ГЛАВА 13
БАКТРИЙСКАЯ ПУСТЫНЯ
Конец одиннадцатого дня.
Двенадцатый день и ночь тринадцатого

Розовый коллоид, затянувший рану в животе Сиада, уже не пенился, а оседал, темнея и уплотняясь на глазах. Кровь перестала течь, дыхание выровнялось, но кожа казалась неестественно бледной, словно натертой белилами. Разглядывая его физиономию, с которой сползла темная маска, я удивлялся, с каким мастерством ее изваяли: губы полноваты, нос широковат, челюсти массивны, но все слегка, чуть-чуть, дабы выдержать паритет между негроидными и европейскими чертами. Искусная лепка! Будь он порумяней, смог бы сойти за швейцарца или баварца, а посмуглее – за уроженца Неаполя или Сицилии… Сейчас, сменив оттенок, как хамелеон, он лишь отдаленно походил на настоящего Сиада ад-Дага-ба, телохранителя суданских президентов. Того Дагаба, чьи фотографии и файлы предъявили мне в моем моравском домике.

Интересно! А самое интересное, станет ли это новостью для Жиля Монро?

Макбрайт, присевший рядом с раненым, похлопал его по щекам и поднялся.

– Будет жить! Вернее, функционировать.

– Андроид? – сухо поинтересовался я.

Фэй вскрикнула и отступила на шаг, прижав к губам ладошку. Джеф окинул ее насмешливым взглядом.

– Да, андроид. Органоробот. Помните, я вам рассказывал? Про биоплант, обернувшийся в моей корпорации органоплантом… Вот эта штука. – Наклонившись, он прикоснулся пальцем к розовой массе. – Органоплант, да кости, да немного мозгов и кое-какие новые органы вроде центров пигментации и регенерации… И вот перед нами слуга и защитник, сильный, стремительный, покорный и практически неуязвимый! Ну, что скажете, приятель?

– Скажу, что я наделен полномочиями эксперта СЭБ, а это значит, что я представляю власть. Здесь. В данный момент.

Макбрайт напрягся, рука его потянулась к ледорубу.

– Власть? При чем тут власть?

– Вы упомянули о мозгах. Хотелось бы знать, откуда они. В вашей Эм-эй-си клонируют людей, чтобы получить мозговую ткань? Это, насколько мне известно, преступление. У вас будут проблемы, Макбрайт. Большие проблемы!

– Вы так полагаете?

– Да. По завершении маршрута я передам вас Интерполу и прослежу, чтобы факты, которые выяснились сейчас, были проверены. Вот свидетель, а это – доказательство. – Я кивнул в сторону Фэй, затем – на распростертого во мхах Сиада. – Кроме того, я хочу, чтоб вы ответили на несколько вопросов.

На щеках Макбрайта заиграли желваки.

– Власть… – медленно процедил он, оперевшись на ледоруб, – ваши полномочия и ваша власть… Думаю, вы ее переоценили, приятель! Забыли, кто вы и кто я! – Лицо его побагровело, и он внезапно сорвался на крик: – К дьяволу ваши вопросы и ваш Интерпол! И к дьяволу вас самого! Чего она стоит, ваша власть? И где она?

Моя рука скользнула к плечу, и лезвие мачете с тихим шорохом покинуло ножны. Макбрайт уставился на него как зачарованный; в свете отгорающего дня клинок серебрился и поблескивал, точно длинная, слегка изогнутая полоска льда. Ощутив легкое движение, я бросил взгляд направо и увидел Фэй. Она с самым решительным видом сжимала дротик.

Черты моего противника расслабились.

– Это аргумент, – пробормотал он. – Согласен, это аргумент… Мне кое-что рассказывали про вас… про вас и ваше искусство… про то, как вы разрубили манекен в доспехах от плеча до паха… Слухи не врут?

– Не врут, – подтвердил я. Макбрайт пожал плечами.

– Получается, либо вы снесете мне голову, либо юная леди проткнет меня дротиком… Придется отвечать. Ну, давайте ваши чертовы вопросы!

– Что вы затеяли, Джеф? – Сунув мачете в ножны, я показал глазами на андроида. – Что это значит?

Он криво усмехнулся.

– Полевые испытания продукции, скажем так. Проверка в самых суровых условиях. Кроме того, он – мой телохранитель и слуга. Его запрограммировали на безусловное подчинение.

Макбрайт не лгал, это я мог утверждать со всей определенностью. Не лгал, однако недоговаривал.

– Что еще?

– Изучение вуали. Хотелось бы узнать, как этот феномен влияет на живые организмы и, в частности, на субстанцию, подобную органопланту. Я ведь вам намекал, пытался подготовить… Помните? На четвертый день, когда мы нашли ту мусорную кучу… – Щеки Джефа порозовели от возбуждения. Он вытер лоб и прикоснулся к Сиаду ледорубом. – Представим, что такие существа способны пересекать вуаль и действовать в Анклаве… бродить повсюду, исследовать его свободно, безбоязненно… Какие перспективы, босс! За месяц мы получим больше данных, чем за девять лет! Помните, я предлагал послать его в вуаль? Помните? – Макбрайт покосился на андроида. – Если бы не ваше упрямство, опыт с юной леди не понадобился бы. Хотя он дал свои плоды… она ведь не из органопланта…

Фэй что-то прошептала – кажется, выругалась на китайском. Не очень искусно; этот язык больше подходит для философских упражнений и стихотворчества.

– Вы сказали: хотелось бы узнать… – промолвил я. – Кому хотелось? Вам?

– Мне и моей корпорации. Ну, и другим заинтересованным лицам… партнерам по бизнесу, лидерам ЕАСС, возможно, вашей кремлевской администрации… Как-никак, Россия тоже член Союза Сдерживания. Вы понимаете… новые средства, новые возможности…

Я понимал. Было что-то еще, по-прежнему неясное и вроде бы касавшееся самого Макбрайта, однако давить мне не хотелось. Не пережать бы… Аура его была черней полярной ночи.

