Дворец государя Владимира представлял собою каменное двухэтажное строение, что нависало над днепровской кручей. Внизу тянулись вдоль набережной причалы для торговых лодий, склады, трактиры и постоялые дворы, а выше по течению был мост, возведенный еще при прежнем батюшке-князе стараниями римских мастеров. Они же и каменный дворец отстроили вместо старого деревянного. Дворец назывался Зимним, ибо стоял, согласно преданию, на месте зимовья Кия, князя-прародителя династии. Кий пришел с севера, из варяжкой земли, укрепился с дружиной своей над Днепром и дал клятву, что покорит окрестных варваров и будет править ими всю оставшуюся жизнь. Так оно и случилось – правил Кий, потом его сын Вещий Олег, потом Игорь, Святослав и все остальные вплоть до князя Владимира.

С другой стороны длинного, вытянутого вдоль реки здания лежала мощенная булыжником площадь, именуемая Дворцовой и предназначенная для парадов и явления государя народу. Киевляне были людьми экспансивными и при виде князя-батюшки могли взволноваться и превзойти дозволенное в знаках обожания. На сей случай дворец ограждала решетка из железных копий высотою в четыре сажени с прочными вратами и надежной стражей. Напротив врат, в самой середине площади, воздвиглась триумфальная колонна в честь князей Олега и Игоря с описанием их побед над латынянами, печенегами, берендеями, древлянами и прочими народами.

В дальнем северном конце площадь переходила в Святое Капище, где стояли на гранитных глыбах изваяния богов. Вырубленные из прочного дуба, потемневшие от времени, покрытые копотью, жиром и засохшей кровью, боги угрюмо взирали на реку и княжий дворец. Пучил янтарные глаза Перун, щерил зубы Велес, вздымал факел Сварог, а за ними виднелись статуи помельче: Даждьбог и Чернобог, Див и Чур, Ярила, Морена и десятка полтора других, отвечавших кто за скот, кто за урожай, кто за верную любовь промеж супругов. Из окон Думской Палаты, со второго этажа дворца, было видно, как суетятся в Капище волхвы, тащат жертвенных козлов, режут им глотки и обмазывают кровью идолов. Зрелище было неприглядным, даже неприличным, и князь-государь Владимир нахмурился и отвернулся в раздражении. На старинные доспехи и знамена, знак былых побед, украшавший стены, смотреть было куда приятнее.

Перед князем, в покойных креслах, сидели бояре Малой Думы, числом небольшой, но состоявшей из мужей хитроумных и наиболее преданных. Было их пять; за четырьмя стояли важные Приказы, а пятый, Близнята Чуб, возглавлявший тайный сыск, ходил еще и в доверенных княжих советниках. В молодые годы Чуб попутешествовал изрядно, обучался в Риме, знал язык латынский и обычаи, пристрастился к сигарам, модной в западных странах привычке, а потому считался человеком образованным. Был у него и особый талант – пересказывать мысль князя-батюшки. Не то чтобы государь Владимир маялся косноязычием, однако всякий день с утра до вечера попахивало от него спиртным, и мудрые свои слова он изрекал временами невнятно. Кому невнятно, а Чубу вполне понятно. Он даже шевеленье княжьей брови мог истолковать.

Сейчас князь так и сделал – приподнял правую бровь.

– Третьего дня вашим степенствам был разослан тайный циркуляр, – тут же произнес Близнята. – Все ознакомились?

Бояре Лавруха и Кудря, главы Посольского и Казначейского приказов, важно кивнули, а воевода Илья Муромец стукнул ножнами шашки о пол. Но Смирняга, ведавший приказом Благочиния, приподнялся с кресла, отдал князю поясной поклон и проскрипел:

– Не вели казнить, государь, вели слово молвить!

Смирняга был сторонником древних обычаев, изъяснялся витиевато и к новомодному, как он говорил, «европству» относился с большим подозрением. Что и понятно – его благочинное ведомство следило за порядком в стране и столице, а какой порядок лучше прежнего?… Князь княжит, мужик пашет; так от Кия повелось, и ничего другого не придумаешь.

– Молви, – буркнул государь Владимир.

– Ныне я в недоумениях, прочитавши энто, – сказал Смирняга, вытащив из рукава секретный циркуляр. – Инда не понял чего, инда разумом совсем ослаб и не могу спознать, где прибыток для державы. Ну переменим мы веру, и што?

