– Твоя Тори – сплошное очарование, – сказала Сигне Хейгер, любуясь, как подруга Глеба купает в речной заводи коней. – Грациозна, как танагрская статуэтка!

На Земле Сигне была дизайнером одежды в Копенгагене и толк в красоте и грации понимала. В Новый Мир ее переселили восемь лет назад – она пыталась повеситься после гибели дочери и внучки. Здесь Сигне успокоилась и вроде бы смирилась со своей потерей. Глеб не дал бы ей и сорока пяти – люди на острове выглядели моложе своего возраста и определенно жили дольше. Сигне не являлась исключением – на самом деле ей давно стукнуло пятьдесят.

Та, Что Ловит Облака Руками, облаченная в купальник, сидела на спине Угля и терла щеткой его шею. Серый крутился рядом, фыркал, толкал ее под локоть, требуя своей порции ласки. Тори, изогнувшись в талии, потрепала его ухо, провела ладонью по гриве, пропустив между пальцами шелковистые пряди.

– Бездна изящества! – восхитилась Сигне. – Она танцует?

– Никогда не видел, – произнес Глеб. – Хотя ночью… гмм… но это пляски совсем из другой оперы. – Он слегка покраснел и торопливо добавил: – Вообще-то ее соплеменники очень музыкальны и не чужды искусству. У меня есть ученик, которого зовут Кер Дартах – Тот, Кто Танцует. Большой искусник, должен заметить! А имя другого ученика – Тот, Кто Вырезал Свирель.

– Какая прелесть! – Сигне всплеснула руками. Она была очень эмоциональна – скорее француженка, чем датчанка. – Я не знала, что ты обзавелся учениками у Людей Кольца… Одни парни? Или девушки тоже имеются?

– Конечно. Ее зовут Та, Кто Смотрит в Озеро.

– Тоже чудесное имя, но немного странное. Почему ее так назвали?

– Я спрашивал у ее прежнего наставника. Не знаю, правда ли, но он утверждает, что в детстве она не упускала случая собой полюбоваться – в воде или в зеркале из бронзы, какие делают керам Кузнецы. Она очень красивая девушка, светловолосая и сероглазая. Скандинавский тип, как и ты.

Лицо Сигне Хейгер вдруг омрачилось. Вздохнув, она промолвила:

– Моя Кристина тоже была такой… Кристина и малышка Агнес. Проснувшись, она обнимала меня, прижималась губами к щеке, и мне казалось, что утро никогда не кончится…

Глеб осторожно коснулся ее плеча.

– Хочешь поговорить об этом, Сигне?

– Нет. Бог дает, Бог берет…

Они говорили на смеси английского, французского и русского – эти три языка пользовались на острове особой популярностью. Прежде всего русский, так как россиян, украинцев и белорусов было здесь не меньше половины. Поэт Черемисов, сосед Глеба и Сигне по Трем Дубам, объяснял это бедственной ситуацией после распада СССР. Масса толкового народа: инженеры, живописцы, музыканты, ученые и остальные «доценты с кандидатами», как пел когда-то Высоцкий, – в очередной раз осталась не при делах; они вешались, топились, пили по-черному, прыгали из окон, а те, кто не имел склонности к суициду, мечтали куда-нибудь уехать. Желательно не в Штаты, Канаду или Европу, где будут они нищими изгоями, а в сказочный благословенный край, приготовленный Господом для чудаков, диссидентов, юродивых и прочих божьих людей. Все это были, конечно, пустые мечтания, но кое для кого они превратились в реальность. По словам Черемисова, остров уже семь десятилетий служил прибежищем для оскорбленных и униженных, хотя обитали тут и другие личности, большей частью из породы непризнанных гениев.

Тори закончила с лошадьми и вышла на песчаный берег – стройная темноглазая нимфа в голубом купальнике. Сигне Хейгер, склонив голову к плечу, оглядела ее.

– Тебе, моя дорогая, не купальник нужен, а бикини. Съездим в Щель, я закажу. Еще шорты, кофточки, юбки и десяток платьев. Ты теперь цивилизованная женщина и должна одеваться по-человечески.

Тори улыбнулась краешком губ.

– Да, наставница. В доме такой огромный шкаф… Поместится не один десяток платьев.

Что бы Сигне ни сказала, Тори слушала ее очень внимательно – по традиции, учителя у керов пользовались большим уважением. Сигне и правда была ее наставницей во всем, что касалось женских тайн и секретов, от посудомоечной машины до нижнего белья. Глеб подозревал, что их поселили в Трех Дубах не потому лишь, что тут нашелся свободный дом, а с целью адаптации и для взаимной пользы: здесь жила Сигне Хейгер, тоскующая по дочери и внучке, и здесь обитал Черемисов, интеллектуал и старожил Нового Мира, его живая энциклопедия. Кроме того, рядом находились еще пять или шесть хуторов и до Щели, островной столицы, было километров тридцать или чуть больше. Любой, кто нуждался в совете врача, мог добраться до Глеба пешком, в повозке или на велосипеде.

