Скиф проснулся. Прямо перед ним, заставляя жмурить глаза, горело алое солнце, казавшееся чуть больше, чем на поверхности сферы; вокруг него, в отдалении, пылали звезды, а внизу круглился огромный шар, желтый, оранжевый и бурый, покрытый полосами и пятнами, испещренный черными провалами теней, которые отбрасывали горы. Над ним не было ни туч, ни облаков, атмосфера казалась прозрачной и чистой, так что можно было разглядеть кое-какие подробности ландшафта; но зеленых и голубых оттенков на лике планеты Скиф не узрел. Вероятно, здесь отсутствовали моря и океаны, да и леса тоже – во всяком случае, зеленые леса, такие, как на Земле и в Амм Хаммате.

Он огляделся. Джамаль, компаньон, что-то вполголоса толковал Сарагосе; тот хмурился, но слушал внимательно, оттопырив нижнюю губу и поглаживая небритые щеки. Сийя, ласточка, лежала неподвижно в самом центре сферической кабины, закутанная до плеч в упругое полотнище; веки ее были прикрыты, но она не спала, размышляла или предавалась мечтам – о будущем или о прошлом. «Скорей о будущем», – подумал Скиф, замечая в лице ее некую тревогу; прошлое его возлюбленной было ясным и не могло вызвать беспокойства.

Потом он заметил, что бесплотное сияние контрольной панели изменилось. Теперь она светила ярче, но знаки и разноцветные линии исчезли, будто смытые мокрой тряпкой, и сейчас пилотский пульт напоминал большую, полуметрового диаметра, линзу, почти прозрачную и розоватую, словно кристалл горного хрусталя. Зрелище это было весьма впечатляющим, и Скиф с минуту любовался огромным самоцветом, висевшим перед ним на расстоянии протянутой руки. Вскоре он обнаружил, что если склонить голову к плечу, то линза окажется как раз между ним и солнцем, и яркие лучи, окрашивая ее в алые тона, заставят голограмму искриться и сверкать – так, словно она и в самом деле была огромным драгоценным камнем, но выточенным уже не из почти бесцветного кварца, а из благородного рубина. Некоторое время Скиф развлекался этой игрой, щуря глаза и наблюдая за радужными кольцами, окружавшими пульт, но Джамаль заметил его манипуляции и, повернув голову к компаньону, пожелал доброго утра.

– А может быть, дня, вечера или ночи, – ответил Скиф. – Зависит от того, где мы приземлимся. И от того, будет ли приземление удачным.

– Подождем, посмотрим, дорогой, – согласился Джамаль. – Но пока мы не опустились, пока мы тут, наверху, у нас утро. – Он пощипал бородку и добавил: – А спустимся мы, полагаю, без неприятностей. Этот шарик не затем строили, чтоб он делал из пассажиров шашлык под красным соусом.

– Меня не этот шарик беспокоит, а тот, – вмешался Сарагоса, поглядывая на круглившийся внизу желто-бурый мир. – Большой шарик, – неодобрительно проворчал он, – большой… Где сядем, черт знает… Тот, в красном, ничего не говорил?

– Нет. Сказал, что доберемся до Сархата, вот мы и добрались.

– Добраться-то добрались, а где эту проклятую кухню искать? Планета велика… не меньше Земли будет… И везде – суша! Тут сотню Творцов можно припрятать, с полным штатом чертей и архангелов!

И верно, подумал Скиф; придется попотеть, чтоб найти этого Творца. С другой стороны, лесов и океанов нет, и коль шарик не откажется летать, розыски будут быстрыми… Если, само собой, удастся разобраться с управлением… Он бросил взгляд на бесплотную линзу, но та ответила ему лишь загадочным розовым мерцанием.

– Не думаю, чтобы тут что-то прятали, – произнес Джамаль. – Зачем, дорогой? Не вижу смысла. Скорее кухня твоя стоит в каком-нибудь заметном месте да еще дым из трубы пускает.

– Не моя это кухня, не я ее строил, но, даст Бог, пущу на ветер своими руками! – рявкнул Пал Нилыч и, внезапно успокоившись, сказал: – А какие такие места ты считаешь заметными? Полюса? Точно, полюса! – Он потер руки, явно довольный своей сообразительностью. – Полюса мы осмотрим прежде всего!

– Если удастся поднять шар, после приземления, – заметил Скиф.

– А почему не удастся? Тот, в красном, говорил, что механика у них почти вечная… и еще добавил, что князь-де наш много знает. – Сарагоса насмешливо прищурился. – Ну а кто много знает, тому и карты в руки. Верно, союзничек? Или ты у нас не мудрец?

– Во многой мудрости многие печали, – проронил звездный странник, и глаза его в самом деле сделались грустными. – Но я попробую разобраться с нашим шариком. Если ты желаешь, Нилыч.

– Не в моих желаниях дело. Что нам еще остается? Топать пешком от полюса до полюса?

Они замолчали.

Видимо, шар мчался уже в верхних слоях атмосферы, но путники не слышали ни грохота, ни рева рассекаемого воздуха и не ощущали жары; прозрачный корпус служил надежной защитой. Они падали вниз в своем крохотном пузыре, словно четыре горошины, заключенные в сферический стручок; казалось, их несет ветер или воздушная река, бережно принявшая аппарат в свое незримое течение. Или мчит сам Небесный Вихрь, прилетевший сюда то ли на помощь, то ли с целью понаблюдать и предостеречь – дабы не сотворили эти плоды с гуманоидного Древа чего-нибудь страшного и непозволительного.

Поверхность планеты была еще километрах в пятидесяти, так что ничего, кроме буро-желтых пятен, полос и теней, разглядеть не удавалось. Но шар опускался, снижая скорость, и спустя четверть часа бурое превратилось в горы, а желтое – в равнину, совершенно плоскую и на первый взгляд лишенную рельефа. Всматриваясь вниз, Скиф не видел ни холмов, ни ложбин и оврагов, ни речных русел; все было выглажено, точно катком, и напоминало степь с травами цвета яичного желтка. Вскоре желтое начало мешаться с ржаво-красным, расположенным то рваными клочьями, то широкими лентами, так что казалось, что на поверхности планеты переплетают бесчисленные пальцы две великанские руки; затем ржавчина окончательно победила желтизну, оттеснила ее за горизонт.

Уголком глаза Скиф заметил, как что-то вспыхнуло – не под ногами, где разворачивался пустынный и мрачный ландшафт, но в кабине, почти рядом. Он повернул голову, услышав одновременно возглас Сарагосы: над розоватой линзой, перед самым его лицом, вращался шар, окрашенный в тусклые цвета – точь-в-точь как планета, какой она виделась час назад. Но с одной добавкой: на поверхности шара искрилась яркая точка, подмигивала и резво ползла вправо и вниз – туда, где на земных картах располагалось южное полушарие. Здесь, однако, низ и верх являлись понятиями относительными, так как ось вращения была почти параллельна поверхности линзы. Сархат кружился по своей орбите лежа на боку.

– Глобус, – с довольной усмешкой отметил Сарагоса.

– Не только, – возразил Джамаль. – Указатель курса или устройство наведения на цель. Видишь это пятнышко? Вот, – его рука протянулась к бесплотному шару. – Двигается, скользит… Это мы, Нилыч.

– И куда нас несет?

– Куда – увидим; главное, что быстро.

Сийя начала проявлять признаки интереса: откинула края полотнища и села – вернее, приняла сидячую позу. Скифу хотелось придвинуться к ней поближе, но все коконы – а их было девять – покидать свое место, строго определенное в кабине, никак не желали. Он вздохнул и покосился на бледное лицо возлюбленной.

– Такие красные пески лежат за горами Мауль. – Сийя отбросила со лба прядь пепельных волос. – А за ними – страна людей с черной кожей… Мне рассказывали о тех землях.

– Кто, ласточка?

– Один… один человек… из Мауля… Он попал к нам много лет назад. Потом ушел.

– Почему ты думаешь, что это песок? Сийя повела плечами.

– Над ним дует ветер, и все видится как в дымке. Ветер взметает песок… сильный ветер… Такого в нашей степи не бывает.

Она замолчала.

Аппарат сильно снизился и мчался сейчас над пустыней на высоте двух, трех или четырех километров – Скиф, несмотря на свой опыт парашютиста-десантника, не мог определить точнее. На Земле во время прыжка он видел под собой дороги и ползущие по ним автомобили, дома и заводские корпуса, реки и мосты – или на худой конец деревья. Это помогало прикинуть расстояние, но здесь, в ржаво-красной пустыне, глаз не мог зацепиться за что-нибудь знакомое, способное послужить масштабной отметкой. Кроме песчаных туч, о которых говорила Сийя, Скиф видел теперь барханы, крутые с одной стороны и пологие с другой, но высота их оставалась ему неизвестной; может быть, десять метров, а может, все пятьдесят.

Он поднял глаза вверх. Небо уже стало небом – не черной пустотой с яркими искрами звезд, а настоящим небом, розово-фиолетовым, высоким и безоблачным. Солнце казалось здесь иным, чем на поверхности сферы, – чуть больше и не таким ослепительно ярким, скорее оранжевого, чем алого оттенка. Оно сияло у Скифа за спиной, и, оглянувшись, он удивился, что оранжевый диск заметно опускается; потом сообразил, что аппарат летит к ночной стороне планеты.

Песчаные дюны внизу расступились, открыв нечто темное, прямое как стрела; потом возникли черные пятна, бесформенные, с рваными краями, одни большие, другие – поменьше, третьи – совсем крошечные. Пятна увеличивались в размерах, сливались друг с другом и внезапно обрели форму и объем; теперь это были не просто кляксы темноты, а торчавшие вверх или рассыпавшиеся пологими холмами остатки каких-то сооружений. Кое-где Скиф различил блеск металла, увидел четкие линии дорог и занесенные песком столбы, тоже, очевидно, отмечавшие дорогу, – они тянулись по прямой, исчезая среди барханов.

Пал Нилыч возбужденно засопел, вытащил из мешка бинокль и уставился вниз.

– Что там, дорогой? – Звездный странник, перевернувшись в своем коконе на живот, потянулся к Сарагосе. – Город? Дай взглянуть, генацвале!