– Монро в курсе? – спросил я. – Знает о подмене?

– Нет. Мы заключили соглашение: я финансирую экспедицию, участвую в ней сам и предлагаю еще одну кандидатуру. Такую, чтобы ее состав был сбалансирован в… э-э… политическом смысле. Тут, понимаете, есть еще один интерес…

– Какой?

– Удастся ли андроиду сойти за ад-Дагаба и вообще за человека. В подготовительный период, в процессе контактов с людьми, и здесь, в Анклаве… Он получил всю нужную информацию, как о самом Дагабе, так и о Судане, религии, обычаях и языках. Он говорит на английском, арабском и четырех африканских наречиях, включая тарабарщину нуэров… Признайтесь, он вас обманул! Не говоря уж о нашей юной леди.

Не обманул, мелькнула мысль. То, что было для Макбрайта нелюдью, роботом, продуктом Эм-эй-си, я воспринимал как человека, как личность вполне адекватную, хотя и странную. Ментальные излучения живого не спутаешь ни с чем.

– Где настоящий ад-Дагаб? Макбрайт ухмыльнулся.

– Не знаю. Не в Судане, это точно. Может, гуляет в Париже или Лас-Вегасе, а может, строит дворец в Омане… Он получил солидные отступные, хватит и на дворец, и на мечеть, и на гарем парижских шлюшек. Это все, что вы хотели знать?

– Что с ним? – Я кивнул на окровавленное тело Си-ада.

– Он выживет. Органороботы гибнут лишь при полной потере крови, изъятии сердца и мозговых повреждениях. Центр регенерации включен, так что не беспокойтесь, завтра он будет как новенький. Только дежурить по ночам не сможет. Кое-какие функции восстанавливаются за три-четыре дня.

– Хорошо. Сейчас мы с Цинь спустимся в овраг, перенесем мешки, поищем место для ночлега. Потом я вернусь за вами и Сиадом. Он транспортабелен?

– Вполне.

– Рад это слышать. Можете пока заняться носилками, хвощи на взгляд довольно прочные. И еще одно… – Я взвалил на левое плечо мешок Сиада, на правое – свой собственный. – Там, во внешнем мире, Арсен Измайлов – мелкая сошка, а Джеффри Макбрайт ворочает деньгами и людьми… большими людьми, я полагаю… Но здесь я – первый после бога и не потерплю неповиновения! Запомнили?

– Да, – выдавил он.

– И с Интерполом… Я не шутил, Макбрайт!

– С Интерполом я как-нибудь разберусь.

– Дело ваше.

Я кивнул Фэй и двинулся к оврагу. Мы сбросили мешки с крутого склона, спустились вниз и зашагали вдоль ручья, высматривая место поуютнее. Сумрачный прохладный воздух окутал нас, под ногами хрустели мелкие камни, журчала вода, и полоска флера над головой казалась еще одним ручьем, грязновато-мутным, как прогалина в болоте. Крупных живых существ в овраге, похоже, не водилось, и нам попался лишь десяток плоских змей, странных гадов, напоминавших дряблый, набитый ватой кожаный чулок.

Фэй, прерывая молчание, вздохнула.

– Он был совсем как человек…

– «Был» и «как» нужно убрать, – откликнулся я. – Он жив, и он – человек. Странный, согласен… Но разве мы с тобой не странные? Помнишь, мы об этом говорили?

– Да, – она вздохнула. – Но в тот вечер я и представить не могла, насколько ты странный.

– С тех пор что-нибудь изменилось?

– Ничего. Я даже рада. Я знаю, что, оставшись с тобой, сорок лет буду слушать волшебные истории. Восхитительные сказки о звездах и других мирах…

– Это не сказки, милая, это реальность.

– Твоя реальность, Цзао-ван. – Ладошка Фэй скользнула в мою ладонь. – Мне бы хотелось узнать о ней самое важное, но…

Она запнулась, и я сжал ее пальцы.

– Спрашивай.

– Скажи, пришельцы не бросают своих девушек? Те сорок лет… Я могу на них рассчитывать?

– Все мои годы – твои. До самой смерти. Тихий счастливый вздох… Потом она спросила:

– Ты в самом деле сдашь Макбрайта Интерполу?

Я неопределенно хмыкнул. Кого-то сдам, а может, зарублю или оставлю на съедение клыкастым жабам – но вот Макбрайта ли?.. Если Сиад – не Сиад, то и другой наш спутник мог оказаться не Джеффри Коэном Мак-брайтом, наследником пушечных королей. Похож, конечно, но слишком уж молодой и шустрый… Наша последняя беседа – или скорее допрос – только плеснула масла в костер моих сомнений. Я мог поверить, что Мак-брайт – тот самый Джеффри Коэн, денежный мешок, – профинансировал экспедицию; средств у него хватало, и добрая их треть была распихана по всяким фондам и благотворительным обществам. Он, несомненно, не отказался бы принять участие в походе, но из спортивного интереса, из страсти к риску и опасности, которая владеет экс-тремалыциками. Возможно, тот Макбрайт пошел бы с нами, чтоб доказать себе, что он не стар, что сохранился порох в пороховнице… Словом, причины могли быть разные, кроме одной – той, что была упомянута нашим Макбрайтом.

Полевые испытания… Высокие звезды, что за чушь! Таким миллиардеры не занимаются, для этих дел у них полно шестерок! Еще – андроид в роли слуги и телохранителя… няньки, говоря по правде… Ни одному экстре-мальщику такое в голову не придет! Унижение и бессмыслица, лишающая забаву самого главного – риска!

