17

Я бродил в Зазеркалье по лесам и долинам моего детства. Помню, как впервые меня привел сюда Шамиль, отец, – детям, не прошедшим второй мутации, опасно странствовать в Инфонете без взрослых. Они воспринимают все чудеса мниможизни слишком буквально; Красная Шапочка, Микки-Маус, Бом Брамсель, Люди-Крошки из Подземелий и другие персонажи сказок, копившихся тысячелетиями, для них живые существа. Мне было четыре года. Шамиль повел меня в сказку об Исчезнувших, историю про гномов, эльфов и фей, в которых люди, увлеченные техническим прогрессом, перестали верить. Этим сказочным созданиям грозило полное развоплощение, и тогда они решили покинуть Землю. Один из эльфов разыскал старый корабль-конструкт «Жаворонок Пространства», и тот согласился улететь со всей этой пестрой компанией в космос, отправиться на поиски планеты, которая стала бы для них всех новой родиной. Так они и сделали, убежали с Земли, и мы вместе с ними. Это было восхитительное странствие! Полет со множеством приключений, то смешных, то опасных; старый «Жаворонок» посетил миры, где обитали шоколадные человечки, говорящие птицы, драконы с золотыми глазами, дельфиньи кочевые племена, скитавшиеся в безбрежном океане, пчелы, что собирали волшебный целительный мед, шайка беглых роботов, ставших пиратами. Наконец мы оказались на планете, где росли огромные деревья-биоморфы, апельсиновые и арнатовые, персиковые, абрикосовые, деревья клаап и сойо, вишни и яблони, орешник и виноградная лоза. Этот мир принял беглецов. Помню, как я плакал, не желая расставаться с ним и со своей подружкой феей Вайленой… Тави на нее похожа.

Белое пушистое облако подхватило меня, медленно подняло в воздух. Я поплыл над огромной поляной-полуостровом, который огибала излучина реки. Здесь был разбит большой старинный цирк шапито; гремела музыка, развевались яркие флаги, отваливали от причалов кораблики под парусами, а в центре сиял солнечным цветом купол гигантской цирковой палатки. Вокруг нее, на открытых площадках и аренах, устраивали катание на слонах и пони, зебрах и страусах, гонки быстроногих ящериц ро-тха с Ваасселя, рыцарские турниры, в которых сходились попугаи верхом на огромных розовых кроликах, демонстрация искусства магов и дрессировщиков диковинных зверей – силли, карликовых тигродонов с Малахита, кельзангских сумчатых хамелеонов и тому подобное. Толпы ребятишек от трех до восьми предавались всяким увлекательным занятиям вроде полетов на стрекозах, орлах и воздушных змеях и манипуляций с волшебными палочками. Те, что постарше, сидя, как и я, на облаках, спешили за реку. Там, за прозрачными водами, раскинулись дремучие леса: Колдовская Чащоба, где можно было встретить кентавров, рогатых фавнов и очаровательных дриад, Джунгли Кинг-Конга, по которым бродили динозавры юрского периода, Китайские Рощи, населенные драконами, лисами-оборотнями и бамбуковыми медведями, Лес Привидений, где обитала Баба-яга в компании Змея Горыныча, кикимор, леших и вампиров. Среди этих дебрей, а иногда за ними, каждый раз в другом месте, располагались Древний Диснейленд, Страна Гулливера, океан с островом Питера Пэна, Кегельбан, где шарами служили ежи, а кеглями – ожившие шахматные фигурки, Большая Выставка Космических Диковин с оракулом-Носфератом, Лабиринты Магеллановых Облаков и другие чудесные царства-государства. Дальше шли развлечения для подростков – Литературные Миры с овеществленными фантазиями авторов прошлых времен и современной эпохи, Великие Географические Открытия, Путешествие в центр Галактики, Звездная Вселенная с сотнями обитаемых планет и Машина Времени, подключенная к мегалиту нашей базы и позволявшая окунуться в любой период истории Земли.

Куда я поведу Антона? В детскую Академию Истинного и Неподдельного Волшебства? В древний Лондон или Стокгольм, к Мэри Поппинс или Карлсону, который живет на крыше? В мир Пиноккио, Чиполлино и Джельсомино? К Алисе из Страны чудес? Потом, когда он вырастет, мы поплывем с полинезийцами к берегам Квезитайи, в империю инков, посетим Афины и Рим, города шумеров, хеттов и майя, отправимся с Ричардом Бартоном искать истоки Нила, а с Амундсеном – к Северному полюсу… Внезапно я понял, в чем предназначение детей – они позволяют нам, взрослым, снова перелистать страницы детства, ощутить радость первых и таких волнующих открытий. Первая живая сказка, первое странствие по древней Земле, первое прикосновение к мыслям и творчеству гениев… мниможизнь, неотличимая от реальности, выдуманные истории и историческая правда… первый полет на Луну, потом – на Марс и к звездам… Большая Ошибка, подъем на Поверхность, встречи с племенами одичавших… явление Носфератов и первый портал, соединивший миры… Все, что было в детстве, что поражало, удивляло, восхищало, я переживу опять; я подарю это Антону, он – Октавии и мне… Невероятно! Как я не понимал этого раньше! Может быть, права моя подруга – мужаю и взрослею…

– Время, – раздался над ухом тонкий комариный писк. – Время, магистр! Вы просили отыскать вас в полдень по среднеевропейскому.