Тропа, ведущая к поселку, петляла под древесными кронами. Тут росли такие же деревья-гиганты, увитые цветущими лианами, как в холмах перед лагерем шокатов, но ближе к Трем Дубам среди местных пород попадались пришельцы с Земли, эвкалипты, канадские клены и пирамидальные тополя. Остров лежал в зоне субтропиков, однако под лесной сенью царила приятная прохлада – солнечные лучи не могли пробиться сквозь густую зелень. Пахло цветами, свежей листвой и медом, в воздухе гудели пчелы, и откуда-то с высоты, с верхнего яруса ветвей, доносился птичий щебет. Очень благоприятная среда обитания, подумал Глеб. Рай, да и только!

Они шли по тропинке, Тори и Сигне впереди, Глеб с вороным и серым следом. Женщины о чем-то шептались – кажется, Сигне посвящала Ту, Что Ловит Облака Руками, в тайны макияжа и косметики. Удивительно, но такие вещи здесь тоже имелись, хотя Глеб не понимал, откуда они берутся. В ответ на его вопросы Сигне говорила, что в Щели есть все, а Черемисова такие вещи вовсе не интересовали. Он был неприхотлив в быту – ходил в шортах и гавайке, рыбачил, огородничал и всю мебель в доме изготовил сам.

Тори принялась рассказывать об украшениях из бронзы и серебра – их для Людей Кольца и других племен делали Кузнецы. Керы сейчас разбили лагерь около их поселений, и эта стоянка была самой долгой в нескончаемом странствии, примерно на год. Путь от острова до предгорий за Пещерами, где жили Кузнецы, был не близкий, но и не такой далекий – на авиетке можно часа за четыре добраться. Глеб надеялся не раз посетить своих учеников и новых родичей, отца, мать и сестер Тори.

– Полечу к твоему народу и этим Кузнецам, – сказала Сигне Хейгер, словно подслушав его мысли. – Хотелось бы взглянуть на их работу. Обязательно полечу, когда ситуация будет поспокойнее. Сейчас не знаешь, чего ждать… Того и гляди, шериф объявит мобилизацию…

Над планетой кружил подозрительный корабль, так что мобилизация и осадное положение не исключались. За двенадцать дней, что Глеб и Тори прожили в Трех Дубах, их дважды посещал магистрат Каррера, расспрашивал про плоскомордых убийц, говорил, что их обоих попросят в скором времени явиться в ратушу. Вид у него был мрачный и обеспокоенный – очевидно, к визиту чужаков магистраты относились со всей серьезностью. Впрочем, и шериф, прилетевший к Людям Кольца, когда Глеб со всем отрядом вернулся из Пещер, не скрывал тревоги – взглянул на убитых плоскомордыми, нахмурился и буркнул: «В нашем раю только черта не хватало!»

Глеб так ждал гостей с острова, так надеялся увидеть людей Земли, своих современников – даже, может быть, из России, из Питера… А встреча вышла невеселой.

От Пещер к стану керов ехали быстро, с одной ночевкой, везли металл и тела погибших. Добрались утром, часа через два после солнечного восхода, миновали половину лагеря до серединной площадки, где стояли фургоны и шатры старейшин; там спешились и сняли трупы с лошадей.

Начал собираться народ. Однако люди не подходили близко, даже родичи Той, Кто Печет Лепешки, и Того, Кто Родился под Второй Луной, и Глеб не слышал криков и рыданий. Толпа окружила площадку плотным кольцом, оставив место для старейшин, военных вождей и целителей.

Тот, Кто Держит Ладонь на Кольце, взглянул на мертвые тела, покачал головой в изумлении, спросил:

– Это случилось в Пещерах?

– Нет, – произнес отец Тори. – С неба спустились чужаки, похожие на людей, но не люди. Трое. Напали на наших молодых, убили девушку и парня. Тогда наши расстреляли их из арбалетов. Один был ранен, но жив. Тер Шадон Хаката говорил с ним на своем языке.

Старейшина повернулся к Глебу. За его спиной стояли военные вожди.

– И что сказал чужак?

– Что нас всех убьют. Я думаю… – начал Глеб, но кто-то в толпе выкрикнул:

– Летит! Птица с острова в небе!

– И правда, летит, – подтвердил Тот, Кто Крепче Быка, задрав голову вверх.

Крылатый белый аппарат приближался с юго-востока, летел низко – может быть, в сотне метров от земли. Керы, щурясь на солнце, смотрели, как маленькая авиетка кружит над лагерем. За арбалеты и клинки никто не хватался – островитяне не были врагами.

Пожалуй, лишь два целителя не глядели в небеса – они тихо переговаривались, склонившись над мертвецами. Ученики окружили их.

– Никогда не видел таких ран, – пробормотал Тот, Кто Ведает Травы. – Будто огонь прожег тело насквозь… Жуткое оружие!

– Жуткое, – согласился Тот, Кто с Легкой Рукой, и поднял взгляд на Глеба. – У вас на Земле такое есть?

– У нас и пострашнее найдется. – Глеб тоже посмотрел на убитых. – На Земле столько всякого оружия, что нас ничем не удивишь.

Это было не совсем правдой – какое оружие у плоскомордых, он не представлял и теперь сожалел, что его закопали. Надо бы прихватить с собой да испытать! На раны от огнемета не похоже, костная ткань рассыпалась пылью словно при атомном взрыве… температура очень, очень высокая… Лучевое оружие?.. Лазер?..

