Глава 4
Река

На последней дневке, в полутора сехенах от Реки, приснилась мне Аснат. Она была первой моей женщиной в те давние, давние годы, когда я сбежал от родителя и записался добровольцем в чезет Пантер, стоявший лагерем в Северном Оне. Такому решению – я имею в виду побег – нашлись веские причины. Почтенный мой родитель был ткачом, как дед и прадед, и та же судьба ожидала меня: день – у станка, ночь – в убогой хижине, а по утрам и вечерам – лепешка с луком. Но я оказался слишком задиристым и непоседливым для такого занятия; похоже, кровь моей матушки – а в дальних предках у нее числились гиксосы – превозмогла наследие потомственных ткачей. Так что в семнадцать лет я сбежал и присягнул на верность фараону, тогда еще Джосеру Двадцатому, а затем прошел обучение, принял на спину, плечи и пятки сколько положено палок, потаскался с тяжким грузом по пустыне, научился разбирать и собирать «сенеб» вслепую и удостоился отличия, значка с черной пантерой. И хоть пороха я еще не нюхал, но стал почти солдатом – почти, ибо оставался девственником. А в солдатском ремесле искусство завалить бабу столь же необходимо, как и ловкость в обращении с оружием или, к примеру, розыск провианта среди синайских гор. Решив, что недостаток этот нужно исправить, соратники постарше привели меня в бордель, сбросились по четверти пиастра и уложили между ног Аснат. После этого визита я уже сам к ней ходил, пока нас не послали на сирийскую границу. Аснат была женщиной опытной, любвеобильной, сочной телом и лет на пятнадцать старше меня – словом, то, что нужно для юнца, стосковавшегося по нежности и ласке. Я ее лет шесть не забывал, пока, дослужившись до теп-меджета, не смог завести подружку помоложе и порезвей – Нефертари из Пер-Рамсеса.

Но сейчас явилась мне Аснат. Стояла она предо мной в белом льняном одеянии, окруженная неярким ореолом, стояла так и глядела с укоризной, будто я провинился перед ней, а в чем – не знаю. Спросил я ее об этом, а она вздыхает и говорит: «Уходишь ты от меня, Хенеб-ка, уходишь… Но почему? Разве я тебя не любила? Разве не ласкала, не дарила щедро наслаждение? Разве не стал ты мужчиной в моих объятиях?» Подумалось мне, что она ревнует, и молвил я в ответ: «Если ты про Бенре-мут, Сенисенеб и Нефертари, то вспоминать о них ни к чему. Жизнь есть жизнь! Ты ведь не вчера родилась, Аснат, и знаешь: чем мужчина старше, тем женщины его моложе». А она все вздыхает и вздыхает… «Разве я против, глупый чезу? – говорит. – Они мои сестры, и ты люби их, Хенеб-ка, их люби и других, ибо мы – женщины Черной Земли, и все мы – лоно для твоего семени. Только не покидай меня и их, не уходи! Что мы без тебя?.. И что ты без нас?.. Сожрут чужие боги твою душу, растратят твою силу чужие женщины, и будешь ты как пальма с облетевшею листвой… Не уходи!»

Тут я проснулся и долго лежал, всматриваясь в меркнущее небо и перебирая в памяти свой сон. Есть у жрецов папирус с толкованием сонных видений, и довелось мне как-то в него заглянуть, и потому я знал, что бывают сны пустые либо исполненные смысла, сулящие беду или удачу, потери или прибыли. Правда, потрудились над тем папирусом в Доме Маат, где поправили, где подчистили, и выходило, что самый удачный сон – увидеть фараона на белом слоне, во всем его блеске и славе. А если увидишь блудницу, какой была Аснат, то это предупреждение: держаться подальше от продажных баб, иначе подхватишь дурную болезнь.

Но блудница ли ко мне явилась? Вроде не любила Аснат белых одеяний, предпочитая им розовую финикийскую кисею, и сияния вокруг ее лица и тела мне не помнилось. Да и умных слов она не говорила, не поминала душу и силу мою, а вот пиастры считала исправно: два за вечер, четыре за ночь. И припомнив это, догадался я, что не Аснат пришла ко мне, а мать Исида, и не просто пришла, а с мольбой. Не покидай, не уходи! А как не уйти?.. Были у меня сейчас приговор на двадцать лет и сотня с лишним сотоварищей, веривших мне как самому Амону… Как не уйти! Да что там говорить – Синухет и тот ушел!