Сенеб, мой неусыпный хранитель бьона… Сделав мысленное усилие, я вынырнул из Зазеркалья, мира грез, и очутился на камне, источающем солнечный жар. Прямо – ступени лестницы и блестящие оксинитовые стены галереи, слева, на серой с прожилками кварца скале – стадо жирафов, к которым подкрадывается леопард, справа, на красноватом утесе – два быка с рогами, подобными полумесяцу… Войти в дом, выпить чаю, переодеться – на все примерно полчаса. Затем – к Туманному Окну, и в путь, на нашу базу под Петербургом.

Совещания старших магистров проводятся в Лоджии Джослина. Это обширный зал с плавно изгибающимися стенами, без окон, но со множеством порталов в нишах и мощными ви-проекторами, которые могут воспроизвести хоть бронтозавра в натуральную величину. С этой целью середина помещения свободна, а кресла с панелями связи с Инфонетом расставлены в виде широкого полукольца. Кресла здесь все одинаково функциональные, без художественных излишеств, как в Марсианском Кабинете. Единственное украшение зала – большой портрет Джослина трехтысячелетней давности, висящий на западной стене. Давид всегда садится под ним. Он и сейчас сидел в этом центральном кресле, а мы, четырнадцать экспертов, считая с Павлом и двумя ксенологами, расположились к северу, оставив юг гостям. Их еще не было, и я успел пожать коллегам руки и переброситься парой слов с Декстером, которого давно не видел. Затем я опустился в кресло между Егором и Саймоном. Оба моих друга выглядели, как говорилось у египтян, будто цветущие пальмы в месяц фармути*. Егор, казалось, выбросил из головы позор и муки своего последнего странствия, по виду же Саймона не было заметно, что он огорчен неудачей у Джемии. Впрочем, он легкий человек в том, что касается женщин; Джемия уже была двухнедельным прошлым, а сейчас он ворковал с изящной темноволосой Мэй.

Павел, явившийся на сей раз лично, а не в виде проекции, наоборот, выглядел озабоченным. Его седоватые волосы стояли торчком, морщины стали резче, и я заметил мешки под глазами, будто он не спал дней десять подряд. Он резко выделялся среди нашей группы – не только потому, что ростом был ниже всех, но этой своей сединой, и лысоватостью, и нездоровым цветом кожи, и тем, как сутулил плечи. Глядя на него и на своих коллег и друзей, давно мне знакомых, я с внезапной остротой ощутил, что Павел среди нас чужак. Он был как неуклюжая дворняжка, затесавшаяся в компанию гладких породистых псов; намного более чуждый, чем кельзанг Егор, Аль-Хани с Альгейстена или Тенгиз, уроженец Телирии.

Портал в глубине ниши замигал, озарился огнями, и в его широком проеме возникли супериоры. Принц, Доминик и еще шестеро, один из которых, темнокожий мужчина, отличался ростом, шириною плеч и гордой осанкой. На висках у них поблескивали обручи, что можно было расценить как недоверие к присутствующим; но, возможно, у супериоров в обычае скрывать свои эмоции и мысли. К тому же они, в конце концов, не набивались нам в друзья, а пришли по делу.

Принц представил своих спутников. Все они, кроме темнокожего, которого звали Брейном, были специалистами по резонансной нейрофизике, ментальным инструментам и ПТ-переходу. Что же до темнокожего, то он оказался их координатором. Внешностью он походил на древнего нубийца – шапка темных курчавых волос, полные, слегка выпяченные губы, черные глаза, смотревшие пронзительно, с прищуром – так, как смотрит охотник, выслеживающий дичь. Он был выше рослого Саймона – может быть, уступал Егору три-четыре сантиметра.

Супериоры расселись к югу от Давида. Наш координатор щелкнул пальцами, включая запись, и произнес традиционные слова:

– Почтим память наших основателей Жильбера, Ву, Аль-Джа, Ольгерда и Джослина, да будут они благополучны среди Носфератов! – Гулкий медный аккорд, секундная тишина и снова удар колокола, а за ним – голос Давида: – Начнем, магистры. Сегодняшняя тема: дискуссия по некоторым частным результатам последней экспедиции коллеги Андрея. Применение ловушки Григса–Принца в полевых условиях. – Он выждал секунду и спросил: – Кто желает говорить?