Авиетка приземлилась – крохотный летательный аппаратик, похожий на яйцо с прозрачным верхом и небольшими крыльями. Вылезли двое: юноша-пилот и рослый широкоплечий негр лет пятидесяти, оба в шлемах и комбинезонах; у негра на груди был прицеплен значок в виде звезды. Он поднял руку с раскрытой ладонью и произнес гулким басом на английском: «Шериф Дункан с острова. Приветствую вождей со всем моим почтением. – Затем подтолкнул пилота и буркнул: – Уснул, малыш? Ну-ка переведи на их тарабарщину!»

– Не нужно. – Глеб сделал несколько шагов вперед. – Глеб Соболев с Земли, из Петербурга. Я вас понимаю, шериф. Другие тоже, но французский и русский керы знают лучше.

– С Земли? – Шериф пристально уставился на Глеба. – Что-то я тебя не помню, парень! Когда ты попал на остров?

– Я не был на острове, меня перебросили сюда, в саванну. Потом я очутился у керов, месяца три назад.

Теперь шериф Дункан и его юный спутник смотрели на Глеба с изумлением.

– Все попадают на остров, в приемную камеру в Щели, – пробормотал пилот. – А чтобы на континент… никогда о таком не слышал…

– Мишель верно говорит, – пробасил темнокожий шериф. – И я не слышал, клянусь всеми мусорными баками на Бродвее! Ну, с тобой позже разберемся, а сейчас расскажи мне, что здесь случилось, в этих ваших степях. Мы знаем, что кто-то подкрался к двери в нашу райскую обитель… оттуда подкрался! – Дункан ткнул пальцем вверх. – Кружат, высматривают, запускают зонды над сушей и океаном, теперь вот ракету у гор посадили… Кто ее видел? Спроси у своих ребят… то есть у великих вождей, славных воинов и достойных женщин. Кто видел, и что за тварь к нам прилетела?

– Я видел, – промолвил Глеб и повернулся к старейшинам. – Человек с острова говорит: им известно, что в наш мир прилетели чужие. Просит рассказать, что мы о них знаем.

– Расскажи, – произнес Тот, Кто Смотрит на Звезды. – Можешь говорить на его языке, я немного понимаю эту речь. Расскажи, Тер Шадон Хаката, и покажи вот это.

Он сделал знак, и лекари с их учениками расступились.

Молодой пилот взглянул на трупы, прижал ко рту ладонь и побледнел. Шериф Дункан, явно американец, оказался более стойким – пробормотал проклятие, нахмурился и рявкнул то самое: «Дьявольщина! В нашем раю только черта не хватало! Черта, да еще с бластером! Это против наших охотничьих пукалок!»

Глеб заговорил, юноши из отряда и Та, Кто Заплетает Гривы Лошадям, видевшие, как приземлилась ракета, добавили подробностей.

Слушая их, шериф хмурился и поджимал губы. Потом сказал:

– Надо доложить магистрату – похоже, ждут нас непростые времена. А с тобой что делать, мистер Соболефф? Желаешь тут остаться или на остров переберешься?

– Переберусь, – откликнулся Глеб. – С женой переберусь и с двумя лошадьми, так что нужен нам транспорт побольше вашего.

– Не проблема. К вечеру аэрокар пришлю, – буркнул шериф Дункан, неуклюже поклонился вождям и отбыл восвояси. В тот же день и случилось у Глеба и Тори переселение.

Ближе к Трем Дубам тропинка была выложена плоскими гранитными плитками, серыми и розовыми. Копыта коней зацокали по камню, и вскоре Глеб и его спутницы очутились на небольшой поляне, что пряталась от солнечных лучей под кронами развесистых дубов. Здесь, как и гласило название поселка, росли три дуба, и под каждым возвышался дом, рубленный из местного дерева. Веранды и крылечки, обращенные к центру поляны, глядели друг на друга и на Черемисова, восседавшего в кресле у стола. Стол, кресло, лавки и навес над ними были сделаны поэтом собственноручно и, как он выражался, без технических выкрутас, с помощью пилы, топора и рубанка. Черемисов был приверженцем пролетарского метода стихосложения, некогда озвученного Маяковским: «Землю попашет, попишет стихи». Пахал он в огороде, а еще охотился, рыбачил и собирал пчелиный мед.

Увидев Глеба, женщин и лошадей, Черемисов огладил пышную бороду, громко чихнул и произнес:

Он часто говорил стихами – в основном цитировал классиков. К собственному творчеству Черемисов относился с юмором, утверждая, что жажду Бог дал, но поселил вдали от источника.

– Черемис, дорогой, мы ничего не скрываем! – воскликнула Сигне Хейгер. – Ровным счетом ничего, кроме мелких девичьих тайн. Ну там шляпки, блузки, кружевные трусики…

С этими словами, подхватив Тори под руку, она направилась к своему крыльцу. Глеб сел на лавку, налил браги из кувшина на столе, отхлебнул и кивнул довольно – брага у Черемисова была забористой.

– Эта женщина сведет меня с ума, – задумчиво молвил поэт, почесывая в бороде. – Знаешь, сокол ясный, сколько раз я делал ей предложения руки, сердца и таланта? Конечно, я не осетрина первой свежести, но еще могу порадовать дамочку… Тем более, в сложном бальзаковском возрасте.

Черемисову было за восемьдесят, но порадовать он мог кого угодно: в плечах – косая сажень, и мышцы как у борца-тяжеловеса.