Поднявшись, я оглядел бивак. Люди сидели и лежали на песке, сбившись в четыре кучки, и при каждой – офицер, Рени или Левкипп, Мерира или Пианхи. Хоремджет, мой помощник, обходил их, проверял оружие и груз; ослов и верблюдов уже развьючили, и остатки провианта были в походных мешках. Хайло пристраивал на спину пулемет; попугай, покружившись над ним, уселся на патронный диск и пробурчал проклятие ассирам. Тутанхамон, наш лекарь, укладывал в ранец бальзамы и мази, ваятель Кенамун молился, стоя на коленях и простирая руки к небесам, Пенсеба жевал лепешку, Иапет и Шилкани, тоже ливиец, снимали с ослов и верблюдов упряжь, а Нахт им помогал. Я заметил, как Шилкани что-то шепчет животным, которых мы здесь оставляли, – должно быть, совет опасаться шакалов и змей. Ливийцы, дети пустыни, живут среди коз и ослов, овец и верблюдов, и те понимают их речь – во всяком случае, так чудится со стороны.

– Семер, – раздался голос за моей спиной, – семер, вот вода, хлеб и финики.

Я обернулся. Давид протягивал мне флягу, а повар Амени – лепешку с горстью фиников. Ладони у повара были широкими, как лопаты; такими руками тесто месить удобно, а не стрелять и не резать глотки.

Я съел лепешку и выпил воды. Стемнело. Мрак опустился на пустыню точно железный занавес, о котором толковал Левкипп. Но если продолжить его мысль, мы находились сейчас не за одной, а за двумя завесами: первая отделяла Черную Землю от прочего мира, вторая – нас от остальной страны. Кто мы такие?.. Беглецы, изгои, и нет нам пристанища на берегах Реки, нет пощады и покоя.

– В путь! – распорядился я, и люди поднялись. Путеводные звезды сияли в небесах, бледный свет глаза Тота скользил по барханам, и долгий тоскливый крик осла провожал нашу колонну. Мы двигались в строгом порядке: я с вестовыми – впереди, за нами группы Мериры, Пианхи, Левкиппа и Рени. Шли бодро; всем хотелось вдохнуть запах Реки и насладиться прохладой под сенью пальм и олив. Хотя, если ассиры разбомбили ту рыбачью деревушку, вместо деревьев нас ждут обгорелые стволы. Зато Хапи на месте. Хапи слишком могуч; сотня бомб или тысяча для него что укус комара. Течет он себе и течет, и будет течь до скончания веков, и ни фараон, ни пришлый враг его течения не остановит. Был, правда, случай при Джосере Шестнадцатом, когда пытались повернуть течение Реки, чтобы оросить пустыню, да боги того не допустили. Этот Джосер вообще был недоумком, склонным к прожектерству: то джунгли собирался вырубить, то засадить пустыню заокеанским злаком под названием маис, то развести на мясо страусов. Все затеи краснозадых павианов! Джосер Шестнадцатый давно в усыпальнице, джунгли стоят как стояли, маис высох на корню, а страусы бегают на свободе.

В эпоху Синухета было проще, думал я. Владыки резали друг друга, сражались за трон и корону, но на Хапи никто не покушался, да и на страусов тоже. С нынешними временами не сравнить! У нас только одно преимущество: мест для побега стало больше. Мы вот к римлянам идем, но могли податься в Карфаген, или к бриттам, франкам, грекам, или вообще в заокеанские земли, в страну того Хем-гу-эра, о котором толковал Левкипп. А Синухету куда деваться?.. Кругом дикари! Конечно, не считая Сирии и финикийских городов…

«Настала ночь. Странствовал я в местах сухих и неприютных, где не было ручьев и пальм, а травы хватало только для коз. И настигла меня жажда, опалила горло мое, иссушила глотку, и сказал я себе: вот вкус смерти на губах моих!

Однако ободрился я сердцем и воззвал к богам, положившись на их милость. И явили они свое расположение: через день встретил я кочевников-шаси, чей вождь бывал в Та-Кем и не испытывал к роме вражды, ибо почивший фараон не поскупился, наделив его дарами. И этот предводитель принял меня, дал мне воды, и молока, и мяса, и я странствовал с его племенем, и люди его поступали со мной хорошо.

