Однако уточнение деталей было отложено: Нерис собралась погрузиться в вещий сон. Вероятно, этот магический акт был частью предстоящего обряда, и Дарту ничего не оставалось, как только ждать в терпеливом смирении. Впрочем, он с интересом следил за подготовкой к действу. Нерис долго шарила в своем мешке, что-то шипела сквозь зубы, проклиная чешуйчатых жаб, потомков тухлого яйца, разглядывала и нюхала мази в сосудах из раковин, недовольно морщилась – то ли какой-то важный состав был позабыт в Трехградье, то ли исчез во время плена у тиан. Наблюдая за этой суматохой, Дарт решил, что колдунья ему попалась не слишком умелая; в его понятиях истинный чародей был просто обязан держать свои арсеналы в порядке и неотступной боеготовности.

Наконец с торжествующим воплем Нерис вытащила шкатулочку из половинок ореха, раскрыла ее и погрузилась в изучение содержимого. Ларец был невелик, с ладонь, и набит всякой всячиной; в нем лежали сухие листья, маленькие костяные иглы, лопаточки и чашечки, прозрачный и плоский, похожий на линзу кристалл, мотки разноцветных нитей и три овальных камешка, которые Дарт принял за жемчужины – камни отливали перламутром и словно просились, чтоб их оправили в серебро. Судя по тому, с каким благоговением Нерис взирала на жемчужины, они являлись великой ценностью – может быть, предметом культа или магических манипуляций.

Взяв кристалл, она опустила шкатулку в мешок, уселась, скрестив стройные ноги, на устилавшем пещеру моховом ковре и подняла глаза на Дарта.

– Ты будешь охранять мой сон. Не беспокойся, если он окажется долгим, и не пытайся разбудить меня – чтобы понять откровения Элейхо, необходимо время. Может быть, он пошлет благоприятный знак… И если это случится, жди награды.

– Жду и надеюсь, моя светозарная госпожа.

Взгляд ее потянулся к кристаллу, мышцы затрепетали под розово-смуглой кожей и расслабились, дыхание сделалось тихим, едва заметным и будто с трудом прорывавшимся меж сомкнутых губ; на висках, обрамленных золотыми локонами, выступили капельки испарины. Несколько мгновений она сидела в неподвижности, потом, вдруг побледнев, мягко повалилась на бок. Веки женщины сомкнулись, кровь отхлынула с лица, тело застыло, будто пораженное молнией.

– Господь моя опора, – по привычке вымолвил Дарт, с тревогой склоняясь над ней. – Жива? Или умерла?

Но нет, он различил слабое дуновение на щеке – она дышала, и, вероятно, эта пугающая бледность и неподвижность были естественными спутниками транса. Напоминая о себе, кристалл блеснул в ее ладони, заставив Дарта сощуриться. Самогипноз?.. – мелькнула мысль. Очевидно, так… Там, на Анхабе, Констанция тоже делала подобные вещи; это являлось одним из ее занятий, частью профессии фокатора – слушать то, что не дано услышать обычным людям. Ловить дыхание вечности и шепот звезд… Быть может, Нерис, шира Трехградья, тоже была фокатором? И странствовала сейчас в потустороннем мире, где души умерших ведут нескончаемый монолог, припоминая горе и радости земного бытия?

– Бон вояж, – шепнул Дарт в розовое ушко. – Бон вояж и счастливого возвращения.

Он поднялся и покинул пещеру. Тяжесть росла, ракушка-джелфейр уже наливалась хризолитовым блеском, воздух стал душным и влажным от испарений, поднимавшихся с реки. Но небо по-прежнему сияло алмазной голубизной, и лишь далеко-далеко, где-то над центральным океаном, сплетались перья белых облаков, предвестников ночного ливня. Пахло водой и свежей зеленью, но от обиталищ криби тянуло дымом и мерзкой вонью паленого.

Брокат, очнувшийся от дремоты, расправил крылья-перепонки и взмыл над ягодными кустами, словно клочок коричневого меха, несомый ветерком. Вид у него был озабоченный – глазки поблескивали, шерсть на мордочке распушилась, розовый язычок сновал туда-сюда под темной пуговкой носа. Может, хочет есть?.. – мелькнуло у Дарта в голове.

Он хлопнул по обнаженному плечу.

– Кончай моцион, приятель, и заходи на посадку. Кушать подано.