Поднялся Принц:

– Я не назвал бы эти результаты частными. Боюсь показаться категоричным, но полагаю, что главный смысл погружения вашего коллеги заключался именно в испытаниях нового модуля. Разве не так?

– Не так, – сухо заметил Гинах, но Принц удостоил его лишь небрежным взглядом. Щеки Гинаха начали багроветь, и Давид с дипломатичной улыбкой поспешил заметить:

– Для супериоров важна проверка их изобретения, для историков – данные о быте, миграциях и судьбах западных ливийских кланов. Стоит ли спорить по этому поводу?

– Не стоит, – поддержал его Витольд. – Давайте перейдем к существу.

Принц бросил взгляд на темнокожего Брейна. Кивнув, тот, словно опытный дирижер, показал глазами на Доминика. Спор в самом деле был бы бессмысленным; согласно парадоксу Ольгерда, свершившееся – свершилось, и полярные мнения о цели моей экспедиции ничего изменить не могли.

– Доминик, прошу, – вымолвил Принц и с высокомерным видом уселся на место.

Его помощник с Ваасселя оказался человеком дотошным; он произвел детальный анализ представленных мною записей. В центре Лоджии Джослина поплыли многоэтажные формулы, графики и таблицы, в которых шесть моих походов были препарированы, разложены по полочкам и снабжены наклейками. Общий объем информации, доля, полученная лично мной, доля, пришедшая от ловушек, достоверность и небулярность* данных, их распределение по дням со статистической оценкой того или иного факта, касавшегося расселения племен, их численности, занимаемых территорий, срока, который понадобился бы для подробного обследования. Затем возникла карта с изометрическими кривыми плотности населения и ее динамика с шагом в четыре века: красным помечены сведения, собранные мной, зеленым – накопленные ловушками, что были отстрелены в животных, синим – от внедренных в людей. Наконец пошли выводы; главным являлся тот, что при масштабных работах эффективность сбора информации с помощью нового модуля повышалась как минимум втрое. Весьма капитальный анализ; никаких натяжек, передержек, подтасовок, факты и их оценка изложены с подобающей объективностью.

Доминик замолчал, и сразу посыпались вопросы. Сколько ловушек было отстрелено? В среднем около двух тысяч в каждом историческом периоде. Какие животные использовались? В основном крупные млекопитающие; из хищников – львы и леопарды, из травоядных – слоны, быки, антилопы, жирафы. Можно ли задействовать птиц? К сожалению, опыт со страусами и орлами, а также с грифами-стервятниками неудачен – емкость мозга мала для надежного внедрения ловушки. Могут ли возникнуть негативные последствия для людей? Абсолютно никаких; модуль фиксируется ниже подсознательного уровня, в латентной части мозга, и абонирует ее на пять-десять процентов, в зависимости от объема поступающих данных. Что происходит с модулем в дальнейшем? Он диссипируется со смертью носителя, как прочие элементы его сознания и подсознания, память, инстинкты, логический блок, блок эмоций и так далее. Есть ли этому альтернатива? Да. Ловушку можно уничтожить при жизни носителя ментальным кодом «Та-Кефт», но делать это не рекомендуется. Почему? Доминик пожимает плечами и говорит, что это было бы расточительно: другие исследователи, которые окажутся во временной зоне носителей ловушек, могут использовать их для стационарных или периодических наблюдений. Последней, смущаясь и краснея, поднялась Мэй; ее интересовало, с какого расстояния можно отстрелить ловушку. В этом вопросе сказался недостаток ее опыта; все остальные знали, что передать ментальный модуль можно лишь на дистанции прямой видимости.

Слушая быстрые уверенные ответы Доминика, я наблюдал за Павлом. Он казался мрачноватым; сидел вполоборота ко мне, то пощипывал бровь, то ерзал в кресле да всматривался в лица расположившихся напротив супериоров. Двое из них, рыжие синекожие астабцы, видимо не слышавшие о Павле от Принца, переглядывались с плохо скрытым недоумением, но острые колючие глаза Брейна как будто не пропускали ничего. Он тоже следил за моим криптологом-психологом, но его шоколадная физиономия была совершенно бесстрастной. Отключившись на миг от череды вопросов и ответов, я сунулся в Зазеркалье, в мегалит персональных данных. О Брейне там сообщалось немногое: родом с Ронтагира, возраст – более тысячи лет реального времени, специальность – танатология, профессор ряда университетов на Земле, Эссе, Ронтагире и в шаровом скоплении Ком-Альфа-Плюс, выдающийся ученый в своей области, член координирующей коллегии Койна Супериоров. Затем следовал длинный список работ, коды личных порталов и генетическая карта. Из всего этого самым любопытным являлись, пожалуй, его занятия. Танатология, то есть наука о смерти, не слишком популярна в наши дни, когда мы точно знаем, что странствие в пустоту и вечное небытие как таковые отсутствуют. Но это наука древняя и почтенная, зародившаяся еще в Эпоху Взлета, то ли в двадцатом, то ли в девятнадцатом столетии, и пережившая бум в те годы, когда велась работа по отделению психоматрицы от тела. Однако чем мог заниматься танатолог в нынешние времена? Быстро проглядев заглавия статей и монографий Брейна, я понял, что он почти что наш коллега – исследует смерть в минувшие эпохи, когда она была необратимой и неизбежной.