Но жизнь их была убогой. Не имели они ни домов, ни городов, ни полей, ни пальмовых рощ; все их достояние – овцы да козы, жилища – шатры из шкур, одежда – кожаный плащ да повязка на бедрах. Не плавят они медь, не делают орудий, а меняют их на скот у финикиян, не знают цены благородным металлам и камням, и лучшее их украшение – бусы из стекла. Что мог я найти средь этого народа? Дырявый шатер, десяток коз да пастушеский посох, а более – ничего!

И отправился я в Библ, самый северный из великих финикийских городов, надеясь, что боги пошлют мне там удачу. Прожил я в этом городе больше года и кормился своим искусством лучника, ибо рука моя была тверда, а глаз остер. Ставил я шест за сто шагов и попадал в него стрелою; ставил малое кольцо вдали, и сквозь него летели мои стрелы; просил подбросить вверх кувшин и разбивал его медным наконечником. Приходили люди смотреть на мое мастерство, и каждый давал мне четверть шекеля, а иногда и половину. Еще приходили богатые купцы и звали меня в охрану на свои корабли, чтобы защищать их от морских разбойников. Но не поддавался я на их посулы, ибо считал, что князю служить купцам зазорно.

И вот однажды…»

Заскрипел песок под быстрыми шагами, и между Иапетом и Давидом просунулся теп-меджет Руа. Он был примерно мой ровесник; тощий, жилистый, с впалыми щеками и узким лицом, похожим на лезвие секиры. Грудь и спину его украшали шрамы, но не почетные, от пули и клинка, а явный след плетей – Руа был подвергнут бичеванию и, похоже, не единожды. За какие вины сунули его в наш лагерь, было мне неведомо, но вин, надо думать, хватало: ходил о нем слух как о грабителе могил и ловком мошеннике. Занятия не слишком благородные, но позволяющие обрести неоценимый опыт. И Руа это доказал.

– Позволишь обратиться, чезу?

– Слушаю, теп-меджет.

Руа поскреб острый подбородок.

– Ты сказал, семер, что мы идем в Пи-Мут. Знакома мне эта дыра, знакома, клянусь задницей Исиды! Если прикажешь, брошу я мешок и сбегаю к Реке. Осмотрюсь и лодки поищу.

Глаза у него возбужденно блестели, и это показалось мне странным. Что такому человеку делать в поселке рыбаков? Его жизнь проходит среди скал Западной пустыни, где в укромных долинах и ущельях можно найти еще не разграбленные захоронения. А когда зазвенят в кошеле пиастры, идет он в Фивы, Мемфис либо Пермеджед и спускает монету на шлюх и пиво…

– Семерр мудрр, мудрр!.. – завопил попугай, приплясывая на пулемете Хайла.

– Мудр, точно, – подтвердил я. – А потому скажи-ка мне, Руа, чем ты занимался в Пи-Муте? Ловил рыбку в мутной воде?

– Вроде того, семер. – Руа покосился на моих ординарцев и понизил голос. – Мальчишкой состоял я в обучении у одного жреца… Есть неподалеку от деревни птицефабрика священных ибисов, что храму Тота в Хай-Санофре принадлежит. Управлял ею жрец Носатого, мой наставник. С пользой для себя управлял, клянусь пеленами Осириса! Мы, я и другие ученики, мастерили мумии ибисов из куриных костей и продавали их за полцены, будто жалея бедных покупателей. Прибыльное было дельце!

– Святотатство! – буркнул Иапет. – Попадешь в лапы Анубису, подвесит он тебя на крюк и намотает кишки на свой посох.

Иапет хоть и был ливийцем, наших богов уважал – у его племени мудрых божеств не имелось, а только демоны бурь и песков.

– Не сотвори себе кумира, – прошептал Давид, а Нахт с Пауахом сплюнули через левое плечо, отгоняя злобных духов, что летят на всякую нечестивую речь. Что до Хайла и его попугая, те ничего не поняли, а потому промолчали. Думаю, святость мумий была выше разумения Хайла.

Руа передернул плечами.

– За святотатство отвечает жрец, а я был невинным юношей и денег за тот обман не получал. Ну, не в этом дело… Ты спросил, достойный чезу, я ответил. Так идти мне в этот Пи-Мут?