Значит, наш Макбрайт – другая личность, фальшивая, поддельная? С фальшивой памятью о женах, о китаянках и мулатке, о путешествии на «Вифлеем», прыжке с орбиты и прочих подвигах, включая ведьму-итальянку с неукротимым темпераментом? Странно! Можно сказать, необъяснимо! Я мог поклясться в том, что он не лжет, что все это – факты его биографии. Я чувствую такие вещи…

Мы обнаружили пещеру в каменистом склоне, забросили туда мешки, и я, оставив Фэй разогревать консервы, полез наверх. Быстро темнело. Над лесом хвощей маячили расплывчатые пятна: одно побольше – бледная луна, и дюжина мелких, самые яркие звезды, каким удалось пробиться через редеющий флер. У жабьей туши уже копошились червяки и слизни, а Джеф потел над носилками, переплетая тросом пару жердин. Перетащив андроида на эту хлипкую конструкцию, мы привязали его, спустили вниз на двух канатах, слезли и потащили к нашему стану. Он, кажется, был в коме – не шевелился, не стонал и выглядел по-прежнему бледным, как полотно.

– Он что-нибудь чувствует? – спросил я, оглянувшись на Макбрайта.

– Нет. Не больше, чем ящерица с отрастающим хвостом. Даже меньше – на время регенерации мозг отключен. Защитный механизм, которого нет у человека.

– Вы сказали, что он запрограммирован на подчинение. Как? Насколько я знаю, с человеческим мозгом такие фокусы не проходят.

– Есть многое, Гораций, что неизвестно нашим мудрецам. Особенно в двадцать первом веке, – пропыхтел мой спутник, стараясь не раскачивать носилки.

– Техника вуду? Генетическая коррекция? Рефрейминг?

– Это вопрос эксперта СЭБ или мистера Измайлова, журналиста?

– А с кем вы хотите иметь дело?

После недолгого молчания сзади донеслось:

– Я хочу считать, что инцидент исчерпан. То, что случилось между нами… мои слова, излишне резкие… Я погорячился, босс, и приношу извинения.

– Без всяких условий, связанных с выдачей Интерполу?

– Разумеется. Можете заковать меня в цепи и сдать им под расписку. Лично мне ничего не грозит, ведь все исследования и разработки производились не мной, а моими сотрудниками. Откуда мне знать, какой у андроида мозг? Положим, меня проинформировали, что он искусственный, выращенный из органопланта… Скажете, невозможно? Ну, так откуда мне знать? Я не генетик, не биолог, я инженер. И адвокаты у меня отличные!

Выкрутится, понял я. Выскользнет, как мокрый обмылок! Впрочем, я пригрозил Макбрайту Интерполом, лишь исполняя свою роль; было бы странно, если бы руководитель группы отреагировал на его признания как-то иначе. Или пропустил их мимо ушей… Ну, пусть разбирается с Интерполом, пусть! А с ним разберется Асенарри, один из тех инопланетных монстров, которые внушают ему ужас.

– Так что же насчет программирования, Джеф?

– Инцидент исчерпан?

– Да. С учетом сказанного мною выше.

– Вы про Интерпол? Ладно, согласен. Как говорится у вас, худой мир лучше доброй ссоры. Тем более в этих гибельных местах. – Он помолчал, затем после недолгой паузы заметил: – Вы помянули технику вуду… Так вот, всякую технику можно усовершенствовать. Ясно, дружище?

– Вполне.

Теперь я знал, что не оставлю это дело. В сравнении с ним рай репликантов в Подмосковье был невинной шуткой мелкого жулья, помешанного на эротике.

Сзади раздалось покашливание. Потом:

– Как видите, я с вами откровенен. А знаете отчего?

Даже не догадываетесь? – Я молчал, ожидая продолжения, и дождался. – Мне многое о вас известно, Измайлов. Не обижайтесь, но я привык изучать людей, с которыми сводят обстоятельства, – тем более тех, от коих зависит моя жизнь. Для этого в Эм-эй-си есть соответствующая служба.

– Завели на меня досье?

– Ну, что-то вроде… Не так уж это существенно, дружище, тем более здесь и сейчас. Главное, что я проникся к вам уважением. Я понял масштабы вашей личности, я осознал вашу силу и уникальность талантов… да, талантов, связанных, кстати, не только с вашей памятью. Такой человек мне нужен, и потому… – Макбрайт чертыхнулся, споткнувшись о камень, но через секунду продолжил: – И потому я надеюсь на сотрудничество в будущем.

«Интересно, как много он знает?.. – мелькнуло у меня в голове. – Бог с ним, с Измайловым, – не докопался бы до прочих моих ипостасей! До Энтони Дрю, племянника Ники Купера, или до бразильца Кастинелли и Жака Де-ни, директора фонда «Пять и пять»… О связях между мной и этими лицами не ведали ни ЦРУ, ни Сюрте Жене-раль, ни ФСБ, ни прочие разведки мира. Но, как говорится, первый фехтовальщик Франции может не бояться второго, а вот деревенский увалень, впервые увидевший шпагу, может его проткнуть… Тем более что Макбрайт – не деревенщина и не увалень…»

– Сотрудничество предполагает доверие, – сказал я.

– Разве я не был откровенен?

– Не совсем. Вот, например… – Я замедлил шаги, повернувшись, посмотрел на Джефа через плечо. – Помните наш разговор перед Лаштом? Когда мы собирались пройти через вуаль? Помните свои слова?

Он наморщил лоб и покачал головой.

– Мы спорили, кто двинется первым, и вы сказали, что без юной леди мы как слепые щенки, а без меня – свора, потерявшая хозяина. Так?

– Да. Наверное… Даже наверняка! У вас замечательная память, приятель! Ну, так что вытекает из моих слов?

– То, что вы представляете важность Цинь для нашей экспедиции. Без нее мы и правда слепые щенки… Тем не менее вы провели с ней смертоубийственный эксперимент – там, над водопадом. Уговорили и отправили в вуаль… ее, не Сиада… Ну, предположим, вместо юной леди я выловил бы прах столетней давности… И что бы мы делали? Объясните!

