Внешняя стена, пол и потолок обзорной галереи были прозрачными. Она занимала примерно шестую часть окружности гигантского диска, тянулась метров на двести пятьдесят, и в той ее стене, что граничила с жилым сектором, устроили ниши с кафе, игровыми автоматами, терминалами связи с Авалоном или просто скамьей под кустами жасмина. В одном из таких крохотных отсеков и устроились Елизавета с Моханом. Это место им очень нравилось – кроме жасминовых кустов здесь росла лаванда и стоял круглый аквариум с пестрыми пучеглазыми рыбками. К тому же их семейный модуль находился рядом: выход с галереи в Лунный коридор, семнадцать шагов, поворот в коридор Цереры, и вот оно, их гнездышко, под номером сорок шесть. Спальня, зона отдыха и санблок, кубатура сто двадцать, стандартная для семейных пар. Мохан, родившийся в Бомбее, на берегу Аравийского моря, еще не привык к тесноте и к тому, что приют их любви именуется модулем. Елизавета, для которой станция была как дом родной, утешала супруга русскими пословицами – мол, с милым рай и в шалаше.

– Как прошел контакт с идентом? – спросила она, наливая кофе в чашку Мохана.

Вопрос был не праздный – успех слияния определялся в какой-то мере подобием героя записи и изучающего ее эксперта. Опытные аналитики могли подавить отторжение, возникавшее при несходстве характеров, но Мохан, эксперт-стажер, таким искусством еще не владел. Одиссея Шелтона стала вторым эпизодом, предложенным ему для исследования, а первая работа была связана с плаванием в Библ египтянина Ун-Амуна. Этот бедолага, заброшенный в Финикию и тоскующий по дому, неприятия у Мохана не вызывал – скорее, сочувствие. Ун-Амун оказался человеком мирным, богобоязненным, и если кого и мог зарезать, так только жертвенного барашка. А вот капитан Шелтон был ягодкой с другого поля. За краткий период контакта Мохан еще не распознал, кто он, этот Питер Шелтон, корсар, купец, или то и другое в одном флаконе. Со временем это прояснится, а сейчас, размышляя о его статусе, полагалось учесть нюансы торговли в вест-индских водах, звон испанского серебра, такой чарующий и соблазнительный, количество пушек «Амелии» и свирепые рожи ее команды. Вероятно, на совести Шелтона была не одна жизнь и не одно потопленное судно, и все же Мохан симпатизировал ему. От того, пожалуй, что ощущался в капитане некий стержень, крепкий, как закаленная сталь. Такие люди всегда внушают уважение.

– Крутой парень этот идент, – сказал Мохан, прихлебывая кофе. – Настоящий морской волк. Авантюрист, искатель сокровищ! И примерно в моем возрасте. – Он помолчал и добавил: – Мне такие нравятся.

– Рыбак рыбака видит издалека, – промолвила Елизавета. – Ты, дорогой мой, тоже авантюрист.

Мохан поперхнулся кофе.

– Это еще почему?

– Вспомни, как ты здесь оказался и чем это кончилось. Сокровище ты тоже нашел – меня! – Сделав строгое лицо, она сообщила: – На свою голову!

«Всё верно», – подумал Мохан. Он прилетел на Марс, чтобы взять интервью у Сергеева, главы ИНЭИ и деда Лиззи. Сергеев трудился в Институте экспериментальной истории чуть ли ни целый век, был одним из его столпов и ситуацию с посланиями из иного мира знал во всех подробностях. Без разговора с ним задуманная Моханом книга была что дом без фундамента. Со времен Первой марсианской экспедиции, обнаружившей межвселенский канал, появилось море книг, но Мохан считал, что сумеет сказать нечто новое – не о фактах и гипотезах, а о людях, добывающих факты и измышляющих гипотезы. К тому же он имел преимущество перед другими авторами, в своем большинстве историками, археологами и этнографами. Мохан же являлся не ученым, а писателем и знал, что и как подается публике. Даже великие события не вызовут интереса, если нет интриги, тайны, драматических подробностей – словом, всего того, что придает изложению занимательность.

Итак, четыре месяца назад он прилетел на Марс и, просидев неделю в Авалоне, удостоился встречи с Сергеевым, был приглашен к обеду и представлен Лиззи. Случайно ли она появилась в этот день либо имелся в том какой-то умысел, Мохану не было известно. Она упала в Авалон со своей станции, точно звезда с небес, упала прямо в сердце Мохану, и он уже не вспоминал об иных вселенных, о тайнах мироздания и еще не написанной книге. Кстати, о возвращении на Землю он тоже не думал.

Был писатель Мохан Мадхури, уроженец Земли, житель Бомбея и свободный человек, не помышляющий об узах брака, был, да весь вышел! Зато появился Мадхури-марсианин, эксперт ИНЭИ и счастливый супруг Елизаветы, трудившейся в том же заведении… Чем не авантюра? И разве Лиззи не сокровище?..

Он улыбнулся и поцеловал жену. Наверное, ответ был правильный – Лиззи вернула поцелуй с большой охотой. Некоторое время они предавались этому занятию.

Потом Елизавета сказала:

– Ты не стал просматривать всю запись. Почему?

– Так посоветовала Жаклин. Мой поиск требует тщательности, и лучше знакомиться с ситуацией постепенно, изучая фрагмент за фрагментом. Посмотреть, подумать, получить дополнительную информацию и снова подумать… Я ведь ищу аномалии и нестыковки с нашей земной историей, нечто такое, чего не заметили прежде. И к тому же…

Он замолчал, размышляя об увиденном.

– К тому же?.. – повторила Лиззи.