– А то! – произнес Чуб, повинуясь шевелению княжьего пальца. – А то! Сказано ведь в циркуляре: вера у нас дикая, поганая, какой ни в Азиях, ни в Европах более нет. Тешем идолищ из дерева, ставим под открытым небом, мажем лики их непотребные салом и кровью. Волхвы на капищах пляшут голышом, девки в лес бегают леших ублажать, покойных хороним без песнопений и печальной музыки… Срамота! Позор перед цивилизованными странами! Опять же святой книги у нас нет, только всякие побасенки да шутки-прибаутки. Вот у латынян – сказания о богах и героях, у иудеев – Тора, у египетского люда – Книга Мертвых, а у степных монгол, что на восходе живут, – Яса Чингисхана. У нас – хоть шаром покати! А ведь в святых книгах великая сила! Сказано в них, что власть государева от бога, а потому бунт против князя или там фараонского величества – дело не богоугодное. Еще законы в них прописаны, как женить и хоронить, казнить и миловать, что платить богам и кесарю, какие молитвы читать и как уберечься от воровства и нечестия. И не все это еще, не все! В книгах тех говорится, какой бог за что в ответе и кто меж ними главный, точно князь среди бояр. А как нам без этого? Никак!

– Никак, – дипломатично согласился Лавруха.

– Полезные книги, – поддержал его Кудря, казначей и сборщик податей. – Я хоть в какую веру перейду, лишь бы налог платили сполна и без скандала. И чтобы с купчишек новорусских тоже пошлины снимать! Обнаглели, князь-батюшка! Ведь богатеют, а в казенных сундуках – вошь на аркане!

– Вошь, – уточнил Смирняга, – едина вошь, ибо аркан давно уворовали и пропили. И мыслю я, к какой вере ни склонись, все одно уворуют и пропьют. Так к чему бросать пришедшее от пращуров? Какая в том польза-выгода?

– Польза будет, – пообещал Близнята Чуб. – Как прорубим окно в Европу и войдем в приличную конфессию, так и признают нас за своих. Будем не в дикарях ходить, а в единоверцах, как вон хазары с иудеями. Будут у нас не князья, а цезари, и станут рексы и дуксы из западных стран слать принцесс им в жены. Опять же торговлишка наладится и просвещение…

– А вот энто ни к чему, – сказал Смирняга. – Совсем ни к чему, ваши степенства! Прынцески и торговлишка еще куда ни шло, а прочее пусть за тем оконцем оставят. Без того развелось в державе инородцев, инда тараканов за печкой.

– Без них нельзя, – строго возразил боярин Лавруха, глава Посольского приказа. – Ежели новую веру примем, надо храмы ставить благолепные вместо нечестивых капищ, вытесать из мрамора статуи богов, украсить святилища картинами, играть в них музыку пристойную и петь божественные гимны. Кто сие исполнит, кроме латынян? Или германцев, или там иудеев?

Князь Владимир прочистил горло, расправил усы и сказал:

– Чарку мне!

Примчался резвый слуга с подносом. В благоговейном молчании Близнята Чуб и четверо бояр смотрели, как пьет князь-батюшка. Видом он походил на старого льва: лоб выпуклый, взор грозный, седая грива струится по плечам. Он и правда был львиной породы: пил, гулял, плодил байстрюков и воевал всю жизнь. Лев, истинный лев! – подумалось Чубу. Жаль, что львы державным умом не богаты…

Сунув чарку слуге и закусив лимоном, князь обратил к сыскному боярину слегка помутневший взгляд.

– Ближе к делу, Чуб.

– Как изволишь, государь-надежа! – Близнята поклонился. – Значит, так, братие: порешил князь-батюшка привести честной народ к истинной вере, и обсуждать его решение мы не будем. Вопрос у нас иной: какая вера истинна? Верить ли нам как латыняне либо иудеи? Или египетский обряд принять? Или, положим, китайский?

– Китайский не годится, твоя милость, – сказал глава Посольского приказа. – Далековат Китай и к тому же не в Европах. Если уж рубить оконце, так в правильную сторону.

– Ехипет энтот тоже не в Европах, – буркнул Смирняга.

– Но путь к нему через Европы лежит, – возразил Близнята Чуб. – Через полячишек, венгерцев и грецкую державу. Если веру ту примем, глубоко загребем! До самых Африк!

– В сомнениях я, – веско произнес воевода Муромец. – Слышал, в ехипетской вере почитают крокодилов. А где у нас в Днепре крокодилы? Карасей и тех уже нет, сожрали! Рыбу с Волги возим!