Вампирчик спланировал вниз. Крохотные коготки царапнули кожу, зверек что-то заверещал, вцепившись лапками в густые волосы над ухом.

– Я понимаю, что не очень вкусен в сравнении с твоей хозяйкой, – сказал ему Дарт. – Однако, мон гар, ешь, что предлагают от чистого сердца. Не всякий же раз тебе лакомиться кровью благородной дамы!

Писк тем не менее не смолкал и даже сложился в понятные слова:

– Нне голлоденн… ннет… крровь нне ннадо… ннет…

– Чего же ты хочешь? – Дарт почесал зверьку мягкое брюшко. – Снова спать?

– Нне сспать… исскать…

– Что искать?

– Сскажи… Бррокат, исскать…

– Брокат, сидеть спокойно. Не надо искать.

Поглаживая мягкую шерстку, он обогнул виноградник и постоял у обрыва, с которого открывался вид на пляж. Лагуна была пуста. Судно тиан больше не покачивалось на волнах, а превратилось в груду обломков, сваленных на песке и сохнущих под жаркими лучами солнца. Над хаосом досок и брусьев торчала мачта с верхним реем – будто крест, сброшенный сарацинами с христианского храма.

Это зрелище наполнило Дарта печалью.

– Не уплывешь, не убежишь, – буркнул он, коснувшись горбинки длинноватого носа. – Дьявольщина! И не улетишь! Разучился я летать, мон гар.

– Бррокат ллетать, – зашелестело в ухе. – Ллетать, исскать…

– То, что мне нужно, ты не найдешь, дружок.

Он вернулся к пещере, послушал тихое дыхание спящей, взглянул на ее ожерелье и свой джелфейр, отметил, что зелень начала сменяться голубизной, и улегся на мягком мху. Его вдруг охватила неудержимая сонливость, словно от спящей рядом женщины передались какие-то флюиды; он глубоко вздохнул, закрыл глаза и, балансируя на грани забытья и яви, пожелал очутиться на Земле.

В этот раз его сновидение оказалось удивительно четким, объемным, насыщенным звуками и запахами. Кутаясь в плащ, он шел по извилистым улочкам ночного города, затопленного тьмой; было безлюдно и тихо, и, как бы подтверждая наступление тьмы и тишины, часы на невидимой башне пробили одиннадцать. Воздух наполняло благоухание, которое ветер доносил из цветущих садов, отягощенных росой и дремлющих в прохладе ночи; издалека, заглушенная плотными ставнями, слышалась песня гуляк, веселившихся в каком-то кабачке. Он видел домик в конце переулка – серую каменную стену и знакомую дверь; над ней ветви клена, переплетенные густо разросшимся диким виноградом, образовали плотный зеленый навес. Внезапно ему почудилось, что некая фигурка, возникнув из ночных теней, маячит у двери – невысокая, хрупкая и, как сам он, закутанная в плащ. Женщина? Он ринулся к ней, и в тот же миг картина изменилась.

Теперь он стоял в комнате, опираясь одной рукой о крышку массивного дубового стола и положив другую на эфес шпаги. Очевидно, комната была жилищем человека незнатного, но состоятельного: ни шелков, ни гобеленов, ни хрусталя, только прочная мебель, стол и стулья, вместительные шкафы и сундук, накрытый полосатым ковриком. Напротив, у одного из шкафов, изящный женский силуэт: темные волосы, росчерк тонких бровей, бледное голубоглазое лицо с чуть-чуть вздернутым носиком, кружева вокруг стройной шеи. Констанция! Но какая из двух? Призрак из земных снов – или та, другая, оставшаяся на Анхабе?

Губы женщины шевельнулись:

– Могу я довериться вам, сударь?

– Что за вопрос! Вы же видите, как я вас люблю!

– Да, вы это говорите.

– Сказанное мною – правда. Я честный человек!

– Думаю, что это так.

– Я храбр!

– О, в этом я убеждена.

– Тогда испытайте меня!

Она с серьезным видом кивнула, и темные локоны затанцевали у бледных щек.

– Я… я согласна. Однако…

– Что же еще вас смущает?

– Может быть, у вас нет денег на это путешествие?

Дарт почувствовал, как на его губах расплывается улыбка.