– Этот период близок к точке развилки. Ты знаешь, что с началом Нового времени история Земли-2 пошла по-другому, но с какого момента? Предполагается, что расхождение произошло в восемнадцатом веке, может быть, в эпоху Северной войны и Войны за испанское наследство. Но вдруг раньше? Скажем, в конце семнадцатого? Моя задача в том и состоит, чтобы найти отличия. Как говорится, на свежий писательский глаз.

Елизавета кивнула, затем поинтересовалась:

– Эту запись уже многие смотрели?

– За четырнадцать лет – с полсотни специалистов. Жаклин говорила об историках, географах, даже метеорологах.

– И они не нашли ничего?

Мохан покачал головой.

– Ничего, что не соответствовало бы сохранившимся документам. Поэтому я должен быть очень внимательным.

Он посмотрел вниз, где, расплываясь радужными бликами в прозрачном пластике пола, сияло световое кольцо. То был висевший под станцией знак реальности канала, соединявшего две вселенные – возможно, не две, а множество измерений, в которых была своя Земля, своя Солнечная система, свой Мохан Мадхури и своя Лиззи. Но пути этих Земель разошлись, что делало историю экспериментальной наукой, а потому существовала вероятность, что где-то Мохан и Лиззи не встретились и ничего не знали друг о друге. Мысль была неприятной, и он постарался ее прогнать.

Световое кольцо окружало микроскопическую щель, сквозь которую приходили ментаграммы из параллельной вселенной. В 2036 году, когда звездолет «Колумб», достигнув Марса, завис над рифтовым каньоном Долин Маринера, этот эффект был обнаружен. Первооткрывателем стала Лаура Торрес, корабельный врач и природный телепат – в той степени, в какой этот паранормальный дар был доступен людям. В ближайшие годы Т-излучение, названное в ее честь, породило множество гипотез и, соответственно, споров; дело усугублялось тем, что человеческий мозг не был приспособлен к приему ментальных посланий тех параметров, какие использовались отправителем. Нечеткое и отрывочное восприятие картин не позволяло интерпретировать их однозначно.

Ситуация изменилась в начале двадцать третьего столетия: первые земные корабли отправились исследовать Галактику, и один из них нашел Терею, обитаемую планету Альтаира. Населявшие этот мир гуманоиды не владели звуковой речью, зато третья сигнальная система плюс сложный язык знаков были у них привычным способом общения. Тереянцы не создали техническую цивилизацию, не имели машин сложнее колодезного ворота и не летали к звездам, зато оказались существами мирными, доброжелательными и склонными к сотрудничеству. Их помощь была бесценна; теперь на станции дежурили три-четыре представителя их расы, живые преемники, воспринимавшие ментальные сигналы без всяких искажений. Затем ментограммы переводили в электромагнитный код, что позволяло формировать запись в виде фильма полного присутствия.

Информация, полученная таким путем, включала сюжеты из земной истории, иногда относившиеся к эпохе палеоцена, но в большей части – к знаковым событиям, связанным с деятельностью человека. Строительство пирамид, храмов, дорог и других сооружений, экспедиции, что привели к открытию мира, битвы, штурмы крепостей, походы огромных армий – все это было узнаваемо, вплоть до исторических персонажей, таких, как Цезарь, Архимед, Рамсес, Наполеон, Вольтер и другие личности помельче рангом. В результате возникла гипотеза о загадочных иномирянах, которые наблюдает Землю миллионы лет; предполагалось, что их эмиссары или технические средства зафиксировали ряд важнейших событий и теперь возвращают человечеству память о его свершениях. Чтобы принять и осмыслить такой дар (были в нем чудовищные сцены), необходим высокий уровень развития, и потому источник сигналов размещен у поверхности Марса. Иначе говоря, дарители считали, что человечество, дотянувшись до Марса, будет вполне цивилизованным.

Эта гипотеза рухнула при изучении записей из девятнадцатого века – точнее, его второй половины. Ни свирепых войн в Европе и Америке, ни разграбления колоний, ни массовых убийств индейцев, ни вывоза черных рабов, ни прочих жестокостей не наблюдалось и в помине. Зато средства транспорта, включая воздушный, были много совершеннее, города освещались электрическими фонарями, а первый ламповый компьютер был собран в 1860 году. Это была не земная реальность, а некий другой мир, чья история совпадала с известными фактами и событиями, но только в прошлые века. Затем что-то случилось – или не случилось, и исторический процесс пошел иной дорогой, наверняка более выигрышной и перспективной – ведь Земля явно отставала от своего аналога.

Но этот вопрос не волновал специалистов, важнее было понять: зачем?.. Зачем Они шлют картины своей реальности, как похожей, так и не похожей на земную? Какого отклика ожидают? Адекватных сведений по земной истории? Как использовать полученную информацию, о чем говорят факты сходства и различия? Наконец, откуда взялись тысячи сюжетов, уже отправленных с Земли-2 и продолжающих поступать по каналу? Являются ли они инсценировкой, театральным действом, воссоздающим былое точно и достоверно, или получены другим путем? Каким же? С помощью машины времени?

Ответ находился на рубеже физики и истории. В 2219 году Римек и Саранцев, специалисты из Маунт-Паломар, высказали гипотезу о строении Большой Вселенной как совокупности параллельных пространств, разделенных ничтожно малым интервалом времени. Примерно через сорок лет Жак Колиньяр создал теорию пробоя, в принципе позволявшую открывать тоннели между мирами, что подтвердило гипотезу множественности вселенных. Физики установили, что бесконечное их число сосуществует в мировом континууме, в его гранях-реальностях, образуя то, что понимается под Мирозданием. Любая из этих вселенных – параллельный мир, где существует такая же Галактика, как наша, те же звезды, туманности, планеты и та же Земля. Более того, на каждой из этих Земель живут такие же или почти такие же люди, но судьбы их, как и ход истории материнских планет, могут различаться. До какого-то момента, до развилки между двумя мирами, имеет место их адекватность, но затем, после неких событий, она нарушается: люди-аналоги те же, но жизни их различны, у них другие свершения, другие социальные процессы, другая история. Следовательно, ход истории в разных мирах можно сравнить, что, в свою очередь, дает возможность предвидения будущего. Не исключалось, что при этом будет получен ответ на главный вопрос: конечен ли срок человеческой цивилизации, и если конечен, то как его продлить?..