Он попал в ловушку. Даже не глядя на Макбрайта, я ощутил эманацию страха, тревоги, неуверенности, которые охватили его. Снова споткнувшись, он пробормотал:

– Это была моя ошибка, признаю. Кто же знал, что проклятый канат оборвется? Поверьте, дружище, я сделал это без всякого умысла! И потом… потом… если б девчонка в самом деле погибла, то оставались вы, хозяин своры. Разве не так?

Я молча ускорил шаги и не сказал ни слова, пока мы не добрались до убежища. Тайны Сиада и Фэй более не были тайнами; теперь приоткрылась загадка Макбрайта. Не знаю, что он выведал про меня и был ли он Макбрайтом в самом деле, но я его интриговал. В самой высшей степени! Возможно, наш поход был полевыми испытаниями Арсена Измайлова, загадочной личности и предположительно ясновидца… Если принять такую версию, все становилось на свои места: Макбрайт рассчитывал, что, если Фэй погибнет, я обнаружу свой дар и поведу его с Сиадом в смертельном хаосе вуали. Неглупый расчет, но он не учел другого варианта: я мог их просто бросить.

Или не мог?

Спутники мои за этот день устали, и после ужина я велел им снять с Сиада окровавленный комбинезон и отправляться на боковую. Я тоже вымотался: дорога в джунглях оказалась изнурительной, и постоянное предчувствие опасности ее не облегчало. Если добавить к этому хвостатых жаб, душный влажный воздух, походы с рюкзаками и носилками, несчастье с Сиадом и ссору с Макбрайтом, то станет ясно, что я пребывал не в лучшем расположении духа. Силы мои были на исходе, и буйная энергия палеозойских каламитов не могла заменить мне плавных течений, струившихся в дубовых рощах или в огромных стволах секвой. К счастью, мы находились неподалеку от эоита, километрах в пятидесяти или сорока от его центральной зоны.

Убедившись, что Фэй с Макбрайтом заснули, а Сиад по-прежнему в отключке, я снял комбинезон и растянулся нагишом на каменном полу пещеры. Эоитные потоки были еще слабыми, но все же я воспринимал их живительную мощь: прилив – отлив, прилив – отлив, будто меня баюкали невысокие ласковые волны где-нибудь на Кипре или у крымских берегов. Слишком небольшая энергия, чтобы проникнуть в астральную сферу и дотянуться до Старейшего либо узреть те смутные тени, что бродят в прошлом и будущем, как призраки в туманной мгле… Но для неглубокой медитации этих потоков хватало. Отдохнуть, набраться сил, ускорить клеточный обмен, изгнать отраву стресса и усталости…

Мелкие камни уже не давили мне в спину, тьма не застилала взгляд; я плавал в нежно-лиловом мареве, теплом и ласковом, словно ладошки моей уснувшей феи. Оно покачивало меня то слабее, то сильнее, в такт ревербераци-ям центрального фонтана и низвергавшихся к Земле течений; мириады неведомых голосов шептали и пели в моих ушах, чьи-то едва ощутимые прикосновения массировали кожу, пробирались сквозь нее с заботливой осторожностью, разглаживали сведенные усталостью мышцы, дотягивались до мозга и сердца. Я знал, что сейчас творится со мной: яды и шлаки распадались, кровь струилась быстрей, очищая сосуды, клетки насыщались глюкозой, гормональный баланс возвращался к норме: сколько положено адреналина, инсулина, глюкагона, кортикостерои-дов, гормонов щитовидки. Наверняка, мелькнула мысль, что-то подобное происходит и с Сиадом – в течениях эоита регенерация ускоряется, и это верный признак, что он не робот, не машина, а живое существо.

Продолжая купаться в нежных лиловых струйках, я повернул голову и посмотрел на него. Страшная рана в животе уже закрылась, дыхание стало более глубоким, и я сквозь шепот астральных голосов отчетливо слышал клокотание воздуха в горле Сиада. Транс мой был неглубоким, и в этом состоянии я продолжал контролировать реальный мир, его запахи, образы, звуки; исчезли лишь тактильные ощущения, но чтобы вернуть их и дотянуться до мачете, мне потребовалось бы не более секунды. Так я лежал, окутанный незримой мглой, пронизанный токами эоита, пока не посветлело небо и сквозь предрассветный туман не проступили очертания камней на берегу ручья. В этот момент веки Сиада дрогнули, глаза открылись, он пошевелил рукой и сел. Я придвинулся ближе, осматривая его лицо и тело. Рана пропала без следа, на месте ее бугрились могучие мышцы, взгляд уже не стекленел, точно в предсмертной агонии, и кожа стала принимать оттенок меди – видимо, центр пигментации восстановился. Вытянув руку, я прикоснулся к его лбу – температура была нормальной.

– Можешь говорить? – Да.

Голос был тихим, но вполне отчетливым.

– Как себя чувствуешь?

– Нормально. По милости Аллаха я…

– Не поминай имени божьего всуе. Если желаешь, сотри теологическую информацию. Она тебе не нужна. Я знаю, кто ты.

Он промолчал. Этого парня нелегко разговорить, подумалось мне.

– Назови себя.

– Сиад Али ад-Дагаб, майор секретной службы Судана, шеф особого подразде…

– Нет, – прервал я его, – назови мне истинное имя. Макбрайт, рассказывая о тебе, как-то забыл его упомянуть.

– Андроид нулевой серии, опытный образец номер четыре. Другой идентификатор мне неизвестен.

– Тогда останешься Сиадом. Хорошее имя; на арабском созвучно слову «вождь». – Я сел, скрестив ноги, и положил ладонь на его плечо, передавая частицу накопленной энергии. – Атеперь, брат мой, скажи, кем ты себя считаешь?