– Иди, – решил я. – Отдай мешок Хайлу и иди. Не найдешь лодок, поищи бревна для плотов. Иди!

Ноги у Руа были длинные – он побежал вперед и скоро скрылся в темноте. Мы прошли уже три четверти сехена, и местность начала меняться – появились кусты, заросли верблюжьей колючки, а потом низкие раскоряченные сикоморы, вцепившиеся корнями в сухую почву. В воздухе повеяло свежестью – вероятно, мы пересекли границу, отделявшую пустыню от Черных Земель. До Реки оставалось еще тысяч десять шагов, но ее ароматы, запахи воды и зелени, уже наплывали на меня, будили сладкие воспоминания о прибрежных городах, о женщинах и алом каэнкемском вине, о жареном мясе и хлебе, который вынули из печи. Постепенно растительность становилась богаче и пышнее, в темноте замаячили рощицы сикоморов и тамариндов, за ними легли поля овса, небольшие и скудные, так как мы находились вне зоны поливных земель. Слева, вдалеке, возникло селение; силуэты низких глинобитных хижин и торчавшие над ними пальмы были почти невидимы на фоне неба. Вдоль колонны прокатился негромкий шум; после шестидневных странствий в безлюдной пустыне нам впервые встретился знак человеческого присутствия. Появилась тропинка между двумя полями, потом ее пересекла дорога: на север – к Мемфису, на юг – к Хай-Санофре и Ненинесуте. Города у Реки стояли плотно, и, в эти немирные времена, едва ли не в каждом были казармы, склады оружия и амуниции, а на окраинах – батареи Стерегущих Небо. Но все же от Мемфиса до Хай-Санофре насчитывалось два с четвертью сехена, и я полагал, что мы проскользнем в эту щель. На левом берегу Реки было спокойнее; там лежала обширная пустошь с древними пирамидами, а за ней – Сахара, великая пустыня запада. Если мы не задержимся при переправе, то на рассвете выйдем к оазису Нефер.

Появились виноградники, заливные луга и пальмовые рощи – тихие, пустынные, залитые серебристым лунным светом. Было непохоже, что местность патрулируется, однако я велел Хоремджету выслать фланговое прикрытие и трех-четырех бойцов в авангард. Мы крались среди спящих полей и деревень словно тени, прилетевшие из Та-Нутер, легендарной Страны Духов; возможно, мы и были призраками, изъятыми из жизни, чьи имена записаны лишь в тайных свитках Дома Маат. И мы не хотели напоминать о себе. Князь Синухет бежал на восток, а мы уйдем на запад… И пусть чужие боги сожрут наши души, пусть чужие женщины растратят силу, пусть мы станем в чужой земле пальмой с облетевшею листвой! Пусть, ибо деваться нам некуда.

Справа от тропинки возникло что-то темное, громоздкое, неопределенных очертаний. Примчался воин из авангарда, доложил, что перед нами руины птицефабрики священных ибисов. Приблизившись к ней, я увидел, что досталось строению изрядно: стены рухнули, тростниковая крыша сгорела, а вместе с крышей и клетки с птицами. Жаль бедных ибисов, жаль! Милые пташки и очень подходящие для мумий, ибо мяса в них немного – в отличие от кур, гусей и уток, что годятся только на жаркое. Тут вспомнилось мне, как при Джосере Шестнадцатом завезли в Та-Кем огромных птиц-индеек с Заокеанского материка, и коллегия жрецов принялась решать, достойны ли они обожествления, и если достойны, какой из богов возьмет их в свою свиту. Пока решали, индюшки сдохли. Такая уж у нас страна – к чужим неприветлива, да и своих не щадит. Но крокодилы, твари Себека, плодятся в ней исправно.

Мы собрались под прикрытием длинной рухнувшей стены. Фабрика была на самом краю бомбового удара – за нею, до речного берега, лежавшего в тысяче шагов, земля дыбилась грудами мусора и развалин, тут и там темнели глубокие воронки, а обугленные древесные стволы в отчаянии протягивали к небу остатки ветвей. Запах гари, вонь от множества птичьих тушек и смрад гниющей рыбы заглушали свежий аромат Реки, а тишина, царившая в этом месте смерти, угнетала. Судя по картине разрушения, ужас которой усиливали ночь и тусклый лунный свет, в руинах никто не копался – может быть, только вытащили трупы местных обитателей. Сомневаюсь, что их отправили бальзамировщикам – из клочков обгорелой плоти мумию не сделать.