Лиззи притихла, не желая нарушить раздумья Мохана. Внезапно непроницаемая тень закрыла часть звезд над верхней полусферой; нечто огромное, вытянутое, медленно и плавно спускалось к шлюзовому сектору в центре гигантского диска. Мигнули и зажглись огни, вспыхнули прожекторы, выхватив из темноты серебристый корпус корабля; затем в обзорной галерее раздался мелодичный звон. Приятный женский голос произнес: «Прибывает лайнер «Кампанелла» сообщением Земля – Марс – Земля. Рейс вне расписания. Время стыковки – двадцать два семнадцать».

– Кто-то прилетел, – сказала Елизавета. – Кто-то важный, раз рейс вне расписания.

Мохан очнулся.

– Важный? К нам?

– Наверняка. Лайнер не лег на орбиту и не пристыковался к причалам Фобоса. Значит, к нам. Но кто?

– Завтра узнаем, – промолвил Мохан и поднялся. – Пойдем домой, в наши небесные чертоги, прекрасная моя апсара. Устал я сегодня. Желаю отдохнуть.

– И это все, мой господин? – Елизавета лукаво прищурилась.

– Не все. Еще желаю вкусить мед твоих губ, – ответил Мохан и подхватил ее на руки.

– Ну, какие впечатления? – спросила Жаклин Монтэ, когда на следующий день Мохан вошел в ее крохотный кабинетик и опустился на жесткое сиденье.

– Я готов работать с этой записью, Жаклин. Думаю, на третьем или четвертом сеансе слияние с идентом будет полным.

– Когда хочешь продолжить?

– Завтра.

Она кивнула, взметнув рыжие локоны с проблесками седины.

– Только не торопись, mon petit. Лучшие результаты достигаются терпеливыми и неспешными усилиями. Кстати, это касается и семейной жизни.

Жаклин Монтэ, стройная улыбчивая дама за семьдесят, была историком и куратором Мохана. Характер у нее легкий, и она направляла своего подопечного с истинно французским изяществом и тактом. Что, однако, не мешало ей отпускать фривольные шуточки о причинах утренней бледности эксперта-стажера и его глаз с темными кругами.

Под ее внимательным взором Мохан потупился и потер ладонью щеки, дабы вернуть им естественный цвет. Затем сказал:

– Я бы не прочь познакомиться ближе с семейством Шелтонов. Помнится, вы говорили о документах, сохранившихся с тех давних лет?

Изысканным жестом Монтэ пригладила волосы.

– Оригиналы я тебе смотреть не дам. Я подготовила краткий реферат об их фамилии, его и проглядишь. Будет вполне достаточно.

– Почему нельзя ознакомиться с первоисточниками? – спросил Мохан. – Ведь чем больше я узнаю, тем теснее будет контакт с идентом. И мне не придется сканировать его воспоминания, чтобы…

Историк прервала его движением руки.

– Это ошибка, mon petit. Ты должен знать не более того, что знает и помнит идент. Особенно нежелательны сведения о его дальнейшей судьбе, о том, когда и почему он умер. Хотя во время просмотра записи ты – Шелтон, но информация о подобных вещах хранится в твоей памяти и создает негативный фон. Поверь, это очень мешает контакту. – Опершись подбородком о ладошку, Жаклин Монтэ устремила на Мохана взгляд серых, чуть выцветших глаз. – Все мы смертны и все об этом знаем, но точная дата и причина… о-ла-ла, не хотела бы я вдаваться в такие подробности! Даже намека не нужно!

Минуту-другую Мохан обдумывал ее слова.

– Верно ли я понимаю, – промолвил он наконец, – что в период контакта мой разум не отключается полностью? Что мои разум и память как бы играют роль подсознания для идента? Нет, это неверно… не для него, а для меня, когда я – Питер Шелтон или персонаж другой записи… Так?

– Соображаешь ты неплохо, хотя ночь, мне кажется, была утомительной, – заметила его куратор, поднимаясь. – Теперь садись на мое место и ознакомься с рефератом. В нем ровно столько, сколько тебе положено знать. А я прогуляюсь в «Шоколадную улыбку». Твой истомленный вид вызывает желание подкрепиться.

Мохан хмыкнул, отвел глаза и перебрался за стол куратора. Монтэ была уже на пороге, когда он произнес:

– Кажется, у нас гости, Жаклин? Вчера прилетел «Кампанелла»… И кого нам привез?

– Колиньяра с группой сотрудников, – сказала историк и грациозно выпорхнула в коридор.

«Надо же! Самого Колиньяра!» – подумал Мохан, поудобнее устраиваясь в кресле. Жак Колиньяр был из породы гениев, какие рождаются раз или два в столетие. Как многие люди такого сорта, он отличался странностями – в частности, вел себя довольно резко с репортерами, иногда атаковавшими знаменитость, проявлял полное равнодушие к премиям и наградам, любил ловить в океане рыбу и, как знающие его люди утверждали, ни разу в жизни не удалялся от родных берегов далее пятидесяти километров. А родиной его был прекрасный остров Гаити, где в Порт-о-Пренсе, специально для Жака Колиньяра, создали институт темпоральной физики. Ибо этот гений, разработавший некогда теорию межвселенского пробоя, был уже много лет одержим идеей путешествий во времени.