– Возможно, вам стоило бы поселиться в другом месте, – сказал Глеб. – Там, где больше женщин. Как-никак население острова – сорок восемь тысяч, не считая родившихся здесь ребятишек.

– Другое место не годится. – Легким движением руки Черемисов взбил седые кудри. – Видишь ли, голубь сизый, я всегда мечтал заполучить жену-датчанку или шведку, с твердым нордическим нравом и пылким северным темпераментом. Датчанка здесь имеется, так что я буду стоять до последнего… – Подумав, он уточнил: – До последнего вздоха. Не упущу второй шанс!

– Значит, был первый? – полюбопытствовал Глеб.

Черемисов вздохнул.

– Это давняя история… Хочешь послушать? Что ж, изволь…

Я с Алтая, а учиться наладился в Москву, на филологический. Там Ниночку встретил, лебедь белую, стал стишками баловаться, в разные кружки ходить… Время тогда было суровое, опасное – пятьдесят первый годок, стукачи в каждой подворотне, а кто не стукач, тот на стройках социализма либо сидит тихо и сопит в одну ноздрю. В общем, замели нас, меня с поносными стихами взяли и на этап. Отсидел, вернулся, в кочегары пошел, однако был на подозрении. В шестидесятых предложили сюда перебраться. Вот и живу здесь почти полвека.

– А Ниночка что?

– А ничего. Перепугалась до смерти… Так что лютики сразу и завяли.

Воцарилась тишина. Потом Глеб промолвил:

– Вы говорите: предложили сюда перебраться… А как это бывает? Я ведь, скажем так, по другой линии в этих краях очутился… По какой, сам не понимаю.

– С тобой, может, ошибка вышла, – сказал Черемисов. – Вообще-то процедура стандартная: знакомится с тобою некто, вроде как самый обычный мужик: в баню сходить, водки выпить, покурить и поболтать на кухне – все путем и за милую душу… Словом, обычный человечишка! Но вдруг он тебе говорит: слушай, Черемисов, а не свалить ли тебе с этой помойки? Спрашиваешь, куда?.. за бугор?.. Усмехается – там, мол, тоже помойка и бардак. Однако есть дорожка в лучший мир, и мы, ангелы божьи, о ней знаем. Хочешь попробовать?.. Страшно становится, страшно и томительно, а любопытство все ж таки не отпускает… И если ты согласен, хоть в шутку, хоть всерьез, заснешь на Земле, а проснешься здесь, в приемной камере.

– Значит, вот как это случается… – Глеб окинул взглядом дома, поляну, деревья и лошадей, щипавших траву на опушке.

Кивнув, Черемисов откликнулся:

Уголь вдруг насторожился, поднял голову и фыркнул – над кронами деревьев парило что-то белое, округлое, слегка блестевшее в ярких солнечных лучах. Глеб присмотрелся: неторопливо и плавно к поляне спускалась авиетка. Ее крылья затрепетали, изогнулись, чтобы не задеть дубовых ветвей, яйцевидный корпус повис в полуметре от земли, сдвинулся прозрачный верх кабины.

– Снова Хуан прилетел, – щурясь на солнце, молвил Черемисов. – Будет тебя пытать насчет этих… как ты их называешь?.. плоскомордые, так?..

Магистрат Каррера спрыгнул в траву, улыбаясь в знак приветствия.

– Завтра к полудню, Глеб, ждем вас с супругой в ратуше. Будут Бергер, Кривенко, Наоми Ихара и я. Разумеется, шериф Дункан. Пятеро, наш малый совет.

– Приедем непременно, – сказал Глеб. – В городе есть где оставить лошадей?

– Мы пришлем за вами авиетку, так быстрее и удобнее. Возможно, вас захотят сопровождать соседи?

– Я, мил-друг Хуан, лучше дома останусь. Что-то меня городской шум раздражает, – молвил Черемисов. – А вот Сигне, любовь моя ненаглядная, та с радостью полетит. Обновки ей нужны – ну там шляпки, блузки, кружевные трусики…

Глеб покосился на авиетку. Маленький аппарат висел над травой, чуть покачиваясь в слабых порывах ветра.

– Скажите, Хуан, как эта штука держится в воздухе? Где тут двигатель и бак для топлива? Где шасси?

Каррера пожал плечами.

– Ничего такого нет и топливо не нужно – летает, и все.

Транспорт и другие устройства были в городе к моменту появления первых поселенцев. Очевидно, их для нас приготовили… Управление примитивное, все ясно без инструкций, испортить ничего нельзя при всех стараниях, срок эксплуатации неограничен… – Он тоже поглядел на свой летательный аппаратик. – У нас есть три… нет, два толковых физика и больше сотни инженеров. Они говорят про антигравитацию.

С этими словами магистрат уселся в авиетку, дернул какой-то рычаг и взмыл над деревьями.

– Антигравитация… надо же… фантастика! – шепнул Глеб, провожая его глазами.

– То не диво, голубь мой. – Черемисов расчесал пятерней бороду. – А вот заметил ли ты, что он оговорился? Мол, есть у нас три… нет, два физика… Два и сейчас имеются, а хочешь послушать, что с третьим случилось?

– Что же?

