сошел на кольце и долго стоял неподвижно. В руке он держал коробку с тортом, который купил для Антоновых. Коробка помялась, и на картонной стенке расплылось жирное кофейное пятно.
Пышные купы акаций заслонили антоновский домик. Сперва показался железный петух на коньке крыши. Когда-то, приехав сюда еще молодым парнем, Антонов смастерил этого петуха, и с тех пор петух вертелся, храбро выпятив ржавую грудь, словно командуя всеми ветрами.
Затем показался сарай. Зимой на розовом шифере крыши лежал блин снега. Мартовское солнце съедало его, и Крылов из окна наблюдал, как снег на сарае съеживается. Шутки ради он исследовал зависимость скорости таяния от загрязнения снега. Недавно, к его удивлению, этой работой заинтересовались агрофизики.
В стороне, на зеленой поляне, чисто и радостно светились белые будки метеостанции. Антонов улыбнется, прикрыв ладошкой щербатые зубы, жена его заахает, примется накрывать на стол.
Он тихо отворил калитку. Во дворе незнакомая девушка снимала с веревки белье.
— Антоновы? — переспросила она. — Они давно здесь не живут.
— Давно?..
— Месяца четыре, наверное. — Для нее это было давно.
— Где они?
— Где-то возле Бийска. Там, кажется, родные его жены. Адрес они оставили. Вы им родственник?
— Я тут работал зимой. Моя фамилия Крылов. — Он смотрел на нее с неясной надеждой.
— Меня звать Валерия. — Она кокетливо блеснула металлическими зубами. — Меня сюда из Москвы направили. Конечно, после Москвы здесь провинция.
Окно было раскрыто. На месте кушетки стоял канцелярский письменный стол с машинкой, накрытой футляром. Стены голубели новенькими обоями. Не было плюшевого желтого кресла. Наташа любила сидеть на нем, поджав ноги. Не было круглого зеркала в дубовой раме. Из кухни доносился детский смех. Никто не знал о тех, чья жизнь прошла здесь. Никто о них не вспоминал, никому не было до них дела. Дом не хранил воспоминаний. С предательским радушием он служил новым жильцам.
— А кроме адреса, Антоновы ничего не оставляли? — спросил он.
Валерия недоуменно уставилась на него.
Он дошел до калитки, потом вернулся, протянул девушке коробку с тортом.
— Возьмите, пожалуйста. Вы любите сладкое?
Голые руки ее растерянно прижали к груди охапку белья. Большеносое лицо в клубке черных жестких волос стало мучительно некрасивым, она быстро коснулась его руки.
— Но ведь вы… Хотите чаю?
— Что вы, — сказал Крылов. — Не беспокойтесь. Это трюфельный торт. Вам понравится.
Между березовой рощей и лесом когда-то была поляна. Там они лепили снежную бабу и по лыжне спускались в низину к санной дороге.
Он с трудом разыскал эту поляну. Высокий шиповник горел алыми цветами. Тени птиц неслись по траве.
Ветер плескал отблесками листвы. В новом зелено-солнечном мире казалась невероятной снежная тишина и узкая лыжня между белыми сугробами.
Чудак, он думал, что время существует только для него, а оно существовало и для Антоновых, и для этого леса, и для Наташи. Ему казалось, что он найдет неизменным все, что оставил, как в сказке о Спящем королевстве.
Пересвистывались птицы. Шурша, осыпалась сухая хвоя. Крылов вслушивался, и было страшновато, как будто он различал воровские убегающие шаги Времени.
Никакие теории относительности, и системы координат, и понятия дискретного времени, и новейшие физические гипотезы не могли помочь ему, все оказывалось бессильным перед этим простейшим временем, отсчитываемым ходиками, листками календаря, закатами, — неумолимым, первобытным временем.
Он вышел к озеру. Песчаные отмели шумели, ворочались сотнями человеческих тел. Со стуком взлетали мячи. Там, где у дымной полыньи когда-то чернела фигура Наташи, скользили лакированные байдарки и мокрые весла вспыхивали на солнце. Из воды в крутых масках высовывались марсианские морды ныряльщиков.