Более трех минут Мохан не размышлял на эту тему; все же он был гуманитарием, а не физиком, так что визит Колиньяра его, по всей вероятности, не касался. Взмахнув рукой, он дал команду считывающему блоку, поглядел, как в крышке стола плывут текст и объемные картины, прищурился и решил, что так разглядывать их неудобно. Затем увеличил изображение и передвинул его в вертикальную позицию, расположив у дальней стены. Пробормотав: «Начнем с прадеда…» – он облокотился на столешницу и приступил к работе.

«Чарльз Шелтон (1550—1588) родился в Плимуте, портовом городе Южной Англии (Корнуолл) в правление короля Эдуарда VI. Четвертый сын небогатого судовладельца и торговца Генри Шелтона. В основном его жизнь прошла в период царствования Елизаветы I, в эпоху, когда начался расцвет британского флота и мореходного искусства. Впервые вышел в море в двенадцать лет юнгой на корабле отца, затем служил в качестве матроса, боцмана и к двадцати пяти годам овладел штурманской профессией. Дрейк, набирая экипажи для своей экспедиции, определил его помощником штурмана на флагманский корабль «Пеликан» (затем переименованный в «Золотую лань»). Являлся офицером и спутником Дрейка в кругосветном плавании 1577—1580 гг. По возвращении продолжил службу в королевском флоте. В 1581 г. женился на Мэри Вильямс, дочери пастора одного из плимутских приходов, которая через год подарила ему сына. Погиб в 1588 г. (в 38 лет) во время сражения с испанской Непобедимой армадой. Оставил тайные записки, касавшиеся плавания Дрейка и, в частности, навигации в районе Магелланова пролива.

В дневнике Шелтона описана длительная стоянка «Золотой лани» у острова Мохас (расположен у побережья Чили, примерно 38 градусов южной широты), где обитали индейцы, в том числе знатные, сбежавшие из Перу после того, как империя инков была захвачена испанцами. Чарльз Шелтон подружился с Пиуараком, сыном верховного инки Атауальпы от одной из его многочисленных жен. По неясным причинам Пиуарак сообщил Шелтону о так называемом «кладе инков», история которого излагается ниже.

16 ноября 1532 г. инка Атауальпа был пленен испанцами в битве при Кахамарке. Опасаясь, что его казнят, Атауальпа предложил Франсиско Писарро, предводителю захватчиков, выкуп за свою жизнь. Согласно письменным свидетельствам очевидцев (документы сохранились до настоящего времени), это произошло в довольно большом помещении, которое инка обещал наполнить золотом и серебром на высоту своей вытянутой руки. Индейцы, для которых Атауальпа продолжал оставаться верховным владыкой, собрали выкуп, однако Писарро нарушил обещание, и инка был казнен (26 июля 1533 г.). Неизвестно, как возник слух о том, что выкуп является лишь частью сокровищ инков, и остальное сокрыто в тайном месте, в неприступных Андах или в амазонской сельве. Специалисты полагают, что источником слуха мог быть сам Атауальпа, догадавшийся о неизбежности казни и в отчаянии обещавший своим убийцам еще большие богатства – вероятно, мифические, так как клад инков найден не был. Что до сведений, которые Пиуарак сообщил Чарльзу Шелтону, то они весьма расплывчаты и не могут служить руководством для поисков тайника.

Источники:

лоция, карты и дневник Чарльза Шелтона (хранятся в Морском архиве, Вашингтон);

письмо Чарльза Шелтона к жене (1588), которое можно рассматривать как его завещание (хранится в городском музее Плимута);

документы Исторической библиотеки Британского Адмиралтейства;

записки священника Ф.Флетчера, летописца похода Дрейка».

– Очень достойный джентльмен. Герой, путешественник! – одобрительно произнес Мохан, разглядывая портрет бравого тридцатилетнего мужчины с аккуратной шкиперской бородкой, изображенного на фоне морского пейзажа. Он не имел понятия, где Жаклин Монтэ раздобыла портреты старого Чарли и его потомков – не таким уж значительным было это семейство, чтобы художники писали Шелтонов, их жен и дочерей. Скорее всего, он видел реконструкцию, обобщенный образ английского морского офицера конца шестнадцатого века.

Разглядев сомнительный портрет старого Чарли, Мохан убрал картину и двинулся дальше.

«Питер Шелтон-старший (1582—1664), дед Питера Шелтона-младшего, также был рожден в Плимуте. Как и отец, пошел по морской части, плавал на многих кораблях и дослужился до чина капитана королевского флота. Вышел в отставку в 1623 г. (в 41 год) по причине тяжелых ранений и потери правой руки в битве с французским фрегатом. Переселился в вест-индские колонии (Ямайка, Порт-Ройял), где приобрел судно, вооружил его и выправил патент капера. В одиночку и в содружестве с другими флибустьерами грабил испанские поселения, весьма разбогател и получил среди Берегового братства прозвище Однорукий Пит. Мечтал найти сокровища инков по сведениям из записок отца, но ему не удалось организовать экспедицию в Южное море. В 1625 г., во время налета на Картахену, похитил девушку-испанку Исабель Сольяно (21 год) и женился на ней. Несмотря на большую разницу в возрасте и драматические обстоятельства знакомства, они прожили в счастливом браке около сорока лет. В 1626 г. Исабель произвела на свет сына Джона – в поместье Шелтонов на Ямайке, которое Питер, в память о первой встрече с супругой, назвал Картахеной. Там они оба и скончались, дожив до весьма преклонных лет: Питер Шелтон – в 1664 г. (82 года), Исабель – в 1676 г. (72 года).