Я всматривался в мрачный пейзаж, пытаясь наметить пути дальнейшего продвижения. Пересеченная местность не подходила для марша, а воронки и груды мусора выглядели подозрительно – среди них мог укрыться целый отряд. Правда, Руа, посланный на разведку, не поднимал тревоги, но, как говорили в древности, хитрого врага не разглядишь и с вершины пирамиды. А потому, призвав к себе офицеров, я произнес:

– Слушайте, немху, и выполняйте сказанное. Ты, Пианхи, поведешь своих людей южнее, а ты, Левкипп, севернее. Рени будет двигаться за нами. Растянитесь в цепь и будьте готовы к бою.

– Что делать мне, семер? – спросил Мерира.

– Иди к берегу. Я и Хоремджет отправимся с тобой. Встретим Руа, посмотрим, что он нашел. Три другие команды подтянутся к Реке только по моему сигналу. Но оставайтесь поблизости, и если будет нужда, поддержите нас.

Лоб Хоремджета пересекли морщины.

– Ты считаешь, семер, у берега засада?

– Размышлять о неведомом – все равно что носить песок в пустыню, – ответил я. – Амон, однако, благоволит осторожным. Выполняйте мой приказ!

Отряд рассредоточился. Один за другим люди исчезали в темноте, охватывая руины деревушки полукольцом, как положено перед схваткой с затаившимся неприятелем. Но видят боги, я не думал, что тут кто-то есть, маджаи, солдаты или иная вооруженная группа. Что им здесь делать, что охранять?.. Ямы в земле, гнилую рыбу и мусорные кучи?..

– Вперед!

Я зашагал к берегу, огибая воронки и глиняные холмики на месте рыбачьих хижин. Давид с Иапетом, Хайло, Нахт, Пауах и Хоремджет развернулись веером за моей спиной; слева и справа от них двигались люди Мериры. Не было слышно ни шороха, ни скрипа башмаков, ни лязга оружия; только ветер играл с водами Хапи, заставляя их плескаться и шуршать. Хорошие бойцы, подумал я, такие же, как были в моем чезете…

И снова вспомнились мне слова Левкиппа. Удивительная у вас страна, сказал он… Да, удивительная – если лучшие ее солдаты сидят в каменоломне, а не сражаются с врагом!

Впереди заблестела поверхность Реки. Пайни, первый месяц Засухи, был на середине, и благодатный поток, дарующий жизнь стране, еще не успел обмелеть. Ровно и плавно катил он свои воды из кушитских дебрей к зеленому морю Уадж-ур, оставляя на полях плодородный ил, вскармливая землю и все, что росло и цвело на ней. Велик Хапи, воистину велик! И нет в мире других рек, что могли бы сравниться с ним мощью и полноводием! Даже самые крупные из них, те, что в землях вавилонян и ассиров, не похожи на нашу Реку – слишком бурливы, непостоянны и часто меняют русло. Вдобавок текут они неправильно, с севера на юг, а не с юга на север. Недаром же Тутмос Завоеватель, добравшись с армией до тех рек, назвал их Перевернутыми Водами.

– Дорога, семер, – шепнул за моей спиной Давид.

И правда, мы вышли к участку дороги, расчищенному от завалов. Дорога вела к пристани, а рядом, на самом берегу, был возведен большой сарай – то и другое совсем недавние постройки. Я понял это мгновенно – по свежим бревнам и доскам, отливавшим в лунном свете белизной.

На пристани стоял Руа и махал руками. Потом он закричал:

– Осторожнее, семер! Здесь…

Из сарая ударила очередь, Руа схватился за грудь и осел на белые доски.

– Огонь! Мерира, Левкипп! Атакуем!

Мой голос слился с грохотом выстрелов. Хайло, сорвав с плеча пулемет, поливал сарай свинцом, со всех сторон к строению бежали люди, Иапет, размахнувшись, метнул гранату, вспыхнуло пламя взрыва, и угол сарая обвалился. Мы ворвались внутрь, в темноту, в которой сверкали вспышки выстрелов и метались человеческие фигуры. Маджаи, понял я, разглядев черные лица и форму в желтых и синих полосках.