Едва Доминик закончил, поднялся Аль-Хани:

– От имени коллег благодарю за исчерпывающее сообщение. Вопрос: вы чего-то хотите?

– Конечно, хотят, – прогудел Егор. – Зачем иначе собираться? Доклад можно отправить Инфонетом. – Мы готовы выслушать ваши предложения, – добавил Давид. – Они, вероятно, касаются расширения поля исследований?

– Да, – подтвердил Принц, – но не в том плане, как вы, я думаю, решили. Разумеется, другие ваши наблюдатели могут использовать новый ментальный инструмент, но это не основная задача предполагаемой проверки. Речь идет о более глубоком эксперименте – можно сказать, об исторической вехе в развитии ваших работ.

Аудитория негромко загудела. Я видел, как приподнялась бровь Тенгиза, как недоверчиво сморщился Гинах, как Линда что-то оживленно обсуждает с Фархадом и Георгием, как приподнялся с места Вацлав, как Мэй растерянно смотрит на Принца. Давид сощурился, Егор стукнул огромным кулаком по колену, ксенологи Саймон и Декстер переглянулись. Пожалуй, лишь Аль-Хани был, как всегда, спокоен; склонившись к Витольду, он бросил два-три слова и опять застыл точно статуя из красноватого камня. Шелест голосов прервался громкой репликой Павла:

– Гниль подлесная! Вы что-то недоговариваете, Принц! Я это чувствую! Ну-ка, давайте, телитесь!

Принц дернулся, потом выдавил вежливую улыбку. Это далось ему не без труда, но он, несомненно, помнил, кто такой Павел. С Носфератами не поспоришь! – мелькнуло у меня в голове.

– Все, что недосказано, я представлю на ваш суд через минуту. – Казалось, Принц обращается лично к Павлу, но тут он сделал широкий жест, чтобы привлечь наше внимание, и повернулся к портрету Джослина. – Но прежде позвольте заметить, что ваши методы – я понимаю под этим как ПТ-переход, так и ментальный инструментарий – не развиваются уже несколько веков. В сущности, основополагающий принцип был разработан Джослином, и с той поры добавилось очень немногое в теории и практике: понятие о темпе течения времени, техника проникновения в гибнущий мозг, реабилитация жизненных функций организма и, конечно, парадокс Ольгерда. – Снова поднялся шум, и Принц быстро вскинул руку. – Я называю основные достижения. Никто из нас, – он обвел взглядом своих соратников, – не сомневается, что ваши методы доведены до совершенства. А это значит…

– …это значит, – подхватил один из супериоров, рыжеволосый астабец (кажется, его звали Айком), – это значит, что близится пора радикальных преобразований. Скажите, координатор, какой, по-вашему, следующий шаг? В чем вы хотели бы продвинуться? В какую сторону?

Давид возвел глаза к потолку, остальные опять начали перешептываться, а я с замиранием сердца подумал: неужели речь пойдет о переносе разумов из прошлого? Если так, то Гинах прав, подозревая супериоров в очередном безумном проекте. Вопрос о подобной экстракции дебатировался еще во времена Джослина, и было решено, что перенос недопустим. Имелись по крайней мере две причины, чтобы не заниматься этим. Во-первых, люди минувших эпох, лишенные ментального дара, чувствовали бы себя в лоне нашей цивилизации изгоями. Дело не только в психологическом шоке, в культурных и технических различиях, но и в том, что наша технология была принципиально иной, основанной на управлении псионными полями, что недоступно древним. Они не смогли бы нормально общаться с компьютерами и конструктами и даже входить в пространство Инфонета, а это означало, что они неизбежно образуют в нашей среде замкнутый анклав. Вернее, сотни, тысячи, десятки тысяч таких анклавов, объединяющих людей примерно из одной эпохи, слепых, немых и глухих, принятых нашим обществом на полное иждивение. И что бы они стали делать? Люди Средневековья и античности решили бы, что очутились в раю среди богов и ангелов, а более продвинутые обитатели технологической эры особенно остро ощущали бы свою неполноценность – верный путь к зависти, неприязни, ненависти и, скорее всего, к помешательству.