Источники:

документы Исторической библиотеки Британского Адмиралтейства;

запись о крещении Питера Шелтона в церковной книге (хранится в Генеральном каталоге англиканской церкви, Лондон);

различные счета, бухгалтерские реестры и записи о распределении награбленной добычи. Хранятся в нескольких местах: Музей флибустьеров на Тортуге, Карибский архив (Майами), Национальный кубинский архив (Гавана), Мемориальная библиотека им. Э. Хемингуэя (Гавана) и т. д.»

Полюбовавшись Исабель Сольяно (какие глаза!.. какая осанка!.. красавица!.. и на Лиззи похожа!..), Мохан уставился на портрет Питера Шелтона-старшего. Капитан королевского флота, авантюрист и пират ответил ему высокомерным взглядом. Было ясно, что этому типу палец в рот не клади – всю руку отхватит, а то и в горло вцепится. Дубленая кожа, хищная физиономия, шрам на щеке, приподнимающий верхнюю губу, – поэтому казалось, что Питер пренебрежительно усмехается. В то же время он был красив, хотя на портрете лет ему было немало, семьдесят или около того. Изрядный возраст для семнадцатого века.

– С вами, сэр, я не рискнул бы делить добычу, – промолвил Мохан. – Можно без штанов остаться или без головы. Очень у вас грозный вид! И эти пистолеты за поясом… Думаю, вы тот еще живодер!

Питер Шелтон не произнес в ответ ни слова. Его глаза сверлили Мохана, губы кривились, будто говоря: попался бы ты мне в былые годы! Я бы наладил тебя по доске в море! Или продал полковнику Бишопу на Барбадос!

Чуть поежившись под этим взглядом, Мохан принялся изучать следующее поколение семейства Шелтонов.

«Джон Шелтон, 1626 года рождения (для справки: он на девять лет старше Генри Моргана), единственный сын Питера Шелтона-старшего и его супруги Исабель. Человек прагматичный, не склонный к авантюрам; по стопам отца не пошел, чем очень его разочаровал. Тем не менее Шелтон-старший вложил крупные средства в судоходную компанию, созданную Джоном в 1650 г. совместно с Реджинальдом Кромби. Вскоре они породнились: Джон женился на Амелии Кромби, сестре Реджинальда, и в ее честь был назван первый корабль новообразованной компании – бриг «Амелия», приобретенный в Плимуте. Амелия подарила мужу двух детей: сына Питера-младшего в 1652 г. и, спустя четырнадцать лет, дочь Элизабет. Однако вторые роды прошли неудачно, и она скончалась…»

Тут Мохан остановился, скользнул взглядом по изображениям Джона, Амелии, Питера-младшего и начал разглядывать Элизабет, бормоча:

– Надо же, тоже Лиззи! Но на мою не похожа… нет, совсем не похожа, однако хорошенькая… Волосы светлые, глазки голубые… Должно быть, в Амелию пошла, а не в бабку-испанку… А моя Лиззи, наоборот, – вылитая донья Пилар… Чудеса генетики, и только!

Пилар была супругой Сергеева и бабушкой Елизаветы. Мохан очень ее любил – за сходство с Лиззи, за приветливый нрав и за то, что Пилар была сердечной подругой Амриты, его собственной бабки. В детстве они улетели на Терею вместе с родителями, потом вернулись, и Амрита поселилась на Земле, а Пилар начала работать с тереянцами в проектах ИНЭИ. Тут они с Сергеевым и встретились.

– В общем, симпатичная у Питера сестрица, – подвел итог Мохан и принялся читать дальше.

«Питер еще при жизни матери большую часть времени проводил не в Порт-Ройяле (столица Ямайки, где жили родители), а в поместье деда. Питер Шелтон-старший, обнаружив у внука природную склонность к морской профессии и всяческим авантюрам, был чрезвычайно доволен этим открытием и надеялся, что Питер-младший исполнит его мечту – доберется до Южного моря и сокровищ инков.

Компания «Шелтон и Кромби» расширялась и процветала в течение трех десятилетий. Ее многочисленные шхуны и бриги плавали среди вест-индских островов и добирались до восточного побережья, до Джеймстауна в Виргинии, богатейшей из британских колоний. Бриги, приобретенные на верфях Плимута и Бристоля, крупные и хорошо вооруженные суда, регулярно ходили через океан за товарами, которые пользовались в колониях особым спросом: изделия из металла, мушкеты, ткани, посуда, предметы роскоши. Вывозились же сахар и ямайский ром, жемчуг, табак, красители и ценные древесные породы, фернамбук и кампешевое дерево. На Карибах торговля велась в основном в поселениях англичан, французов и голландцев, а при случае – в испанских городах Панамы и Мексики. Но отношения с испанцами были сложные: случалось, они топили или захватывали торговые суда, и в этих случаях капитаны «Шелтон и Кромби» не церемонились – ответный налет на один из прибрежных городов рассматривался как возмещение убытков.

В первой половине восьмидесятых годов дела компании пошатнулись. Причины этого известны из предыдущих просмотров записи № 006322, но в данном контексте не важны. Суть в том, что компании «Шелтон и Кромби» предстояло выплатить в 1687—1690 гг. крупные суммы, взятые ранее в лондонских банках для расширения флота и деловых операций. Предчувствуя неизбежный крах, Джон Шелтон и Реджинальд Кромби искали источник быстрого дохода. Именно в этой связи всплыла история с дневником Чарльза и кладом инков, малая часть которого могла бы спасти компанию. Но послать в Южное море один корабль, даже хорошо снаряженный, было явной авантюрой – если бы судно преодолело столь долгий путь, с ним бы расправились испанцы. Поэтому экспедиция Дэвиса – Гронье пришлась очень кстати: во-первых, «Амелия» шла в составе большого каравана и могла рассчитывать на помощь, а во-вторых, вторжение корсаров наверняка бы дестабилизировало ситуацию в западных колониях испанцев и облегчило поиски сокровищ. С другой стороны, Эдвард Дэвис нуждался в лоцмане, который провел бы его суда через Магелланов пролив. Таким образом, интересы компании и предводителей пиратов совпали; в результате Питер Шелтон, лучший капитан на лучшем корабле, отправился в Южное море с корсарской флотилией.

