Последняя милость

Мы снова ехали по пыльному тракту в ущелье Сигуэнца: дон Луис – за рулем, Анна – рядом со старым археологом, а я – на заднем сиденье, без ружья, но при своем клинке. Мы двигались в предрассветных сумерках, под сиявшими в вышине звездами, и яркие пятна, свет мощных фар, скользили по дороге, высвечивая то трещиноватую скалу, то мощный ствол горного дуба, то пальму или кактус, грозивший длинными иглами. Дон Луис, непривычно молчаливый, пыхтел сигарой и вел машину с осторожностью, но все же она подскакивала на каждом ухабе – пару раз я чуть не прикусил язык. Впрочем, моим размышлениям это не мешало.

Я уже не маялся из-за того, что придется одарить вампира целительной таблеткой. Не душила меня жаба на этот счет, ибо любую просьбу ласточки я готов исполнить. Именно так, судари мои! Не возражайте женщине, которая вас любит; ей лучше знать, что вам хорошо, что плохо, где вы найдете, а где потеряете. Женщины мудрее, чем мужчины, и потому природа вверила им большее, чем нам, – ведь жизнь продолжают они, а мы лишь ее охраняем. Их мудрость неоспорима, и даже для вампиров это так. Проверено на опыте: графиня Батори еще жива, а вот несговорчивые Борджа и Малюта лижут в преисподней сковородки.

Нет, я не жалел о своем обещании, а размышлял, пойдет ли лекарство на пользу клиенту. Ведь в Лавке получено! А Лавка хоть и была явлением странным, иррациональным и неподвластным логике, определенно имела понятия о справедливости. Ну, пусть не Лавка, а тот, кто в ней распоряжался… Это существо обладало предвидением и зря своих даров не расточало; всякий предмет имел назначение, некую цель, которая прояснялась в должное время. Вот, например, почему мне дали пять пилюлек, а не четыре и не шесть? Одна – для Анны, одна – для супруги магистра, и одна, положим, для инока Пафнутия… А остальные две кому? Станет ясно, когда придет нужда. А пришла ли она нынче? Надо ли мне исцелять жестокого завоевателя, сгубившего тысячи душ? Для него ли этот дар предназначен?..

Тут можно было бы порассуждать о предопределенности, детерминизме и свободе воли, но в философии я не силен. Потому и мучался сомнениями.

Вспомнилось мне, как произошла метаморфоза с Анной. В прежнем состоянии я ее, по совету магистра, синтетической кровью поил. Когда с таблетками заявился, пришлось рассказать о Лавке, и, думаю, в тот миг она мне не поверила – уж больно все это казалось сказочным и нереальным! Вытряхнула на ладошку голубоватый шарик, поглядела на него и вздохнула печально – мол, утешить меня хочешь, милый, успокоить. Однако проглотила пилюльку, уселась на диван, сложила на коленях руки, и я заметил, что личико у нее бледнее мела, а губы дрожат. Время шло к вечеру, я понимал, что моя ласточка голодна, и ждал со страхом, что она вот-вот попросит крови. Ждать пришлось недолго, так как снадобья из Лавки действуют с потрясающей быстротой, но не было в жизни моей труднее и тяжелее этих считаных секунд. Вдруг я увидел, что щеки Анны зарумянились, а глазки заблестели; она соскочила с дивана и сказала, что хочет есть. Тут мы отправились на кухню, и она опустошила холодильник, все подмела, от верхней полки с пакетом молока до поддона с фруктами.

Боже мой, как она ела! В несколько минут ухитрилась умять две банки шпрот, здоровый кусок сыра, палку колбасы, лечо, маринованные огурчики, килограмм слив, батон и молоко с печеньем! Ничего удивительного: голод – естественная реакция при изменении метаболизма… Я глядел на нее и тер кулаками повлажневшие глаза; я уже знал, что снадобье сработало, ибо к ампулам с кровью, хранившимся в холодильнике, она не прикоснулась. Она их даже не заметила, так была увлечена шпротами и сыром! Умяла все и говорит виновато: извини уж, милый, что тебе ничего не осталось… Может, в магазин сбегаем?.. Туда мы и направились и накупили столько, что еле унесли.