Холодное и ясное отчаяние охватило Крылова. Наконец-то он понял, что никогда, никогда не удастся вернуться в ту зиму. Никакая машина времени не властна над прошлым. Перенестись в будущее — пожалуйста, но ему не нужно было будущего, он искал прошлое.
— Товарищ Крылов! — Из воды, рассыпая брызги, бежала Валерия. — Товарищ Крылов! — Она остановилась перед ним. Ее плечи блестели от воды. Крылов молчал. Валерия подошла к нему вплотную. — Хорошо, что я вас увидела. — Она пристально, без улыбки смотрела ему в глаза. — Вы тут один? Пойдемте, я вас познакомлю с нашими.
Она потянула его за рукав. Под жидкой тенью полосатого тента Крылов уселся на песок рядом с толстым мужчиной и загорелой блондинкой, игравшими в карты.
Крылов снял пиджак, лег на горячий песок. Блондинка повернулась к нему, заслонив озеро.
— Будете в дурака? — спросил толстый.
— Идиоту в дурака нет смысла, — сказал Крылов.
— Это что, намек? Намек-наскок?
— Нет, — усмехнулся Крылов. — Признание.
— Перестаньте хвастаться, — сказала блондинка. — Знаете анекдот про еврея на пляже?
Валерия беспокойно посмотрела на Крылова и стала одеваться.
— Вы еще застали здесь Антоновых? — спросил Крылов.
— Они уже собирались уезжать, — сказала Валерия.
— А вы не знаете, приходила к ним такая Романова? — Он с трудом произнес ее фамилию.
— Наташа? — оживилась блондинка.
— Да.
— Так она тоже уехала.
— С ними?
— Что вы, ее увез один научный работник, он тут жил зимой. У них такой роман был!
— Роман-шарман, наверное, сама к нему уехала, — сказал толстяк.
— Ничего подобного, — горячо сказала блондинка, — мне рассказывали, как все было. Он приехал за ней на машине, подстерег возле ее дома, когда она с ребенком шла, посадил и увез, она домой даже не зашла.
— Так не бывает, — сказал толстяк. — Небось расчет она оформила. В наше время без отдела кадров не похитишь. Всякие бумажки-шмажки.
— Он приехал на черной «Волге», — сказала Валерия.
— У них был сумасшедший роман, — сказала блондинка. — Он хоть и ученый, а поступил как настоящий мужчина.
— Чего ж он зимой сразу не увез ее? — недоверчиво спросил толстяк.
«Почему я сразу не увез ее? — подумал Крылов. — Как же это так? Сел в поезд и уехал. О чем же ты тогда думал? Да ни о чем. Совсем ни о чем. Про свои паршивые графики ты думал. Про то, что потом когда-нибудь ты приедешь. И этого ничего ты не думал. Как же это могло быть? Сел в поезд, а она осталась…»
— Они проверяли свои чувства, — сказала блондинка.
Но ведь он же писал ей. Почему она не отвечала, ни разу не ответила? А последнее письмо вернулось невостребованным.
— Вы ее знали? — спросила Валерия.
— Я понятия не имел… То есть, конечно, я знал.
— Что ж она, такая красивая?
— Да, очень.
Они с интересом посмотрели на него.
— А может, и не очень, — поправился он. — Я ничего не знаю.
— Господи, какое у вас лицо, — сказала блондинка. Она шлепнула Валерию по спине. — А твой тебя не собирался увезти? У нее тоже принц объявился. Торт преподнес.
— Угощай, — сказал толстяк. — При такой жаре скиснут твои тортики-шмортики.
Валерия засмеялась и умоляюще посмотрела на Крылова.
— Мне пора, — сказал он. Поднялся. Отряхнул брюки. Попрощался.
Валерия догнала его.
— Простите меня, — сказала она.
Мокрые волосы облепили ее маленькую голову. Толстяк и блондинка издали смотрели на них.
Крылов взял руку Валерии и неловко поцеловал.
Пляж кончился. Потянулись пустынные берега рыбачьего поселка. На полях сушились сети. Лежали перевернутые баркасы. Пахло смолой и рыбьей гнилью. Крылов по привычке свернул на тропку вверх, мимо коптильни, мимо амбаров, к синему домику буфета.
Он знал, что ему не следует заходить в буфет, он даже обогнул его, но потом вернулся и, постояв минуту, толкнул синюю фанерную дверь.
Столик у окна был свободен. Он сел на свое место, так, чтобы видеть озеро. «Подзаправимся?» — спросил он. Наташа не ответила. Он смотрел на стул, пытаясь представить, как она сидит перед ним, потирая холодные щеки. Стул был пуст. Она обманула его. Он ехал к ней, а она обманула его.