Но шеф бинокля не отдал и, как показалось Скифу, даже не услышал просьбы Джамаля. Он глядел вниз, а брови его, похожие на двух мохнатых гусениц, ползли вверх; и ладно бы только брови! Щеки Пал Нилыча вдруг начали багроветь, лоб пошел складками, а нижняя губа отвисла, будто бы в изумлении. «Что он там углядел? – мелькнуло у Скифа в голове. – Флаг Объединенных Наций? Или живого мамонта?» Темные пятна исчезли в красных песках, и Сарагоса опустил бинокль.

– Две тысячи сто тридцать метров, – пробормотал он, постучав ногтем по нашлепке дальномера. – Не город, руины… развалины, хмм…

Глаза у него были застывшие и какие-то растерянные, что поразило Скифа намного больше, чем все города, которые могли обнаружиться на Сархате. Найти развалины города на древней планете – дело вполне естественное, а вот растерянность шефа относилась уже к явлениям запредельного порядка. Впрочем, Сарагоса быстро пришел в себя; кровь отлила от тугих мясистых щек, брови опустились на привычное место, нижняя губа захлопнулась, а взгляд посуровел.

Джамаль с Сийей тоже заметили эти странные перемены. Девушка вопросительно уставилась на Сар'Агоссу, а звездный странник, дернув его за рукав, поинтересовался:

– Ты что там увидел, Нилыч? Привидение? Или настоящий город?

– Грмм… – шеф внушительно прочистил горло. – Говорю тебе, не город, руины! Камни, стены, башни, шпили из металла – покривились, но блестят как новенькие… Еще – деревья, колонны, дорога и мох на дороге! Мох с цветочками! Розовыми, чтоб меня черти унесли!

– Так ты, дорогой, от цветочков в прострацию впал?

– Какую еще прострацию?! – рявкнул Сарагоса. – Видел я эти развалины, видел, понимаешь? Раньше видел! Эти самые или похожие, дьявол их разберет!

Скиф, пораженный, моргнул, а Джамаль еще крепче уцепился за рукав Пал Нилыча.

– Видел? Где ты их мог видеть, дорогой?

– Где видел, там видел. А теперь, князь, давай-ка сделаем так: ты помолчишь, а я подумаю.

«И я тоже», – решил Скиф. Конечно, временами его шефу снились вещие сны, но город этот он, похоже, видел наяву. И, разумеется, не в телевизионном клубе путешествий. Где? Ответ напрашивался сам собой.

Яркая точка ползла по бесплотному глобусу, шар мчался на юго-восток, оранжевое солнце опускалось за линию красных песков, а на смену ему вставал над горизонтом край гигантской сферы. Ее поверхность блестела не ярче земной Луны, однако этот космический феномен нельзя было назвать диском или точкой в небе; он сам являлся небом и, поднимаясь все выше и выше, словно сдвигал розово-фиолетовый занавес, сменяя его серебристым. Здесь нет ночи, подумал Скиф, любуясь этой картиной. И сумрака нет; есть только солнечный день и день пасмурный.

Их аппарат пересек границу света и тени – линию терминатора, и серебристое сияние победно воцарилось в небесах. Теперь ржаво-красная пустыня выглядела багровой, как засохшая кровь, а лица путников – белыми, словно кровь эту" выцедили из их собственных жил и окрасили ею пески Сархата. Блеск огромной чаши, опрокинутой над пустыней, был ровным и лишенным мерцания, что свидетельствовало о прозрачности атмосферы, но Скиф не мог различить каких-либо четких деталей в этом серебряном зеркале. Одни его области светились будто бы поярче, другие как бы скрывали тени – множество размытых теней, которые могли оказаться чем угодно. Например, океаном, по которому Земля могла бы катиться от берега до берега точно бильярдный шар.

– Мы были там? – Сийя коснулась руки Скифа и подняла глаза вверх.

– Да, моя ласточка.

– Страна вечного дня… – Сийя задумчиво сощурилась. – И потому даже из этого мира она прогоняет ночь…

«Нам было неплохо и при солнечном свете», – подумал Скиф, сжимая ее тонкие пальцы. Вероятно, она вспомнила о том же; взглянула на него, улыбнулась, потом нахмурилась.

– Я пела песни Безмолвным, но они не подали знака… Я спросила совета у Джаммалы, но он сказал жестокие слова… не свои слова, однако полные гнева, как рычание разъяренных пиргов… И теперь разум мой в смятении, светловолосый… Там, – она снова подняла взгляд к серебряной небесной чаше, – я видела чудо в красных одеждах… не демона, не человека, не сену… непонятно что… Но он верил в' Безмолвных и сотворил их знак!

– Он был человеком, ожившим на время в плоти демона, – сказал Скиф. – Он сражался с демоном и умер как человек. Что тебя тревожит, милая? Помощь, которую я ему оказал?

Сийя помотала головой, разбросав по плечам пепельные пряди.

– Нет! Этим я горжусь! Но, во имя Безмолвных, выходит, что с демонами можно сражаться не только оружием? Не только мечом и копьем, но и силой души, как сражался тот, в красном? – Она вскинула глаза на Скифа, и он заметил, что щеки девушки порозовели. – И тогда, если сила души велика, быть может, удалось бы отобрать похищенное? Снова сделать сену людьми? Или сделать людьми ару-интанов?

– Быть может, – согласился Скиф, все еще не понимая причины ее беспокойства.

– Но если ты, Сар'Агосса и Джаммала найдете здесь огненный талисман, который уничтожит всех демонов разом, то украденные души погибнут вместе с ними! И ни сену, ни ару-интаны никогда не превратятся в людей!

«Милая моя, – подумал Скиф, – вот и стало ясно, что в тебе от воина, а что – от женщины… Твердость, да… и сила, и отвага, и ненависть к врагу… Но под ними, как под стальной кольчугой, – сострадание! Ибо женщина, даже взявшая в руки меч и копье, природы своей изменить не может…» Тут он вспомнил, что дионна Ксарин, рыжая гадюка из шардисского сна, тоже относится к слабому полу, и сделал уточнение: настоящая женщина, а не стерва!

Его женщина была настоящей. И она ждала ответа.

– Мы ищем не талисман, милая, – сказал Скиф, – а то, что порождает новых демонов. Огненный талисман у Cap'Aгоссы уже есть… могущественный талисман, сильнее того, что был у меня… Но даже он не может сжечь всех демонов разом. Погибнут лишь рожденные недавно и не успевшие обзавестись душой.

– А что будет с остальными?

Однако!.. Скиф в растерянности потер висок. Его возлюбленная желала знать все, и с полной определенностью. В этом она не отличалась от прочих женщин, и настоящих, и стервозных.

– Ну, ласточка… Остальные, я думаю, состарятся и сдохнут, вот и все!

– И те, кому ведом священный знак, умрут тоже?

– Ни один знак не защищает от старости и смерти, – начал Скиф, но тут над ухом его раздался голос звездного странника:

– Кажется, добрались, генацвале!

Он бросил взгляд вниз, затем повернулся к глобусу, тускло мерцавшему бурыми и желтыми цветами. Шар снижался; под ним, в сотне метров, тянулось что-то серое, иссеченное трещинами, а точка на указателе курса дрожала в районе южного полюса. Перелет, можно считать, закончился, но тяготение по-прежнему оставалось нулевым; видимо, работали некие механизмы, изолировавшие кабину от гравитационного поля планеты. Воздух внутри шара оставался прохладным и свежим, хотя Скиф не замечал ни малейшего дуновения; кондиционеры, как все остальное в этом космическом аппарате, трудились бесшумно и с потрясающей эффективностью.

Серая трещиноватая поверхность вдруг ринулась к нему, качнулась раз-другой и застыла. Стенки шара слегка затуманились, теряя полную прозрачность, внизу, под ногами, сдвинулась створка люка, и ноздрей Скифа коснулись запахи нагретых камней, песка, пыли. Но веса своего он не чувствовал, и указатель курса все так же мерцал над розовой линзой пульта. Значит, их аппарат был готов к старту.

Сарагоса, очнувшись от глубокой задумчивости, буркнул: «Прибыли!» – затем раскрыл кокон, оттолкнулся и ногами вперед проскочил в люк. Скиф последовал за ним; подошвы его сапог ударились о бугристый, изъеденный временем камень, взметнув облачко серой пыли, и вес вернулся. Как ему показалось, меньший, чем на Земле, однако вполне ощутимый.

Шар неподвижно висел над головой, отблескивая серебром в серебристом небесном свете. Из люка выскользнула Сийя, за ней – Джамаль; его плаза горели от возбуждения. Но любоваться тут было нечем: серая каменистая равнина лежала от горизонта до горизонта, мрачная, безлюдная и безжизненная, словно лунный ландшафт. Слабый ветер вздымал фонтанчики пыли, то выцарапывая ее из многочисленных трещин, то засыпая их вновь серым мертвым прахом; кое-где каменное покрытие вздыбилось, рваные плиты встали на ребро, а ветры намели у их подножий невысокие могильные холмики.

«Кладбище, – подумал Скиф, – огромное кладбище, где нет даже призраков и истлевших костей. Лишь затхлая пыль былого, забытые камни да безнадежное, бесконечное ожидание…» Он представил, как выглядит эта равнина в солнечном свете, но веселей она от этого не стала.

– Похоже на бетон, – сказал Сарагоса, ковыряя камни носком башмака. – Во всяком случае, искусственное покрытие. В кегли они тут играли, э?

– В кегли, – согласился Джамаль. – Во-от такими шарами! – Он кивнул в сторону их полупрозрачного аппарата. – Космодром это, Нилыч. Везли сюда всякое добро и запускали в небеса. Может, десять тысяч лет назад, а может, и миллион.

Унылое место, решил Скиф; на старый город было бы поглядеть интереснее. Эти руины промелькнули под шаром за пять минут, и с высоты он не рассмотрел их как следует, однако теперь, раздумывая над реакцией шефа, он припоминал некую знакомую картину, уже виденную однажды. Она выглядела смутной и как бы нерезкой в первом плане, где полагалось находиться самим развалинам, но фон был четким: фиолетовое небо и красные пески. Конечно, этот пейзаж являлся не чем иным, как сном, навеянным стараниями Доктора, но Скиф точно помнил, что в подобных краях ему побывать не доводилось. Он посетил Альбу, мир красноглазых храпарников, холодные горы Ронтара и фэнтриэл, называвшийся Заросли; там, у излучины широкого потока, водились бесхвостые тигры, которых они с Пал Нилычем отстреливали раза два или три. Ну и еще, разумеется, он совершал Погружения в Амм Хаммат и Фрир Шардис; всего пять миров, и нигде не было красной пустыни, фиолетовых небес и древних руин. Однако ландшафт сей казался знакомым, будто Скифу доводилось видеть его в недавнем времени, но лишь мельком и вскользь.