– Андраш Каринти его звали, венгр из Будапешта, но жил и трудился в Германии, вроде как в институте Макса Планка. Не просто толковый – гений! Здесь, знаешь ли, и такие есть, абы как непризнанные… – Черемисов сделал паузу и шумно вздохнул. – Что-то он сотворил, этот Андраш, что-то выдумал своими гениальными мозгами, волчок какой-то… Эта юла вертелась и вертелась, а откуда брала энергию, то лишь Андрашу было известно. Задумка у него имелась – осчастливить, значит, человечество, отменить уран, бензин и уголь… Но не получилось. Крепко его прижали!

– Почему? – с любопытством спросил Глеб.

– Потому, что главное в земной помойке – интересы нефтяных компаний. Это святое! Разочаровался Андраш, обиделся и переехал в наши палестины. Прожил здесь лет пять или шесть, а потом надел рюкзак с булыганами и нырнул в сине море со скалы. Записку оставил. Нет, мол, смысла в жизни, если нельзя трудиться, изобретать и внедрять… – Черемисов снова вздохнул. – А нам-то что внедрять?.. Мы здесь на всем готовеньком…

– Печально, – произнес Глеб, – очень печально, хотя я его понимаю. Гений живет работой, и нет для него большего наслаждения, нет мира и покоя без своих трудов. Ему что рай, что ад, без разницы, он как пламя – лишишь притока воздуха, погаснет, умрет… Это я вам как спец по гениям говорю.

– Цветисто излагаешь, – сказал Черемисов, потом вдруг встревожился, приподнялся с кресла, уставился на Глеба пристальным взглядом. – Спец, значит? А ты сам, сударь мой, не того?.. Не из этих мозговертов?.. Может, и у тебя волчок от космических энергий крутится?..

– Нет, я не из них, я честный врач без всякой придури, – успокоил его Глеб. – Кого могу, спасаю, и тем доволен. А феномен гениальности я изучал по просьбе одного петербургского историка, Грибачева Пал Никитича. С точки зрения медицины любой гений – паранормальное явление, загадка и редкостная флуктуация. Вот, скажем, как слетаются к нему гениальные мысли? Откуда он черпает новые идеи? Есть мнение, что из вселенской ноосферы, проникая в нее подсознательно силой разума, то есть ментальным путем.

– Эк тебя понесло! – проворчал Черемисов. – Чушь это, братец, нонсенс, ерунда! Разве эти идеи лежат в ноосфере как пирожки на прилавке? Лежат и ждут, пока кто-нибудь их не утянет? Извини, не верю! Гений сам их продуцирует, страдая и корчась в творческих муках – такая вот моя гипотеза. Во Вселенной нет для нас подарков!

– А здесь? – Глеб широко раскинул руки. – Сами сказали: мы здесь на всем готовеньком.

– Потому таланты и не выживают в нашей счастливой Аркадии, – сказал Черемисов. – Таланту борение нужно, а тут рай для лодырей. Заповедник! Так, на всякий случай. Хотя бывают, конечно, исключения. Знаком я с парой-другой художников, так они…

Прав старик, прав, думал Глеб, слушая Черемисова, прав в том, что заповедник не место для гениев, у него другие функции – например, сохранение вида. Сейчас людей здесь немного, полсотни тысяч на островах и миллион или два на континенте, но размножится народ, покатится колесо прогресса, и будут здесь свои гении. Как же без них? Природа не терпит пустоты, а общество разумных – часть природы! Но это в будущем, а в данный момент…

В данный момент, сказал он себе, ты тут бесполезен. Тут не сказочная страна, где ты король и волшебник-целитель, тут реальность. Можешь учить, можешь оперировать, можешь, по мере сил, спасать недужных, и это, конечно, благородные занятия, но истинное предназначение Глеба Соболева, ценной, даже уникальной особи, здесь ни к чему. Даже если найдутся здесь гении и сотворят с твоей помощью нечто удивительное, как сообщить о том на Землю?.. А ведь их идеи нужны Земле, а не этой райской обители! И ты ей нужен, если хочешь стать Связующим!

Но сейчас не уйти, подумал он, не уйти, даже случись такое чудо, как галактический лайнер с Йоксом на борту. Здесь плоскомордые! Людей в беде не бросишь…

– Что-то ты, соколик, крепко закручинился, – молвил Черемисов. – Отчего бы?

Но посвящать его в свои раздумья и тайны Внешней Ветви Глеб не собирался. Поднявшись с лавки, он произнес:

– Соображаю, какой завтра будет разговор с магистратами. Надо бы Тори предупредить… И вообще, что-то женщины нас покинули, а я уже скучаю.