 

 

…Они вернулись с обхода. Наташа стащила мокрые ботинки, достала из чемоданчика тапочки, выложила на стол несколько мандаринов.
— Это еще зачем? — строго спросил он.
Она вспыхнула, придвинула мандарины к себе, и ему стало стыдно.
Они сверяли записи, сводили в таблицы, это было на третий день их работы, и Крылова удивило, как быстро она уловила смысл измерений и действовала, уже ни о чем не спрашивая.
— У вас отличные способности, — сказал он.
Она посмотрела на него недоверчиво, почти испуганно. Но назавтра, закончив вычисления, она вдруг рассмеялась.
— Выходит, я сама могу, — сказала она изумленно.
По утрам, приехав из города, она была какой-то сжатой, замкнутой и только к середине дня словно оттаивала. Особенно в лесу, когда они шли на лыжах, она оживлялась. Она ходила на лыжах девчонкой и с тех пор ни разу.
— А с мужем почему не ходите? — как-то спросил Крылов.
Она смутилась и сказала, что муж слишком занят.
Она вообще, избегала говорить о муже и о себе, только однажды, когда на озере она провалилась в прорубь и он притащил ее к Антоновым, и растирал, и напоил водкой, она, лежа под одеялами, словно сквозь сон, спросила:
— Какой я вам кажусь?
Потом он понял, что значит этот вопрос. В семье она был старшей и с детства нянчилась с маленькими, и хотелось поскорее освободиться, стать самостоятельной. Вышла замуж, появился ребенок, и опять было не до себя. А в техникуме ее считали способной. Муж ее был довольно известный художник, и рядом с ним ее надежды выглядели мелкими, смешными. Она старалась помогать и не мешать. Она научилась быть незаметной. Это она умела в совершенстве. Иногда она даже не могла представить, а какой же она видится со стороны окружающим. Ей казалось, что она куда-то пропала, ее нет, кто-то вместо нее ходит, говорит, а ее самой не существует.
Она была высокая, с движениями медленными, почти ленивыми, и волосы у нее были тоже ленивые, гладкие, но Крылову она казалась маленькой, и он чувствовал себя с ней старшим, это было непривычно и нравилось. И, как с детьми, с ней надо было быть осторожным, чуть что — испуганно пряталась, застывала в молчании. Она была как эти мартовские хрупкие дни с пугливым солнцем.
Ровно в шесть она сложила таблицы, надела ботинки, собираясь на автобус.
— Можно, я оставлю тапочки, чтобы не таскать?
— Пожалуйста, — сказал Крылов.
Поздно вечером, укладываясь спать, он увидел в углу эти тапочки — маленькие спортивки хранили форму ее ноги. И кажется, тогда впервые ему захотелось, чтобы скорее наступило утро и он снова увидел бы ее.

 

 