Он посмотрел на своих спутников. У Сийи каменистая равнина не вызвала интереса, и она, запрокинув голову, разглядывала серебристый небесный свод, сиявший ярче сотни Зилуров. Джамаль, пощипывая бородку, озирал окрестности с явным разочарованием, но Сарагоса, против ожиданий, казался довольным. Он несколько раз притопнул башмаками, будто заколачивая в почву гвозди, выудил из кармана трубку и с наслаждением закурил.

– Ну, один факт мы установили, – раздался его звучный бас. – Здесь, на южном полюсе, космодром или что-то в этом роде. А что на северном, э?

– Кухня твоя, Нилыч, – откликнулся Джамаль.

– Вот именно! – На сей раз Сарагоса вроде бы не возражал, что кухню приписали ему. Выпустив в небо пару дымных стрел, он усмехнулся и опять пробормотал: – Вот именно! Осталось только погрузиться в шарик да поглядеть, что творится на севере. Часа за три-четыре доберемся, верно, князь?

– Если не быстрее. Лошадка у нас резвая… Найти бы только поводья да стремена…

«Быстрей вылетим, быстрей долетим», – промелькнуло в голове Скифа. Ему казалось, что здесь, на унылом сером кладбище, разглядывать абсолютно нечего, и Пал Нилыч, похоже, придерживался такого же мнения. Докурив, он выколотил трубку об один из древних камней и твердым шагом направился к люку, бросив по пути:

– Ну, князь, не пора ль поискать эти самые поводья и стремена? Я так думаю, что ты не хуже дяди Коли разберешься… – Вспомнив о дяде Коле, он вдруг остановился, вытащил из кармана плоский блестящий диск, поглядел на него, хмыкнул и спрятал обратно. Затем сказал: – Полетим на северо-запад, с остановкой. Хочу я на эти развалины посмотреть.

– Может, скажешь, где ты их видел раньше? – забрав бородку в кулак, Джамаль уставился на Сарагосу.

– Скажу, как не сказать… Доберемся до места, поглядим, что к чему, и скажу… От друга и союзника у нас секретов нет!

Он подошел к люку, ухватился сильными пальцами о закраины и одним рывком подбросил тело вверх. Звездный странник нырнул следом; сквозь полупрозрачные стенки Скиф видел, как две фигуры всплыли к развернутым полотнищам коконов. Он тронул Сийю за руку.

– Пойдем, ласточка. Пора отправляться.

– Твой мир не похож на этот? – спросила Сийя, шагая рядом с ним. Взгляд ее скользнул по каменной серой равнине, за краем которой, невидимые сейчас, лежали пески.

– Нет, милая. Полюс – вершина мира, и на наших вершинах лежат снега и льды.

– Снега и льды… – повторила она. – Как в горах Мауль… Никогда не видела льдов и снегов, только старшие сестры рассказывали…

– Еще насмотришься.

Обхватив ее тонкую талию обеими руками, Скиф подтолкнул девушку вверх, затем подпрыгнул сам и очутился в шаре. Кокон, оживший при первом же прикосновении, вкрадчиво обвился вокруг него, узы тяготения опали; он снова парил в невесомости. Сарагоса, до половины завернутый в гибкую ткань, с головой, склоненной к плечу, сопел у Скифа над ухом, кося глазами то на зияющее отверстие под ногами, то на звездного странника, висевшего перед мерцающей чечевицей пульта. Вдруг Джамаль, словно набравшись решимости, погрузил обе руки в это розоватое сияние, и люк закрылся. В следующую секунду аппарат дрогнул, пошел вверх, и стенки его сразу стали прозрачными – будто хрустальное стекло, протертое влажной тряпкой от слоя пыли.

– Вах, летим! – с гордостью произнес Джамаль. – Летим! Выходит, я не ошибся!

– Раз не ошибся, правь на северо-запад, – напомнил Сарагоса.

– Зачем, дорогой? Там сейчас ночь или поздний вечер. Лучше двинуться к востоку, навстречу заре!

– Я же сказал, что хочу осмотреть город!

– Здесь не один город, Нилыч. Погляди на глобусе: красное – пустыня, а в ней – темные точки. И точки у полюсов!

Сарагоса поглядел, убедился, что точки существуют в самом деле и что светлая искорка, отмечавшая позицию шара, ползет к одной из них. Затем спросил:

– А что, раньше их не было?

– Нет. Появились, когда мы стали подниматься. – Джамаль шевельнул пальцами, немного выправляя курс, и, скрестив руки на груди, усмехнулся. – Вах, вот и все, дорогой! Летим к городу, где сейчас утро! И будем там минут через сорок.

– Можно мне? – Скиф кивнул на розовую линзу. Всяким транспортом ему доводилось управлять, и слидером, и БМП, и танком на воздушной подушке, и даже десантными вертолетами классов «Скат» и «Гром», так что в своих способностях он был уверен; если Джамаль смог, то и у него получится. Но Сарагоса, покачав головой, буркнул:

– Потом порезвишься, сержант. А сейчас летим туда, куда летим.

«Потом так потом», – решил Скиф и принялся рассматривать неторопливо вращавшийся глобус. Его экваториальная часть была окрашена в желтый цвет и казалась широким, небрежно намотанным кушаком, перехватившим чрево планеты. Красные области располагались в более высоких широтах; начиная с сороковой параллели, тянулись к северу и югу, захватывая полюса – в точности как две шапки, нахлобученные по обе стороны от желтой ленты. Кроме желтого и красного, имелось еще бурое, и Скиф, приглядевшись, уяснил, что видит крохотное трехмерное изображение гор. И не просто видит: стоило сосредоточить взгляд на каком-нибудь участке, как тот начинал приближаться, увеличиваться в размерах, расти, позволяя разглядеть местность во всех подробностях и деталях. Скифу захотелось повторить этот эксперимент на черных точках-городах, которых насчитывалось довольно много, примерно сорок или пятьдесят, но тут утреннее солнце брызнуло ему в глаза и шар пошел на снижение. Он уставился вниз, отметив, что новые развалины ничем особенным не отличаются от прежних, оставшихся на ночной стороне: такие же полуразрушенные стены, покосившиеся столбы, прямые полоски дорог, кое-где блеск металла или стекла.

– Держи к окраине, князь, – раздался у него за спиной голос шефа. – Вон к тем колоннам со шляпками… где ветер дорогу песком замел.

«Дались ему эти колонны», – подумал Скиф, прикидывая, что в городе имеются объекты поинтереснее. Взять хотя бы ту башню, похожую на Пизанскую, наклонившуюся градусов на семьдесят, однако нерухнувшую и почти целую… Башня стремительно промелькнула и откатилась назад, однако Скиф успел сообразить, что она повыше Пизанской раз в десять. Рядом лежала еще одна, полуразвалившаяся, похожая на обломки гигантской каменной цистерны. Вряд ли каменной, поправился Скиф; по виду материал похож, но камень не выдержал бы таких чудовищных нагрузок и испытания временем.

Так же, как и на древнем космодроме, аппарат замер в двух метрах от земли, корпус его потускнел, а люк раскрылся, приглашая к выходу. Скиф вылез последним, погрузившись до щиколоток в мелкий ржавый песок; ветер насвистывал ему погребальный реквием, кружил у коленей красноватую пыль, осыпал комбинезон прахом минувших веков.

Он огляделся.

Метрах в семидесяти изломанным горным хребтом высились остатки стен с треугольными и звездчатыми отверстиями, занесенные валами и холмиками песка; кое-где виднелись перекошенные ребристые шпили из блестящего металла, какие-то решетчатые конструкции и спиральные пандусы, треснувшие и осевшие на землю; меж ними серой лентой просвечивала выложенная плитами дорога, тянувшаяся от руин к самым ногам Скифа, и он видел, что по периметру каждой плиты бугрятся тугие валики мха с крохотными розовыми цветочками. Вдоль этого тракта, по обе его стороны, торчали невысокие колонны, не исчезавшие и там, где мостовая скрывалась под слоем ржавого песка. Колонны будто маршировали ровной шеренгой в пустыню; каждая была Скифу по грудь и каждую сверху прикрывала выпуклая крышка, превращая ее в некое подобие гриба.

От этого города веяло неизмеримой древностью. Какое-то чувство подсказывало Скифу, что тут речь идет не о веках, не о тысячелетиях, а об иных сроках, сравнимых с жизненным циклом звезд или самой Галактики; чудилось, что ветры времен миллионы лет играют и звенят среди этих руин, то засыпая их песком, то нежно сдувая красноватую пыль с камня и металла. Древний город тем не менее не производил, подобно заброшенному космодрому, впечатления могильника – быть может, потому, что над ним сияло фиолетовое небо и среди развалин тут и там высились деревья с плоскими, похожими на продавленные зонты, кронами.

На мгновение Скифу почудилось, что загадочный город встает перед ним в былом своем великолепии, тянется к фиолетовым небесам сверкающими остриями шпилей, уходит вверх громадами километровых башен, теснит пустыню стенами домов, камнями улиц и площадей. Город властно ширился и рос, закрывая горизонт, но вдруг перед Скифом промелькнула иная картина: кабинет Сарагосы и фотография в его руках, а на ней – покойный Сингапур, Серж Никитин, рядом с колонной-грибом. Крышка на колонне откинута, а Сингапур стоит, горделиво подбоченившись, на губах у него – чуть насмешливая улыбка, у пояса – нож и пистолет, над плечом торчит вороненый ствол «шершня»…

Затем Скиф будто в полусне услышал собственный голос: «Что это, Пал Нилыч?» – и ответ Сарагосы: «Фэнтриэл Эгонда… Некое место, с которым пожелал ознакомиться один наш клиент… человек с изрядной фантазией… Там нашлись любопытные штучки – не на поверхности, а внизу, в подземных камерах, – и Сингапур притащил что смог. И ты, парень, не зевай! Интересные находки оплачиваются особо».