– Крокодилов завести дело не хитрое, – успокоил воеводу Близнята. – Если согласимся на египетский обряд, будут у нас крокодилы, и в Днепре будут, и в Волге. Доставим небольших, а после откормим до нужной кондиции.

– Я за латынскую веру стою, – сказал Лавруха. – Нынче Рим – первая держава в Европах. Колонии у них, и войско знатное, и дороги вельми хороши. Карфуген утеснили, за океаны плавают! Опять же романцы сочиняют дюже завлекательные. Взять хотя «Кот да Винчи» Дениски Браунса!

– Не худо бы и с иудеями сдружиться, ваши степенства, – молвил боярин Кудря. – Перво-наперво у них святая книга есть, настоящая святая, а не Денискины романцы. А на второе, именитые они банкиры и купцы. Наедут к нам, новорусских живо похерят и налоги станут платить по-честному. Тут мы и забогатеем!

– Дельная мысль, – одобрил Близнята. – Вон хазары пришли в их веру и сразу приподнялись. А ведь какая голытьба была! Какие оглоеды! Кумыс пили, кониной заедали!

Илья Муромец грохнул шашкой об пол.

– Че-то я не понял, брате Чуб! А добро ли нам быть в единой вере с хазарскими псами? Этак мы и воевать с ними не сможем!

– Не их эта вера, а иудейская, – напомнил Близнята. – А что до войны, так единоверие ей не помеха. Желаешь резать хазар – режь в свое удовольствие.

– Гррм! Тогда ничего, – произнес воевода, успокоившись и лязгнув саблей.

– Однако войти в союз с латынянами сподручнее, – заметил боярин Лавруха. – Полячишки, венгерцы, германцы – все станут меж нами и Римом. Захотим их прижать, нагрянем с востока, а легионы римские – с запада. И будет супостатам карачун!

– Верный стратегический расчет, – кивнул Близнята. – Но если с Египтом сдружиться, так мы карачун Риму сделаем, а заодно и ассирам.

– Энто что ж такое? – изумился Смирняга, изрядное время молчавший с угрюмым видом. – Ассиры-то нам к чему? Не хазары ведь, не германцы… Чем не угодили?

– Гордецы, высокомерцы, – пояснил боярин Лавруха. – Послов к нам не шлют, дары не приносят и денег взаймы не дают. Государей киевских ни разу не уважили! Ни Олега, ни Игоря, ни Святослава! Ни нашего владыку! – Тут он поклонился князю.

– Поганцы, словом! – рявкнул воевода. – Послать бы казаков, проучить!

– Далековато, – с сожалением произнес казначей Кудря. – Далеко и денег требует. Больших! А казна, как я докладывал, пуста. Свежих осетров с Волги не можем выписать!

Князь бросил взгляд в окно, на капище, поморщился и сказал:

– Чарку мне!

– Да и нам не худо горло промочить, – поддержал его Илья Муромец.

Предложение было принято с энтузиазмом. Князь Владимир осушил чарку, бояре приложились к полуведерной ендове. Затем Близнята пошептался с государем, и совет был продолжен.

– Владыка наш так изволил порешить, – молвил сыскной боярин. – Или мы египетскую веру примем, или латынскую, или иудейскую. А чтобы не обмишулиться и выбрать верно, созовем в стольный град Киев священство от трех конфессий. Пусть говорят перед нами, а мы послушаем. Кто убедительнее да речистее, тот и будет главным волхвом на Руси и приведет нас к правильной вере.

– Чарку мне! – снова велел князь Владимир и, подумав, добавил: – Да будет так!

– Гонцов надо слать в три державы, – напомнил дипломат Лавруха, когда государь прикончил третью посудину. – В Рим Скрут может слетать, мой подручный сын боярский, он на латыни добро чешет и видом приличен. А в Египет да Иудею кого пошлем? Тут за три моря надо идти! Дорога дальняя, опасная! Разве что на цеппелинах гонцов отправим!

– А зачем в Иудею? – сказал Кудря. – В Иудею, да еще на цеппелине, это лишний расход для казны. В Саркел гонца наладим, конным ходом. У них, у хазар, та же вера, что у иудеев.

– Не гоже веру принимать от ворогов! – каркнул Смирняга.

– От них и не примем, – успокоил его Близнята Чуб. – По докладам моих лазутчиков, в саркельских симахохах все священства как есть иудеи. Настоящие, неподдельные, не хазары! Вот таких и позовем.