Крылов заказал винегрет, сосиски и пиво, покосился на буфетчицу. Вероятно, она не узнала его. Волосы ее были уже не желтые, а темно-рыжие.
Все придумано. Легенда о том, как ее увезли, и то, что он сам навоображал себе. В сущности, если разобраться, то, наверное, вообще ничего не было, а если и было, то давно кончилось. Никогда не следует возвращаться туда, где был счастливым.
Имея даже четверку по диамату, следовало бы усвоить, что нельзя дважды войти в один и тот же поток.
Он смотрел на песчаный берег, где лежали смоляные туши перевернутых лодок, и ничто не трогало его, все оставалось безразлично чужим. Винегрет был невкусным, сосиски холодные, удивительно, почему он так боялся зайти в буфет.
Старый дымно-серый кот с черной метинкой на лбу вежливо потерся о ногу. Крылов взял с тарелки соленый огурец.
— Когда-то ты ел огурцы, — сказал он. — Но, может быть, и этого не было.
Кот понюхал и деликатно куснул огурец.
Буфетчица засмеялась.
— Вы к нам опять работать? — спросила она.
— Нет, проездом.
— Пашка, стервец, ведь узнал вас. Ишь, как ластится.
Она открыла бутылку, поставила на стол. Кот поднял хвост, мяукнул.
— Это его Наташа приспособила огурцы жрать, — сказала буфетчица.
«А вдруг все это было? — подумал Крылов. — Почему она ушла от мужа?»
— Ну как вы живете-можете? — спросила буфетчица.
— Замечательно, — сказал Крылов. — Чудесно живу.
— А она не приехала? Чего ж вы ее с собой не взяли? Ну, я понимаю, ей сюда сейчас неохота. Она небось от счастья все позабыла. Шутка ли, как она тут маялась без вас. Она вам рассказывала?
— Нет, — сказал Крылов. — Ничего не говорила.
— И мне тоже. Придет, посидит, Пашку погладит.
За соседним столиком потребовали колбасы.
— Сейчас, — сказала буфетчица, — мне не разорваться.
Он сидел, слышал, как лопаются пузырьки в стакане с пивом.
Буфетчица вернулась.
— Вы еще зайдете?
— Нет, — сказал он, — сегодня уеду.
— Привет ей передавайте.
— Я далеко уезжаю, — вдруг сказал он и удивился, услышав от себя решение. — В экспедицию.
— Что это вроде вы невеселый какой?
— Да нет. Пиво у вас отличное. Я был рад вас повидать. — Он нагнулся, потрепал кота. — Ну, будь здоров, Пашка.
Он допил пиво и рассчитался.
— Спасибо вам, до свидания.
— Приезжайте вместе зимой, — нерешительно сказала буфетчица.
— Может быть. Может быть.
Ему еще хотелось выпить пива. Всю дорогу он ощущал сухость во рту.
Через все небо размахнулся белый пушистый след реактивного самолета. Крылов шел и смотрел на тающий росчерк.
Обратно он ехал на электричке. Стоял в тамбуре, белый бурун в синем небе давно растаял, но Крылову казалось, что он все еще видит его.
Если она спустя несколько месяцев решилась на такое, значит, она действительно любила, с самого начала она любила его. Он вспомнил свои письма, и сейчас они показались ему отвратительными. Пустые, холодные, обо всем, что угодно, и ни о чем, потому что там не было единственного простого — он не звал ее. Ну конечно, он считал, что в любую минуту может приехать. А когда последнее письмо вернулось невостребованным, тогда вот началось. Тогда он стал наконец думать. Тогда целыми днями сквозь все он думал и вспоминал. Видел автобус и думал о ней. Пил воду и думал о ней. И не то чтобы думал, а просто представлял ее губы и твердил ее имя.

 

 

Московский поезд уходил вечером, тот же поезд, с той же платформы. Крылов зашел в вагон и стал у окна. Провожающие. Отъезжающие. Чемоданы. У каждого вагона прощаются.
Поезд тронулся легким толчком, без гудка. Давно уже нет гудков, поезда трогаются незаметно, только легкий толчок. И вдруг к нему отчетливо вернулся тот миг — соскочить, подбежать к ней, остаться, плюнув на все и на всех, ему казалось, что тогда он хотел это сделать. Он знал, что надо соскочить, и продолжал стоять.
Редели прореженные сумерками огни. Их становилось все меньше и меньше. Почему-то вспомнилось детство, лагерь, как вечером строились на линейку. Спуск флага. И горн. Он вспомнил кисловатый металлический вкус мундштука…
Он прошел в свое купе, достал из кармана «Огонек» и стал читать рассказ. Прочитав, он начал сначала, шепча каждое слово, как читают полуграмотные.
Назад: 10
Дальше: ЧАСТЬ ВТОРАЯ