«Святой Харана! – прогудело у Скифа в висках. – Святой Харана, спаси и помилуй! Это же двадцать седьмой фэнтриэл, Эгонда, а вовсе не Сархат!» Впрочем, он тут же напомнил себе, что никакого противоречия тут не наблюдается: во-первых, Эгонда являлась забавным сном, навеянным искусством Доктора, а Сархат – суровой реальностью; а во-вторых, в данный момент, когда реальность и сон слились воедино, Сархат вполне мог оказаться Эгондой, а Эгонда – Сархатом. Почему бы и нет? Если здесь и возникало некое сомнение, то в части клиента, о котором упоминал шеф. Кто он и откуда взялся? Как сумел вообразить это фиолетовое небо, и красные пески, и древний город, спавший среди них тысячи или миллионы лет?

Глаза Скифа обратились к Сарагосе.

Пал Нилыч, шагнув к одной из колонн, поднатужился и по-хозяйски откинул крышку; затем бросил взгляд внутрь, оглядел покосившиеся шпили и башни и пробормотал:

– Несомненно! Дьявольщина… Невероятно, однако несомненно!

Джамаль подошел к нему и тоже заглянул в открывшийся люк.

– Темнота… И воздух движется… Тянет вверх…

– Это, – Сарагоса сделал широкий жест, как бы пересчитывая колонны, – система вентиляции и одновременно спускные и подъемные шахты. Гравитационный лифт, такой же, как в токаде. И ведет он в подземелья – тут, под нами! – Для большей убедительности он притопнул. – Огромные подземелья, где можно блуждать целый год! Колодцы, переходы, камеры, полные всяких интересных штучек!

– Ты здесь бывал? – зрачки звездного странника сверкнули антрацитовым блеском. – Бывал, Нилыч? С помощью Доктора?

– Бывал здесь не я, а Серж Сингапур, светлая ему память… С год назад, в самом начале экспериментов, еще до той президентской охоты в фэнтриэле Сафари, когда ты, князь, нарисовался, – Сарагоса упер толстый палец в ключицу Джамаля. – Был он тут недолго, в дневное время, ибо клиент его задерживаться не пожелал. Отснял пару пленок, слазил вниз, хватанул, что ближе лежало, и вернулся в целости и сохранности. Вот так! Еще название придумал, звучное такое…

– Эгонда, – подсказал Скиф, и Пал Нилыч тут же с подозрением уставился на него.

– А ты откуда знаешь?

– От вас. Вы мне фотографии показывали. – Скиф потер висок, припоминая. – В конце июля, если не ошибаюсь, недели через две, как взяли на работу.

– Э? Что-то я тогда разоткровенничался с тобой, парень… Ну ладно. – Пал Нилыч снова ткнул звездного странника под ключицу. – Так вот, князь: место мне это знакомо и числится в моем компьютере под двадцать седьмым номером. Я и названия его менять не стану, пусть будет Эгонда, как Сергей придумал…

– А чем он тут разжился? – спросил Скиф, придвигаясь ближе к шефу, но не спуская глаз с Сийи. Она, склонившись над плитами мостовой, гладила крохотные цветы, прятавшиеся в зарослях мха. Мох был пепельным и блестящим, как волосы девушки, а цветы – розовыми, как ее губы.

– Решетку принес, прибор связи… Такой же, какой ты видел в этих… в Спиралях Оринхо… Выходит, Хорчанский-то нам не соврал! Все здесь добыто… здесь… и нами, и ими, – Сарагоса стукнул кулаком по пустотелой колонне, и она отозвалась гулким грохотом.

– Добыто нами, а ими придумано, Пал Нилыч.

– Что-то придумано, а что-то – нет, – возразил Джамаль. – Понимаешь, дорогой, это ведь не их город.

– А чей же? Привидений, которых ты называешь Древними?

– Вах, привидения! – звездный странник возмущенно вскинул руки кверху. – Привидения! Спроси у своей девушки, какие они привидения! Безмолвные боги, дорогой, что живут на луне Зилур, приглядывая за Амм Хамматом! А если ты и ей не поверишь, так погляди на это!

Он наклонился, сорвал розовевший во мху цветок и поднес к самому носу Скифа.

Цветок, собственно, не был цветком, ибо ни лепестков, ни сердцевины, вокруг которой им положено располагаться, Скиф не узрел. Нежно-розовая веточка или ажурный лист, будто бы собранный из множества зигзагообразных звеньев; основное распадалось на три подобно ветвящейся молнии, затем каждый из отростков растраивался опять – и так до самых нежных и крошечных трезубцев, обрамлявших плоскую кисть цветка. «Словно застывший проблеск грозового разряда», – подумалось Скифу; покачав головой, он прошептал:

– Куум…

– Куум, – откликнулся сзади чистый звонкий голос. Сийя подошла к нему, прижалась щекой; в ее пепельных локонах тоже розовела крохотная молния.

– Дай-ка посмотреть. – Пал Нилыч потянулся к Джамалю, его толстые пальцы осторожно приняли цветок, брови поднялись кверху, потом опустились; хмыкнув, он украсил волосы Сийи второй розовой кисточкой.

– Благодарю, Сар'Агосса, – с достоинством произнесла она. – Так и быть, я, Сийя ап'Хенан, Сестра Копья, разрешу моему мужчине сражаться под твоим знаменем и прикрывать в бою твое правое плечо. Но знай, это большая честь для тебя, ибо мой избранник Скиф ап'Хенан удостоился милостей премудрой Гайры и самих Безмолвных Богов.

С минуту Скифов шеф взирал на Скифову возлюбленную с раскрытым ртом и выпученными глазами, потом в горле у него что-то булькнуло, захрипело, а щеки начали раздуваться в два упругих тугих шара. Но все же он превозмог себя; набрал в грудь воздуху, резко выдохнул, фыркнул пару раз и прорычал:

– Вот что, девонька, у меня есть предложение получше! Поступай и ты под мою команду, э? Будешь прикрывать мое левое плечо в чине Племянницы Топора. И топор я сам тебе подберу, потяжелей и поострей.

– Еще раз благодарю, Cap'Aгocca, – промолвила Сийя, – но топорами и секирами сражаются презренные шинкасы, а звания племянницы в наших турмах нет. Клянусь Небесным Вихрем, я даже не знаю, что это такое!

– Узнаешь, – к изумлению Скифа, Пал Нилыч вдруг подмигнул девушке. – Узнаешь, красавица! У меня чертова пропасть племянников, а теперь будет еще и племянница. Отличная мысль! – Он потрепал Сийю по плечу и ухмыльнулся: – Все, кончены разговоры! Ты принята на службу, и вот мой первый приказ: пусть твой мужчина берет тебя на руки и сделает так, чтобы ты молчала!

«Мудрое решение», – подумал Скиф, целуя алые губы Сийи; мудрое и своевременное, ибо жажда давно томила его. Джамаль и Сарагоса, не обращая на них внимания, толковали о своем: звездный странник расспрашивал о клиенте, коего Сингапур сопровождал в Эгонду, а Пал Нилыч, мучительно морща лоб" клялся, что сейчас припомнит его, поскольку все подопечные Доктора известны-де ему наперечет. В лицо, по фамилиям, с именами-отчествами и местожительством! И этого, который вообразил Эгонду, он никак позабыть не мог.

– Не вспомнить тебе, Нилыч, – сказал наконец Джамаль. – Думаю, непростой тебе клиент попался… вроде меня… Так что скажи Доктору, что слава о нем уже летит среди звезд со скоростью света или еще быстрей.

– Ты серьезно? – Сарагоса выгнул густую бровь. – И чего же хотел этот клиент Сингапура? Почему направил нас в Сархат?

– Хотел помочь или подсказать… или науськать вас на общего врага… Кто знает! Телгани – предусмотрительный народ, но есть и другие, осторожные, неглупые и верящие в легенды о Бесформенных. Галактика велика, Нилыч! И тайн в ней не счесть, так что твой клиент, знавший о Сархате, возможно, был…

Но тут губы Джамаля плотно сжались, ноздри раздулись, а веки прикрыли вдруг заблестевшие зрачки. Сарагоса не стал его пытать; с грохотом задвинул крышку – как рачительный хозяин, не желающий, чтоб добро его промокло под дождем, – бросил последний взгляд на загадочные руины и направился к шару. Скиф и звездный странник шли за ним, взметая сапогами маленькие песчаные вихри, а Сийя… Что ж, Сийя оставалась там, где повелел Cap'Aгocca. Ее волосы украшали два розовых цветка, два крохотных живых куума, а по губам блуждала нежная улыбка; видно, никто до сих пор не носил Сестру Копья на руках.

Управляться с прозрачным шаром оказалось куда проще, чем с вертолетом или слидером. Бесплотный голографический пульт позволял делать это любому существу, с любой формой конечностей – точно так же, как полотнища, заменявшие кресла, были рассчитаны на любые телесные очертания, какими могли бы обладать пилоты. Погрузив руки в розоватую мерцающую линзу, Скиф ощутил вначале слабое покалывание в кончиках пальцев, словно к ним прикасалась тысяча острых холодных игл. Для эксперимента он опустил ладони, и покалывание сразу стало сильней; казалось, он пытается гладить растопырившего колючки ежа. Несомненно, то был сигнал – сигнал о том, что двигаться вниз нельзя, ибо аппарат уже и так находится на предельно близкой дистанции к почве.

Когда руки Скифа слегка приподнялись, покалывание холодных иголок исчезло, сменившись ощущением приятного тепла. Шар послушно взмыл вверх, в фиолетовое утреннее небо, и с той же покорностью развернулся, стоило лишь Скифу сделать инстинктивное движение невидимым рулем. Скорость, вероятно, регулировалась усилием мышц; расслабив пальцы или сжав их в кулаки, он мог заставить аппарат лететь медленнее или быстрее. Некоторое время он развлекался, то поднимая шар на высоту трех-четырех километров, то стремительно снижаясь, поворачивая и выделывая в небе акробатические курбеты, потом направил машину на север, резко увеличил скорость и откинулся в своем коконе, положив руки на колени. Если не считать одного раза, до посадки он больше не касался пульта, лишь время от времени поглядывая на яркую искорку, что неуклонно ползла вдоль меридиана. Через полчаса этот светящийся жучок миновал границу между красной и желтой зонами, и Скиф опустил аппарат как можно ниже, чтобы разглядеть поверхность экваториальной равнины. Ее покрывала яично-желтая трава – точно такая же, что росла вокруг токада. Вероятно, на гигантской сфере сархов наблюдались и другие пейзажи, но тут, в мире, кружившем меж серебряной небесной чашей и алым солнцем, были только желтые степи да красные пески – ну и, конечно, развалины древних городов.