Он направился к крылечку Сигне. Старый поэт шагал следом, бормоча:

– И я с тобой. Ты супругу-то забери, душа моя, а я с дамой сердца потолкую. Объяснюсь еще раз в нежной страсти… Хоть мне польза никакая, но ей приятно… Женщина есть женщина… даже датчанка там или шведка…

Бормотание Черемисова сделалось почти неразборчивым, но Глеб, прислушавшись, различил:

Галерея опоясывала ратушу на уровне двадцати метров, и если взглянуть на восток, с нее был виден весь город: опаловые, янтарные, нефритовые башни, врезанные в отвесные стены ущелья, вытянутые в две линии. Цилиндрические строения не отличались высотой – огромные деревья, уже знакомые Глебу, возносили над ними густые кроны, а еще выше темнел с обеих сторон базальт, последнее напоминание о древнем вулкане. Между башнями и деревьями пролегала дорога, вымощенная цветными плитками в форме звезд и треугольников; ночью стены зданий и плитки светились, и, по словам Бергера, это было зрелище дивной красоты. Западная часть ущелья открывалась к морю и пляжу, и ее наполовину перегораживала скала, подобная ступенчатым майясским пирамидам. Весь каньон напоминал длинную и довольно узкую щель, прорубленную в горном склоне ударом гигантского топора, поэтому островную столицу называли просто Щелью, не выдумывая других, более красивых имен. Не земляне возвели его, так что называть город иначе, Нью-Петербургом или Новым Римом, явно не стоило.

– Работа хоббитов, – сказал Йохан Бергер, наблюдая за реакцией Глеба. – Красиво, не правда ли? Мы думаем, у них это было чем-то наподобие курорта. Солнце, море, лес и роскошные пляжи… В нашем понимании отличное место для отдыха… А они не так уж от нас отличались.

– Они? – повторил Глеб.

– Да, хоббиты, невысоклики, коренные обитатели планеты.

Вымерли примерно полмиллиона лет назад, не оставив почти никаких следов. Технологическая цивилизация, но наши археологи не нашли заметных памятников на континенте и островах. Время стерло практически все.

– Но в горах материка я видел долину, заваленную грудами костей, и убежище, вырубленное в камне, – сказал Глеб. – Там даже есть защитные механизмы, действующие до сих пор – ловушки, силовые экраны и бог ведает, что еще.

– Нам известно о Пещерах, – кивнул Бергер. – Когда-нибудь мы их исследуем, но не сейчас. Туда ходят за металлом керы и только они – вдруг нас примут за конкурентов? Мы стараемся не ссориться с жителями материка.

– Мудро! Особенно в данный момент, – заметил Глеб, покосившись на небо. Потом спросил: – Скажите, Йохан, все так и выглядело, когда здесь появились первые поселенцы?

– Да. Некоторые еще живы, и потому мы имеем абсолютно точные свидетельства. Вдоль дороги стояли авиетки и аэрокары, и люди вскоре разобрались, что это не техника невысокликов, а нечто другое, подаренное им вместе с городом, островами и приемной камерой. Потом научились работать с различными устройствами… Инструкций при них не оказалось, но все было очень просто.

– Хотелось бы взглянуть, – промолвил Глеб. – Я ведь пока не знаю, откуда возникают… хмм… материальные блага. Ну там блузки, шляпки и компот из персиков.

– Пойдемте, я вам покажу. Каждый член нашей общины имеет доступ к репликатору.

Они вернулись с галереи в зал, где двумя часами ранее Глеб и Тори предстали перед малым советом. Беседа много времени не заняла: их расспросили, обменялись мнениями и разошлись. Сигне, прилетевшая с ними в город, потащила подругу Глеба к своим знакомым, обещая сказочные развлечения: финскую баню, тайский массаж, демонстрацию мод и пирог с клубникой и сливками. Глеб остался в ратуше – Бергер, член совета, хотел с ним поговорить.

Бергеру было за пятьдесят, и в прошлой жизни, на Земле, он трудился в Дрезденском институте социальных проблем и состоял в партии зеленых. Что за трагедия случилась с ним в благополучной сытой Германии, Глеб не мог вообразить, но и к нему однажды явился некто с очень странным предложением. В Новом Мире Йохан Бергер пришелся как нельзя кстати – он считался искушенным политиком, сторонником либеральных идей, и это оценили. Власть – неизбежный атрибут в любом человеческом обществе, и здесь тоже имелось подобие власти – совет острова. В члены совета не избирали, в него входили те, кто пришел по собственной воле, считая, что может работать тут с пользой для остальных сограждан. Но хоть в совет не избирали, однако могли из него отозвать, что временами и случалось – странная разновидность демократии, в которой голосовали только против. Тем не менее, невзирая на все странности, эта система функционировала вполне успешно, отсеивая честолюбцев и пустых мечтателей и выдвигая в лидеры деятельных и энергичных. Что до Йохана Бергера, он состоял в совете много лет и о нем шла только добрая слава. Правда, не отрицали, что человек он скрытный и откровенничать не любит.

Миновав овальную комнату, занимавшую весь этаж башни, Глеб и новый его знакомец спустились вниз по лестнице с широкими ступеньками такой высоты, словно по ней ходили дети. Основание ратуши было врезано в скалу, и здесь начинался просторный коридор, стены, пол и потолок которого неведомый строитель отполировал до зеркального блеска. Ноги однако не скользили, и Глеб, притронувшись к стене, почувствовал, как пальцы кольнуло – не больно, но ощутимо. Откуда взялся свет в проходе, тоже казалось странным – ламп или прожекторов он не видел, и потолок коридора, его стены и пол тоже вроде бы не светились. В полной тишине они прошли метров сто или сто пятьдесят – в этом зеркальном безмолвии расстояние не ощущалось – и попали в камеру, подобную кристаллу с алмазной огранкой. Здесь, ближе к стене, высился прозрачный цилиндр на круглом массивном пьедестале, накрытый сверху серебристым конусом. Больше ничего – ни кабелей, ни труб, ни рычагов, ни циферблатов, ни панелей с кнопками.