– «Может быть» излишне, моя прелесть. Что такое солдатский кошелек? Дыра на дыре, а между дырами – прорехи…

Он проснулся. Чьи-то мягкие маленькие ладони ощупывали его, касались боков и груди, гладили плечи, нетерпеливо дергали пояс комбинезона. В темноте и тишине он слышал взволнованное дыхание.

Не Констанция, Нерис… Сон сменился явью, но пробуждение было приятным.

– У тебя сердце с левой стороны, слишком много мускулов и не хватает ребер, – пробормотала обнимавшая его женщина. – Это неправильно. Возможно, ты совсем не рами, а только похож на рами? Не уверена, смогу ли я понести от тебя ребенка.

– Давайте проверим, мадам, – шепнул Дарт, лаская кончиками пальцев ее напрягшиеся соски. Он наклонился, опираясь на локоть, и проложил между ними дорожку поцелуями.

Нерис хихикнула, прижимая его лицо к упругим бутонам плоти. Их запах кружил Дарту голову.

– Ты живешь с волосатыми и весь провонял шерстью мерзких криби. Ни одна женщина с тобой не ляжет, не одарит тебя радостью. Ни в синее время, ни в алое, ни в желтое…

Вероятно, это было шуткой – ее руки и губы говорили иное. Их речь, настойчивая и беззвучная, изливалась не в словах, в прикосновениях, в трепете ресниц и пальцев, в податливости тела, в жарком и все убыстрявшемся дыхании. Другая женщина лежала в объятиях Дарта – не та, глядевшая на него с подозрением, не та, что глумилась над мертвым вожаком тиан. Рот ее был сладок, губы мягки и горячи, ладони порхали, как два мотылька, влажное лоно между раздвинутых бедер манило тайной. «Что с ней случилось?.. – подумал он. – Что ей привиделось в вещих снах?..»

Но эта мысль, скользнув мимоходом, тут же угасла.

Растаяла, как земные сны, как память о мраке и холоде Инферно, о пропасти, что отделяла его от Анхаба, от строгих глаз Джаннаха, улыбки Констанции и замков, паривших в хрустальных небесах.

Нерис вскрикнула, и он, опустив голову, стал целовать ее нежные теплые груди.

Они сидели у входа в пещеру, прижавшись друг к другу. Дождь еще бормотал и шелестел, барабанил по земле и листьям, но фиолетовый оттенок джелфейра постепенно сменялся розовым, и сквозь разрывы в хмурых тучах уже проглядывала небесная лазурь. Дарт, полузакрыв глаза, наслаждался теплом, исходившим от Нерис. Тепло, покой и нежность… Он ощущал все это как некую ауру, что окутала их обоих, спасая от одиночества.

Вероятно, свершившееся меж ними являлось чем-то более важным, нежели любовный акт, – обрядом, как говорила Нерис, или же знаком заключенного союза, свидетельством доверия и близости. В самом деле, размышлял Дарт, что может сравниться с узами, соединяющими женщин и мужчин?.. Очень немногие вещи… Пожалуй, лишь любовь к ребенку или то ощущение общности, что возникает среди соратников, объединенных благородной целью. Последнее чувство было ему знакомо; со смутной печалью он вспоминал, что там, на Земле, его дарили верностью и дружбой.

Кто же? При мысли о безымянных, давно умерших товарищах мнилось сверкание шпаг, грохот пушечной канонады, голубые плащи и конские гривы, расплесканные ветром. Память о них была как магнит, тянувший его на родину с неудержимой силой. Рассказы Джаннаха о том, что на Земле все изменилось, он полагал если не ложью и жуткими сказками, то полуправдой. Все измениться не могло; во все времена и эпохи рождались люди с отважным сердцем и благородной душой.

Дождь кончился. Нерис пошевелилась, прошептала:

– Ты готов?

– Готов? К чему?

Дарт наклонился к ее губам, но женщина выскользнула из объятий.

– К тому, чтобы отправиться в путь. Кажется, ты собирался плыть по реке до Срединного океана? И кажется, ты просил моей помощи?

Он замер, боясь поверить в свою удачу.

– Нам по пути, – сказала Нерис, расправив на коленях тунику, – и будет лучше, если мы не задержимся здесь. Тьяни плывут… множество кораблей, тысячи лысых жаб… Ты хочешь добраться к большой воде, я – в Лиловые Долины, а это недалеко от прибрежных хребтов. Часть дороги мы могли бы проделать вместе. – Она помолчала, словно взвешивая сказанное и то, что еще предстояло сказать. – Да, большую часть… Если, конечно, ты согласишься служить мне – так, как служил Сайан, мой спутник и защитник, которого убили тьяни. Это почетное служение, Дважды Рожденный. Не каждому шира Трехградья дарит свою благосклонность.