– Я робот. Андроид. Человекоподобная машина.

– Кто тебе это сказал?

– Мои создатели.

– Что еще ты знаешь о себе?

– То, что я – искусственный интеллект, обязанный подчиняться конкретным людям. Их образы и приоритеты подчинения – в моей памяти. Я сотворен, чтобы служить им и защищать их. Такова моя основная программа.

– Ты считаешь, что твой мозг – соединение кристаллических чипов с записанными в них программами?

– Нет. Мой мозг выращен из органопланта и запрограммирован иным путем.

– Каким?

– Это мне неизвестно. Я знаю, кто я есть, и знаю, что не могу нарушить инструкции. Это сообщили мне в процессе воспитания и подготовки.

– Тоже твои создатели? – Да.

От него веяло несокрушимой убежденностью; он в самом деле полагал, что является машиной, роботом, лишенным свободы воли. Конечно, не устройством из железа и кремния, но сути это не меняло; его отличия от людей были такими же зримыми, как солнце в ясный полдень. Неутомимость и физическая сила, отсутствие потребности во сне, регенерация и многое другое, но главное – уверенность в том, что он не человек и должен служить и подчиняться. Конкретным людям, разумеется.

Теперь я знал, как это сделали. Магия вуду, гипноз и методы психологического кодирования тут были ни при чем, так же как генетическая коррекция, что порождала модификантов. Макбрайт мне солгал; все оказалось проще, много проще. Эффект Маугли… Маугли в стае волков… Не то мифическое дитя, описанное Киплингом, а другие Маугли, настоящие, возросшие среди зверей и убежденные в том, что сами они – звери, волки, медведи или шимпанзе. Сиад был воспитан в таких же убеждениях, что лишь подтверждало давно известный тезис: человек – творение общества. Если ребенку повторять, что он вампир и должен питаться кровью, он вырастет вампиром, а если к тому же еще страдает фотоаллергией, то данный факт лишь подчеркнет нечеловеческую сущность в его собственных глазах. Словом, как говорили латиняне, homo naturae minister et interpres – человек служитель и истолкователь природы, в том числе и своей собственной.

Я снова прикоснулся к мускулистому плечу Сиада.

– Ты ведь знаком с концепцией лжи? Намеренного искажения информации? – Он кивнул. – Так вот, друг мой, твои создатели лгали. Ты человек. Вернее, ты можешь стать человеком, вернув свободу выбора и изменив свои ориентиры. Немного, совсем чуть-чуть… Ты утверждаешь, что обязан подчиняться конкретным людям, что сотворен, чтобы служить им и защищать. Так вот, подчиняйся лишь самому себе и защищай по мере сил любого человека. Только и всего.

– Я – человек? – Такая мысль, вероятно, не приходила ему в голову.

– Да.

Его огромная ладонь легла на живот, на гладкую кожу без рубцов и шрамов.

– Человек такое может?

– Несомненно. – Вытащив нож, я полоснул запястье и поднес к его лицу. Капли крови упали Сиаду на грудь, потом кровотечение остановилось, края пореза сошлись и ранка исчезла, словно ее и не было. Я потер кожу, улыбнулся и сказал: – Видишь? Мы оба в чем-то отличны от других людей, но это не повод, чтобы считать нас машинами. У тебя иная плоть, а у меня немного нестандартный разум… И что с того? Мы люди, Сиад, люди! И еще… Твой мозг не выращен из органопланта, как тебе сказали; он самый обычный, человеческий. Думаю, он взят от клона.

– Ты в этом убежден?

Впервые он обратился прямо ко мне.

– Да. Я не ошибаюсь. В подобных делах я эксперт.

Лоб Сиада пошел складками. С минуту он взирал на меня, излучая тревогу и неуверенность, столь необычные для этого гиганта, потом его голова опустилась, морщины исчезли, мышцы расслабились.

– Я подумаю… подумаю над тем, что ты сказал… А сейчас я хотел бы поесть. Я очень голоден.

Он проглотил пригоршню пищевых таблеток, ополовинил флягу, затем поднялся, вышел из пещеры и начал разминаться. Мощное нагое тело уже отливало эбеном, мышцы бугрились, как узловатые корни, движения сделались быстрыми, едва уловимыми для глаза. Закончив с упражнениями, Сиад смыл кровь с комбинезона, вытащил скотч и начал старательно заклеивать огромную прореху.

Проснулись Фэй с Макбрайтом. Джеф высунулся наружу, взглядом отыскал андроида, пробормотал: «Ну, он уже в порядке…» – и отправился к ручью, мыться. Фэй задержалась.

– Как он?

– Много лучше, чем вчера. Утолил жажду, съел десяток капсул. Сейчас размышляет, остаться ли роботом или стать человеком.

Она улыбнулась, погладила меня по щеке.

– А как ты? Выглядишь прекрасно… Но ты ведь всю ночь не спал?

– Бывает, что сон мне не нужен. Не удивляйся, девочка, привыкай.

– Чему тут удивляться? Ты Цзао-ван, хранитель очага… Очаг не должен гаснуть, и Цзао-ван не спит…

Фэй выскользнула из моих объятий и тоже направилась к ручью.

В этот день мы одолели двадцать восемь километров и повстречали только двух клыкастых жаб. Я прикончил их дротиком, поставив кольцо на отметку «пять»; такая доза убивала их довольно быстро. Ближе к вечеру мы наткнулись на заросли молодых хвощей и застряли там часа на три, прорубая тропу; эта работа легла на нас с Макбрайтом, ибо Сиад двигался не так энергично, как в первую половину дня, и выглядел усталым. Видимо, процессы регенерации еще не завершились – кожа его по временам серела, он сбивался с шага, но не позволил прикоснуться к своему мешку. Я не настаивал; после нашей утренней беседы было бы нелепо донимать его приказами. Первый пункт декларации независимости таков: каждый сам определяет меру своих сил.