– Это сделали не хоббиты, – произнес Бергер, вытянув руку к коридору и показывая затем на цилиндр. – Это приемная камера – с агрегатом, что переносит сюда людей. Засыпаешь на Земле, просыпаешься здесь, в Новом Мире. Стресс проходит быстро – у нас разработана целая программа адаптации. Теперь взгляните на это…

Он поднял обе руки вверх, и стена растаяла. Открылось пространство, размеры которого Глеб не смог бы оценить – чудилось ему, что оно совсем небольшое, величиной с кабинку для душа, но в следующий миг кабинка превращалась в гигантскую залу или пещеру неясных очертаний, будто бы способную вместить что угодно, любую конструкцию, здание, мост, состав из десятков вагонов или реактивный лайнер. В этой игре масштабов лишь одно оставалось неизменным – синеватый туман, небольшое облачко, клубившееся где-то вдали, на границе видимости. Почти мираж, подумалось Глебу.

– Репликатор, – пояснил Бергер и добавил с кривой усмешкой: – Источник нашего благоденствия. Можно считать, что эта синяя субстанция вполне разумна – во всяком случае, она воспринимает мысли и выдает требуемое. Чего бы вам хотелось, Глеб? Шляпку для супруги или компот из персиков? Только представьте, и подарок вам обеспечен.

Глеб зажмурился – так легче было собраться с мыслями. Когда он открыл глаза, на полу перед ним лежала большеформатная книга внушительной толщины – «Анатомический атлас», изданный «Медгизом» в далеких шестидесятых. Он поднял ее и раскрыл с замиранием сердца – тот самый альбом, по которому он учился, подробный, с цветными картинками, незаменимое пособие для студента-медика…

За его спиной негромко рассмеялся Бергер.

– Выбор, достойный врача… Но все остальное тоже можно получить – шляпку, компот, что угодно… Почти что угодно.

– Есть ограничения? – спросил Глеб, прижимая атлас к груди.

– Есть. Никакого оружия. Никаких взрывчатых и отравляющих веществ. Никаких радиоактивных материалов. Но знаете, – Бергер вдруг оживился, – эту синюю штуку можно обмануть. Отдельные детали она производит без возражений, и мы давно собираем охотничьи ружья. Инженеров и химиков у нас достаточно, порох делаем сами. А теперь…

Он замолчал.

– Что теперь?

– Вооружаемся, – со вздохом признался Бергер. – С того самого дня, как шериф Дункан привез с континента тревожные вести.

– Но я не вижу здесь ствола для миномета или базуки, – сказал Глеб.

– У репликатора несколько терминалов. Работа идет, но не так быстро, как хотелось бы. Этим занимается Кривенко, глава инженерного корпуса. – Бергер скрестил руки на груди и, сделав паузу, промолвил: – Глеб, мы просим вас войти в совет и возглавить наших медиков. Вы – самый опытный врач на острове. Только у вас есть опыт в военно-полевой хирургии.

– Согласен. Что я должен делать?

– Нужен госпиталь здесь, в Щели. Операционная, инструменты, персонал… С помощью репликатора вы получите все, что нужно.

– Уже не сомневаюсь. – Глеб всмотрелся в синеватое облачко – казалось, оно висит на грани сна и реального мира. Потом спросил:

– Эта субстанция умеет что-то еще? Или только снабжает нас всякой всячиной?

– Умеет, – откликнулся Бергер, вытянув руку с растопыренной пятерней. Перед ними возникло изображение планеты: гигантская сине-зеленая сфера с кольцевым материком, южный и северный океаны, острова, архипелаги, ледяные полярные шапки. – Мы можем наблюдать за окружающим пространством, увеличивать масштаб, следить за объектами вне границ атмосферы… Вот так. – Бергер пошевелил пальцами, и над планетой зажглись два десятка огоньков.

– Чужаки?

– Да. Самый крупный сигнал – их корабль, остальные – что-то поменьше габаритами. Вероятно, беспилотные устройства, с помощью которых они обследуют планету. Очень тщательно, должен заметить. Это оптимизма не внушает.

Бергер резко опустил руку, и стена закрылась.

– Нет ли здесь тревожной кнопки? – промолвил Глеб. – Какого-то способа связаться с теми, кто переносит сюда людей? По словам керов, это могущественные существа… Можем ли мы полагаться на их защиту?

– Боюсь, что обратной связи нет. Во всяком случае, за восемь десятилетий ничего подобного не обнаружено. Боги нашего мира – терра инкогнита.

– Что вообще вы знаете о них? Какой проект они реализуют? Зачем им все это – переселение людей, сначала на континент, потом на остров?

Бергер прикрыл глаза. Казалось, он размышляет: говорить, не говорить… У него были светлые волосы и бледное вытянутое лицо с впалыми щеками; сейчас кожа порозовела, брови сошлись на переносице, дыхание участилось. Волнуется, понял Глеб. Раз волнуется, значит, что-то ему известно.

– У меня есть… вернее, был коллега на Земле, очень талантливый ученый, – промолвил Бергер после долгой паузы. – Доктор Шон О’Рейли, политолог и экономист… Он выдвинул ряд любопытных концепций – любопытных и пугающих… По его мнению, человечество пребывает сейчас в эпохе третьей стражи, то есть в периоде глубокого предрассветного сна, который может завершиться не пробуждением, а коллапсом цивилизации. Страшноватый прогноз!