– Дело! – согласился Кудря. – Я и говорю, в Саркел путь недолгий. Кого пошлешь, Лавруха? Есть подходящий сын боярский?

– Сына нет, а есть купеческого звания гонец. Никодим, купчина знатный, и в посольствах всяких побывал, в горы Кавказские лазил, и по морю плавал в Царьград. Пусть едет! Дадим ему грамоту княжью, мешок серебра да сотню казаков.

– Ну, мешок! – сморщился Кудря. – Хватит полмешка, даже четверть, и казаков пяток-другой. Эти казаки пропойцы и жрать горазды. А что до Египта…

– В те края из моих гонец найдется, – перебил Илья Муромец. – Хайло, страж дворцовый. Болтать умеет по-ехипетски и дорогу знает, ибо в наемниках там обретался. Тертый мужик!

– То и дело, что мужик, – возразил Лавруха с кривой усмешкой. – Не благородного звания! Не боярский сын, не купец – подлый смерд! Холоп! Такому посольство править не по чину.

– Десятник он, – уточнил воевода.

– Тоже невелика птица! – заспорил глава Посольского приказа.

– А я его на время в сотники пожалую, – сказал Илья Муромец и покосился на князя Владимира. – Коль государь не против.

– Не против. Пожалуй! – буркнул князь и добавил: – Чарку мне!

Ему поднесли чарку. Затем Близнята поинтересовался:

– А не стоит ли нынче этот Хайло в дворцовой охране? Призвали бы его в палату и поглядели. Может, и сгодится.

– Нет его здесь, не его череда, – ответствовал Муромец. – А призвать недолго. На Торжище он, в кабаке. Пьет.

– Толку на пьяного глядеть! – проворчал Смирняга, глава приказа Благочиния.

Стукнув о пол шашкой, воевода рявкнул:

– Бойцы мои пьют, а пьяными не бывают! Не твои ублюдки-тиуны!

– Что мои тиуны!.. – завозмущался Смирняга, но Чуб, прекращая споры, махнул рукой служителям.

– А подать сюда десятника Хайло! Пусть сбегают за ним на Торжище да скажут: князь-батюшка требует! Живо! Одна нога здесь, другая там!

Перед дверью Думской Палаты Хайлу поднесли жбан рассола. Он выпил, крякнул, одернул форменную рубаху и переступил порог. Затем, как водится, отвесил земной поклон князю, боярам поклонился в пояс, а Муромца приветствовал воинским салютом и щелканьем сапог. Бояре взирали на него презрительно: рожа красная, под глазом синяк, волосы встопорщены. К тому же десятник был не только простолюдином-холопом, но еще и уроженцем Новеграда, а значит, почти чужаком. Но князь смотрел на могучую фигуру Хайла с одобрением, а воевода Муромец – даже с гордостью. Мол, вон какие у меня орлы! Даром что глаз подбит, а богатырь!

Подождав, когда на него наглядятся, Хайло вновь поклонился князю и спросил:

– Почто звал, князь-батюшка? Велишь ли меч точить, коня седлать да на ворога ехать? Или голову кому срубить? – Тут он покосился на бояр. – Это мы мигом!

Князь Владимир расправил усы и благосклонно усмехнулся.

– Рубить погодим. Коня седлай! В Египет с грамотой моей поедешь.

Хайло почесал в затылке, помрачнел и повалился князю в ноги.

– Не губи, государь! Какую службу скажешь, все готов исполнить! Хоть к чукчам поеду, хоть в Китай, хоть в Индии! Только в Египет не шли!

– Отчего так? – хмурясь, спросил князь.

Хайло, не поднимаясь с коленей, тяжело вздохнул.

– Горестные у меня воспоминания о тех краях, государь-батюшка. Кровь там проливал и друзей-товарищей схоронил… Боюсь, не выдержу, затоскую, начну по пути горе заливать и грамоту твою не довезу. Никак нельзя мне в Египет ехать!

– Поедешь, так в сотники пожалуем, – вмешался было Близнята, но князь моргнул, и боярину пришлось умолкнуть. Тут государь велел подать новую чарку, выпил, сделался весьма милостив и приговорил:

– Уважительная причина. Так что в Египет купца Никодимку пошлем, а этот сокол ясный пусть к хазарам едет. Ты, Близнята, грамоту справь, а ты, Лавруха, кун ему отсыпешь. И остальных пошлите не медля!