Так было с Анной. С тех пор она ест с большой охотой, но на фигуре это не сказывается: талия у ласточки – пятьдесят шесть. Ну, и все остальное тоже в порядке… в таком порядке, что глаз не отвести…

Я уставился в ее каштановый затылок, прикидывая, не возникнет ли у моего клиента та же реакция – проще говоря, зверский аппетит. На этот случай имелась у меня заначка – три килограмма ветчины, буханка с автомобильное колесо и дюжина пива. Еще бананы и маринованые ананасы; я учел, что наш конкистадор – мужчина представительный и крупный. Перекусит и, глядишь, разговорится… Вот будет радость дону Луису!

Звездное сияние померкло, небеса стали розоветь, и наш проводник и водитель выключил фары. В этот предутренний час горный воздух был прохладен и удивительно свеж – не так, как в Подмосковье, а по-своему, по-особому, ибо смешались в нем запахи земли и моря, напоминавшие, что Куба – остров, хоть и изрядной величины. Остров-сабля, остров-ятаган; вдоль по лезвию можно месяц странствовать, не видя океана, а пойдешь поперек, хоть в одну сторону, хоть в другую, дня за три доберешься до морского берега. Красивая земля, но, если вспомнить рассказы дона Луиса, пропитанная кровью: кровью индейцев, которых выбили под корень, кровью испанцев и английских пиратов, кровью негров-рабов… С другой стороны, есть ли на свете край, не политый кровью? А где кровь, там и вампиры, а где вампиры, там и Забойщик… Так что здесь я кстати пришелся, на нужном месте нахожусь и в нужное время.

Сунув руку в карман, я вытащил флакончик с тремя голубыми горошинками. Джип тряхнуло на ухабе, рука моя дрогнула, и пилюльки весело заплясали в своем стеклянном пузырьке. Вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз… На мгновение мелькнул предо мной длинный сумрачный коридор Лавки, заставленный шкафами, стеллажами, сундуками со всякой всячиной, и почудилось мне, будто явилась на фоне утесов знакомая дверь с латунной ручкой. Но – лишь почудилось… Мираж, иллюзия, не более того! Лавка уже одарила меня всем необходимым, и для новых встреч повода не было.

Розовый блеск зари начал сменяться небесной голубизной, над горными пиками появился ослепительный краешек солнца. Дон Луис сбросил скорость. Машина замерла у пологого склона, усеянного камнями, среди которых петлял ручеек. Склон поднимался вверх, к горловине ущелья, зиявшего темным провалом на фоне одетых зеленью гор.

– Приехали, амигос, – сказал археолог.

Мы выбрались из машины и зашагали знакомой тропой, протоптанной вчера нашим отрядом. Анна и дон Луис шли налегке, я, кроме катаны, тащил увесистый мешок с продовольствием. Путь был недалеким; через несколько минут я уже видел заросшую травой площадку перед входом в ущелье и высокую фигуру упыря. Он стоял, опираясь на шпагу, охватив эфес обеими ладонями. Его камзол валялся на траве.

– Вы позволите мне с ним поговорить? – спросил дон Луис.

– Разумеется. Только не подходите близко.

– Почему?

– В целях вашей безопасности.

Археолог вытащил очередную сигару, чиркнул зажигалкой, закурил и призадумался. Потом промолвил:

– Я могу встать за одним из этих камней. Выберу, какой побольше, и…

– Нет. Вы встанете за моим плечом. Справа от меня.

– Но, дон Педро…

– Делайте, как говорит мой муж, – сказала Анна. – Ему виднее.

Больше дон Луис не спорил. Хоть довелось ему стать участником двух сражений с упырями, он все еще думал о них как о людях и не учитывал их резвости. Нормальный человек, хоть олимпийский чемпион, не прыгнет с места на десять метров, а для вампира это не расстояние. Глазом моргнуть не успеешь, как он уже тут, а его клыки – на горле… Так что рисковать не стоило.