Такой была первая причина, но имелась и вторая, заключавшаяся в Большой Ошибке. В то время в сотнях подземных куполов жили сотни миллиардов крохотных созданий, и если сосчитать все души, явившиеся на свет и ушедшие к вечному мраку в тысячелетие Унижения, то их оказалось бы на порядок больше, чем все население нашей космической Ойкумены. Мы, люди текущей реальности, были бы просто погребены в этом муравейнике и, разумеется, не сумели бы сами заняться реабилитацией воскрешенных. Пришлось бы возложить на роботов и конструктов эту задачу, непосильную для искусственного разума – тем более что, появившись в нашем обществе, люди времен Большой Ошибки испытали бы сильнейший стресс. Такой же, какой грозил бы нам, если мы вдруг превратились в двухсантиметровых человечков, запертых в подземельях, где нет ни солнца, ни звезд, ни рек и морей, ни лесов и лугов.

В общем, идея была никчемная, но я, похоже, ошибался, подозревая супериоров в этакой глупости. Айк, видя, что мы безмолвствуем, дождался кивка Брейна и с победной улыбкой промолвил:

– Без сомнений, следующим шагом явился бы канал в прошлое, постоянная и управляемая линия связи, которую можно было бы ориентировать на любую эпоху, на любое место и любого носителя, снабженного ловушкой Принца. Преимущества очевидны, не так ли? Во-первых…

– Во-первых, отпала бы нужда в наблюдателях или полевых агентах. – Принц перехватил инициативу у коллеги, и я тотчас уловил мрачную мысль Павла: «Как по нотам разыгрывают, гниды компостные!» Тем временем Принц, метнув убийственный взгляд в сторону Гинаха, продолжил: – Труд наблюдателя не способствует нормализации психики – да и чего ожидать от человека, ведущего двойное существование? Десятки смертей, акты жестокости, пороки, присущие древним временам, и даже… хм-м… убийства. Допустимо ли это? Достойно ли нашей эпохи?

Он очень точно описал негативную сторону наших занятий, но, кажется, это не было воспринято как оскорбление. Я, во всяком случае, не испытал обиды; правда есть правда.

– Во-вторых, хотя нужда в агентах отпадает, вы получаете вместо каждого из них сотни, даже тысячи свидетелей событий – тех очевидцев, в которых внедрены ловушки. В-третьих, наблюдатель, собственно, не исчезает, только теперь он не погружается в прошлое, а остается в нашей реальности, принимая и обрабатывая массив поступающих данных. Для облегчения этой процедуры и первичной селекции фактов можно подключить компьютеры, но, разумеется, лишь компетентный специалист, составляя портрет эпохи, в силах оценить и отобрать необходимое. Таким образом ваш персонал, с одной стороны, не остается без дела, а с другой – расширяет свои возможности…

«Если он прав, конец твоим авантюрам и приключениям, – мрачно прокомментировал Павел. – Сядешь в кресло и будешь это самое… оценивать и отбирать. Составлять портрет эпохи, сидя на собственной заднице».

Видимо, эта мысль бродила не только в голове криптолога-психолога. Егор угрюмо насупился, Витольд хмыкнул, а Тенгиз без церемоний заявил:

– Не нравится мне эта идея. Где гарантия, что мы получим то, что нужно? Наблюдатель в прошлом сам выбирает события, ибо он мобилен и может двигаться к тем историческим эпизодам, которые его интересуют.

– Он их проживает, чем создается ощущение сопричастности, – добавила Линда. – А это, быть может, самое ценное!

– Переход от активных наблюдений к пассивным, – ледяным тоном подвел итог Аль-Хани. Его бледные щеки слегка порозовели.

Но Давид, кажется, заинтересовался.

– Не торопитесь, коллеги! Активный поиск никто не отменял, а совмещение двух методов может дать отличные результаты. Что мы и видим на примере последней экспедиции Ливийца: за восемнадцать месяцев мниможизни – весьма полный обзор территорий в два с четвертью миллиона километров на протяжении двух тысяч лет! В обычном режиме такая работа заняла бы годы и годы!

– А куда нам торопиться? – с меланхолическим видом заявила Линда. – Жизнь, познание и любовь, в отличие от древней истории, не имеют конца.

Егор с ухмылкой захлопал в ладоши, Георгий пробормотал: «Умница ты наша!», а Павел захохотал. На мгновение лицо Принца исказилось, гнев сверкнул в зеленых ливийских глазах, но стоило Брейну кашлянуть, как его черты разгладились. Брейн, не сказавший еще ни слова, вел себя словно дирижер отлично сыгранного оркестра. Видимо, кроме занятий танатологией, он неплохо изучил человеческий нрав.