Примечание: Карибские пираты и раньше добирались до западного побережья, совершая пешие набеги в районе Панамского перешейка, но это были сравнительно кратковременные и локальные экспедиции (например, захват Гранады Морганом в 1664 г.). Имелся ряд причин, мешавших крупному морскому походу: дальность расстояния, опасности, подстерегающие в Магеллановом проливе, недостаток сведений об испанских поселениях и охраняющих их воинских силах и кораблях. Кроме того, Карл II (правил в 1660—1685 гг.), один из последних английских королей-католиков, заключил мир с Испанией и повелел губернаторам колоний не поощрять, но всемерно карать пиратов. Он умер 16 февраля 1685 г., передав власть своему брату Якову II, который усидел на троне меньше четырех лет (свергнут осенью 1688 г., английский престол достался Вильгельму Оранскому). Но еще до смерти Карла II, в 1684 г. и ранее, было известно о плохом самочувствии монарха и о том, что дни его сочтены. Плохое здоровье правителя и отсутствие достойного наследника всегда ведут к ослаблению власти, особенно в краях, далеких от метрополии. Пираты осмелели.

Источники. Каких-либо документальных свидетельств о жизни Джона Шелтона практически не сохранилось, так как Порт-Ройял, столица Ямайки и резиденция губернатора, был разрушен в результате сильного землетрясения и смыт в море в 1692 г. Информация о Джоне Шелтоне получена только из записи № 006322, т. е. извлечена из воспоминаний идента – Питера Шелтона, сына Джона. Дата его смерти также неизвестна, но можно предположить, что он погиб в катастрофе 1692 года».

Запись оборвалась, паривший в воздухе призрачный экран был пуст. Ни текста, ни изображений… О самом иденте, о Питере Шелтоне-младшем, капитане брига «Амелия», Жаклин Монтэ сообщила Мохану на одной из встреч, что он благополучно добрался до Ямайки и, надо думать, прибыл домой не пустым – компания «Шелтон и Кромби» не разорилась и перешла в свое время к Питеру и его потомкам. Больше – ничего.

Она права, думал Мохан, это мудрое решение. Люди плывут в потоках времен, уносятся из прошлого в будущее с каждым часом, минутой, секундой, и для огромной вселенной, не различающей столь мелких созданий, все дни их и годы одинаковы. Но человеку все представляется иначе, ибо утекающие мгновения для него неощутимы. Человек проживает жизнь от даты к дате, от события к событию, и есть среди них самые важные: день появления на свет и день смерти. А последнему из его дней предшествуют время обретений и потерь: навсегда уходят близкие и рождаются те, кто продлит цепочку жизни. Так было со всеми, и Питер Шелтон, умерший столетия назад, не исключение; и так будет с ним, с Моханом Мадхури, и со всеми, кто близок и дорог ему. Но лучше не знать об этих годах, о потерях и обретениях, пока не наступит должный срок. Лучше не знать, ибо книгу с конца не читают.

Экран погас, не дождавшись новой команды.

Пунктов питания на станции было сорок семь, по одному на десяток сотрудников. Когда-то они числились под номерами, но склонная к юмору ученая братия наградила именем каждое кафе, ресторанчик или бар, связав его с особой кухней, с каким-то происшествием либо с памятным местом на Марсе или Земле. Так появились «Славянский базар», пивная «У чаши», кабачок «Старый Пью» и таверна «Треска в маринаде». В это заведение Мохан с Елизаветой наведывались каждые пять или шесть дней, так как «Треска» была рыбным рестораном, а Лиззи считала, что писателям фосфор особенно необходим. Кроме рыбы, здесь предлагали белое вино, мороженое и фруктовые десерты, вполне подходившие для тереянцев. Они обожали авалонские дыни и виноград из Долин Маринера – каждая ягода величиной с земное яблоко.

Сегодня Лиззи привела двух своих подопечных, Абигайль и Роксану, членов семейной группы, в которую входили еще одна женщина и пятеро мужчин. Вообще-то звуковых идентификаторов у тереянцев не имелось, и каждую личность распознавали по ментальному узору, непостижимым для человека способом. Так что приходилось давать им имена и украшать их одежду каким-нибудь знаком, ибо сильный и слабый пол внешне почти не различались. Если не считать носовых клапанов, огромных глаз и крохотных заостренных ушей, терянцы походили на детишек в том нежном возрасте, когда до пубертации еще немало лет и не всегда отличишь мальчишку от девчонки. Часто их вид обманывал землян, забывавших, что эти создания живут два века и в сто пятьдесят выглядят так же, как в двадцать.

Елизавета и Мохан наслаждались салатом с креветками, фирменным блюдом, которое на станции умел готовить лишь повар-автомат «Трески». Абигайль увлеклась дыней – резала ломтик на мелкие кусочки, подхватывала их лопаточкой и аккуратно отправляла в рот. Роксана пила апельсиновый сок – к нему тереянцы тоже были неравнодушны. Их меню состояло из плодов, произраставших на Терее в невиданном изобилии, но не всегда подходящих человеку. Они охотно ели земные фрукты, однако микроэлементный состав такого рациона все же отличался от привычного, и кое-что завозили с Тереи специально для инопланетных гостей.