Бросив свой мешок под ближайший камень, я выбрал позицию шагах в двадцати от клиента. Он высился среди травы, точно монумент: воротник рубахи расстегнут, борода струится по мускулистой груди, ноги широко расставлены, лезвие шпаги сверкает. Очень, очень величественная фигура! Прям-таки командор – тот самый, что утащил в пекло Дона Жуана… Солнце было справа от него, а от меня – слева, так что мы находились в равном положении.

Он поднял шпагу, я изготовился отбить удар, но это была не атака, а приветствие. Франсиско Писарро, конкистадор, маркиз и губернатор Перу, салютовал мне как рыцарь рыцарю. В самом деле, странный упырь! Ни один из древних монстров, доживших до нашего века, такого бы не совершил; они впитали дух двадцатого столетия, в котором цена благородству и чести даже не медный грош, а деревянный рубль. Но Писарро жил в эпоху, когда честь еще чего-то стоила. Хотя, конечно, была подешевле, чем золото инков.

– Если хотите с ним поговорить, то сейчас самое время, – сказал я дону Луису. – Начнется драка, будет не до разговоров.

– Благодарю вас, дон Педро. – Археолог, забыв мои наставления, шагнул было вперед, но я вытянул руку с клинком, заставив его отступить. – Простите, я взволнован… взволнован, друг мой, как никогда до сих пор… даже в горле пересохло…

Но заговорил он ясным четким голосом, неторопливо и уверенно, и жесты его были спокойными, плавными, будто не на испанском он изъяснялся, а на языке меланхоличных финнов. Анна стоявшая за моей спиной, шептала мне в ухо, и эту беседу дона Луиса с великим завоевателем я привожу в ее переводе. Сам я улавливал лишь отдельные слова, и были они, по большей части, знакомыми или незнакомыми именами.

– Вы верите в Бога, дон Франсиско? – произнес старый археолог. – Считаете ли вы себя потомком Адама и Евы, одним из огромного множества людей, за которых отдал жизнь Иисус Христос, Сын Божий? Помните ли вы о подвиге и жертве Спасителя? Живы ли в вашей душе любовь к Нему и надежда на прощение? Хотите ли вы покаяться, очистить себя от скверны и спастись от адских мук?

Он сделал паузу и взглянул на часы. Вероятно, момент для этой речи был рассчитан с точностью до секунд – издалека, из Апакундо или другого ближнего местечка, донесся едва слышный перезвон колоколов. Звонили к заутрене.

Физиономия Писарро казалась высеченной из камня. Я знал, что он слышит колокольный звон – слух у вампиров превосходный. Когда колокола умолкли, он осенил себя крестным знамением и сказал:

– Кто вы такой, сеньор, чтобы говорить со мной о Боге и спасении души? Вы не похожи на священника… Или теперь святые отцы уже не носят ни крестов, ни сутан?

– Крест – вот он, – молвил дон Луис и, к моему удивлению, вытащил из-под рубахи крестик на шнурке. – Но я не священник, дон Франсиско, я Луис Барьега, тот, кто сдвинул камень с вашей могилы. Я изучаю жизнь людей вашего времени и то, что случилось в старину. Я профессор университета в Гаване и ваш друг. – Подумав, он добавил: -Если вы не возражаете, маркиз.

Писарро приподнял шпагу, и длинное лезвие сверкнуло в солнечных лучах.

– Если вы не священник, к чему вам заботиться о моей душе? К чему спрашивать, верю ли я в Спасителя и надеюсь ли на Его милость? Какое вам до этого дело, сеньор?

– Я – испанец и христианин! – Старый археолог гордо выпрямился. – Разве этого не достаточно? Разве не должен я помочь ближнему, имея такую возможность? Протянуть ему руку, принести надежду на спасение? Разве я…

– Не надежду вы принесли, но меч! – оборвал его Писарро. – Пришел с вами воин, вызванный мной, и в руке его – клинок! Или мои глаза меня подводят?.. – Он иронически усмехнулся и погладил бороду. – Нет, не подводят! Рыцарь этот мне знаком, как и его оружие!