Сийя, ласточка, пристыла в своем коконе, но выглядела уже не задумчивой и грустной, а словно бы просветленной; казалось, она пришла к какому-то важному решению, подсказанному здравым разумом или самими Безмолвными. Скиф подозревал, что она посчитала божественным откровением крохотные куумы, розовевшие во мху, у руин заброшенного города, но вот к каким выводам привел ее сей знак? Этого он сказать не мог, но чувствовал, что тревоги и смятение оставили душу его возлюбленной. Она глядела в фиолетовое небо и улыбалась; пальцы ее временами Трогали розовые кисточки, вколотые в пепельный локон у виска.

Что касается Скифовых шефа и компаньона, то они оживленно беседовали, не обращая внимания ни на желтую степь внизу, ни на аметистовые небеса сверху. Сначала, как понял Скиф, у них затеялся спор на самую горячую тему: что же делать с Творцом, когда он будет обнаружен, – жечь или не жечь, распылять или не распылять? Спор был жарким, но кончился ничем, ибо переубедить друг друга спорщики не смогли. Но аргументы Пал Нилыча выглядели, конечно, более вескими, так как он мог доказать свое не одними словами, но и смертоносной дяди Колиной «штучкой».

Наконец спор угас, и звездный странник принялся перетолковывать Сарагосе то немногое, что было поведано Хорчанским о физиологическом строении Бесформенных. Безусловно, им повезло – все-таки Хорчанский являлся врачом и успел рассказать хоть что-то, давая пояснения в привычных терминах. Он не касался внутриклеточной природы метаморфов, но утверждал, что в естественном состоянии они напрочь лишены каких-либо специализированных органов; каждая их частица была почти автономной, заключающей в себе все основные жизненные функции – мышления, питания, деструкции отходов жизнедеятельности, обмена с внешней средой и с другими подобными частицами, слагавшими целостный организм В таком состоянии сархи, как Перворожденные, так и Воплотившиеся, были практически неуязвимы и обладали потрясающей способностью к регенерации; чтобы уничтожить их, надо было сжечь или растворить в кислоте каждую частичку текучей плоти метаморфов.

Эта текучесть и изменчивость позволяли им формировать любые мышечные ткани, любые органы, любую генетическую структуру и гормональный обмен. Овладевая личностью Дающего, к примеру человека, они имитировали человеческую анатомию в мельчайших деталях, вплоть до эндокринной системы и нервных связей в мозгу; у них были легкие, был желудок, было сердце и исправно функционирующий половой аппарат. Правда, ни в одном из похищенных обличий и в своей естественной форме они не обладали способностью к продлению рода и в этом отношении, как предсказывал Джамаль, являлись бесполыми и бесплодными рабочими муравьями. Но эта проблема сархов не волновала, ибо Творец – то ли некий механизм, то ли живое существо – порождал миллионы, десятки и сотни миллионов новых организмов, так что оставалось лишь превратить их в киборгов-аркарбов или в полноценные индивидуальности, подыскав нужное число Дающих Воплотившись и приняв телесный облик человека, шшада или иного создания, они становились уязвимыми. Отказ важного органа, в первую очередь мозга и сердца, парализовал их и, если нарушение являлось серьезным, приводил к гибели. Но раны, не вызывавшие мгновенного паралича, могли быть излечены быстро и эффективно; для этого сарх трансформировался в свое естественное состояние, что автоматически запускало механизм регенерации. Процесс этот, однако, требовал времени, определенных усилий и энергетических затрат.

Скиф заметил, что Сарагоса слушает пояснения Джамаля не слишком внимательно; достав дяди Колину «штучку», он баюкал и покачивал ее в широкой ладони с таким видом, словно вопрос с сархами-двеллерами был уже решен и останки их расы, обращенной в пыль и пепел, находились в сосудах, опечатанных самими Безмолвными. Конечно, в подобном случае все любопытные подробности сархатской физиологии становились фактом прошлого, достоянием истории, биологическим курьезом, который в будущем придется изучать со слов немногих очевидцев, но никак не в натуре. Тем не менее Сарагоса терпеливо дождался, пока звездный странник не закончит излагать все свои гипотезы и домыслы, а потом проворчал:

– Забавно, но не актуально. Не актуально! Вот ты мне другое скажи, князь, насчет Решетки… Мы полагали, что наши сообщения нельзя перехватить, однако Скиф видел здесь такие же устройства – такие же или, не исключено, более мощные. Значит, вся эта шушера, иркоза да оринхо, снимали информацию прямиком с наших Решеток? И тайны Системы – не тайны, а голая задница, выставленная в окно напоказ?

– Не думаю. Нет, не думаю, Нилыч! А думаю я, что связь между Решетками происходит через тайо, значит, в момент контакта оба устройства в каком-то смысле являются одним. Одним целым, понимаешь?

– Хмм… – Сарагоса сосредоточенно насупился. – Нет, не понимаю! Объясни.

– Представь две точки в пространстве, дорогой. Если их соединили каналом в тайо, они сливаются, так? Ты шагаешь в зеленые врата из первой точки и попадаешь во вторую, шагаешь обратно и попадаешь в первую… Но не в какую-нибудь третью или четвертую! Обе точки слились, и разъять их или разветвить канал в тайо нельзя. Таков, я полагаю, принцип врат, и твоя Решетка действует так же, передавая лишь символы, а не что-то более материальное… Словом, не волнуйся, задница ваша прикрыта!

Пал Нилыч машинально ощупал означенную часть тела и рыкнул – невразумительно, но довольно. Затем, сунув дяди Колину «штучку» в карман, признался:

– Промашку мы дали с этой Эгондой. Давно полагалось бы отправить сюда пару надежных ребят, того же Сингапура-покойника с Сентябрем, чтоб обшарили местные подвалы. Глядишь, нашлось бы еще что-нибудь интересное…

– В самом деле, – согласился Джамаль. – Ну и почему ж ты никого не отправил?

– Предчувствие было… Не сказать, чтоб неприятное, однако странное… Глядел я Сингапуров отчет, не единожды глядел, не дважды, и все мне казалось, что хоть Эгонда эта – место безлюдное и безопасное, но соваться сюда не след… Вернее, рано!

– А теперь как? Не рано?

– Теперь – в самый раз! – ответил Сарагоса, хлопнув по карману с дяди Колиной «штучкой».

Все спалит, подумал Скиф. При случае он расспросил шефа насчет коробочки с саламандрой на крышке и убедился, что дядя Коля веников не вяжет. «Штучка» его была не детонатором, а скорее аккумулятором; стоило инициировать ее надлежащей порцией тепла, как начинался стремительный процесс захвата и высвобождения энергии, источник которой мог быть любым – солнечный свет, космические лучи, магнитное поле планеты. В некотором смысле творение старого «механика» походило на тот фокус, который собирался учинить Джамаль, ибо он в определенных обстоятельствах тоже мог аккумулировать энергию. Но при этом телгский Наблюдатель превращался в световой луч и тихо-мирно отбывал в галактические просторы, тогда как дяди Колина бомба никуда улетать не собиралась. Не для того ее делали, эту «штучку»! Она разрушала и жгла, плавила и обращала в прах и пепел, оставаясь сама в полной сохранности, так что пользоваться ею можно было не один раз. По словам Сарагосы, дядя Коля сотворил ее из чистого любопытства, дорвавшись до каких-то инопланетных кристаллов, раздобытых Самураем в фэнтриэле Ронтара с полгода назад. Такой камешек, угольно-черный и блестящий, Скиф видел и в своей коробочке, и в устройстве Пал Нилыча, но у шефа кристалл оказался куда больше. И это внушало Скифу самые черные опасения.

Желтые экваториальные степи давно откатились назад, и под аппаратом лежала красная песчаная равнина, кое-где вздымавшаяся вверх валами горных хребтов. Горы были невысокими и сглаженными; видно, время, ветер и песчаные бури как следует поработали над ними, истирая и шлифуя скалы век за веком, тысячелетие за тысячелетием. Пейзаж этот нагонял уныние и тоску, но скоро все должно было перемениться: светлая искорка на сфере указателя курса подрагивала уже у самого полюса. Джамаль с Пал Нилычем прекратили свои разговоры и, как по команде, уставились вниз. Минут через пять Сарагоса кивнул Скифу и распорядился:

– Сбавь-ка скорость и подними шарик километра на три. Поглядим, не торчит ли где труба.

– Труба? – Скиф, погружая руки в розовое сияние, оглянулся на шефа.

– И на кухне дьявола должна быть труба, – произнес Сарагоса и полез в мешок за биноклем.

Трубы, однако, не оказалось.

Повинуясь Скифу, аппарат описывал в воздухе медленные круги, а под ним, окруженное ржавыми песками пустыни, раскинулось нечто округлое, мерцающее, отсвечивающее то радужными алмазными бликами, то темным и загадочным блеском обсидиана. Объект этот был достаточно велик, и Скиф с легкостью разглядел его без бинокля, решив поначалу, что видит озеро. Но берега этого странного водоема казались идеально ровными, что говорило о его искусственном происхождении, а изменчивый блеск намекал скорее на твердую и прозрачную поверхность, чем на зеркало недвижных вод.

Скиф убедился в этом, опускаясь по спирали вниз и наблюдая, как растет мерцающее круглое пятно, обрамленное широким серым бортиком. С километровой высоты оно напоминало глаз – огромный стеклянный глаз Сархата, пристально смотревший в фиолетовое небо. Вскоре в глазу появился зрачок, тоже округлый и отливавший знакомым изумрудным цветом; он горел в самой середине, но, как почудилось Скифу, не на поверхности, а где-то глубже, под защитным кристаллическим кожухом, заключенным в серую оправу.

Линза, подумал Скиф; линза из такого же прозрачного материала, как купол над токадом и перегородки в сером лабиринте. Диаметром это чудо было в добрую сотню метров, и на блестящем его покрытии, так же как на широком кольце оправы, не замечалось и следов песка, будто некий невидимый барьер противостоял ярости ветров и гневу бурь. Кроме зеленого зрачка по хрустальной поверхности медленно полз яркий оранжевый блик – отражение солнца, стоявшего сейчас в зените.

Сарагоса опустил бинокль.

– Садимся! Правь-ка, сержант, на край, так, чтоб приземлиться между этой штукой и песками… Видишь, там бортик есть?

