ГЛАВА 14
ФАЗЕНДА В КОМАРОВО

Улица была с оригинальным названием, объединявшим топонимику с политикой: Советская-Щучьинская. С первой частью все было ясно, вторую же добавили по той причине, что улица шла от поселковых окраин к озеру Щучье, плавно преобразуясь в неширокую тихую магистраль среди соснового лесочка. В самом ее начале имелось с полдюжины частных домишек, потом протекал ручеек под прочным бетонным мостиком, потом шелестели сосны да ели, потом по левую руку вставало заброшенное здание старой типографии, а справа – высокая краснокирпичная изгородь. Она тянулась вдоль дороги метров на двести и, вероятно, уходила в лес еще на столько же, охватывая территорию, где мог бы разместиться вполне приличный парк. Парк тут и был, только артиллерийский: стояла кадровая часть с пушками и складами снарядов. В эпоху перестройки часть «кадрировали» до нуля, а бывший ее плацдарм приобрела строительная фирма, дабы воздвигнуть элитные коттеджи в мексиканском стиле. Но до коттеджей дело не дошло: едва расчистили объект от складов и казарм, как руководство фирмы перебазировалось в Мексику – само собой, со всеми капиталами. Затем последовали робкие попытки устроить лагерь скаутов, мини-Диснейленд, оздоровительный комплекс и что-то еще в таком же роде, пока не явился коммерсант Чернов и не скупил все оптом: землю, ограду, сосны, ели и живописные артиллерийские развалины. При нем расчистку завершили, лес облагородили и возвели солидный особняк, однако не мексиканского типа, а, скорее, шведского или канадского, что больше соответствовало климату. Так что фазендой он мог называться лишь с большими натяжками.

Все это Киму поведал Рустам, водитель Икрамова, веселый разговорчивый татарин. Ким не остался в долгу и, нежась на малиновых подушках «ЗИМа», пустился в воспоминания о том, как торговал собачьей шерстью и удобрениями из куриного помета, как расселял для новых русских квартиры Пушкина и Достоевского, как занялся мануфактурным промыслом, бильярдным сукном и парашютным шелком. А нынче вот открыл таверну «Эль Койот» – само собой, с благословения Икрамыча! – и хочет договориться с Черновым о поставках пульке, текилы и шнапса. «Шнапс знаю и текилу знаю, – сказал Рустам. – А пульке – это что?» «Водка мексиканская, – объяснил Ким, – из агавы делается, из самых зверских кактусов. Верблюда валит наповал. Со всех четырех копыт!» «О!» – уважительно произнес шофер и поинтересовался, кто такой койот. «Заокеанский шакал», – ответил Ким и попросил высадить его у стены черновского имения. Мол, хочет прогуляться до ворот и поразмыслить о поставках – может, нужны не только текила, шнапс и пульке, а еще саке и спирт, чтоб разбавлять забугорную продукцию.

Рустам, продемонстрировав немалое искусство, развернулся на узкой дороге и уехал, а Ким полез в развалины бывшей типографии. Когда-то здесь печатали «Комаровскую правду», «Курортный вестник» и остальные местные газеты, но те времена канули в вечность; теперь двухэтажное здание было пустым, заброшенным, с выбитыми окнами и сорванными дверьми. Хороший пункт для наблюдения, неподалеку от ворот, только пыли много. Ким пристроился за подоконником, взглянул на часы – было четверть седьмого – и осмотрел прилегающую местность.

С обеих сторон лесок, прямо – шоссе, за ним – стена в два человеческих роста, в стене – железные ворота, тоже изрядной высоты. Над стеной торчат верхушки сосен, а больше ничего не разглядишь, ни дома, ни других построек; должно быть, они в глубине, за деревьями. Стена мощная, но старая; кирпич кое-где выкрошился, забраться нет проблем, однако по гребню натянуты провода, да так, что через них не перелезешь и между ними не просочишься. Кабель вроде бы тонкий, вряд ли под высоким напряжением – значит, сигнализация, решил Ким. В таких делах он плохо разбирался, будучи гуманитарием; помнились ему лишь фильмы, в которых голливудские коммандос хитро закорачивают провода и проникают через изгородь, как тени. Или прыгают с парашютом, спускаются на дельтаплане, роют подкоп под стеной… Но эти способы тут явно не годились.

«Проблемы?» – спросил Трикси.

– Проблемы, – вздохнул Ким. – По-тихому не влезть, без шума Дашутку не выкрасть. Зазвенит, качки сбегутся, будет драка и стрельба… А я ведь кувалду с дисками оставил у Икрамыча! Вернуться, что ли, к нему? Или в «Киммерию», где бульдозер обещали? Бульдозер, он посолидней кувалды… Ты как считаешь?

«Примитивная техника, – ответил пришелец. – Я мог бы вызвать микротранспундер, но ты в нем не поместишься. Видишь ли, мой аппарат не предназначен для размещения материальных объектов. Это, собственно, оболочка, заполненная коллоидом, несущим ментальный отпечаток моей личности».