Их было десятка три – в полумраке и сумятице схватки выяснить точнее я не мог. Двое чернокожих навалились на меня, но Иапет полоснул одного клинком по горлу, другого, выстрелом в упор, прикончил Давид. Хайло схватился с рослым маджаем, буркнул: «Мать твою Исиду!» – и сломал ему хребет. Затем он принялся орудовать пулеметом как дубиной – враги отлетали от него с разбитыми черепами и сломанными костями. Нахт, Пауах и люди Мериры шли за ним точно за танком, деловито добивая раненых. Я услышал голос Хоремджета – мой помощник приказывал Левкиппу окружить сарай и отстреливать убегавших.

Маджаи, которых Рука Гора вербует за Вторым порогом, неплохие бойцы. Главное их занятие – поддерживать порядок в городах, патрулировать окрестности и карать бунтовщиков и воров; они свирепы, безжалостны, скоры на расправу и ловко орудуют палками и бичами. Для мирных и робких людей они – гроза, но в схватке с опытными солдатами стоят немногого. Настоящие солдаты хладнокровны и помнят, что дело их – не разгонять толпу, не хватать и вязать, а убивать. Так что мои воины резали чернокожих без больших хлопот. Деваться тем было некуда: в сарае – люди Мериры, а за его стенами поджидал Левкипп.

Но что тут делали стражи порядка? Стерегли причал да пустой сарай?..

Подумав об этом, я распорядился:

– Всех не убивать. Хоремджет, мне нужны пленные.

С этими словами я вышел вон и направился к пристани. Две тени, Иапет и Давид, скользнули за мной. Над сараем кружил попугай, ронял зеленые перья, вопил: «Вперред, брратва!» Потом опустился на плечо Давида и смолк.

Руа лежал на спине, в кровавой луже, и его стекленеющий взгляд был устремлен в небеса. У пристани покачивались барки, два больших плоскодонных судна, на которых перевозят грузы по Реке. Нам и одного такого бы хватило. Знал бы я об этом транспорте, не отпустил бы вьючных животных… Ну, что сделано, то сделано.

Хоть Руа глядел уже в лица Сорока Двух Судей, но меня узнал. Губы его, бледные, посиневшие, шевельнулись:

– Маджаи, семер… схватили меня… Но я им сказал… сказал…

На губах Руа вздулся и лопнул кровавый пузырь, его глаза закатились.

– Мертв, – промолвил Иапет.

– Боже, будь к нему милостив, – сказал Давид. – Он нас спас, семер.

Воистину так! Неглупый человек командовал маджаями: поставил Руа под прицелом как приманку, а чернокожим велел попрятаться в сарае. Подошли бы мы к судну всей толпой, стали бы грузиться, тут бы нам и сказали из «сенебов» – будь здоров!

– Общий сбор, – велел я, и Давид, созывая наши команды, пронзительно свистнул.

К пристани стали подтягиваться разгоряченные схваткой бойцы Мериры и Левкиппа, за ними – остальные мои люди. Сквозь толпу пробился Тутанхамон, приложил палец к шее Руа, покачал бритой головой и принялся бормотать молитву.

– Есть еще потери? – спросил я у Хоремджета.

– Двое убитых, Пио и Такелот, – отозвался помощник. – Прочие отделались царапинами.

– Трупы погрузить на судно, маджаев бросить в Реку. Собрать их оружие и припасы, какие найдутся. Пленных взяли?

– Одного, семер, но он, кажется, тут главный.

Хоремджет кивнул, и ко мне подвели окровавленного человека. Роме, с бритой головой, да еще в униформе Дома Маат! Ценная добыча, решил я, и велел Иапету тащить его на судно. Тела убитых маджаев полетели в воду и пустились странствовать вниз по течению, но далеко не уплыли – из зарослей высунул уродливую морду крокодил. Этих тварей ни пули, ни бомбы не берут – то есть, конечно, наносят им убыток, но несущественный. Миг, и целая стая ринулась от берега, догоняя трупы чернокожих.