С этими словами князь встал, и бояре тоже поднялись. Бросив взгляд в окно на капище, Владимир поморщился и нетвердым шагом покинул Думскую Палату. Четверо бояр и воевода отвесили поклоны княжеской спине. Потом Близнята начал:

– Ты, десятник…

– Сотник, – поправил Илья Муромец. – До времени.

– Ладно, пусть сотник. Завтра поутру явишься в Сыскную Избу на инструктаж. Грамоту получишь, куны и еще… – Чуб повернулся к воеводе. – Кого, Илюша, определим ему в сопровождение?

– Гррм… Шалят в степи, но, думаю, двух оружных хватит. Свенельда с ним пошлю, гвардеец надежный и опытный. А еще кого пусть берет из своего десятка.

– Двоих для политеса мало, – усомнился боярин Лавруха. – Княжим гонцом ведь едет! Тут свита поболе нужна.

– В Порубежье казаков немерено, – буркнул воевода. – Хоть сотню бери! Кони борзые, сабли острые, рожи разбойные! Как раз для политесов!

– Так и сделаем, – порешил Близнята Чуб. – Все ли ясно, сотник?

– Как день, твое степенство, – ответил Хайло, вытягиваясь перед боярином по уставу: ноги вместе, носки врозь, руки по швам и грудь колесом. – Спросить дозволишь?

– Спрашивай.

– Денег сколь дадите?

– Немного, – сказал Близнята, разом насупившись. – Нынче у нас в державе кризис, то есть трудные времена. Губу не раскатывай, сотник.

– Сбрую бы мне прикупить, старая совсем протерлась, – сообщил Хайло. – Ежели с коня слечу, урон будет для княжьей чести.

Близнята кивнул боярину Кудре.

– На сбрую ему отдельно добавь.

– И на седло! Опять же стремена…

Тут Илья Муромец зашелся утробным хохотом, а Близнята Чуб замахал руками.

– Этак ты казну разоришь! Пшел вон, прохиндей!

С тем сотник Хайло Одихмантьевич покинул Думскую Палату, вышел из Зимнего дворца и отправился домой.

Вслед за Хайлом поднялся воевода Муромец, пробурчал, что дела у него, инспекция варяжской гвардии назначена, и, громыхая сапогами, покинул думские чертоги. Бояре остались вчетвером, но было то иллюзией: трое сидели в Думской Палате, три заединщика, а боярин Смирняга – так, не пришей кобыле хвост. На лицах Чуба, Кудри и Лаврухи определенно читалось, что глава приказа Благочиния тут лишний, и надо ему измыслить какое-то дело, смотр базарных тиунов или разнос нерадивых урядников, и вслед за воеводой убираться прочь. Сообразив, что его присутствие нежелательно, Смирняга покрутился в кресле, молвил, что утомлен долгими речами и хорошо бы сбитня выпить, распрощался и ушел с обиженным видом.

– Скатертью дорога, старый хрен, – произнес Близнята, когда дверь за Смирнягой закрылась. – Была б его воля, – продолжил он, поворачиваясь к Кудре и Лаврухе, – ходили бы до сих пор в лаптях и тем же лаптем щи хлебали. А цеппелин узрев, орали бы на всю ивановскую: спасайтесь!.. Змей Горыныч прилетел!..

Глава Посольского приказа усмехнулся тонко, как подобает дипломату, но Кудрю шутка не развеселила. Казначей вообще был мужчиной неулыбчивым. Пожалуй, лишь весть, что в казне нашли ларец, набитый деньгами, могла бы его рассмешить, или что сборщики дани отчитались честь по чести, ни гроша не утаив.

– Сам-то князь-батюшка куда склоняется? – озабоченно промолвил Кудря. – Может, все-таки к иудеям? Если так, я в Жмеринку поеду, там Абрамов да Хаимов полно, и все при деньгах. Поеду и заем с них стребую. Беспроцентный и безвозмездный!

– Ты что же, за иудейскую веру стоишь? – Близнята строго поглядел на казначея. – Ты в своем уме, твое степенство? Купцы они знатные и деньги имеют, спорить нечего, но земля их давно под Египтом. Ни царского дома у них нет, ни воинской силы, и народец их расползся по чужедальним странам как тараканы. Раз государь желает их священств призвать, так призовем! Призовем, послушаем и проводим. Пусть в Хазарию едут обратно. А в нашей Жмеринке ихних симахох не было, нет и не будет. Тем более в Киеве!

– Это что же выходит? – пробормотал сконфуженный Кудря. – Выходит, латыняне или египтяне?

– Без «или», – уточнил Близнята Чуб. – Верно говорю, Лавруха?