– Понимаю и ценю, мон шер ами. В чем же будет заключаться моя служба?

– Ты очень силен, и ты искусен в обращении с оружием, а потому ты будешь охранять меня в дороге. Ты должен идти, куда я прикажу, беречь мой сон и приносить мне пищу… мне и Брокату… и не расспрашивать о том, чего я не пожелаю рассказать. – Ее ресницы поднялись и опустились, словно ласточка взмахнула крыльями. – Еще одно… Ты должен дарить мне жизнь, но только в синее время.

– Бог создал мужчин, чтобы они служили женщинам и берегли их, – произнес Дарт. – Но что касается дарения… Ты уверена, моя прекрасная госпожа, что этим можно заниматься лишь в синее время? Я думаю, что остальные оттенки ничем не хуже. – Он взглянул на раковину и потянулся к Нерис. – Например, розовый… Меня он очень привлекает…

Она решительно отстранилась.

– Я не койну-таа, у меня еще не было детей, ни одного! И я дарила радость лишь четырем мужчинам! Как я могу понести в другое время, кроме синего? Я ведь не самка тьяни и не откладываю яиц! Разве это не заметно?

– Отчего же, заметно, – откликнулся Дарт, вставая. Заметно, но непонятно, добавил он про себя.

– Возьми мой мешок и свою одежду, – распорядилась Нерис, баюкая в ладонях дремлющего Броката. – Это твое маргарское снаряжение? Ты ведь не хочешь его оставить?

– Нет. Эта одежда еще мне пригодится.

Он свернул скафандр в плотный тюк, сунул внутрь шлема, а шлем прикрепил к мешку, пропустив ременные завязки под лицевым щитком. Надел башмаки, притопнул и затянул на талии пояс с оружием. Справа – кинжал и дисперсор, слева – шпага; ее филигранный эфес привычно терся о ребро.

– В путь! Осталось лишь найти корабль. Ты вызовешь его из вещих снов, моя красавица? Надеюсь, тебе приснилось не гребное судно, а что-то подходящее, трокар или хотя бы яхта… Я не столь искусен в обращении с веслами, как с клинком.

Нерис нахмурила брови.

– Из снов ничего не приходит, кроме картин грядущего. Временами ясных, но чаще похожих на лес и горы за пеленой дождя… Я видела на этот раз, как мы путешествуем по реке, то вдвоем, то со спутниками, как ты сражаешься и получаешь раны и как я исцеляю их… Это все. Слишком мало, чтобы узнать о наших судьбах, но хватит, чтобы тебе довериться… ведь ты сражался за меня… – Солнечный луч коснулся ее головки, и золотистые волосы вспыхнули, будто их объяло пламя. Сделав паузу, она сказала: – Ты тоже спал и видел сны, послания Элейхо… О чем же? Может быть, мне виделось начало, а тебе – конец?

– Ни то и ни другое, если говорить о нас. Элейхо был ко мне щедр и показал картины прошлого. Очень далекого прошлого… – Глаза Дарта на миг затуманились. – Но это не важно, моя светозарная. Прошлое есть прошлое, и его не вернешь… – Он встряхнул головой и спросил: – Так все же на чем мы отправимся в дорогу? Ты припрятала судно в своем мешке?

– Увидишь.

Они покинули пещеру и, обогнув ягодные кусты, начали спускаться к берегу, но не к лагуне, а к гроту с мусорными ямами. Дарт сорвал пару тяжелых гроздей, одну предложил Нерис, с другой принялся отщипывать ягоды; они были сочными и сладкими на вкус, с тонкой шелковистой кожурой, напоминавшей женскую кожу. Поедая их и глядя на гибкую фигурку Нерис, уверенно скользившую среди камней, он думал о том, что, в сущности, ничего не знает об этой женщине. Путь ее лежал из загадочного Трехградья в столь же загадочные Лиловые Долины – но с какой целью она отправилась туда? И что случилось с ней в дороге? Как она попала в плен к чешуйчатым? За что они убили ее спутника Сайана и мучили ее саму? Чего хотели?