– А если я сверху сяду? На крышку?

«Не усидишь. Размер микротранспундера – в две твои ладони».

Ким снова вздохнул. На дороге появился фургончик, подъехал к воротам, погудел; железные створки чуть-чуть раздвинулись, вышел охранник, заглянул в кабину, помахал рукой. Створки раздвинулись шире, фургончик юркнул в щель; в открытом сзади кузове подпрыгивали ящики и коробки. «С продуктами», – подумал Ким, разглядев пестрые упаковки и горлышки бутылок.

Он чувствовал, как нарастает раздражение, но в этот раз не Конан был его источником. Конан, боец умелый, опытный, наоборот, советовал не торопиться, а все в деталях рассмотреть: где дом, и где охрана, и сколько стражей у ворот, и при каком оружии. А рассмотрев, прикинуть, кого и где мочить… Территория большая – вдруг выскочит из-под куста ублюдок с автоматом? Всадит пулю, да еще в башку…

– Слушай, Трикси, – сказал Ким, – а что случится при ранении в голову? Ну, если мне череп разнесут? Ты меня реанимируешь?

«При летальном повреждении мозга я ничего не сумею сделать. Мы оба погибнем, Ким, ты и я. – Сделав паузу, Трикси печально добавил: – Я уже дважды был на грани смерти… Помнишь того сантехника-прыгуна? Он ударился плечом, бедром и ребрами, треснула затылочная кость, но мозговая травма, к счастью, оказалась незначительной. Я успел… А мог и не успеть!»

– Это первый случай. А второй?

«Второй – когда в тебя стреляли. Хорошо, что не в голову».

– Спасибо, что предупредил, – буркнул Ким. – Давай-ка, приятель, залезем на крышу. Отсюда ни черта не видно, даже дом не разглядеть…

По лестнице без перил он поднялся на второй этаж, отыскал чердачный люк, подтянулся, проник в пыльное пространство под ржавой железной кровлей, вылез на крышу через слуховое оконце и залег за трубой. Мешали деревья, но кое-что он все же рассмотрел: строение левей ворот – видимо, караульную; вольер, в котором дремали четыре овчарки; подъездную дорогу, тянувшуюся к дому от ворот, и сам дом – основательный особняк в два этажа, на высоком гранитном фундаменте, с каменной широкой лестницей, что вела на крыльцо, к распахнутым настежь дверям. Дом, собственно, мог считаться трехэтажным – под изогнутой крышей была еще мансарда, выходившая на балкон с резными перилами и шезлонгами. Особняк располагался в глубине участка, метрах в семидесяти от стены, и был окружен серебристыми елями, кустами жасмина и цветущих роз. Справа поблескивала жидким серебром поверхность бассейна.

Пересчитав охранников, болтавшихся у караульной (их было трое), Ким сказал:

– Есть план. Я подхожу, стучусь, качки открывают, и ты пересаживаешь им матрицу Льва Толстого. Которую сформируешь по моим воспоминаниям о читанных в школьные годы романах.

«Почему Льва Толстого?» – спросил Трикси.

– Потому что у него философия была подходящая: непротивление злу насилием. Стражи в отпаде, а я спокойно двигаюсь к дому и…

«На философию полагаться не стоит, – прервал его Трикси. – Судя по информации в твоей памяти, Толстой был офицером и дворянином, потомком древнего воинственного рода. Не советую использовать его инклин».

– Это была шутка, – признался Кононов. – Зачем нам троица Львов Толстых? Для нынешнего литературного процесса это жуткий шок! Хватит с нас одной Толстой Татьяны.

«Ну, тогда придумай что-нибудь еще», – сказал пришелец и погрузился в собственные мысли.

Тем временем на балкон вышел невысокий человек, постоял рядом с шезлонгом, уселся, вытянул ноги, развернул газету. Сердце Кима дрогнуло и сжалось; каким-то шестым, десятым или двадцатым чувством он внезапно понял, что видит самого хозяина. За дальностью расстояния он не мог разглядеть ни черт его, ни одежды, лишь силуэт, что рисовался на застекленном фронтоне; казалось, перед ним возникла тень или плоская кукла-марионетка, которую дергает за ниточки незримый вожатый, заставляя шевелить руками и дергать головой. Минут пятнадцать кукла листала газету, потом движения ее замедлились, руки застыли, голова повернулась; теперь Чернов глядел на руины типографии, словно предчувствуя, что в них скрывается его заклятый враг.

Глаза Кима сузились, лицо окаменело.

«Где он прячет Дашу? – мелькнула мысль. – Что сделал с ней? Что собирается сделать? О чем он думает, глядя на лес и небо с повисшим над соснами солнечным диском? О непокорной жене? О мести ее возлюбленному?»