Мы погрузились на барку, тихо затарахтел мотор, и развалины рыбачьей деревушки начали неторопливо удаляться. Хапи сейчас был поуже, чем в сезон Разлива, но все же четверть сехена мутноватой воды отделяла нас от западного берега. Вдали, на юге, возникли огни Хай-Санофре, потом я увидел свет на севере, зыбкое зарево, дрожащее над столицей. Видимо, в Мемфисе не опасались нового ассирского налета, и режим затемнения был отменен.

В Хай-Санофре, самом ближнем городе, все казалось спокойным – не метались лучи прожекторов, не раздавалось тревожного завывания сирен. Либо там не слышали выстрелы и взрывы, либо решили, что маджаи бьются с крокодилами. Рыба и останки птиц могли привлечь зубастых тварей.

Барка неспешно пересекала Реку. Лекарь перевязывал раненых, Амени с парой добровольцев хлопотал над припасами, взятыми в сарае, Мерира и трое других командиров групп делили захваченные боеприпасы и «сенебы». Теперь каждый мой боец был при оружии, и недостатка в гранатах и «финиках» не ощущалось. Благословен Амон! До Цезарии боеприпасов хватит!

Подозвав Хоремджета, я зашагал на корму, где мои вестовые стерегли пленника. Тутанхамон его осмотрел; он не был ранен, на теле – ни синяка, ни царапины, а кровь на одежде принадлежала не ему. Я давно знал, что ловкачи из Дома Маат обладают редким искусством подставлять чужую шкуру под пули и клинки. Хуфтор – чтоб ему Анубис кишки вывернул! – тоже из таких, первый лишь в борделе и на пьянке.

Оглядев пленного, я молвил:

– Имя, чин и должность. Будешь врать, павиан, отправишься к крокодилам.

– Ранусерт, жрец-инспектор из Руки Гора, старший над чередой маджаев, – раздалось в ответ. – Не убивай меня, князь… – Ранусерт рухнул на колени. – Не знаю твоего почтенного имени, но простираюсь ниц и целую прах под твоими ногами! Да будешь ты благополучен, и супруга твоя, и дети, и достойные родители! Пощади, светлый князь, и я стану носить опахало над ничтожнейшими твоими слугами! Опахало, табурет, кувшин с вином! Все, что прикажешь!

Надо же, подумал я, второй раз за последние дни меня называют князем! Сначала Хайло, теперь этот червь… Пожалуй, стоит выпросить у римлян звание патриция. Был я Хенеб-ка, а стану Хенной Бруцием Карром…

Эта мысль меня развеселила. Ранусерт воспринял мою ухмылку как знак расположения, оскалился было в ответ, и я велел Хайлу дать ему по шее. Чтобы жрец-инспектор напрасных надежд не питал.

– Что вы делали в селении? Ты и твои шакалы?

– Секретное задание, мой господин… – Было заметно, что он готов выложить все секреты Дома Маат, Дома Войны, а заодно и дворца фараона. – Очень секретное…

– Но не настолько, чтобы ты не поведал о нем светлому князю?

Ранусерт стукнулся бритой башкой о палубные доски.

– Клянусь Амоном, владыка, я знаю немногое! Семь дней назад налетели отродья Нергала и разбили дорогу у Пи-Мута, пристань и грузовые барки. А та дорога – секретная, возят по ней камень из Восточной пустыни, грузят в Пи-Муте на барки и переправляют на западный берег. Хороший камень! Такого нет ни за Вторым порогом, ни за Третьим!

– Наш, – сквозь зубы пробормотал Хоремджет. Давид с Иапетом согласно кивнули, а Хайло, ухватив пленника огромной лапой, встряхнул его как мешок с пшеном.

– Дальше, – велел я.

– Слушаю, князь, твое повеление! После налета убрали мусор с дороги, засыпали ямы, отстроили пристань, доставили барки, – зачастил Ранусерт. – Мне, недостойному, было приказано охранять дорогу и суда.

– Ну и охранял бы, лысая вошь! На нас-то что попер? – рявкнул Хайло, но, поймав мой недовольный взгляд, опустил голову. – Прости, воевода… вырвалось…

Ранусерт снова ткнулся лбом в доски. Рядом с судном вынырнул крокодил. Зубы в его разинутой пасти располагали к откровенности.