– Вижу, – отозвался Скиф, плавно опуская руки. Сийя, освободившись из объятий кокона, подплыла к нему и обхватила за плечи; он почувствовал на щеке теплое дыхание девушки и вдохнул аромат ее кожи, свежий и чуть горьковатый, как запах амм-хамматских трав.

– Здесь рождаются демоны? – тихо прошептала она.

– Скорей всего, ласточка. Спустимся, увидим.

– Вы уже решили, как с ними поступить?

«Непростой вопрос», – подумал Скиф. Возможно, звездный странник, его компаньон, и Сарагоса, его шеф, пришли к какому-то мнению, но сам он еще колебался. С одной стороны, была сфера, величественный проект, были грандиозные механизмы, космические корабли и врата, ведущие в тайо; с другой – сотворившие все это сархи являлись, без сомнения, существами мерзкими, опасными и недостойными пощады. «Странная ситуация, – промелькнуло у него в голове. – Пощады они не заслуживают, но означает ли это, что их следует уничтожить? Иди и сражайся, повелела премудрая Гайра, ни словом не намекнув, что же делать, если сражение превратится в бойню…» Сийя вздохнула у него над ухом, но вопрос свой повторять не стала.

– Что бы ни решили вы с Джаммалой, это будет правильным, – шепнула она. – Я вам верю. Верю, клянусь Безмолвными! Ведь мать Гайра сказала, что души у вас чисты… да я и сама это знаю! Вот Cap'Aгocca – дело другое. Хоть он и большой воевода, но богами не взыскан.

– Почему? – спросил Скиф.

– Взысканный богами и повелевающий людьми должен иметь к ним жалость.

– К людям – да! А к демонам?

Сийя долго молчала, а Скиф, плавно опуская аппарат к мерцающему оку Сархата, чуть откинул голову и прижался щекой к ее щеке. Наконец девушка негромко промолвила:

– Люди, демоны… Вихрь Небесный! Так ли велика разница между ними? Я поняла, что и те, и другие хотят жить. Но иногда предпочитают жалкую жизнь достойной смерти…

– Скоро мне уходить, – произнес звездный странник, поднимая лицо к застывшему в зените светилу. – Был Джамаль, и не будет Джамаля… Вах, не будет! Прощай, Джами!

Они, все четверо, стояли в самом центре большого прозрачного круга, схваченного серой оправой с висевшим над ней летательным шаром. Круг этот являлся крышкой, наглухо закупорившей цилиндрическую шахту, очень похожую на те, которые Скифу довелось повидать в недрах серого лабиринта. Колодец сей заполняла сизая упругая масса, напомнившая ему Туман Разложения, однако она не поглощала, а извергала живую плоть. Словно в такт с ходом невидимого маятника, от нее отрывались бесформенные сизо-бурые комки, всплывали вверх, к зеленому окну тайо, сиявшему прямо в пустоте, и исчезали. Процесс этот, видимо, был непрерывным и не замирал ни на секунду.

– Не будет Джамаля, будет Ри Варрат, – отозвался Сарагоса, мрачно поглядывая на цепочку Перворожденных, бесконечной чередой тянувшуюся к изумрудным вратам. Крышка дьявольского котла, на которой они стояли, вблизи была прозрачна, как хрусталь, и позволяла разглядеть все, что творилось под ногами.

– Ри Варрат… Конечно, будет Ри Варрат, забравший с собой память Джамаля… Но вот это, – звездный странник похлопал себя по груди, – придется бросить! А жаль!

– Ну и бросишь. Сейчас нам Ри Варрат нужнее Джамаля, – буркнул Сарагоса.

«Печально, но факт», – мелькнуло у Скифа в голове. Он покосился на компаньона, подумав, что выглядит тот куда солидней, чем в первый миг своего появления в Амм Хаммате. Не цветастая шелковая пижама была на нем, но облегающее одеяние из оленьей замши и высокие сапоги; с плеч спадал серебристый плащ, с широкого пояса свисали меч и нож, а смуглое лицо казалось суровым, значительным и печальным. Воистину звездный странник, пришедший издалека! Компаньон, миссионер, соратник, друг… И предчувствие близкой разлуки наполнило сердце Скифа горечью. Такой горечью, будто Ри Варрат уносил с собой в галактические просторы не одну лишь память о Джамале Саакадзе, сыне Георгия, а частицу души Кирилла Карчева.

Но пока он был еще здесь; глядел, прищурившись, на солнце, словно размышляя о том мгновении, когда превратится в рубиновый луч, бесплотный и быстрый, скользящий в космической тьме, неощутимый, но живой, ожидающий конца долгого странствия, чтобы возродиться в новом теле и в новом обличье. «На кого же он будет похож? – подумал Скиф. – Впрочем, неважно; сделавшись телгани, он останется человеком и жителем Земли и когда-нибудь возвратится на свою вторую родину, вернется с Миссией Защиты, принесет надежду и спасение… Вот только когда?» Сарагоса, пошевеливая бровями, глядел на часы, что-то прикидывал, хмурился и мрачнел. Внизу, в глубине шахты, с безукоризненной ритмичностью отлаженного механизма, продолжали всплывать сизо-бурые трепещущие сгустки, исчезая в зеленом сиянии врат. Бесчисленные, словно амебы, и столь же неуязвимые; но в отличие от амеб эти монстры питались людскими душами, коих, судя по темпу производства, требовалось немалое число.

– Ну, что скажешь, князь? – закончив свои вычисления, Пал Нилыч посмотрел на Джамаля. Тот пожал плечами.

– А что тут говорить? Творец, как положено, творит, выпекает свои пироги… Вот ты и добрался до дьявольской кухни, Нилыч! Теперь доволен?

– Большая кухня, – пробормотал Сарагоса, – и Сатана там правит бал. Только кто он такой, Сатана? Или что?

– Возможно, природный феномен, но мне кажется, механизм. Квазиживой механизм, запущенный в древности, когда Небесные Вихри носились в Галактике и Безмолвные Боги искали знания в тысяче миров – или, быть может, озаряли их своей мудростью… – Джамаль бросил взгляд на Сийю и улыбнулся. – Наша красавица верит в это, и я тоже. Почему бы и нет?

– Не слишком-то они были мудры, если выпустили на свет божий такую пакость, – возразил Сарагоса, пристально всматриваясь вниз.

– Мудрость не в том, чтоб не ошибаться, а в том, чтоб вовремя исправлять свои ошибки, дорогой.

Пал Нилыч полез в карман, вытащил блестящий диск с пляшущей в языках пламени саламандрой и подбросил его на ладони.

– Думаешь, это их исправит?

– Не уверен, – сказал Джамаль. – Убить – легче всего, Нилыч; понять и договориться – куда труднее. Зато интереснее! Разве не так?

«Опять начинают прежний спор, – мелькнуло у Скифа в голове. – Но вряд ли в этом споре родится истина! Ее, по сути дела, не было вовсе; как сказал однажды звездный странник, у истины множество обличий, а значит, каждый мог выбрать то, которое считал единственно правильным и верным. Он, Скиф, видел свою истину, Джамаль – свою, и у шефа был, разумеется, собственный вариант…» – Не хочу я их понимать и не хочу договариваться, – сквозь зубы процедил Сарагоса. – Вот, погляди! – Его нога в тяжелом башмаке с грохотом опустилась на блестящее покрытие. – Погляди на них! Я тут кое-что подсчитал… Нарождаются на свет с каждой секундой! Еще быстрее! Восемьдесят тысяч тварей в сутки! Почти тридцать миллионов за год! А сколько живет на твоем Телге? Пять миллиардов? Десять? Звездный странник покачал головой.

– Телг – не Земля, Нилыч. Его население стабильно и долгие века не превышает пятисот миллионов.

– Значит, когда они, – Сарагоса снова притопнул, – доберутся до твоего Телга, то высосут его быстрей, чем успеешь глазом моргнуть. Ясно, нет? Да и с Землей расправятся за пару столетий!

– Ну, если на Земле дела пойдут прежним темпом, то через век там будет вдвое больше народу.

– Или никого!

– Или никого, – эхом откликнулся Джамаль. – Но ваше собственное неразумие прикончит вас быстрей сархов. Не так ли, дорогой?

– Вот и не будем усугублять сей процесс. Что бы нас ни прикончило – экология, озоновые дыры или перенаселение, – мы примем погибель от собственной руки. Не от тварей, что бродят в тумане, не от вампиров, похитителей душ! – Присев на корточки, Сарагоса обрушил кулак на прозрачную хрустальную поверхность. – Толстая, дьявол! Метр, если не больше! Ну, ничего, прожжем!

Мрачно сдвинув брови, он приподнял крышку с гравированной маленькой саламандрой, и Скиф заметил, как над угольно-черным кристаллом зажегся огонек. Одновременно с этой красной искоркой раздалось мерное тиканье, будто включился невидимый метроном, торопивший события и словно бы заставлявший само время уже не шагать с медлительной важностью, но нестись вскачь.

Итак, предохранитель был взведен; духи огня уже скалили зубы, уже готовились сокрушить прозрачную преграду, ринуться вниз и – жечь, палить, обращать в прах и пепел! Над колодцем, где Творец сархов в слепом неведении метал и метал свою икру, сгущались тучи, и пролиться им было суждено пламенным дождем Апокалипсиса. Древние Безмолвные Боги не подавали знака, зато бог Земли, безжалостный Саваоф, потрясал кулаком и грозил обрушить на дьявольское семя губительный огонь – такой же, каким спалил он некогда Содом и Гоморру. У Саваофа были густые брови, небритые щеки и сурово сжатый рот; зрачки его казались двумя застывшими шариками из обсидиана.

– Все! – Сарагоса поднялся, пошевелил блестящий диск носком башмака и вытащил лазер. – Надеюсь, я накрою эту штуку лучом с пятидесяти метров…

– Он повернулся к серому бортику, прикидывая расстояние.

– Ты не хочешь рассмотреть иные возможности? – вкрадчиво произнес Джамаль. – Я буду очень торопиться, Нилыч, и я вернусь… вернусь на Землю и принесу защиту и спасение. А ты… если ты сейчас выстрелишь, то превратишься в убийцу целой расы. Пусть злой расы, жестокой и бесчувственной, но тоже имеющей право на жизнь. И тогда ты станешь таким же, как эти двеллеры… Подумай об этом, дорогой! Подумай и не бери греха на душу!

– Это – раса дьяволов! А за дьяволами я не признаю никаких прав! – рыкнул Пал Нилыч, решительно направляясь к серому кольцу оправы. Джамаль, взяв его под руку, шел рядом; Скиф с Сийей шагали позади. Лицо девушки побледнело.