Реальность дрогнула, размылись контуры стены, исчез, будто растаяв, особняк с фигурой на балконе и тут же появился снова – уже не дом, а замок, цитадель из серого гранита с высокими башнями-пилонами, что подпирали небеса – холодные, низкие, угрюмые. Взвыл ветер, швырнул ледяную крупу меж зубцов парапета, скользнул в раскрытое окно и закружил по темному мрачному залу… Затанцевал вокруг человека-тени в черной длинной мантии…

Гор-Небсехт, стигийский колдун и владыка Кро Ганбора, готовился к битве.

Битва была неизбежной. После бунта Эйрима, после побоища, устроенного в его усадьбе киммерийцем и серокожим, после гибели Торкола и Фингаста сражение сделалось неотвратимой реальностью. Гор-Небсехт уже знал, что мечи и топоры ваниров не смогут его защитить, что он должен полагаться лишь на собственное колдовское искусство, на мощь своих заклятий и смертоносных чар. Но предстоящая схватка его не страшила, так как имелось много способов разделаться с киммерийцем: скажем, превратить дикаря в обезьяну, от коей этот варвар ушел не столь уж далеко. А серокожего – в медведя!

Маг высокомерно усмехнулся, по привычке меряя неспешными шагами пространство между алтарем и распахнутыми настежь окнами. Сейчас он был спокоен и собран; он не думал о походе на юг и о зеленоглазой женщине с далекого острова – он готовился отстаивать свою жизнь и свою власть. Ноздри его крупного носа раздувались, темные глаза под кустистыми бровями грозно поблескивали, пальцы непроизвольно шевелились, то ли стискивая чье-то горло, то ли чертя в воздухе колдовские знаки.

«Не надо ни медведей, ни обезьян, ни прочей живности, – думал Гор-Небсехт. – Гораздо лучше обратить обоих пришельцев в камень… Да, в холодный камень, черный и гладкий! Изваяние киммерийца он поставит рядом с алтарем, чтобы любоваться статуей всякий раз, когда будет в этом чертоге… А серокожего, быть может, и оживит… потом, спустя несколько дней после схватки… Из него получится хороший слуга и страж; не стоит пренебрегать бойцом, который может справиться с десятками опытных воинов. Но сперва серокожему нужно обучиться покорности и побыть здесь, в обширном и сумрачном зале, около статуи киммерийца».

Поразмыслив, Гор-Небсехт принял именно такое решение. Что касается самой магической процедуры, превращавшей живую плоть в камень, то ее он помнил еще с тех дней, когда проходил ученичество в Стигии. Подобных ритуалов имелось несколько; все они в чем-то были сходны, отличаясь лишь деталями и произносимыми словами.

Например, Проклятие Сета…

Губы мага шевельнулись, и под сводами зала прозвучали древние строфы:

«Отчего же не воззвать к Сету и древней стигийской мудрости», – подумал Гор-Небсехт. Хоть сам он отрекся от почитания Великого Змея, но не стал служить никому другому… никому, кроме себя самого. Так что Змей поможет ему во всяком черном деле – недаром же он зовется Владыкой Смерти и Прародителем Зла!

Существовали еще и могучие заклятия Окаменения, Забвения и Развоплощения; их Гор-Небсехт тоже знал и помнил. Словно желая проверить себя, он зашептал, стараясь не сотворить ненароком жеста, освобождавшего магическую силу чар:

Слова эти были острее мечей, смертоносней копий. Разве киммериец устоит против них? Не устоит! И быть ему камнем!

Гор-Небсехт рассмеялся – холодным презрительным смехом гордеца, нацелившего нож в глотку врагу. Ничтожному врагу!

Итак, киммериец станет камнем. Потом придет время расправиться с Эйримом, сделать так, чтобы Высокий Шлем был не столь высок. А потом…

Наконец он дал себе волю и погрузился в мечты о зеленоглазой женщине, о рыжей ведьме с далекого острова.

«Очнись, – раздался беззвучный голос Трикси, – очнись! Время идет, а ты не решил, что будешь делать!»

Ким вздрогнул. Фигура Чернова исчезла, балкон был пуст, широкое окно и дверь сверкали золотом в лучах вечернего солнца. Один из стражей направился к вольеру, выпустил собак; двое других сунулись в караульную, вытащили столик, сели ужинать. Откуда-то из-за кустов появилась еще пара мужчин в комбинезонах, с лопатами – то ли рабочие, то ли садовники, то ли качки, решившие поразмяться на цветочных клумбах. Бросили лопаты, подсели к столу, закурили… Даши – ни следа, ни намека.

Зато на крыльцо вышел Чернов. Постоял, заложив руки за спину, спустился по ступенькам, отмахнулся от подбежавших собак, прошелся туда-сюда, понюхал розы, задрал голову к балкону, словно что-то там разглядывал, и исчез за кустами.