– Стражи схватили твоего человека, князь… Амон велик! Что мне было думать? Явный злодей… рожа – воровская, оружие – ассирское… Я пригрозил ему пытками, и он сознался, что грабит могилы с целой шайкой, и что приятели идут за ним, желая перебраться через Реку. Сказал, их будет десять.

«Я им сказал… сказал…» – вспомнился мне предсмертный шепот Руа. Сейчас он перед судом Осириса, и я подумал, что у владыки царства мертвых – трудная задача: оправдать Руа или покарать. С одной стороны, был он мошенником и вором, а с другой, сражался за свою отчизну, рубил камень под бичом халдея и погиб, пожелав спасти товарищей. Что перевесит, добро или зло?.. У Осириса другой закон, чем у земных царей, и смертным его не познать. Мы лишь надеемся, что справедливость, которой нет на земле, в руках благого бога.

Ранусерт, скосив глаза на крокодила, продолжал бормотать:

– Твой человек виновен, виновен… Сказал бы он мне, что идет высокий князь с храбрым воинством, я бы убрался с твоей дороги. Я бы ушел, клянусь Исидой-матерью! Кто я такой, чтобы становиться на твоем пути? Но твой человек солгал, и я поддался искушению… не всякий день можно поймать шайку злодеев и заработать бляху за усердие…

– Западный берег близок, – произнес Хоремджет, переглянувшись с Иапетом и Давидом. – Что ждет нас там, семер?

Он напомнил мне о скором будущем. Что могло быть важнее?

– Моего сотоварища, убитого тобой, судит Осирис, и нечего болтать о нем, – молвил я. – Стоит ли таскать песок в пустыню! Скажи мне лучше, кто охраняет западную пристань и велик ли этот гарнизон?

– Маджаи, князь, там стоят маджаи, такой же отряд, как у меня, – послушно ответил Ранусерт. – Если позволишь, господин, я пойду к ним и прикажу, чтобы тебя пропустили. Я готов это сделать, клянусь Исидой! Пусть я останусь без погребения, если лгу!

Он мог обещать мне пелены Осириса и перья из хвоста Гора – такой ужас испытывал жрец-инспектор перед крокодильей пастью. Я бы на его месте боялся другого – ножа за поясом Иапета. Как гласит пословица древних, от льва можно скрыться в воде, от крокодила – на суше, от носорога – на дереве, а вот от человека никуда не убежишь. Особенно если этот человек – ливиец.

Но был у меня еще один вопрос, так что Иапетову ножу пришлось подождать.

– Скажи, Ранусерт, для чего возят камень на западный берег?

Глаза жреца расширились. Он тихо прошептал:

– Тайное дело, князь, такое тайное, что в Доме Маат немногие слышали о нем… Вроде бы возводится нечто в Западной пустыне – говорят, по приказу владыки нашего, жизнь, здоровье, сила! Я думаю, фараонова усыпальница…

Скорее какой-то военный объект, решил я. В этом случае все объяснялось, все становилось по местам: налет ассиров был разведкой боем, и их десант рыскал сейчас по пустыне, чтобы найти и уничтожить тайное строительство. А в пустыне нет другой дороги, кроме как от оазиса к оазису… Не наткнуться бы на ассирийских псов!

Я повернулся к Хоремджету.

– Прикроешь высадку с командой Рени. Мерира, Левкипп и Пианхи пойдут следом. Нас не ожидают, атака должна быть скорой и внезапной.

– Слушаюсь, чезу.

– И еще, знаменосец… Свидетели нам ни к чему.

Он кивнул, вскинул руку в салюте и удалился.

Полоса воды между судном и западным берегом делалась все уже, и я различал силуэты каких-то строений и темный прямоугольник пристани, вдававшийся в Реку. Странно, но там не было огней. Патрульные обычно ходят с факелами или с фонарями… Может быть, перепились и спят?.. Маджаи – не солдаты, служба у них проще, пива больше, а то и другое располагает к лени.

Двигатель смолк, барка мягко коснулась пристани, и темные фигурки вмиг затопили берег. Разворачиваясь цепью, они ринулись к строениям у воды, таким же тихим, как лежавшая за ними пустошь. Я проследил за ними взглядом.

– С этим что делать, семер? – спросил Иапет, кивнув на пленника.

– Он был правдив. Пусть умрет быстро и без мучений, – сказал я и спрыгнул на доски причала.

За моей спиной раздался предсмертный хрип.