После зарослей началась болотистая низина, потом дорога пошла на подъем, местность сделалась засушливее, растения – ниже; каламиты и лепидодендроны почти исчезли, освободив территорию для древовидных папоротников и высокого, до колена, мха. Мы больше не встречали хищных жаб, мокриц, червей и странных созданий, похожих на гибрид омара с пауком, зато гигантские слизни попадались в изобилии. Вреда от них было не больше, чем от разваренных макарон, и я решил, что это место подходит для ночлега.

Скальная стена, ограничивающая равнину с южной стороны, уже поднималась до небес – точнее, до серо-желтой дымки флера; в ней было метров восемьсот, и я полагал, что это остатки возвышенности, увенчанной некогда гордым пиком, который назывался Тиричмир. Пожалуй, я даже был уверен в этом, хотя пейзаж изменился настолько, насколько возможно за сотни миллионов лет: ни одного ориентира, памятного мне, ни очертаний знакомых гор, ни развалин селений, ни речных долин. Словом, времятрясение! Время порезвилось здесь, стирая горные хребты, будто небрежный рисунок, сделанный карандашом на полотне вечности… Но сокрушительный катаклизм не затронул эоит, и я направлялся прямо к его центру, улавливая токи, которые падали с небес и поднимались к ним. Токи становились все сильнее, указывали верный путь, и не было сомнений, что завтра, добравшись до утесов, мы будем километрах в пяти от середины зеркала. Возможно, через пару дней наша экспедиция закончится – в том смысле, что, достигнув ее цели и раскрыв все тайны, мы повернем на восток, к ближайшей границе Анклава… Почему бы и нет? Если не помешает вуаль, если мы преодолеем стену, если Аме Пал оставил мне послание и если я смогу в нем разобраться, пристроив последние камешки-факты в свою мозаику… Ее несложно завершить, когда догадываешься, что случилось, и остается лишь одна проблема: как это произошло?

Минут за сорок до того, как начало темнеть, я обнаружил вешку под сто девятнадцатым номером; приятный сюрприз и рядом с ним – объемистый контейнер, где были вода, продукты, сок и шоколад, а также запасное снаряжение, дротики, тросы, аптечка, гранаты и даже башмаки. Мы не нуждались в большей части этого добра, но все же находку стоило отметить. Сбросив рюкзаки, мы отыскали два десятка баночек с паштетом, мясом и куриными консервами и принялись за еду. Большую часть рациона прикончил Сиад – расправился с дюжиной банок, выдавил в рот шоколадную пасту из нескольких тюбиков, напился сока и лег, закрыв глаза. Я распределил дежурства: полтора часа – Макбрайт, столько же – Фэй, и остальное – мне. Tertia vigilia, третья стража, а заодно и четвертая…

Сон в эту ночь я выбрал из самых приятных – будто все мы четверо, отец, мои матери и я, собрались на лани-дао, маленький семейный праздник. Лани-дао – нечто вроде дня поминовения Ушедших, только наши Ушедшие не становятся прахом в печах крематориев и не гниют в земле, а отправляются в галактическую бездну. Они, конечно, живы; меняется лишь внешний облик, растут возможности, но суть их остается человеческой. У Рины был до меня еще один потомок, не от Наратага, а от Доти-ра – Риндо, мой брат, которого мне не довелось увидеть. Рина самая старшая в семье, ей больше веков, чем пальцев на руках, и если бы Риндо остался с нами, то и ему исполнилось бы лет семьсот. Но он ушел, избрав судьбу Старейшего, переселился в звездный мир вслед за отцом Дотиром, хотя его годы были совсем еще юными. Редкий случай, один на миллиард, но каждый из нас свободен в выборе судьбы.

Мне снилось, что мы сидим на террасе, и фиолетовый океан рокочет у наших ног, трудолюбиво полируя гальку пляжа; тут и там на темных валунах застыли морские ящерицы, в небе в сиянии ярких солнц мечутся птицы с острыми длинными крыльями, подобные чайкам Земли, и два огромных шатровых дерева с серебряными листьями бросают тени на изразцовый пол. Мы сидим у низкого круглого столика, полного яств и питья, и Рина колдует над поминальным букетом – в нем столько цветков, сколько лет исполнилось бы Риндо, и он похож на многоцветный, ароматный и живой фонтан. Наратаг, по своему обыкновению, молчалив и серьезен, смотрит на руки Ри-ны, порхающие среди цветов, подобно двум прекрасным белым лилиям. Асекатту поворачивается ко мне, на ее губах – улыбка, потом я слышу голос моей младшей матери: «Сегодня нас больше, Асенарри. Вот блюдо, вот бокал и кресло для твоей подруги. Когда она придет? Откуда она? И как ее имя – Ольга? Или Фэй?» И я замечаю, что рядом со мной свободное сиденье – изящное, точенное из кости, какое ставят дорогим гостям. «Где же она? – спрашивает Асекатту. – Позови ее, сынок!» Я посылаю безмолвный зов, и посреди террасы возникает девушка. Глаза как темный янтарь, чуть широковатые скулы, ямочка на подбородке, густые, загнутые вверх ресницы…

Ольга?.. Фэй?..

Она подходит, наклоняется, ее локоны падают мне на плечо, ее губы все ближе и ближе…

Я просыпаюсь. В трех шагах горит костер, мечется живое пламя, потрескивают стебельки сухого мха, искры улетают в небо. Рядом – Фэй; сидит и смотрит на меня. Смотрит с жадной нежностью, словно боится, что я улечу за искрами, пробью покрывало флера и растворюсь в космической пустоте.