Абигайль отложила лопаточку, достала платочек и вытерла рот. На ее комбинезоне был вышит кролик, а у Роксаны – цветок шиповника. Елизавета и Мохан, закончив с креветками, принялись за мороженое. Они походили сейчас на счастливую семью: отец, мать и две очаровательные большеглазые дочки. Только немые.

– Знаешь, – произнес Мохан, – сестру Питера тоже звали Лиззи. Но ты на нее не похожа, она в мать пошла, в англичанку. А вот Исабель Сольяно…

Вызвав в памяти ее портрет, он подумал, что хитроумная Жаклин Монтэ могла скопировать это изображение с Пилар. Или – далеко ходить не надо! – с Елизаветы.

– Кто такая Исабель Сольяно? – спросила Лиззи.

– Бабка Питера. – Окинув взглядом маленький зал таверны, тихий и пустой, Мохан добавил: – Испанка из знатной семьи, которую его дед-пират похитил в Картахене. Увез на Ямайку и там с ней обвенчался.

Елизавета хихикнула.

– Должно быть, она не слишком возражала?

– Может, и возражала. Но куда ей было деваться!

– Ты не понимаешь. – Елизавета энергично воткнула ложку в шарик шоколадного мороженого. – Всякая женщина мечтает о том, чтобы ее похитили. Это так романтично!

– Надо же! А я и не знал! Но если ты желаешь…

– Поздно, – со вздохом сказала Лиззи. – Мы уже супруги.

Маленькие ручки Абигайль стремительно задвигались. Тереянцы не могли различать отдельные звуки, речь людей сливалась для них в мелодию, но мимику, выражение лица, язык тела они улавливали с поразительной остротой. Они были очень общительны, что отвечало их способу межличностной связи – ведь телепатам гораздо проще беседовать друг с другом. Сейчас Абигайль хотела, чтобы с ней поговорили. Мохан не уловил всех ее жестов, но понял: она о чем-то спрашивает.

Елизавета ответила. Ее руки словно ткали паутину почти с той же быстротой, что у Абигайль, а лицо вдруг стало пластичным, и, не теряя своей прелести, менялось и менялось в непрерывном странном танце. Эти метаморфозы всегда чаровали Мохана. Пилар и его бабка Амрита, улетевшие к звездам детьми, освоили язык знаков на Терее, но Лиззи тоже владела им в совершенстве. Лиззи и ее сестра Инесса были лучшими переводчиками на станции.

Носовые клапаны Абигайль и Роксаны дернулись и мелко задрожали, что было признаком веселья. Мохан полагал, что три девицы сейчас перемывают ему косточки. В детстве Амрита учила его читать знаки, но при такой скорости обмена он едва ли мог что-то понять.

– О чем вы сплетничаете? Или это девичья тайна?

– Я рассказала им про Исабель Сольяно. На Терее нет понятий о воровстве, но существует традиция похищения девушек, созревших для брака. Как бы похищения, – уточнила Лиззи. – Абигайль говорит, что первую женщину в семейной группе обычно не похищают, она главная, а вот вторую и третью можно украсть. Советует тебе не теряться.

– Я это обдумаю, если главная жена не возражает, – сказал Мохан. – Кстати, по бабке я индиец. В нашем национальном обычае…

Дверь в «Треску» распахнулась, и ресторанчик вдруг наполнился народом. В нем было четыре столика: три – у овальной стены, расписанной морскими звездами, рыбами и каракатицами, и четвертый, где сидел Мохан, под иллюминатором-экраном, в глубине которого покачивался на волнах старинный сейнер. Вошедшие, семь или восемь человек, направились к свободным столам, сдвинули их и стали рассаживаться. Все – незнакомые и явно не из персонала станции: лица загорелые, вместо комбинезонов – светлые просторные одежды у мужчин, а темнокожая, с пухлыми губами девушка – в ярком летнем платье.

– Загорали они не под нашим марсианским солнышком, – пробормотал Мохан.

Но Елизавета его не слушала, она смотрела во все глаза на вновь прибывших – не на всех, а на старшего. Он был уже немолод, невысок и полноват; кожа еще темнее, чем у девушки, на запястье – широкий браслет, губы под длинными усами грустно поджаты. Широкое лицо, безволосый череп и эти усы делали его похожим на моржа, чем-то сильно опечаленного. Может быть, по той причине, что покинул он берег моря и пустился странствовать в небеса, где нет ни воздуха, ни света, ни привычного рокота волн.

Девушка улыбнулась, помахала рукой Елизавете и Мохану.

– Простите нас за вторжение, но доктор хочет рыбы. Что здесь можно заказать?

– Русскую уху, стейк из лососины, форель, треску в кляре или под маринадом, – перечислил Мохан. – Но я бы советовал судака по-польски. Судак тут выше всяких похвал.

– Пусть будет судак, – с отрешенным видом произнес усатый доктор. – Значит, по-польски… Вполне виртуальное событие, раз есть Польша и есть судаки.

Темнокожая девица и молодой белобрысый парень направились к повару-автомату. Остальные о чем-то беседовали, но Мохан понимал их не больше, чем тереянцев – каждое второе слово было математическим термином, неведомым ему. Доктор молчал и с унылым видом слушал своих спутников.

– Я пойду, милый, – тихо шепнула Елизавета. – Надо отвести девочек к их семейству и связаться с дедом. Ему уже наверняка сообщили, но все же…

– О чем сообщили? – спросил Мохан.

– Об этих… – Лиззи покосилась на доктора и его свиту. – О том, что они прилетели и, вероятно, завтра будут в Авалоне.

Она сделала быстрый жест рукой – приглашение, отметил Мохан – и поднялась. Обе тереянки послушно встали.