«Вечерняя прогулка? Пожалуй, стоит присоедиться, – решил Ким, сползая к слуховому оконцу. – Обойти лесом под стеной – вдруг где-то она поближе к дому, и Трикси унюхает Дашин инклин… Или в каком-то месте нет охранных проводов, а есть подземный ход или калитка – две доски на трех гвоздях… Или растет у стены сосна, а ветви протянулись на другую сторону… Или…»

Он миновал чердак, скатился вниз по лестнице, вышел в лес с типографских задворков, перебежал дорогу у самого угла стены, прижался к теплому сосновому стволу. Все было тихо – только попискивали где-то птицы, да ветер шелестел в ветвях. Прячась за деревьями, Ким зашагал вдоль кирпичного забора, добрался до другого угла, повернул. Темные нити проводов над стеной нигде не прерывались, калитки не обнаружилось, подземный ход, прорытый артиллеристами, чтоб утекать в самоволку, был, очевидно, засыпан. Сосны с подходящей веткой он тоже не нашел – метров на пять от изгороди высокие деревья сняли, оставив подлесок, дикую малину да торчащие в ней пеньки.

– Видно, придется брать у старичка бульдозер, – пробормотал Ким, приблизившись к стене и щупая бурые кирпичи. – Снесем ворота и въедем, как на танке… – Он приложился ухом к кирпичам. – Что-нибудь чувствуешь, Трикси? Где там моя Дашенька? В доме под замком сидит или сунули в подвал?

«Слишком далеко. Я не могу вступить в контакт с ее инклином, – отозвался пришелец и мрачно добавил: – Надеюсь, мы их не потеряем – твою женщину и мой второй инклин. Это было бы катастрофой!»

– Еще бы! – согласился Ким, медленно пробираясь вдоль забора.

«Не думай, что меня заботит лишь собственная целостность, – сказал Трикси. – Конечно, я хочу найти инклин, я помню о гипотезе, которую ты высказал, когда мы посетили экстрасенса, но дело не только в этом. Вы мне дороги – ты и твоя подруга. Благодаря вам я узнал много нового».

– Все-таки подглядывал, шельмец? – В голосе Кима не слышалось большого осуждения.

«Ну, не совсем… Ваши чувства были столь необычны и сильны… пожалуй, даже приятны… Я начинаю думать, что у кислородной жизни есть определенные преимущества. У нас все происходит не так».

– Ты о физиологии?

«Нет, о яркости впечатлений, духовном единстве и том, что ты называешь любовью. Я знаю, что мужчин – и, разумеется, тебя – волнует женский облик, я ощущал твои эмоции, когда к тебе пришла та женщина, прообраз снежной девы. Но эти чувства импульсивны, преходящи, тогда как Даша вызывает у тебя устойчивый ментальный резонанс. Ты постоянно на нее настроен – на ее голос, запах, облик».

– Спасибо, что растолковал, – произнес Ким. – Кстати, об облике… Я ведь даже не знаю, как ты выглядишь и кто ты, женщина или мужчина.

«У нас нет скелета и постоянной формы, мы пластичны и текучи, как ртутный шарик. Полов тоже нет, а спаривание – это, скорее, ментальный процесс, обмен инклинами между двумя, тремя и большим количеством сущностей. Не буду вдаваться в детали и лишь скажу, что при таком обмене возникает новое ядро, новая самостоятельная личность – однако при том условии, что личности партнеров целостны. Иными словами, что ни один из них не растерял своих инклинов».

Обдумав эти сведения, Ким покачал головой:

– Выходит, у вас нет семьи?

«Есть другие, более сложные формы консолидации разумных. Семьи, разумеется, нет. Нет ни племен, ни рас и народов, ни понятия о государстве и писаных законов. – Помолчав, Трикси добавил: – Мы, мой дышащий кислородом друг, сильно отличаемся от вас. И мир наш совсем не похож на Землю. Хочешь, покажу?»

– Конечно!

«Тогда присядь, а лучше – ляг. Восприятие мысленных картин для тебя непривычно и может сопровождаться шоком».

Кононов опустился в траву у подножия стены, вытянул ноги, закрыл глаза. Странный пейзаж возник перед ним отблеском царства эльфов: равнины под многоцветными небесами, игравшими, словно полярное сияние, застывшие в гулкой тишине пологие холмы, ковер чего-то серебристого, мха, лишайника или снега, скрывавший почву, медленные вихри, кружившие в воздухе хлопья той же серебряной субстанции… Над горизонтом висел крохотный солнечный диск, мерцали за радужными небесными всполохами звезды, и было их так много, что даже самый искусный астроном не взялся бы сложить из них созвездия. Картина сдвинулась, понеслась, точно Ким летел над поверхностью планеты, огибая ее от полюса до полюса, но всюду было одно и то же: цепочки невысоких холмов, ровные пространства между ними, снизу – серебряный блеск, вверху – сверкание небес. Ни птиц, ни животных, ни растений, ни деревень, ни городов…

– Где же признаки цивилизации? – спросил Ким.

«Что ты имеешь в виду?»

– Как – что? Здания, сооружения, дороги, машины, транспортные средства! Или хотя бы тропинки и шалаши…

«Это признаки вашей цивилизации. Мы не нуждаемся в подобном».

– Но где же вы живете?

«В естественных полостях планетарной коры».