– Все течет, все меняется, – произнес звездный странник. – Представь, Нилыч, что душа твоя могущественна, сильна и способна превозмочь разум и силу сарха. Вах, почему бы и нет? Он крадет твою душу, а ты становишься хозяином над ним и его плотью… Тебе бы это понравилось, а?

– Нет. Плоть у меня своя, и я пока что с ней расставаться не собираюсь.

– Но ведь придется, дорогой, придется! Нагрянет старость, посетят тебя немощи и боль, а за ними – смерть… Почему бы не пожить еще пару веков в плоти сарха? Соединив свою душу с его телом в тот миг, когда душе твоей – грош цена?

– Еще один дьявол нашелся… дьявол-искуситель, – с хмурым видом проворчал Сарагоса. – Все это мечты, князь! А реальность – вот она! – Он ткнул стволом лазера себе под ноги, где продолжали всплывать к зеленому пятну врат сизо-бурые сгустки. – Восемьдесят тысяч в день, тридцать миллионов за год! Без сна, без отдыха, без остановки!

«Не переспорить его Джамалю», – с тоской подумал Скиф. Пал Нилыч, вне всяких сомнений, обладал многими достоинствами, но сговорчивость к их числу не относилась. Он свою истину уже узрел! Он мог бы внять доводам рассудка, поверить проверенным фактам и отступить, но звездный странник предлагал не факты, а лишь гипотезы и мечты; журавля в небе, когда в ладони шефа уже трепыхалась синица, и стоило лишь покрепче сжать пальцы, чтобы жалобный ее писк замолк навсегда. И хотя Джамалю волею судеб был дарован великий талант убеждения, сейчас дар его был столь же бесполезен и бессилен, как в шинкасском пленении. Упрямством Пал Нилыч Ивахнов, куратор звена С, не уступал князьку Тха, предводителю банды степных разбойников.

Они достигли бортика, и Сарагоса повернулся, держа лазер в согнутой руке. В семидесяти шагах, в центре хрустального круга, под солнечными лучами переливалась металлическим блеском крошечная точечка – золотое зерно, упавшее на грань огромного алмаза. Скоро оно прорастет огненным стеблем, полыхнет жаром, пустит корни в прозрачную крышку, расплавит неподатливый кристалл… Скоро!

Джамаль, однако, казался спокойным.

– Послушай, Нилыч, – произнес он, кивая в сторону Скифа и Сийи, – а их мнения ты узнать не хочешь? Ты – большой человек, начальник, а компаньон мой – лицо подчиненное, значит, его голос вроде бы голос масс. Ну а наша красавица должна сказать за Амм Хаммат. Как ни крути, а демоны бесчинствуют там еще сильней, чем на Земле.

Сарагоса хмыкнул и кивнул Сийе, но она лишь молча покачала головой. Лицо ее было печальным, руки сложены на груди и не касались ни меча, ни кинжала. Пал Нилыч снова хмыкнул, на сей раз с удивлением, и Повернулся к Скифу.

– Ну а ты что скажешь, парень? Я – начальник, ты – солдат, а солдату надлежит говорить и действовать без колебаний. Кроме того, тебе есть с кем посоветоваться!

«Насчет посоветоваться он вовремя вспомнил, пронеслось у Скифа в голове. – Только советоваться не с кем; Харана, бог с жалом змеи, молчал, уподобившись троице Безмолвных. Возможно, его молчание являлось добрым знаком, намекавшим, что всё закончится хорошо, без локальных или тотальных бедствий и катастроф, в которых Скифу предстояло бы распроститься с жизнью; но, возможно, бог не желал вмешиваться в распри двеллеров и людей – ни подсказывать, ни предупреждать, ни предостерегать. В конце концов Харана был персональным божеством, опекавшим лично Скифа, и более масштабные проблемы вроде жизни или смерти целой расы могли оказаться ему не по зубам…» Так что помощи от Хараны ждать не приходилось, и Скиф, памятуя, что солдату надлежит говорить и действовать без колебаний, промолвил:

– Сержант полковнику советов не дает, Пал Нилыч. Но вы можете мне приказать, чтоб я принял решение и действовал – так, как сочту необходимым. Вот к этому я готов! И если вы согласитесь с моим решением, то буду действовать!

Вытащив свой лучемет, он прижал его к груди. Теперь существовали лишь два варианта: спрятать оружие в кобуру или, прицелившись в крохотную блестящую точечку, нажать на спуск. И то, и другое было действием, актом милосердия или мести, пощадой или воздаянием за грехи; и Скиф уже видел свою истину и знал, какой из вариантов будет им выбран. Если ему дадут выбрать!

Но на это, разумеется, рассчитывать не приходилось.

– В одном ты прав, сержант, – согласился Сарагоса, – каждый из нас должен решить за себя, чтоб остаться в ладах с собственной совестью. Я тоже не хотел бы мучиться до конца дней своих – ни воспоминаниями о свершенном, ни сожалением об упущенной возможности. И я не хотел бы, чтоб мучились вы – князь, ты или твоя девушка. Но нельзя сделать так, чтобы каждое из решений, дурное или хорошее, стало реальностью. Это невозможно! И невозможно, чтоб всем в мире было хорошо… Кто-то должен умереть, чтоб жил другой, и кто-то должен принять решение… Мое решение – вот!

Он вскинул руку, и фиолетовая молния разорвала воздух. Конечно, он не промахнулся; луч накрыл блестящую точку, омыв ее жаркой струёй огня, окутав раскаленным дыханием плазмы, впившись пламенной тонкой иглой, пронизав безжалостным разрядом. И саламандра взревела! Но не от боли, не в смертной муке, а торжествующе, с яростным и хищным ликованием, как дикий зверь, почуявший свободу. Огненный смерч взвился в небо, обжигающий ветер ударил Скифу в лицо, но он, не пытаясь защититься, все смотрел и смотрел на багровую колонну, взметнувшуюся перед ним. Багровый смерч вытягивал вверх и в стороны пламенные языки, разбрасывал искры и, дрожа и приплясывая, вращался посреди алмазной грани. Материал ее был, видно, прочен и поддавался с трудом, но саламандра грызла, терзала и плавила его с бешеным упорством, рыча и завывая, как целый сонм демонов.

«Все, – подумал Скиф, – все! Пять минут, десять или пятнадцать – без разницы; плазменный вихрь одолеет, пробьет дыру в хрустальной крышке и ринется вниз… Падет смертоносной кометой с багряным хвостом… И всё будет кончено! Останутся, как сказал Сарагоса, лишь воспоминания о свершенном… Или сожаления?» Он посмотрел на Сийю и Джамаля. Щеки его возлюбленной помертвели, но звездный странник взирал на огненный столб с нерушимым спокойствием – так, будто его уговоры привели к нужному результату и милосердие восторжествовало над местью и желанием воздать за грехи, предоставив несчастных демонов Сархата собственной их судьбе. В зрачках Джамаля плясали алые искорки, губы, всегда сочные и яркие, плотно сомкнулись, а морщины на лбу и складки в уголках рта отметили лицо выражением непривычной суровости. Он словно бы готовился к чему-то – к чему-то важному и сложному, что должно было свершиться с минуты на минуту.

«Скоро уйдет», – решил Скиф и потянулся к компаньону. Джамаль – или уже Ри Варрат? – сбросил плащ, снял с запястий изумрудные браслеты, сунув их Пал Нилычу, потом расстегнул пояс и вложил его в руки Скифа вместе с кинжалом и мечом. В глазах его застыла грусть, но объятия были крепкими, а сильный и звучный голос перекрывал рев огня:

– Пора, генацвале, пора! Пора возвращаться домой! И мне, и тебе, мой талисман… Не все сделано, как хотелось бы, но не законченное Джамалем завершит Ри Варрат. И уйдет! Вернется на Телг, а ты вернешься на Землю… вернешься не один, и это хорошо. Ибо демоны тоски и одиночества страшнее демонов Сархата, обитающих в сером тумане… А ты уже не одинок! – Он наклонился к Сийе и поцеловал ее. – Да хранят тебя Безмолвные Боги, красавица! Счастья вам! Тебе и твоему мужчине.

– Пусть будет твой путь быстрым и прямым, Джаммала. А память пусть будет долгой. – Сийя улыбнулась, склонила голову, стараясь не глядеть на ревущий огненный столб, и коснулась ладонью бороды Джамаля. Скиф заметил, что пальцы девушки сложены знаком куума.

«Всякий путь быстр и прям для светового луча, – подумал он. – А вот о памяти ласточка верно сказала: пусть память будет долгой. Такой же, как путь от Телга до Земли, и от Земли до Амм Хаммата и до этого мира красных пустынь и древних развалин. Ибо, когда человек свершил предначертанное, что остается с ним, кроме памяти?» Скиф покосился на Пал Нилыча, стиснувшего в кулаке браслеты и с мрачной решимостью взиравшего на танец огненного смерча. Джамаль стоял теперь перед ним, однако в глазах звездного странника не было ни гнева, ни осуждения; лишь печаль и смутная тень надежды.

– Уходишь? – Сарагоса натянул браслеты на широкие запястья и отвел взгляд. Казалось, он пребывает в нерешительности, раздумывая, кем же считать теперь Джамаля – другом, союзником или обвинителем. Князь, однако, шагнул к нему, протягивая руки.

– Ухожу! Ухожу, дорогой! И мне надо поторопиться. Ты свое решение принял, а мое – мое еще впереди!

– И каким оно будет?

Но звездный странник не ответил; лишь усмехнулся, стиснул плечо Сарагосы и отпустил. А потом, не спеша и как бы нехотя, направился к центру алмазной грани – туда, где саламандра с ревом грызла и плавила неподатливый кристалл. На фоне огненного столба его фигура казалась черным и зыбким силуэтом, плывшим все вперед и вперед, к пламенной купели, что была для него такими же вратами в звездный мир, как переливчатая изумрудная завеса тайо. Под ним, в глубине колодца, словно отсчитывая секунды, бесконечной чередой всплывали сизо-бурые бесформенные тела, а впереди ярился и выл плазменный вихрь, бросал палящие искры в грудь Джамаля, окутывал жарким воздухом, слепил багровым огнем. В какой-то момент Скифу показалось, что волосы звездного странника охвачены пламенем, а куртка начинает тлеть. Но шаг его был по-прежнему нетороплив и тверд, а голова запрокинута к солнцу и небу. Ри Варрат, телгский Наблюдатель, шел к четвертой своей смерти и пятому рождению.