Об этом же говорил Грибачев, мелькнула мысль у Глеба. О глобальной катастрофе, что подведет черту истории человеческого рода… Один неверный шаг, и гибель неизбежна…

– Если исходить из этого сценария, Землю ждут тяжелые времена. – Глаза Бергера открылись, и теперь он смотрел прямо на Глеба. – Отсюда вывод: некая сила в Галактике хочет сохранить наш вид, одарив вторым шансом.

– Вы представляете, кто они?

– Очень, очень смутно. Здесь, в Новом Мире, сложилась группа специалистов, изучающих эту проблему. Такой, знаете ли, неформальный коллектив… Все, что нам известно, что удалось выяснить, исходит от миссионеров – мы называем так людей – или не людей?.. – что делают предложения переселенцам. Весьма вероятно, они все-таки не люди, а искусственные существа или вообще фантомы, посланники наших благодетелей. – Бергер ткнул пальцем в потолок. – Но от людей не отличишь, и никаких подозрений они не вызывают. Иногда будто бы проговариваются, и мы собрали и проанализировали крохи этой информации. Гибель разумных сообществ – реальность, а не страшный сон, и чтобы уверить в этом людей, нас поместили на планету, где такое случилось. Вот первый факт, но есть и второй: мы, люди, нужны галактической цивилизации, мы – залог ее прогресса. Но кажется, есть и другие мнения на сей счет… – Бергер смолк, не спуская с Глеба глаз. – Что сказал вам тот чужак? Седьмой Коготь?

– Будете убиты. Все, – мрачно повторил Глеб.

– Постараемся, чтобы этого не случилось. Кто предупрежден, тот вооружен.

Они покинули приемную камеру и, миновав коридор, вновь оказались в ратуше, на первом этаже. Эта башня была выше и гораздо шире жилых строений; пол здесь, как и на улице, покрывали цветные плитки, а стену, обращенную к скале, украшала мозаика – морской пейзаж с островами, похожими на букеты цветов. Несмотря на почтенный возраст в сотни тысяч лет, изображение выглядело ярким, радующим переливами красок. Глеб подумал, что такую картину мог бы нарисовать земной живописец.

– Наши мастера восстановили этот памятник, – сказал Бергер, проследив за его взглядом. – Художников здесь много. Художники, музыканты, ученые, всякие мечтатели и чудаки, не прижившиеся на Земле… Очень мирные, неконфликтные люди… Впрочем, есть несколько офицеров, даже один генерал от авиации. Отказался кого-то бомбить – то ли сербов, то ли ливийцев.

– Мирные люди… – повторил Глеб. – Думаете, они могут воевать? Могут сопротивляться?

Бергер пожал плечами.

– Надеюсь. У большинства семьи, дети, есть кого защищать… Еще континентальные жители с их копьями и арбалетами… Кто им поможет, кроме нас?

– Вряд ли они нуждаются в помощи. Кочевники степей – народ воинов, где даже женщины владеют оружием. Кстати, их арбалеты… О! Ну и дела!

К ратуше шли Сигне и Тори. На датчанке было что-то вроде сари – переливчатая сверкающая ткань, облегавшая фигуру от плеч до щиколоток. Наряд Тори выглядел скромнее – светлые шорты, белая блузка и белые кроссовки на стройных ногах. Но выступала она как королева: стан тонкий и гибкий, плечи развернуты, головка гордо поднята, темные волосы рассыпались по плечам, глаза сияют… На мгновение почудилось Глебу, что к нему идет Марина – не просто идет, а спешит, чтобы сообщить какую-то радостную весть.

Он перевел дух, сунул анатомический атлас под мышку и направился к выходу.

– Прелестная у вас супруга, – сказал за его спиною Бергер. – Такая милая, хрупкая, такая беззащитная… А вы говорите, что у кочевников даже женщины умеют воевать!

– Не судите по внешности, Йохан, – отозвался Глеб. – Эта хрупкая женщина – лучший лазутчик керов. Коня на скаку остановит, а всадника развалит клинком до пояса.

Сдвинулась перегородка в прозрачной стене. Тори улыбнулась – должно быть, заметила, с каким восторгом Глеб взирает на нее.

– Дон, здесь столько интересного! Мы были в доме, где есть маленькие озера с теплой и холодной водой… Сигне называет их бассейнами… И еще там струя бьет вверх из пасти каменного зверя! Если желаешь, можно зажечь огни, и вода будет то золотистой, то розовой, то синеватой, и заиграет музыка, чудная музыка, словно поют свирели и человеческие голоса! Представляешь?

– Представляю, – молвил Глеб. – Ты, счастье мое, приобщилась к благам цивилизации, но она нас радует не только бассейнами и фонтанами. Боюсь, остальное тебе не понравится.

Однако весь этот день Тори была счастливой и оживленной, будто зажглось в ее сердце пламя долгожданной радости. Они вернулись домой, легли в постель, и Глеб, обнимая ее – такую нежную, такую желанную! – услышал тихий шепот:

– Тер Шадон Хаката, муж мой, мой любимый… я должна сказать… теперь я точно знаю… мои женские дни не пришли…