– Ваш координатор выразился точно, – тихо, с расстановкой произнес Принц. – Активный поиск не отменяется, а комбинация обоих методов может дать неплохие результаты. Вы сами решите, как и для чего использовать новый модуль. Мы, – он обвел взглядом своих соратников, – просим лишь об одном: попытайтесь! Предоставьте для этого эксперимента свою аппаратуру, ваш хроноскаф, и посмотрим, что получится. Дополнительное оборудование для канала связи – мы называем его пробоем в прошлое – будет смонтировано на вашей базе в течение двух суток. Что скажете?

Такой вариант не вызвал особых возражений даже у Гинаха. Мои коллеги, начиная от хладнокровного Аль-Хани и кончая юной краснеющей Мэй, поднимались один за другим и выражали свое согласие. Во время этой академической процедуры Саймон, о чем-то пошептавшись с Декстером, наклонился ко мне:

– Зачем мы тут, Андрей? Нас-то для чего позвали? Ваши проекты с супериорами ксенологов как будто не касаются… Или я не прав?

Я пожал плечами и хотел сказать, что сам не в курсе, но тут раздался громкий голос Павла.

– Мне не нравится слово «пробой», – громко заявил он. – Очень неприятный термин! И если он выражает суть эксперимента, то я бы советовал поостеречься. Сегодня пробой, завтра – щель, а послезавтра – дыра, в которую провалится реальность… Игры со временем опасны! Это я вам по личному опыту говорю.

По какому еще личному опыту? – подумал я и негромко спросил у сидевшего рядом Саймона:

– Что это с ним? Какие еще щели и дыры? Это ведь невозможно теоретически!

– Случается, что его заносит, – ответил мой друг. – Конечно, о времени он знает побольше нас с тобой, но не в нем проблема, не в дырах и не в предложении супериоров. Принц ему несимпатичен. А Павел – существо пристрастное.

Он так и сказал – не человек, а существо, будто подчеркивая таинственное происхождение нашего знакомца. Я невольно вздрогнул. Одно дело подозревать, и совсем другое – увериться в своих подозрениях, когда их подтверждает близкий из твоей вары. Не в силах сдержать любопытства, я прошептал на ухо Саймону:

– От кого он отпочковался, от Асура или от Красной Лилии? И вообще, возможно ли такое?

– Есть в этом мире вещи, что и не снились нашим мудрецам, – с неопределенной улыбкой заметил Саймон. – Хочешь знать наверняка? Отправляйся со мной в Воронку, и там все выяснишь.

Спор между тем все разгорался: Павел давил на эмоции, Принц терпеливо возражал. В воздухе поплыли многоэтажные уравнения Ву-Аль-Джа, затем появилась их графическая интерпретация, четырехмерная поверхность, где измерение времени было обозначено оттенками красного цвета, а канал из настоящего в прошлое – синей изогнутой кривой. Насколько я понял, Принц, варьируя граничные параметры базовых формул, пытался объяснить, что пробой ни при каких условиях не станет расширяться и будет всегда явлением подконтрольным и полностью управляемым. Эта попытка не имела успеха – то ли у Павла было напряженно с математикой, то ли он просто не желал убеждаться и признавать очевидное. Остальные, если не считать бесстрастного Аль-Хани, следили за дискуссией с разной степенью интереса: Давид с Вацлавом снисходительно улыбались, Егор подбадривал Павла, хлопая по колену, Фархад пробовал что-то изобразить на пальцах, Линда сидела, сжав губы, будто ее разбирал смех, а Декстер откровенно развлекался, сопровождая каждую фразу спорщиков хмыканьем и гмыканьем.

Первым не выдержал рыжий астабец Айк, поднял взгляд к потолку и заявил:

– Я не против комедии, если она не затягивается надолго. О чем мы, в сущности, спорим? Койн Реконструкции не против, и этого достаточно. Ваш уважаемый оппонент, – он посмотрел на Принца, – не слишком осведомлен в теории ПТ-перехода и не относится к психоисторикам. Так стоит ли терять время?

– Стоит, – вдруг раздался голос Брейна. – Есть обстоятельства, в силу которых мнение именно этого оппонента является решающим. Особенно если мы вынесем свой проект на обсуждение общественности.

Это было действительно так – мнение Носфератов уважают. Их советы и решения, как сказали бы в прошлом, Глас Божий, и только глупец к нему не прислушается. Но о каком проекте шла речь? Зачем его обсуждать всенародно? Ведь мы уже приняли решение!

Я этого не понял, и Павел, кажется, тоже.

– О чем вы говорите? – спросил он, подозрительно прищурившись и не обращая внимания на шум, поднявшийся после заявления Брейна. – Какой проект имеется в виду?

– Тот, о котором было сказано. – Повинуясь мысли координатора супериоров, линия, изображавшая канал, ярко вспыхнула.

– Вы уверены? – с хмурым видом переспросил Павел.