Сарагоса, в остолбенении взиравший на эту картину, внезапно рванулся следом, выкрикивая:

– Ты куда, князь? Куда, недоумок? Ты…

«Туда, куда для нас нет пути», – подумал Скиф, успевший вцепиться мертвой хваткой в воротник Пал Нилыча. В том, что свершалось сейчас, их помощь была не нужна; Джамаль, сын Георгия Саакадзе, являлся уже воспоминанием, а Ри Варрат, звездный странник, хотел завершить свою Миссию Защиты и уйти с миром. В конце концов он был телгани, а значит, был мудрее и предусмотрительнее обитателей Земли. Он лучше знал, кого защищать, как и когда.

Побагровев, Сарагоса рвался из рук Скифа, но тот не отпускал, все туже и туже закручивая воротник шефа. Они боролись, стоя на границе меж серым кольцом оправы и хрустальной линзой; один старался удержать, другой с бешеным упорством стремился освободиться. Наконец Скиф, стараясь заглушить рычание пламенного вихря, крикнул:

– Энергия! Ему нужна энергия, Пал Нилыч! Не мешайте!

Сарагоса обмяк, и Скиф с облегчением расслабил мышцы. Его собственная энергия была почти что на исходе, но всякой прочей вокруг имелось предостаточно. Сияло солнце, дул ветер, в недрах планеты бурлила и текла огненными реками раскаленная магма, от нагретого песка струилось тепло, под ногами клокотал дьявольский котел сархов, излучения далеких звезд пронизывали атмосферу, мчались невидимые глазу частицы, трепетали поля… Бездна энергии, океан! Ри Варрат мог зачерпнуть из любого источника, но Скиф знал, каким окажется его выбор.

До огненного смерча оставалось два или три шага, когда фигура в тлеющих одеждах исчезла. Не скрылась в языках пламени, не осыпалась прахом и пеплом, не рухнула на прозрачную плиту комком обгоревшей плоти, не взлетела вверх, подброшенная жарким ураганом, не умчалась в фиолетовые небеса… Просто исчезла, растаяла, растворилась! Скиф не уловил этого мгновения и не увидел сверкнувший в воздухе луч; слишком стремительным был его полет, неощутимый и незаметный для человеческого взгляда. И лишь последний гулкий стон огненного вихря, осевшего и растаявшего в воздухе вместе с темной фигурой, намекал, что звездный странник не исчез в небытии, не сгинул в жаркой пламенной купели, но отправился в свое звездное странствие. В дальнюю дорогу, в путь быстрый и прямой, сквозь черные небеса, мимо алых, синих, золотых и зеленых светил.

Пальцы Скифа разжались. Пал Нилыч покрутил головой, помассировал шею, затем, нашаривая в кармане трубку и не говоря ни слова, зашагал по следам Джамаля – туда, где потемневшая хрустальная поверхность расплылась и вздыбилась кольцевым валиком, напоминавшим миниатюрный кратер вулкана. Он долго стоял там, а Скиф с Сийей, обнявшись, смотрели на него, наблюдая, как физиономия Сарагосы постепенно принимает естественные цвета, как разглаживаются насупленные брови, а в глазах появляется прежний охотничий блеск. Минут через десять он вернулся, спрятал подбородок в широкую ладонь и пробормотал – уже совсем спокойно и вроде бы не без сожаления:

– Ушел… Помчался так, что Доктор не догонит… И ни пепла, ни праха, ничего… Хмм… – голова Пал Нилыча качнулась в недоумении. – Странное дело, – произнес он. – Да, странное… Я решил по-своему, он – по-своему, и оба решения стали реальностью. Кто б мог подумать, э?

– Последнее слово осталось за ним, – напомнил Скиф.

– За ним? Нет, за нами! – Сарагоса оглядел красные пески, хрустальный диск с изумрудным зрачком врат, алое солнце и фиолетовые небеса. – Последнее слово за нами, сержант, потому как мы сюда еще вернемся!

– С новым огненным талисманом? – промолвила Сийя, и Скиф почувствовал, как напряглись под его рукой плечи девушки.

Пал Нилыч хмыкнул, отвел глаза и долго чиркал зажигалкой. Скиф с Сийей ждали ответа, глядя, как крохотные юркие саламандры, совсем ручные и непохожие на недавнюю огненную бестию, ныряют в золотистый табак, заставляя его скручиваться и покрываться рдеющей алой корочкой. Наконец сизый дым кольцами всплыл вверх, будто торопясь догнать улетевшего к звездам странника, и тогда Сарагоса проворчал:

– Не знаю! Не знаю, красавица! Может, Безмолвные Боги решат за меня? Или твой парень?

Но, видно, решение Скифа и Безмолвных Богов не оставалось для Пал Нилыча тайной, и понимал он, что в этой компании оказался в меньшинстве. Вытащив свой лучемет, он поглядел на него, хмыкнул, затем сунул в кобуру, запрокинул голову вверх и сощурился.

– Улетел! Улетел, фокусник! Сделал по-своему и улетел! Ну, вернется, тогда и поговорим… тогда и решим, если будет что решать… – Метнув взгляд на маленький кратер посреди хрустального диска, Сарагоса в задумчивости огладил свой плащ, провел пальцем по изумрудному браслету и покосился на девушку и Скифа: – Ну, ты с добычей, сержант, и я тоже. Пора и нам трогаться в путь! Ты здесь ничего не позабыл?

– Теперь – ничего, – ответил Скиф, подхватывая на руки Сийю, свой драгоценный приз.

Она доверчиво прижалась к нему. Над ними, в фиолетовых небесах, сияло солнце и дул ветер, заметая пылью руины древних городов; внизу, под ногами, клокотал бурый туман, творя жизнь – столь же никчемную и безрадостную, как расстилавшиеся вокруг лески красной пустыни. А где-то вдали, сквозь вечную галактическую ночь, сквозь черные небеса, мимо алых, синих, золотых и зеленых светил, мчался и мчался к далекому Телгу рубиновый лучик, живой и теплый, как руки Сийи, обнимавшие шею Скифа.

Он ждал. Ждал, когда будет назван пароль.

Эпилог ДОКТОР Вселенная была гигантской арфой с туго натянутыми струнами. Мириады и мириады нитей паутинной толщины тянулись из Ничто в Никуда, из Реальности в Мир Снов, изгибаясь, перекручиваясь, пересекаясь, образуя запутанные клубки или уходя в безмерную даль извилистым потоком, в котором каждая струйка имела свой цвет. Меж струнами титанического инструмента серело нечто мглистое, неопределенное, туманное – будто темный фон, на котором была подвешена Вселенская Арфа. Он не знал природы этой серой ледяной субстанции, называя ее по-прежнему Тем Местом – местом, где не было струн. Не знал, но был теперь уверен, что эта туманная область, где не было ни времени, ни пространства, столь же необходима в мировом распорядке, как яркие цветные нити, потоки света, сияющие радужные водопады и пестрые клубки-водовороты бесчисленных миров.

В одном из них мерцали три огонька: два будто бы прикрытых матовыми стеклами и еще один, привычно яркий и не потерявший знакомого блеска. Он мысленно дотянулся до них, пересчитал: аметист, альмандин, обсидиан… Фиолетовый аметист казался сейчас темным, почти черным из-за скрывавшего его экрана, но звучание его по-прежнему напоминало грохот медного колокола, и был он горячим, твердым и шершавым, словно не скатанный морскими водами камешек. Цвет альмандина, ало-фиолетового и тоже как бы прикрытого полупрозрачной вуалью, гармонировал с оттенком аметиста, и мелодия его казалась подобной – тоже звук колокола, однако не гулкого медного, а скорее серебряного, звучавшего с большей нежностью, сопрано, а не баритоном.

Что же касается обсидиана, то здесь Повелитель Снов испытывал привычные ощущения. Ни вуали, ни матового стекла, ни загадочного экрана… Обсидиан, несомненно, оставался обсидианом – твердой глыбой, что могла обратиться в лезвие боевого топора, в острие копья или наконечник стрелы. Этот минерал не годился для украшений; он нес в себе иные формы, более воинственные и грозные, свидетельства каменно-жесткого нрава и привычки к власти. Как положено обсидиану, он выглядел темным – но в то же время с примесью некой прозрачности и чистоты, готовой вспыхнуть алмазным блеском. С ним у Владыки Снов ассоциировались запах табака, жар тлеющих углей и тревожный рокот барабана, резкий и частый, как пулеметная очередь.

Три огня горели в сердцевине гигантского мира-клубка, столь огромного, какие не встречались ему до сих пор. Клубок этот являлся как бы слоистым, состоявшим из кожуры и сердцевины; его многоцветные блестящие оболочки тут и там были разорваны провалами, сквозь которые проглядывало ядро – еще один мир, внутренний, уже знакомый Повелителю Снов; там, в том мире, в Эгонде, находились сейчас три огонька, три путника, но срок их странствия истекал. Пароль еще не был назван, но ему казалось, что нужные слова вот-вот прозвучат, достигнут его сознания, и три нити, три струны Вселенской Арфы покорно дрогнут в ответ.

И потому он ждал. Ждал, смежив веки и склонив голову к плечу; смотрел и слушал – не с помощью жалких человеческих чувств, но внутренним зрением, которое было даровано лишь ему. Ему, Владыке Снов, единственному во всей Галактике, кто мог касаться мыслью струн Вселенской Арфы.

Лишь на краткий миг он отвлекся от этого занятия. Отвлекся, чтобы проводить взглядом рубиновый огонь, мерцавший по одной из нитей, скользивший сам по себе, без его вызова, помощи и защиты. Рубин сей тоже был ему знаком; он оставлял впечатление гладкости, холодноватой стеклянистости и тянул долгую протяжную ноту, похожую на стон горна, отпевавшего вечернюю зарю. Но двигался он медленно, безумно медленно! Всего лишь со скоростью света, а не мысли, для которой нет ни расстояний, ни преград.

Это неторопливое скольжение раздражало Повелителя Снов, казалось нелепым и смешным. Если уж рубин пожелал от него сбежать, то мог бы мчаться побыстрее!

И, словно демонстрируя свою власть над Вселенской Арфой, он дотянулся до рубинового огонька, а затем подтолкнул его вперед.