– В пещерах? – Кононов был потрясен.

«А что тут удивительного? Вы изменяете среду, калечите ее, чтоб подогнать под собственные нужды, мы приспосабливаемся к среде и образуем с ней единый организм. Такова наша природа, и в силу этого…»

Трикси внезапно смолк.

– Что? Что в силу этого? – спросил Ким, усаживаясь и открывая глаза.

«Тише! Я чувствую… кажется, я чувствую инклин… не тот, что у твоей подруги, а самый первый, исчезнувший!.. Он движется, но далеко, далеко, на грани восприятия… Я не могу вступить с ним в связь!»

Вскочив, Ким прижался всем телом к стене, будто надеясь проникнуть сквозь прочную кладку. Губы его шевельнулись.

– Похоже, не врал экстрасенс… Мужчина лет пятидесяти с хвостиком, любимец Фортуны, счастливый муж и богатейший человек… Все-таки Чернов, крыса таможенная! Ну, Трикси, выдирай свой инклин да побыстрее!

«Я не могу, не могу! Я же сказал – слишком большая дистанция… Но он перемещается… Как ты думаешь, что он делает?»

Справившись с охватившим его возбуждением, Ким пожал плечами.

– Гуляет! Вечерний моцион среди жасмина, роз и серебристых елей… Ты приготовься, вдруг он ближе подойдет.

«Контакт! Я теряю ментальный контакт! – простонал Трикси, выплеснув эмоции горя и отчаяния. – Он не приближается, уходит… ушел совсем… Исчез!»

– В дом вернулся, – прокомментировал Кононов. – Ну, ничего, ничего… Главное, мы наконец-то обнаружили пропажу! И знаем, в чем секрет успехов этого типа! Как Дашу охмурил и как забогател… – Внезапная мысль вдруг промелькнула в его голове, едва не заставив споткнуться: – Послушай, Трикси… У него инклин, но ведь у Дарьи тоже! И если он попробует ее гипнотизировать… или что он там вытворяет… что получится? Как бы коса на камень не наехала!

«Я не знаю, – откликнулся пришелец. – Я говорил тебе, что не могу предвидеть взаимодействие инклина с человеком. Этот процесс, при всей примитивности вашей психики, не поддается прогнозу. Не будем заниматься гаданием, а лучше подумаем, что делать. У тебя есть план?»

– План! – с энтузиазмом воскликнул Ким, направившись к дороге. – Есть ли у вас план, мистер Мэнсон? Конечно, у нас есть план! Завтра утром берем у старичка-ветерана бульдозер, едем к черновской фазенде и сносим ворота. Грохот, лязг, все в панике и разбегаются по углам, как тараканы! А мы – к особнячку… Чернов выглядывает в окошко, чтоб выяснить причину шума, и ты эвакуируешь инклин. А я беру его за жабры и выясняю, куда он Дашу подевал. Пока не найдем ее и не уедем, будет у нас в заложниках!

«Рассчитываешь на внезапность? Но все ли выйдет, как задумано? Инклин я, разумеется, извлеку и попытаюсь выяснить, где твоя женщина. Но вдруг не здесь? Вдруг Чернов упрется и не скажет? Я понимаю, есть негуманные способы дознания, но…»

– Никаких пыток, – сказал Кононов, резво шагая по бетонному мостику. – Упрется – отвезу его к Варваре, положим гада под слона, слону дадим слабительного, бананов с ананасами… Ты представляешь, что будет?

Трикси пару минут молчал, потом внезапно произнес:

«Слон… такое мощное огромное животное… Лучше бульдозера, как ты считаешь?»

– Лучше, – согласился Ким, приближаясь к окраине поселка. – Есть лишь один нюанс: с бульдозером я как-нибудь управлюсь, а со слоном – навряд ли.

Он повернул на улицу, ведущую к станции электрички. Уже смеркалось; тучи затянули небо, и стал накрапывать прозрачный летний дождь. В домах зажглись огни, прохожие исчезли, только где-то с криками носилась неугомонная детвора.

«Тебе не придется им управлять, – сообщил Трикси. – Это я беру на себя».

– Имеешь опыт погонщика слонов?

«Это совершенно ни к чему. Стоит внедрить инклин, и мы окажемся в полном контакте».

– Инклин – в Облома? – Ким даже замер на секунду. – Богатая мысль! А как же с ментальной резистентностью?

«Если ты будешь рядом с животным, я смогу контролировать его через инклин. Думаю, что смогу. Все-таки это не человек, и совладать с ним проще. Кстати, и вылечить, если пулей заденет».

– Богатая мысль! – повторил Кононов и впал в глубокую задумчивость.