– Абсолютно. И так же, как коллега Принц, готов подтвердить, что пробой – или темпоральный канал, если вам не нравится этот термин – не повлияет на ткань времени. Возможны лишь кратковременные визуальные эффекты, которые будут заметны в прошлом – периодическое мерцание воздуха в течение нескольких мгновений, а также…

Движением руки Павел прервал Брейна и начал медленно подниматься. Вид его меня поразил – и, очевидно, не меня одного: в Лоджии мгновенно установилась тишина. Павел был бледен, на лбу его выступил пот, губы беззвучно шевелились, словно он о чем-то хотел спросить, но не решался. Наконец, вытерев испарину дрожащей рукой, он пробормотал:

– К-какие эффекты? К-какое мерцание?

– Зрительные, – любезно пояснил Брейн. – Я не столь сведущ в теории психотемпорального перехода, но коллега Принц охотно расскажет вам, как и почему они возникают.

Павел молча кивнул.

– Канал не должен функционировать непрерывно, это лишняя трата энергии, – начал Принц. – Достаточно, если мы будем опрашивать заброшенные в прошлое ловушки раз в день и, предположим, в определенное время, сделав такой опрос периодическим. – Синяя линия на схеме вспыхнула и погасла; затем яркие вспышки стали повторяться каждую секунду. – В тот момент, когда канал откроется – то есть в миг контакта с заданной точкой темпоральной поверхности, – излучается псионный импульс, который, собственно, и переносит информацию в наше текущее время. Контактный импульс много мощнее, чем при обычном погружении, и может вызывать кое-какие зрительные феномены в прошлом: мерцание в зоне темпорального реактора, высвечивание псионных топологических структур и тому подобное.

– Вы хотите сказать, что это мерцание будет появляться каждые сутки в определенный час, в определенном месте? – Павел ткнул пальцем пол. – Тут, в подвале этого здания, где установлен реактор?

– Да, разумеется. Но это очень кратковременный эффект, который вряд ли будет кем-нибудь замечен и осознан. Строго говоря, импульс проходит мгновенно между точками контакта, но из-за психотемпоральной небулярности он расплывается в зоне реактора от нашего времени к прошлому: так, в нашем условном «вчера» его протяженность наносекунда, а через десять тысяч лет – несколько миллисекунд. Но это побочное явление никак не влияет на минувшую реальность.

– Не влияет! – Павел вскинул голову, его глаза сверкнули. – Вы утверждаете, что не влияет? А если кто-то окажется в этой самой зоне? Что с ним произойдет?

Принц пожал плечами.

– Ровным счетом ничего. Ничего, согласно нашим предположениям, – заявил он менее уверенно. – Во всяком случае такому человеку не грозят ни увечье, ни смерть. Дело в том, что…

– Простите, – вмешался Давид. – Никто не может оказаться в зоне реактора, поскольку она находится в двадцати двух метрах ниже поверхности земли и закрыта для доступа на протяжении трех тысяч лет, с момента постройки нашей базы. Ее ствол уходит на много уровней в почву, и именно там расположено все темпоральное оборудование.

Павел внезапно сник, как воздушный шар, из которого выпустили воздух.

– На двадцать два метра ниже… – прохрипел он, садясь. – Закрыта три тысячи лет… И ровным счетом ничего… Ничего, крысиная моча! Ни смерти, ни увечья, ни иного ущерба всяким глупым веникам! Тогда, конечно… разумеется… словом, я не против и все возражения снимаю. Так, Ватсон? Безусловно, так, Холмс!

Его речь перешла в неразборчивый шепот. Он имел вид человека, испытавшего глубокое потрясение; игнорируя участливые взгляды и нашу ментальную поддержку, Павел сжался в кресле и прикрыл набрякшими веками глаза. Кажется, его стремительная ретирада обескуражила Брейна и Принца; первый недоуменно поднял брови, второй моргнул и на секунду утратил свой высокомерный вид. Не понимая, что происходит, я повернулся было к Саймону, но тут послышался голос Декстера. У него забавная манера говорить: он то растягивает некоторые слоги, то проглатывает их, а иногда бормочет себе под нос что-то совсем непонятное.

– Это ма-а-ленькое заседание было чрезвчайн инте-е-ресным. Искренне блгдрю ко-о-лег за доставленное удо-о-вольств-е. Однако во-о-прос: в чем его польза для ксено-о-логии? Ксенолог-я, как изве-е-стно, изучает внеземные фо-о-рмы жизни, а также историю внезмн цивилизаций. В последнем слу-у-чае мы коллинеарны с ва-а-ми, но есть и разница – точно такая, как между двуногм чело-о-веком и декаподом с пла-а-неты Беликс. В силу чего мы не используем ПТ-пере-е-ход. Кто же ри-и-скнет вселиться в декапода? Или в обтателя Нейла? Или в маго-о-на – из тех, что создали Воронку?.. Те-е-перь повторяю во-о-прос: зачем мы здесь? Ка-ак укршение интерьера?