Согласно кивнув, боярин Лавруха произнес:

– Князь пожелает узнать, что посоветует Малая Дума, то есть мы. И Большая должна определиться в самом скором времени, дабы государю не пришлось голову ломать. Он этого не любит.

– Знамо, не любит! – согласился Кудря. – Значит, за римскую веру стоим, братие?

– За нее родимую.

Чуб встал, прошелся вдоль залы, скользя беглым взглядом по старинному оружию, что тускло поблескивало на стенах. Были тут шлем и кольчуга Вещего Олега; шлем как пивной котел и кольчуга великанская, ибо князь Олег отличался богатырской статью. Были еще шпоры и огромный щит прародителя Кия, обитый потемневшей бронзой, и его же меч, который нынче ни один боец не поднимет, были шлем и секира Игоря с древком, охваченным серебряными кольцами, были доспехи Святослава из червленой стали, с набитыми на них узорами, был меч воеводы Пересвета, коим этот славный витязь половинил всадника вместе с конем. Отдельно, на алом шелковом ковре, были развешаны клинки князя Владимира, сабли и кинжалы польской, венгерской, хазарской работы, в ножнах, усеянных самоцветами. С потолочных балок спускались полотнища древних знамен; на одних был вышит суровый лик Перуна, с других грозно щурился Сварог, окруженный языками пламени, третьи, с изображением Солнца-Ярилы, сияли золотом. Близнята подумал, что мечи и доспехи здесь и останутся, а вот знамена надо упрятать в дальний чулан – негоже князю и боярам глядеть на лики идолищ. С глаз долой, из сердца вон!

– С Большой Думой будет у нас недолга, ваши степенства, – сказал боярин Лавруха. – За кого бы мы ни повернули, сукин сын Микула закричит наоборот. Сам закричит и прихвостней своих сподобит. Коль мы за латынян, он скажет за Египет, а ежели мы за Египет, так он за латынян. Мерзкий супротивник столичному боярству!

– Да, с Жердяичем свара будет, как ни крути, – согласился Близнята. – Ну ничего, ничего! Не обойдем в Большой Думе, возьмем свое в Малой. Сюда он не вхож, а князь-батюшка нас больше слушает.

Микула Жердяич, знатный боярин из Новеграда, был у них что щепка под ногтем. Он считался лидером думской оппозиции, включавшей бояр из Суздаля, Твери, Рязани и прочих градов, сильно ревновавших к Киеву. Само собою, Новеград, вечный соперник столицы, являлся первым среди них, но Микулу не только потому избрали главарем. Глотка у него была шире ведра и громче трубы, а манеры как у татя с большой дороги. Мог кулаки в ход пустить, облить прокисшим квасом или брызнуть маслом на бороду и поднести огонька.

– Может, с Микулой мы так поступим, – хитро щурясь, предложил Лавруха. – Словчим! Крикнем как бы за Египет, чтобы он к латынянам прилип, а у князя мы опять за латынян. И получится в Думе полный консенсус.

– Не выйдет. – Близнята взмахнул рукой, отметая эту хитрость. – Не выйдет, твоя милость! Не станут римляне платить, если пойдем против них в Думе хоть понарошку. А деньга обещана немалая!

Кем обещана, сыскной боярин не уточнил. Для главы Посольского приказа связи Чуба с латынянами не были секретом, а Кудря о них догадывался, хоть не был посвящен в детали. Впрочем, Лавруха тоже не знал конкретных имен, представляя лишь общую ситуацию: есть в Киеве некая персона, что глядит в четыре глаза на все происходящее. А может, не в четыре, а в сорок четыре, ибо у персоны той наверняка имеются осведомители. Скорее всего, думал Лавруха, тот человек – из латынских купцов, которых в Киеве немало. Или маскируется под купца, а сам…

– Значит, решено, – прервал ход его мыслей голос Близняты. – Будем в Думе биться, пока гонцы наши едут в Рим, Саркел и Мемфис. А как вернутся они со всеми священствами, представим государю свое мнение. Пусть Жердяич кричит за египтян либо иудеев, то нам без разницы. Князь-батюшка все одно нас послушает.

– Пусть кричит, – согласился Лавруха. – Хоть за япошек с их джиуджитсой.

Кудря кивнул, демонстрируя солидарность, но голова его была занята другим: казначей прикидывал, на сколько расщедрятся латыняне и что из этих сумм осядет в сундуке Близняты. Прикинул и вздохнул. Его грызла зависть.