Об этом он не ведал. Он помнил лишь о том, что руки ее нежны, губы горячи, а плоть – щедра и что на холмиках ее грудей расцветают под поцелуями розы. В этом она не отличалась от прочих женщин – тех, которых он знал на Земле, и тех, что дарили его любовью на Анхабе.

В грозди осталась последняя, самая крупная ягода. Догнав Нерис, он протянул ее зверьку на плече женщины, но тот возмущенно фыркнул и отвернулся. Видно, сладкое было ему не по вкусу.

– Простите, сир, мою назойливость, – вымолвил Дарт, отряхивая липкие от сока пальцы.

Когда они спустились к реке и к ямам, ночная тяжесть отступила, тучи исчезли, и жар синего солнца, Люциферова ока, высушил прибрежные утесы и листву. Речная гладь будто застыла, нежась в солнечных лучах; над ее поверхностью клубился легкий туман, воды текли неспешно, с ленцой, и в них, в четверти лье от берега, играли рогатые дельфины.

Нерис направилась к валуну, на котором вчера сушила одежду, но вдруг ее шаг стал неуверенным, потом замедлился. Она замерла, вытянув руки с раскрытыми ладонями к холмику с торчавшим над ним крестом. С его перекладины свисали браслеты и ожерелья.

– Что здесь? Я чувствую что-то такое, что было недавно живым…

– Было, – подтвердил Дарт и рассказал грустную повесть о маленькой даннитке.

– А что означают эти скрещенные палки?

– Ничего особенного. Знак уважения к погибшему… Священный символ в моих родных краях.

– Символ, которым чтят в твоих краях Предвечного Элейхо?

– Считай, что так.

Она стояла над могильным холмиком, задумчиво покусывая нижнюю губу.

– Значит, данниты уже проплыли… целый флот, как ты утверждаешь… Когда же это было?

– Циклов пятнадцать назад. Может быть, четырнадцать или тринадцать.

– Тогда мы их нагоним. Они плывут к морскому побережью, и странствовать с ними безопаснее. Хотя бы какое-то время… – Лоб Нерис прорезала морщинка, и, помрачнев, она добавила: – Мне кажется, их путешествие не кончится добром. Так говорят мои сны…

Опустив мешок на землю, Дарт пожал плечами. Сны, которые виделись ему, были о прошлом, не о грядущем. В тех снах он мчался в бой на лихом скакуне, пил вино в придорожных тавернах, торжествовал над поверженными врагами и целовал прекрасных дам; он снова был красив, предприимчив и молод, и пробуждение от сна дарило впечатление потери и тягостной тоски. Правда, в новом своем существовании он не утратил ничего, кроме земных воспоминаний, но они, как утверждал Джаннах, были наполовину иллюзией и на другую половину – миражом.

Он следил, как Нерис извлекает из мешка ореховый ларец, а из него – овальные жемчужины. Не все сразу, а по отдельности, рассматривая их, ощупывая кончиками пальцев, замирая в раздумье и будто к чему-то прислушиваясь. На взгляд Дарта, эти камешки выглядели совершенно одинаковыми, молочно-белыми горошинами с опалесцирующим блеском, но, вероятно, их схожесть была обманчива – Нерис выбрала один, а два возвратились в ларец.

Она покатала горошину в ладонях, прикрыв глаза и что-то напевая, потом уронила ее в воду. Дарт видел, как шарик поблескивает и переливается в прозрачной влаге – у берега было мелко, по колено, и казалось, что солнечные лучи высвечивают каждую песчинку на ровном дне. С минуту ничего не происходило; белый шарик лежал в желтой песчаной постели, словно икринка неведомой рыбы, и Нерис, согнувшись над ним, поводила руками и продолжала что-то напевать. Затем, как почудилось Дарту, шарик утратил блеск и начал увеличиваться в размерах – он ощутимо распухал, подрагивал, вытягивался, его поверхность стала пористой, форма изменилась, как если бы изнутри его распирало какой-то загадочной силой. Вскоре тонкая кожица лопнула в десятке мест, в разрывы просунулись извивающиеся корешки, вонзились в песок, напряглись и приподняли над водой округлое белесое тельце, уже не маленькое, а величиною с два кулака. Голос Нерис смолк; с довольным видом она ополоснула ладошку, вытерла лицо и, отступив назад на несколько шагов, уселась под скалой, обняв колени руками.