– Как специалисты-ксенологи, которые сообщат важную информацию своему Койну, – веско произнес Брейн. – Вы, вероятно, уже заметили, что наш метод позволяет исследовать прошлое, не посылая в него психоматрицу наблюдателя. Вы понимаете, что это значит?

– Понимаем, – сказал Саймон. – Возможность использования в ксенологии для изучения истории существующих и погибших рас.

– Но-о, – протяжно добавил Декстер, – мы понимаем и другое: для первичного отстрела лову-у-шек наблюдатель все-таки необходим. А это гро-о-бит всю прекрасную иде-е-ю.

– Верно, – произнес Брейн.

– Верно, – эхом откликнулся Принц. – Проблема с доставкой модуля в нужную эпоху существует, но мы над ней работаем. И хотим, чтобы вы это знали.

Совещание закончилось. Оставив Павла на попечение Саймона, я вышел вместе с Георгием. Мы спустились в кафе на сорок третьем ярусе, где готовили божественную пандру, напиток из системы Сириуса, который Георгий очень любил. Глотая ледяную жидкость, взрывавшуюся на языке острым кисло-сладким вкусом, я изложил коллеге свое пожелание насчет Инхапи. Георгий обещал проследить его судьбу. Довольно непростая работа, тоже связанная с кенгуровым поиском, только в данном случае скачки во времени должны составлять от трех-пяти до десяти лет. В прошлом век человеческий был так недолог!

Расспросив о внешности и происхождении интересующей меня персоны, Георгий помолчал, отпил глоток, затем, бросив взгляд в окно на монумент Первопроходцев, тихо произнес:

– Странное собрание, Ливиец. Очень странное!

– Тебя смущает этот проект супериоров?

– Нет. Пожалуй, нет. Предложение любопытное, так отчего бы не заняться этим исследованием? Тебе ведь их ловушки помогли собрать информацию, и я готов попробовать – скажем, с тем же Инхапи. Отстрелю в него модуль и без всяких прыжков туда-сюда смогу получить представление о всей его жизни… – Георгий задумчиво наморщил лоб. – Нет, Ливиец, я о другом. Помнишь, что сказал Брейн о твоем приятеле? О всей этой весьма бестолковой дискуссии? Есть причины, по которым мнение именно этого оппонента является решающим… Почему? Он ведь не хотел нас обидеть, отметить, что весомость наших мнений равняется нулю… Нет, я в этом уверен! Он просто выделил Павла среди присутствующих. Выделил так, как будто он известная всей Галактике личность, чье одобрение или несогласие может повлиять на миллиарды… Да и к чему опрашивать так много народа? Вопрос-то частный, касается супериоров и нас! Ну, может быть, еще ксенологов и чистильщиков.

Склонившись к Георгию, я зашептал ему на ухо, потом вообще перешел на мысленную речь. Я говорил о Павле, говорил лишь то, что один человек может рассказать другому – не о личных его делах, не о заметной тоске по прошлому, не об истории с Джемией, а о фактах. О силовом экране, которым он накрыл Доминика и Принца, о нашем странствии, когда мы разделяли одно тело, о зачарованном львином прайде и о своем подозрении, что Павел – личность, отщепленная от Носферата. Слушая эту историю, Георгий то хмурился, то удивленно качал головой, что было мне понятно. Никогда еще души, ушедшие к Галактическим Странникам, не возвращались назад, а если и возвращались, то хранили это в тайне. О Носфератах мы знали многое: знали, что это коллективный разум, высшая ступень эволюции, новый уровень бытия; знали, что они – хранители памяти Метагалактики, творцы и организующее начало инфонетного пространства; знали, что они неизменно благожелательны к любым формам разума и жизни; наконец, знали главное – что Носфераты бессмертны, и что всем нам, как и другим разумным, вступившим с ними в симбиоз, они дадут прибежище после физической смерти. Но знание без ощущений и чувств наполовину бесполезно, а кто мог поведать об этих чувствах и ощущениях? Кто мог сказать, что был частицей Носферата и вернулся?..

Мы расстались с Георгием, и в этот день я больше не работал. Не мог трудиться над своими отчетами, ибо беседа с коллегой взволновала меня самого. Мысли кружились в голове вспугнутыми птицами, но думал я не о рассказанном Георгию, а о том, чего не рассказал – о жене и сыне Павла, оставшихся в двадцатом веке, о загадочной возлюбленной, что поджидала его в Воронке, в тысячах светолет от Земли, и о способе, которым он перебрался через хребты времени, лежавшие между нашей реальностью и далеким, таким далеким прошлым.

Кто помогает мужчине совладать с волнением? Кто успокоит его мятущиеся мысли? К кому он идет, чтобы поведать о том, о чем нельзя рассказать никому? К женщине, к своей женщине…

И я отправился к ней.