– Он не будет с вами сражаться, – заверил дон Луис и прошипел на английском: – Спрячьте меч, дон Педро! Спрячьте, заклинаю вас! Иначе он мне не поверит!

Я сунул катану в ножны, но рукоять из пальцев не выпустил. Упыри хитры и коварны, и речь о божественном могла в любой момент смениться звоном клинков.

– Смотрите! – воскликнул дон Луис, касаясь моего плеча. – Смотрите, дон Франсиско! Он пришел сюда не как ваш враг! Он явился не один, а со мною, с мирным старым человеком, и со своей сеньорой супругой. И он пришел без своего мушкета! Разве это не доказательство? Разве вы не видите, что он не желает вас убивать?

Лицо Писарро уже не казалось каменным. Черты его дрогнули, шпага опустилась к земле, и мой противник спросил тихим глуховатым голосом:

– Зачем же тогда он здесь? Зачем, сеньор профессор?

– Он умеет излечивать… хм-м… таких… – археолог замялся, – таких людей, как вы. У него есть для этого особое лекарство.

– Умеет излечивать, – повторил Писарро с недоверчивым видом. – Что же он не излечил моих воинов – там, в ущелье? Или его лекарство – свинец, разбивший их черепа? Пули из его мушкета? Его кинжал и меч?

Дон Луис не успел ответить, как заговорила Анна.

– У дона Педро, моего супруга, очень мало лекарства. Он не может вылечить всех и не может помочь тем, кто не желает исцеления. Их он может только убить.

Наступила тишина. Сжимая рукоять катаны, я думал о том, что дон Луис действует верно, воззвав к религии и Богу. Он, несомненно, разбирался в средневековой психологии и знал, на какие кнопки следует давить – страх перед адом, спасение души, Господня милость и прочее из той же оперы. Может быть, это проймет Писарро до самых печенок или хотя бы заставит призадуматься. То, что он явился к нам в позапрошлую ночь, и то, что рассказывал Анне, такой надежды не исключало. Метаморфоза с его плотью уже произошла, но он еще не ощущал себя вампиром – в той степени, как это бывает с другими детьми Сатаны, питавшимися кровью сотни лет и мнившими себя владыками людского рода. Проще говоря, он еще не превратился в закоренелого упыря; очевидно, он даже страшился содеянного.

Так что шанс, пожалуй, был! Станет клиент человеком, откажется от бредовых идей по захвату Кубы и закончит жизнь в мирных беседах с доном Луисом и его коллегами. Возможно, как особо ценный экспонат, сделается сенсацией и удостоится всемирной славы… И пропечатают его портреты в журнале «Лайф» и в «Комсомольской правде», предъявит его зрителям канал «Дискавери», а «Аргументы и факты» настряпают кучу статей – в самом ли деле он Писарро или ловкий самозванец. Воистину блестящее будущее!

Внезапно Писарро заговорил, но не о Боге и не о своей душе. Вопросы посыпались градом; ему хотелось знать, что произошло с его братьями Гонсало и Эрнандо, с его детьми, с основанным им городом Лимой, с землями, что он завоевал, и с великой испанской державой. Конечно, об этих вещах дону Луису было известно побольше, чем инициантам из местных жителей; он отвечал, и лицо Писарро мрачнело, ибо не было в ответах ничего хорошего. Кроме, вероятно, известий о городе Лима: стоит и даже процветает.

Так они толковали минут пятнадцать или двадцать, а потом мой клиент вложил шпагу в ножны и со вздохом сказал, что несчастлив его род и, очевидно, наказан Богом. А дон Луис заметил, что это в самом деле так, и потому пора смирить гордыню. На этом они и сошлись. Затем Писарро взглянул на меня и произнес:

– Пусть сеньор покажет мне лекарство. Что это? Святая вода, благословленная в Риме папой? Или чудодейственные мощи? Или частица креста господнего?