Поднявшись, я потер лицо, подошел к ней и сел на моховую подстилку. Почти как во сне, только нет моих родичей, а вместо цветов – рыжие языки огня… Струятся, играют, переливаются… Наверняка их не меньше, чем лет, которые прожил Риндо, странствуя среди туманностей и звезд.

Фэй кладет головку на мое плечо и шепчет:

– Сказочная ночь… Бывают такие на Уренире? Когда вы сидите у костра, смотрите в огонь, мечтаете и говорите о своих мечтах?

– Да, родная. Я вспоминаю много таких ночей… Я проводил их с друзьями или в родительском доме на берегу океана, огромного, как небо. С отцом, с Асекатту и Риной…

Она вздрагивает.

– Асекатту и Рина… Кто они? Женщины?

– Да. Мои матери – там, на Уренире.

– Обе? Разве бывает такое? Я тихо смеюсь.

– Бывает. Уренир не Земля, малышка. Там существует плотская любовь, но мы считаем, что дети – дар любви духовной, более высокой, не требующей физического соединения. Впрочем, одно не исключает другого…

– Не понимаю, Цзао-ван. О чем ты говоришь? О телепатическом зачатии?

– Нет. Вспомни, даже у вас на Земле дитя может родиться от донора… Правда, вы не умеете соединять гаметы многих родителей, и в генетическом смысле у ребенка их только двое. На Уренире иначе, Фэй. К тому же наши женщины давно не вынашивают потомство, не страдают и не испытывают мук при родах. Любовь чудесна, но ее последствия для женщин – здесь, на Земле, – нельзя назвать приятными. Боль, кровь, опасность для жизни или, как минимум, истощение…

Она потерлась щекой о мое плечо.

– И все же я хотела бы выносить нашего ребенка.

– Ты сделаешь так, как решишь. Тут не Уренир – Земля.

Фэй задумчиво кивнула.

– Да, Земля, мой дорогой. Вы отличаетесь от нас, а мы – от вас.

– Не так уж сильно. Больше нервных центров, сердце с шестью камерами, есть разница в кровеносной и эндокринной системах… Но внешние различия минимальны: маленькие рты, огромные зрачки… Ты похожа на уренир-скую женщину.

– Правда?

– Клянусь Вселенским Духом!

Я не лукавил – на Уренире нашлись бы девушки, похожие на Фэй и Ольгу. Впрочем, и на других земных красавиц; доминирующий тип не исключал разнообразия. Ри-на, например, была златовласой, с синими глазами и узким маленьким личиком. Представив ее, я попытался задержать образ в памяти, но любопытство Фэй было ненасытным.

– Вселенский Дух? Ты сказал, Вселенский Дух? Это ваше божество?

– Нет. Но в каком-то смысле…

– В каком? – Она отодвинулась, глядя на меня с тем блеском в глазах, с каким ребенок ждет сказочной истории. – Объясни, Цзао-ван!

– Один мудрец поведал мне, что люди уходят из жизни по-разному: кто-то – в покое, примирившись со скоротечностью бытия, кто-то – в тревоге, отчаянии или страхе. Есть такие, которые уходят с ненавистью – те, кто гибнет на полях сражений, кого казнят или лишают жизни иным путем, всегда жестоким и неправедным. Но так случается на Земле. На Уренире мы просто уходим.

– Уходите… – повторила она. – Но это всего лишь эвфемизм, заменяющий слово «смерть»… Или я что-то понимаю не так?

– Не так. Видишь ли, милая, я бессмертен… все мы бессмертны на Уренире, и это дар эволюции, который вы получите когда-нибудь. Со временем, не скоро. Вы…

Рот Фэй округлился, глаза расширились, став двумя озерами, в которых плясали яркие отблески костра. Она порывисто вздохнула, стиснула руки на коленях и, полная изумления, склонилась ко мне.

– Что… ты… сказал?..

Губы ее почти не шевелились, словно скованные холодом, и я согрел их поцелуем. Потом произнес:

– Я бессмертен, как и любой обитатель Уренира. Наша плоть пластична, мы властвуем над ней, не зная страха гибели, и мы умеем делать многое другое, что показалось бы невероятным для человека Земли. Мои способности, память и ощущение вуали, раны, которые заживают мгновенно, – все это жалкое эхо талантов, дарованных нам эволюцией. На большее я не способен в своем земном обличье, но там, на родине…

– Подожди, Цзао-ван, не торопись. – Кажется, она пришла в себя после моих откровений. Глаза ее блестели, и по всему было видно, что моя фея собирается ввязаться в спор. – Если вы живете вечно и рожаете детей, то Уренир, наверно, переполнен… Зернышку проса негде упасть, да? Или вы расселились по всей Галактике, на тысячах планет? Может быть, на миллионах?

– Нет, девочка, мы остаемся в своем мире, ибо он прекрасен, и посещаем другие миры, чтоб любоваться ими, наблюдать за их развитием, а иногда – помогать… не очень часто, так как не всякая помощь полезна. И нас не меньше, чем обитателей Земли.

– Но я не понимаю… О! – Глаза ее снова расширились. – Значит… значит, все, что написано в книгах буддистов, – истина? Вы проходите цепь перерождений, но всегда – в человеческом облике? Ваши тела умирают, души уносятся в космос, а после возвращаются в мир, вселяясь в младенцев – так, как ты вселился в земное дитя? Так, Цзао-ван?