В этом состоянии он добрался до платформы, приобрел билет, затем купил два пирожка, сжевал их, дожидаясь электрички, сел в вагон и задремал. Сначала ему снилось, как он въезжает на Обломе в усадьбу Пал Палыча, крушит караульню, давит качков и собак и продирается к дому сквозь розовые кусты – а Даша уже на балконе, готовится прыгнуть к нему в объятия. Потом эти картины сменились иными – фазенда опять превратилась в замок, лестница, ведущая ко входу, стала круче и длинней, а по углам массивного строения вытянулись к небу башни. Он снова очутился на мрачной равнине Ванахейма, под серым низким небом; стоял и слушал, как завывает ветер, как шелестит пожухлая трава и как рокочут волны у подножия утесов. Кажется, он был не один…

Конан остановился у крутой лестницы, разглядывая закрытые ворота Кро Ганбора. «Если нас с Идрайном не захотят впустить в крепость, – размышлял он, – попасть туда будет нелегко. И лучше сделать это ночью; залезть на башню или на стену и проникнуть внутрь, во двор либо в жилые покои». Он не сомневался, что сможет взобраться наверх по этим наклонным каменным поверхностям; он был горцем и с малолетства привык лазать по скалам, обрывистым склонам и коварным осыпям. К тому же он прошел отличную школу в Заморе, стране воров, научившись двигаться бесшумно и плавно, скользить подобно тени, пробираться в узкие окна, вскрывать замки и запоры. Этим искусством он владел не хуже, чем клинком, секирой и арбалетом.

Затем мысли Конана переключились на другое. Он думал, что долгие странствия завершены, что он почти у цели и лишь полсотни ваниров-стражников да высокие стены Кро Ганбора отделяют его от колдуна. И от мщения! Сейчас он, пожалуй, не мог бы сказать, что было для него важнее: убраться с острова Дайомы и обрести свободу или отомстить за своих погибших барахтанцев. И та и другая причина казалась достаточно веской, и он знал, что коли уж добрался сюда, преодолев морское пространство, дебри Пиктской Пустоши и ванахеймские равнины, то не уйдет, не взыскав долгов.

Он поднял руку к тусклому солнцу и поклялся про себя, что взыщет за кровь своих людей и смерть Зийны – да будет душа ее спокойна на Серых Равнинах! Он обещал это светлому Митре и грозному Крому, не ожидая от них ни помощи, ни божественного знака, ибо привык полагаться во всяком деле лишь на себя самого. В этот момент он не вспоминал о Дайоме и ее сварах с магом из Кро Ганбора; он думал лишь о мести и о том, что предстоящее свершение освободит его от клятвы. Он будет свободен! И он уйдет туда, куда захочет, отправится добывать богатство и славу, ибо путь к чаемым сокровищам манил его больше, чем результат поисков.

Ну а доказательства, которых требовала рыжая колдунья… Что ж, она их получит! Получит и голову стигийца, и сломанный кинжал, и свой железный обруч – из лап серокожего!

Он бросил взгляд на каменное лицо Идрайна, и тот, словно дождавшись разрешения, произнес:

– Господин! О чем ты думаешь, господин?

Это было неожиданностью: голем почти никогда не начинал разговор первым и уж, во всяком случае, не интересовался мыслями хозяина. Но долгое странствие изменило его; хоть он и не обладал душой, но с каждым днем все больше походил на человека. Правда, с таким человеком Конану не хотелось бы делить хлеб и вино.

Но скорая разлука с надоевшим спутником прибавила киммерийцу терпения, и он ответил:

– Я думаю, как пробраться в крепость. Стены высоки, и ворота на запоре… Надо ждать ночи.

– Зачем? Ворота я разобью и справлюсь со стражей. Иди за мной и прикончи того, о ком говорила госпожа.

Конан с подозрением уставился на голема:

– Она говорила с тобой о стигийце? Ты знаешь, кого надо убить?

– Конечно, господин.

– Кровь Нергала! Может, сам и прирежешь эту гиену?

Идрайн покачал головой:

– Нет. Госпожа сказала, что с ним справишься только ты. У тебя кинжал и обруч, защищающий от чар.

«Ему известно о магических талисманах, – отметил Конан. – Интересно, о чем еще?» Прежде ему не приходило в голову расспрашивать голема о таких вещах. Нахмурив брови, он произнес:

– Вижу, госпожа о многом поведала тебе. Я и не знал, что вы с ней толковали про колдуна, про нож и обруч… – Сделав паузу, Конан пригляделся к уходившим ввысь стенам и башням Кро Ганбора. Нигде ни единого человека… Казалось, никто их не заметил – или не желал замечать.

Он перевел взгляд на Идрайна и поинтересовался:

– Ну, о чем еще говорила с тобой госпожа Дайома? Что она тебе велела?

Какие бы подозрения ни бродили на сей счет в голове у киммерийца, Идрайн их не подтвердил и не опроверг; серое лицо его оставалось невозмутимым. Едва шевельнув губами, он тихо произнес:

– Только защищать тебя, господин. Только это.

Конан хмыкнул и отвернулся.

– Ладно, парень! Коль справишься с воротами, не будем дожидаться темноты. Войдем честными разбойниками, а не трусливыми ворами… – Он усмехнулся, потом махнул рукой в сторону лестницы. – Ну, поднимайся наверх, серая задница!