– Я с вами. Я уже освободился и могу…

– Нет, нет! – Елизавета наклонилась к нему и зашептала: – Если ты сейчас уйдешь, это будет знаком неуважения, словно бы они пришли, а мы сбежали… Посиди пять минут, съешь мороженое и тогда уходи. Если что-то спросят, отвечай. Будь с ними приветлив, дорогой. Это важные гости.

Она одарила усатого ослепительной улыбкой, обняла тереянок за хрупкие плечи и исчезла. Мохан, как было велено, стал доедать мороженое. На столах гостей уже исходил паром судак и позвякивали вилки.

– Ваши коллеги ушли, – промолвила девушка. – Может быть, переберетесь к нам?

– С удовольствием, – сказал Мохан. Его мучило любопытство.

– Я – Мадлен Жубер, секретарь доктора, а остальные – его ассистенты, – пояснила темнокожая девица. – Каспер, Иван, Панчо, Ник, Лю Чэн и Михаил.

– Замечательно, я тоже Михаил, – отозвался Мохан. – Вообще-то, Мохан Мадхури, но можно Михаил. Сотрудник Института экспериментальной истории.

Белобрысый, которого назвали Иваном, придвинул ему стул, и Мохан уселся. Каспер, явный европеец, но загоревший дочерна, спросил:

– А кто ваша очаровательная спутница?

– Переводчик. Моя жена! – с гордостью произнес Мохан.

– Прелестная женщина, – заметил Панчо. – Высший звездный класс в любой галактике. Абсолютно без всякой небулярности.

Мохан счел это комплиментом и благодарно улыбнулся.

– Жаль, что она ушла, – сказал Иван.

– Дела службы, – пояснил Мохан. – Накормила тереянцев, теперь надо их прогулять.

– Они тоже едят рыбу? – полюбопытствовала Мадлен, энергично расправляясь с судаком.

– Нет, фрукты.

– С Земли?

– В основном с Марса. В Долинах Маринера растут яблоки, слива, виноград и много чего еще. – Мохан чувствовал себя настоящим марсианином, просвещающим неофитов. – Под Авалоном есть плантации прекрасных дынь.

– В самом деле? Нужно попробовать! – Мадлен порхнула к автомату. – Мальчики, вам принести?

«Мальчики» с энтузиазмом закивали. Аппетит у них был явно на высоте – у всех, кроме доктора. Тот печально ковырялся в тарелке и уже перемазал усы сметанным соусом.

– Кажется, вашему шефу не понравился судак, – тихо промолвил Мохан Ивану. – Почему бы вам не заглянуть в «Арагви»? Там подают шашлыки.

– Доктор не ест мясо, только рыбу, и желательно ту, которую сам выловил, – шепнул Каспер.

– Почему?

– Он островитянин. Мы все тут островитяне. Что водится в море, то и едим.

– Не удивляйся на шефа, он всегда такой, – зашептал с другой стороны Иван. – Человек не от мира сего. Сплошная сингулярность!

Мохан уже понял, с кем сидит за столом – с Жаком Колиньяром, гигантом мысли, творцом теории пробоя, продолжившим труды Саранцева и Римека. Он было удивился, что сразу его не узнал, но тут ему вспомнилось, что Колиньяр не жалует прессу, и ни один журнал не может похвастать его фотографией. Колиньяр был из тех служителей знания, что не терпели шумихи, суеты и дальних странствий. «Какая причина могла подвигнуть его на межпланетный перелет?.. Кажется, Лиззи уже догадалась», – подумал Мохан и решил, что расспросит жену.

Посидев за столом еще немного, он встал и откланялся. Больше встретиться с Колиньяром ему не довелось.

Не довелось, хотя пересечение их путей, как многое в жизни, лишь казалось случайным. Такие пересечения или контакты судеб вовсе не требуют личных встреч и происходят обычно в иной плоскости, не связанной с конкретным местом на Земле, городом на Марсе или космической станцией. Это ноосфера, ментальное пространство, обитель образов, слов и идей, где ничто не умирает, не забывается и никогда не пропадет, пока существует человечество. Там можно встретить давно почивших гениев и прикоснуться к их мыслям, услышать их голоса, взглянуть в их лица; можно перенестись в другую вселенную, в прошлое, будущее, куда угодно, ибо нет предела человеческой фантазии; можно пообщаться с существами, совсем не похожими на землян, даже с богами и адскими тварями, с любым, кто рожден воображением людей. Каждый из нас вносит в ноосферу вклад, большой или маленький, и чем он значительнее, тем сильнее и чаще влияет на миллионы жизней – прямым ли убеждением, подсказкой или неясным намеком. Вклад Колиньяра был велик – так стоит ли удивляться, что Мохан Мадхури, писатель и эксперт-стажер, соприкоснулся с его идеями и даже, не будучи математиком, сумел их в каком-то смысле овеществить.

Но об этом – потом. А сейчас Мохан перешагивает порог контактной камеры, садится в кресло, натягивает шлем и ощущает, как присоски датчиков холодят лоб и шею. Под пальцами его правой руки – контактная панель. Отмерив время очередного эпизода – пятнадцать дней, что пролетят для него в немногие минуты, – он нажимает пусковую клавишу. Под кожухом считывающего агрегата перемигиваются огоньки, нить с ментальной записью входит в воронку уловителя, и лицо Мохана застывает. Он больше не эксперт ИНЭИ, живущий в двадцать четвертом веке, он капитан Питер Шелтон, первый после Бога на борту «Амелии». И вокруг него – не стены космической станции, а пространство, полное соленых вод, яркого света и холодного воздуха. Под ногами – палуба корабля, за бортом – волны, а над головой – широкое полотнище грота-триселя.

Волны качают «Амелию» и несут, несут ее на север…