О чем-то подобном мы говорили с Аме Палом, но я не старался его переубедить. По правде говоря, я его щадил; мне не хотелось открывать жестокие истины, разрушив тем самым его мир, такой наивный и стройный, с небесами, где обитали сказочные существа, боги, демоны, будды и души, ждущие перерождения. Но Аме Пал при всем богатстве своего ума и чувств являлся наследником прошлых знаний, в которых реальность сплавлялась с фантазией. Фэй – совсем другая: дитя третьего тысячелетия, ровесница мира, изгнавшего чудо с небес. Может быть, зря…

– Нет никакой цепи перерождений и душ, отлетающих в космос, – промолвил я. – Человек рождается, живет и умирает, и эта смерть необратима, если не извлекается мозг, чтобы внедрить его в тело клона или искусственного создания, подобного Сиаду Так происходит на Земле и на других планетах, чьи обитатели похожи или отличны от людей, чья жизнь может длиться дольше, но подчиняется все той же неизбежности, тлению – плоти и распаду разума. Так всюду, кроме Уренира, девочка, всюду в Галактике в данный момент. Что же касается нас… – Я сделал паузу, погладил ее по щеке и продолжал: – Мы существуем столько, сколько захотим, а если жизнь наскучила, преобразуемся в иное существо, более мудрое, чем человек, и более могучее. Свободное, как ветер эфира… Мы называем их Старейшими.

– Значит, уйти – это сделаться Старейшим? – прошептала Фэй.

– Старейшие – часть мировой ноосферы, и я упомянул о ней, когда поклялся Вселенским Духом. Этот Дух – ноосфера Вселенной, и наши знания о ней скудны – мы не способны воспринимать ее отчетливо. Большая часть этих знаний пришла от Старейших. Возможно, они – посредники между Вселенским Духом и существами из плоти и крови.

– Полубоги? – выдохнула Фэй.

– Можешь называть их так.

– Но чем они занимаются? Исследуют звезды, другие миры и галактики, другие цивилизации, отличные от уре-нирской?

– Нет, нет! У них есть проблемы посерьезней, а эти игрушки оставлены нам. Они лишь помогают, разыскивая те планеты, чья ноосфера соединилась со вселенской. Делают так, чтоб мы могли отправить туда Наблюдателей… ну, кое-что еще… Ты назвала бы их Старшими Братьями, блюстителями равновесия и порядка, но это наша, человеческая точка зрения. Видишь ли, милая, их нелегко понять. Даже наших Старейших, наших кровных родичей…

Ресницы Фэй взметнулись, как темные крылья бабочки.

– Ваших… родичей… – повторила она. – А что, есть и не ваши?

– Разумеется. Возраст Галактики – миллиарды лет, и в прошлом были расы, достигшие расцвета в неизмеримой древности и отказавшиеся от телесного обличья. Наши Старейшие – самые юные, и временами мне кажется, что там, – я показал глазами вверх, – они считаются детьми или подростками, еще не достигшими зрелости. Может быть, я ошибаюсь… почти наверняка… Мы знаем лишь то, что Старейшие с разных миров – единая галактическая раса, не отвергающая нас, не позабывшая родства, готовая прийти на помощь. Если мы попросим…

– Это случится обязательно? – тихо вымолвила Фэй, глядя на пламенные языки костра. – Я имею в виду, что через много-много лет мы на Земле тоже станем бессмертными и научимся превращаться в Старейших? Будем жить в Галактике и заниматься такими вещами, о коих сейчас нельзя и помыслить?

– Так и будет, если вы не уничтожите свой мир, а заодно и самих себя. И если вы не пропустите эру расцвета – тот период, когда необходимо не расселяться среди звезд, не захватывать новые территории, а искать дорогу в ту реальность, что лежит за гранью бытия. Иначе…

– Что? – Ресницы ее снова взметнулись.

– Иначе – упадок, вырождение и гибель. Знаешь, есть в Галактике планета… автохроны зовут ее Анхабом… прекрасный древний мир, некогда мощный, жизнеспособный, но время его растрачено в пустых забавах. Они не нашли дороги – может быть, никогда не найдут, хотя и пытаются… но их уже мало, слишком мало… на три порядка меньше, чем обитателей Земли… Живут они тысячелетиями, но не желают продлить себя в потомстве, и это самое страшное. Они устали.

– Разве им нельзя помочь? Им, нам и остальным, кто не нашел дороги?

Я прикоснулся губами к ее ресницам.

– Представь, перед тобой – личинка… Можно ли сразу превратить ее в бабочку? Ты понимаешь, что нет… Теперь другой пример, совсем невероятный: личинка стала куколкой, но ей так хорошо в уютном коконе, что покидать его совсем не хочется. Представь, что ты прорвала оболочку, но там не крылатая бабочка, а нечто застывшее, неподвижное, перезревшее и не способное измениться… Нет, моя фея, дорогу показать нельзя! Каждый находит ее сам – или не находит и превращается в тень в памяти Вселенной.

Я замолчал. Костер угасал, сухие стебли мха прогорали, подергивались пеплом, яркие алые искры больше не кружили в прохладном воздухе. Костры всегда напоминали мне жизнь и смерть цивилизаций: пламя разгорается, вспыхивает мощно и яростно, и в эти минуты надо пристроить над ним котелок, сунуть в огонь железку или что-то еще, дабы использовать его энергию. Глядишь, останется потом клинок, или обожженный сосуд, или хотя бы кружка чая… А если не успеешь, дрова сгорят, огонь источится бесполезным дымом и умрет. Nil sine magno vita labore dedit mortalibus, что означает: жизнь ничего не дает смертным без большого труда.

Фэй приникла ко мне, и я почувствовал, что щеки ее влажны.

– Ты можешь забрать меня в свой мир? Тогда, когда решишь вернуться?

– Это не в моих силах, родная. Зато я могу остаться здесь, с тобой. Я ведь сказал: все мои годы будут твоими.

Она то ли вздохнула, то ли всхлипнула и вытерла глаза. Потом прошептала:

– Тогда расскажи про Уренир. Какие у вас океаны и горы, какие реки и города? Какие деревья в ваших лесах, какие птицы и звери? Как вы живете, как любите, как веселитесь и грустите? Как вы узнаете, что пришла пора уйти? Как вспоминаете ушедших и как…

– Расскажу, – промолвил я, – все расскажу, моя фея. Для этого у нас хватит времени.