Шагая вслед голему по узким ступенькам, он думал про Эйрима, сына Сеймура Одноглазого. Разумеется, в предстоящем сражении Идрайн был много полезнее, но штурмовать Кро Ганбор с Высоким Шлемом было бы куда веселей. Однако, напомнил себе Конан, он пришел сюда не веселиться, а взыскивать долги. Его дело – стигиец; а Идрайн, проклятый истукан, пусть разбирается с этим отребьем, слугами Гор-Небсехта. Прах и пепел! Они стоили друг друга – бездушный голем и свора отщепенцев, рыжих псов, которых даже безжалостные ваны считали слишком злобными. И тот и другие были нелюдью, и не стоило сожалеть о крови, что вскоре окрасит секиру Идрайна.

Впрочем, о крови Конан никогда не сожалел, но привык выпускать ее сам, не прячась за чужие спины. «Жаль, что Эйрим не пошел со мной, – мелькнула мысль. – Жаль! Ночью мы влезли бы на стены, перебили ублюдков колдуна, а потом…»

Топор Идрайна с грохотом обрушился на створку ворот. Она подалась с неожиданной легкостью, и голем, пнув нижний брус ногой, шагнул во двор. Конан с обнаженным мечом последовал за ним, торопливо, но внимательно оглядывая верхушки стен и башен – ему не хотелось получить стрелу в висок. Однако арбалетчиков нигде не было видно – ни на башенных площадках, ни на стенах. Быть может, они прятались за парапетом, похожим на акульи зубы? Или во дворе?

Он осмотрелся, но двор был пуст; люди, две шеренги воинов, выстроились поперек лестницы, у самого балкона. Тускло блестели медные панцири и кольчуги, плащи из волчьих шкур топорщились на широких плечах, рыжие нечесанные бороды струились по доспехам, круглые щиты с бронзовой оковкой крест-накрест прикрывали левое плечо, в прорезях глухих шлемов сверкали глаза, чуть заметно раскачивались на ремнях мечи и секиры, наконечники копий отливали стальной синевой. Но копейные древки, стиснутые в руках ваниров, упирались в камень, а острия глядели вверх, в небо.

Конан пересчитал их и ухмыльнулся. Все пятьдесят тут, не надо никого разыскивать и ловить в башнях и на стенах! Все пятьдесят тут, и с ними – Сигворд, третий из вождей дружины Гор-Небсехта… Вот он, этот Сигворд – перед строем, без шлема, с огненными космами, с налитыми кровью глазами… Прах и пепел! Выглядит так, будто жизнь готов отдать за своего хозяина!

Подтолкнув Идрайна в спину, Конан двинулся вперед, к лестнице. Они пересекли двор, но уже в обратном порядке – Конан шел впереди, а голем следовал за ним, с тяжелой секирой на плече. Их шаги будили гулкое эхо во дворе-колодце.

У ступеней киммериец остановился и задрал голову вверх. Ваниры перегораживали лестницу сплошной стеной щитов, и было непонятно, то ли они собираются драться, то ли выстроены для некой торжественной встречи, за которой последуют переговоры. «Не струсил ли колдун?» – подумалось Конану. «Нет, – сказал он себе, – нет; стигийские маги никогда не отличались наивностью и трусостью, а значит, битва неизбежна. Не для нее ли колдун собрал воинов у входа в свои чертоги? Чего же тогда они ждут?»

Он еще размышлял об этом, когда сверху раздался хриплый голос Сигворда.

– Ты – киммериец? – произнес ванир, сжимая и разжимая кулаки, словно ему не терпелось вцепиться в горло Конана.

– Кром! Я вырежу печень всякому, кто стал бы утверждать обратное!

– Ты – киммериец, который гостил у Эйрима три дня назад? – уточнил Сигворд.

Конан кивнул, ожидая продолжения. Ваниры, стиснув оружие, стояли неподвижно, забрала и нащечники шлемов не позволяли разглядеть их лиц. Знают ли они о том, что воины Торкола и Фингаста вместо плавания к южному острову отправились на Серые Равнины? В полном составе, со своими предводителями… Сказал ли им об этом колдун?

Слова Сигворда разрешили сомнения киммерийца.

– Ты убил Торкола и Фингаста? И их людей?

– Я разделался с Фингастом. – Взгляд Конана уперся в медленно багровевшее лицо ванира. – С Торколом покончил Эйрим. Вырезал ему ворона и сказал, что убийца отца и братьев недостоин иной смерти.

«Вырезание ворона» являлось особым способом ванирской казни – побежденному врагу подсекали ребра на боках и спине, а потом разводили их в стороны на манер птичьих крыльев. Если полученные в бою раны не были смертельными, казнимый мог прожить довольно долго – такое время, за которое победитель успевал выпить два кувшина вина. Эйрим, оглушив Торкола ударом по голове, проделал всю работу тщательно и затем пил свое вино не торопясь, разглядывая отцеубийцу, стонавшего и метавшегося на полу.