Выслушав перевод, я покачал головой и вытряхнул на ладонь голубую пилюльку.

– Это?.. – Писарро с задумчивым видом поскреб в бороде. – Не чувствую в ней какой-то святости… Или это гостия?

– Не гостия, – сказала Анна, забрав у меня голубоватый шарик. – Не гостия, однако Божий дар. Возьмите ее, дон Франсиско, и глотайте.

– И все? Никаких молитв, даже ни слова из Библии? – Его задумчивость сменилась недоверием. – Слишком просто, клянусь святыми угодниками! Или это яд?

И тут ласточка меня удивила. Задрала решительно подбородок, отбросила волосы с лица, стиснула кулачки и молвила:

– Не яд. Поверьте, это не яд. Доказательство – перед вами, дон Франсиско. Однажды и мне пришлось попользоваться таким лекарством.

Старый археолог вздрогнул и ошеломленно уставился на нее. Что до клиента, он тоже глядел на Анну, но как-то иначе, не так, как до ее признания. Ведомо мне, что вампиры узнают друг друга по ментальной ауре, которую я тоже способен ощущать, но от ласточки давно уже ничем таким не пахло. То есть я не чувствовал, я все же Забойщик, а не вампир, а вот первичный мог какие-то следы унюхать. Или, возможно, он просто ей поверил?.. Не знаю и гадать не буду. Только поклонился Анне мой клиент и произнес своим глуховатым голосом:

– Из ваших рук, сеньора, из ваших прекрасных рук. И пусть свершится надо мною Божий суд!

Ласточка направилась к вампиру, а я напрягся и крепче стиснул рукоять катаны. Прикосновение к оружию давало уверенность, хотя я понимал, что защитить ее не смогу – она была рядом с Писарро, а я – в двадцати шагах, на самом краю площадки. Подойти ближе я не смел, боялся, что клиент воспримет это как угрозу. Так что мне оставалось лишь стоять столбом, глядеть Анне в затылок, слушать, как шуршит трава под ее ногами, и молиться. Что я и делал.

Однако ничего плохого не случилось. Писарро отвесил ласточке вежливый поклон, затем перекрестился, взял таблетку с ее ладони и сунул в рот. Лицо его было спокойным, даже каким-то отрешенным – видимо, в этот момент он отдавал себя в руки Творца и полагался на промысел Божий. За моей спиной облегченно вздохнул дон Луис. Потом я услышал, как щелкнула зажигалка, и уловил аромат табачного дыма.

– Хвала Пресвятой Деве! Проглотил! – шепнул археолог. – Это быстро действует, дон Педро?

– Да, – отозвался я. – Считаные секунды. Видите? Уже…

Уже началось, но изменения были не такими, как я ожидал. Кожа на лице и груди Писарро стала темнее, черты заострились, щеки впали, губы сделались тоньше. Он закрыл глаза и стоял, покачиваясь, запрокинув голову к небу. Миг, и кожа обтянула череп и ключицы на груди, будто мышцы под нею ссохлись или вообще исчезли; рубаха обвисла на плечах, пояс со шпагой скользнул вниз и упал в траву. Кажется, его горло перехватило спазмом – он пытался что-то сказать, но не мог выдавить ни звука.

Анна отшатнулась, со страхом глядя на Писарро. Дон Луис прошептал:

– Что с ним, амиго? Что происходит?

На наших глазах великий конкистадор превращался в мумию. Он был уже мертв, когда черная плоть начала осыпаться, обнажая кости; ветер разносил эту пыль над травой, и чудилось, что Писарро, окруженный дымом, сгорает в невидимом костре. Затем его колени подогнулись, и пожелтевший скелет с тихим шорохом осел на землю. Кости, череп, шпага, сапоги, груда одежды… Больше ничего не осталось.

Старый археолог потрясенно вздохнул. Я повернулся к нему. Я уже понял, что случилось.