Вряд ли Сигворд был посвящен в эти подробности, но он отлично знал, что такое «вырезать ворона», ибо на своем веку сотворил немало подобных деяний. Лицо его потемнело.

– Хотел бы я сделать то же самое с тобой, вонючий червь! – прохрипел ванир. – Жаль, владыка наш не дозволяет! – Он махнул воинам, и строй их расступился, образовав проход.

– Ты не будешь сражаться? – спросил Конан. – Странно, клянусь Кромом! Я еще не встречал ванира, который отказался бы от драки.

Тут ухо его уловило прохладное дуновение воздуха, а за ним – тихий шепот Идрайна: «Не верь, господин! Они что-то замышляют!» Конан раздраженно передернул плечами, он не нуждался в советах серокожего.

Сигворд, широко расставив ноги и заложив ладони за пояс, с ненавистью глядел на киммерийца.

– Я же сказал – владыка наш не дозволяет! – рявкнул он. – Повелитель сам расправится с тобой! А мы… Мы понадобимся, чтоб прибрать в покоях… Дабы господин не замарал рук!

Проснувшись в Озерках, Ким покинул электричку, постоял в задумчивости и бодрым шагом направился в ту сторону, где развевались флажки и мерцали гирлянды лампочек, бросая отблески на темный цирковой шатер. Было уже заполночь; дождь перестал, вечернее представление давно закончилось, толпы зрителей побурлили и исчезли, обезлюдел базарчик с ларьками, лотками и аттракционами, разошлись артисты, кто по квартирам, кто по своим вагончикам. Свет в их кочевом городке угас, ворота были заперты, и стража-усача при них не наблюдалось. Выяснив это, Ким перескочил через загородку из зеленого штакетника, миновал затихшие вагончики, добрался до клеток и замер там, прислушиваясь и озираясь. Тихое ворчание послышалось над его головой.

«Тигр, – произнес Трикси. – Медведи…»

– Тигра мы с собой не возьмем и медведей тоже, – отозвался Кононов. – Это, знаешь ли, уже слишком… Слон где?

Он осторожно двинулся вперед, обогнул десяток клеток, конюшню осликов и вышел к загону, обнесенному железными двутавровыми балками. Рядом с этой изгородью стояли тележки с морковью и капустой, а посередине огороженного пространства высилась темная гора, распространявшая окрест тихие, но ясно различимые звуки: сопение, чавканье, фырканье. На вершине горы сидела большая летучая мышь, помахивая крыльями, и Ким не сразу сообразил, что видит, как шевелятся слоновьи уши.

Ворота были тоже из балок и запирались на три чудовищных засова. Вытащив стопорные болты, Ким отодвинул их и медленно, стараясь не скрипеть, распахнул тяжеленные створки.

– Цып, цып, цып… иди сюда, хороший мой… иди, красавец…

Облом фыркнул, переступил с ноги на ногу и недоверчиво уставился на него маленькими глазками.

– Это же я, самый близкий родственник мамочки Вари, – сообщил Ким, протягивая слону морковку. – И я не собираюсь тебя красть, только позаимствовать на время. Мы с тобою прогуляемся в одно приятное местечко и наведем шорох… Согласен?

Слон неторопливо двинулся к нему, вышел из загона, взял из рук морковку, сунул ее куда-то между бивнями. Раздался сочный хруст.

– Отличные у тебя зубки, особенно те, что вперед торчат, – похвалил Ким. – Такими зубками да по воротам… Вот, возьми! – Он протянул Облому пучок моркови, потом взял еще несколько штук, выложил на земле свое имя и пояснил: – Это для мамы Вари, чтоб за тебя не беспокоилась. Пусть знает, что ты под надежным присмотром.

«И под контролем», – добавил Трикси.

– Получилось?

«Кажется. Инклин внедрился, и он пойдет с тобой».

– Он пойдет, а я поеду, – уточнил Ким, и в тот же момент слон обнял его хоботом и согнул переднюю ногу.

«Забирайся!» – гостеприимно предложил Трикси.

С ноги – на бивень, с бивня – на загривок… Устроившись там, Кононов похлопал слона по выпуклой макушке и почесал за ушами. Тихонько затрубив, Облом сделал первый шаг, второй, третий и мерной рысцой припустил к изгороди из штакетника. Хрустнули доски, с треском повалилась целая секция, проплыли мимо флаги на мачтах, гирлянды разноцветных лампочек, просторный купол цирка… Слон выбрался на безлюдное шоссе и, не колеблясь, повернул на север. Скорость, с которой он передвигался, удивила Кима: конечно, не «Жигули», но побыстрей, чем бегущий человек.

Облом снова затрубил.

– Хочет еще морковки? – поинтересовался Кононов.

«Нет, – ответил Трикси. – Просит, чтоб ты потанцевал. У него на спине».

Усмехнувшись, Ким погладил слоновий затылок и произнес:

– Передай ему, чтоб подождал часок-другой. Будут танцы, будут! Танцы у нас еще впереди!