– Кажется, ситуация безвыходная, дон Луис. Вампир Писарро был жив, ибо век у вампиров долгий, сотни лет, а может, и вся тысяча. Но человек столько не живет. Человек Писарро умер в шестнадцатом столетии, труп его разложился, плоть расточилась, и нам остались только кости.

– Значит, лекарство подействовало, – с тоской заметил археолог.

– Да. Он снова стал одним из нас.

– Смертным человеком… – прошептала Анна, склонившись над кучей одежды и костей.

Я молча кивнул. Сомнения оставили меня; теперь я был уверен, что третья таблетка предназначалась Писарро. Все же он был великим человеком и хоть содеял немало жестокостей, заслуживал прощения. Освободиться от позора, от личины упыря, стать снова человеком – и погибнуть… В этом прощение и состояло. Не я так решил, а дух или ангел, распоряжавшийся в Лавке.

Мы с Анной переглянулись. Она поняла, все поняла, моя ласточка. Она догадливая.

Бережно и осторожно мы разобрали то, что осталось от дона Франсиско. Шпага на ремне, сапоги, одежда – в одну сторону, череп и кости – в другую. В одежду облачится манекен, шпага ляжет в витрину музея, а прочее… Этим пусть распорядится дон Луис. Возможно, останки лучше вернуть в тот склеп на плоскогорье Пунча, где он их нашел. Кто-то когда-то выбрал это уединенное место для могилы Франсиско Писарро… Почему, мы никогда не узнаем, но, должно быть, такой выбор сделали не зря.

Я сложил кости и череп в мешок, вытряхнув хлеб, ветчину и пиво. В молчании мы направились к машине. Анна шла впереди, несла шпагу, дон Луис тащил тючок с одеждой, сапоги и останки великого конкистадора были у меня. Археолог казался печальным – вероятно, переживал из-за постигшей нас неудачи.

Нас?.. Нет, пожалуй, нет! Неудача постигла лишь дона Луиса и его ученое сообщество. Сам я полагал, что душе Франсиско Писарро полезнее пребывать в потусторонних далях, а его костям – упокоиться в в часовне под каменными плитами. Он был велик и жесток и пусть таким останется в памяти людской и на страницах истории. Он вряд ли вписался бы в нашу реальность, в эпоху, когда величие опошлено, а жестокость превосходит уровень средневековых зверств… Где бы он ни был сейчас, там ему лучше.

Кажется, эта мысль пришла и дону Луису – археолог не то чтобы повеселел, но уже не выглядел мрачным и грустным. Он закурил сигару, потом замедлил шаги и, дождавшись, когда Анна удалится от нас, тихо промолвил на английском:

– Сегодня мне довелось услышать нечто странное, дон Педро. Заранее прошу меня простить… полагаю, это личное дело, но все же…

– О чем вы? – откликнулся я.

– О том, что сказала дону Франсиско сеньора Анна, ваша супруга. Неужели и она когда-то?..

– Да. Что было, то было, дон Луис, и этого не вычеркнешь. Не по ее доброй воле случилось, несчастный случай произошел. И такая пилюлька, – я хлопнул по карману, – ее спасла. Снова сделала человеком.

– Чудеса! – Дон Луис возбужденно запыхтел сигарой, и в воздухе поплыли клубы ароматного дыма. – Вы ее излечили, дон Педро! Вот чудо из чудес! Знаете, есть пословица: мужчина может сделать из женщины ведьму, но ему же с ней и жить… А вы, вы!.. Вы из ведьмы сделали такое… такое…

Он бросил взгляд на стройную фигурку Анны и в восхищении прищелкнул языком.

Я улыбнулся.

– Чудо, да… Но тут нет моей заслуги, дон Луис. Мне подарили этот волшебный препарат.

– Нет вашей заслуги? – повторил археолог. – Не скромничайте, дон Педро, не скромничайте! Я старый человек, много прожил, много пережил и повидал всякого… И знаете, что я вам скажу? Знаете, к чему свелась вся нажитая мною мудрость?.. – Он сделал паузу и произнес: – Если и есть на свете чудеса, то творит их любовь. Только любовь, одна лишь любовь, и ничто более!