– Оно… оно живое? – прошептал Дарт, присматриваясь к творившейся в воде метаморфозе.

– Живое, но спящее, – уточнила женщина. – Зерно Детей Предвечного Элейхо… Мне удалось его пробудить, а это случается не всегда. Они старые, эти зерна… очень, очень старые… и если гибнут, самая опытная шира их не оживит.

Под сердцем у Дарта похолодело, на висках выступила испарина; он чувствовал, что приближается к какой-то древней тайне. Похоже, столь же великой, как загадка ферала, цель его миссии… Но было ли это истинной целью?.. Ему вдруг почудилось, что ферал явился лишь предлогом к путешествию на Диск и что Джаннаха интересует иное, нечто более значительное, чем эта субстанция Темных. Возможно, именно эти жемчужные зерна? В других мирах Ушедших Во Тьму он их не видел… точно не видел…

Над водой, подрагивая мясистыми лепестками, распускался белесый цветок. Он был уже такой величины, что в сердцевине мог поместиться шлем от скафандра.

– Дети Элейхо… кто они? – спросил Дарт внезапно охрипшим голосом.

– Те, кто по велению Предвечного создал этот мир и даровал его нам, – отозвалась Нерис. – Давно, так давно, что нет слов, чтоб выразить такое огромное время – даже у ширы, что видит скрытое за внешним обликом вещей. Дети Элейхо были очень мудры и добры, и, пока они жили с нами, в мире не было места злу. Так длилось долго, очень долго… Потом они ушли.

– Куда?

– Никто не знает. У всех племен свои легенды об их исчезновении. Мы, рами, думаем, что их позвал к себе Предвечный, данниты говорят, что они уснули в глубоких пещерах, а тьяни, безносые черви, уверены, что Элейхо разгневался, пожрал их и схоронил в своем бездонном чреве. Но это, конечно, чушь и святотатство! – Нерис с возмущением всплеснула руками. – Что еще могут придумать потомки тухлого яйца!

Белесый цветок колыхался, вытягивал лепестки, раздавался вширь и вглубь, становился похожим на лист – огромный лист с загнутыми краями, на котором мог бы улечься рослый мужчина. Превращение шло с невероятной, почти пугающей скоростью, совсем не так, как у анхабов-метаморфов; у них менялись быстро лишь мелкие черты, но полная телесная трансформация занимала пять-шесть дней и требовала энергии – высококалорийной пищи. Откуда же берет ее цветок?.. – мелькнуло в сознании Дарта. Или из воды и воздуха, из солнечного света, решил он, или энергетический ресурс хранится в исходном зерне, так же, как программа развития этого странного механизма. Он уже не сомневался, что перед ним механизм, в чем-то подобный иразу, живой и неживой одновременно; какое-то устройство Темных, ждавшее пробуждения тысячи – возможно, миллионы – лет.

– Бхо, – промолвила Нерис, глядя, как лист-цветок меняет окраску от белесой к серо-голубой. – Бхо, слуга Детей Предвечного… теперь – наш слуга… Я ведь сказала, что покажу тебе бхо, не так ли? Вот он, перед тобой. Ты ищешь такой же?

– Нет. У моего четыре ноги и пара рук, – пояснил Дарт. – Он очень расторопный парень и не похож на эту тварь.

– Бхо бывают разными. Одни плавают в воде, другие переносят тяжести, третьи могут копать землю и дробить камни… а есть и такие, что издают приятные звуки, испускают запахи или показывают странные картины… – Нерис гордо выпрямилась, прижала к груди ладошку. – Но только ширы знают, что таится в зернах и как их пробудить! Этот дар недоступен мужчинам, даже самым мудрым – таким, как мой отец. И этот дар – наследственный. Моя мать и мать моей матери – да продлится их жизнь в обряде синего времени! – тоже ширы, как многие женщины в нашем роду. Но ни один из мужчин, даривших им жизнь, не был маргаром. Дитя, рожденное от ширы и маргара, должно…

Это была любопытная тема, но Дарт, зачарованный творившимся в воде волшебством, лишь буркнул:

– Значит, ширы пробуждают бхо и видят вещие сны… А что ты еще умеешь?

– Целить, предсказывать и заговаривать животных. Но это еще не все. – Глаза Нерис вдруг блеснули и округлились с лукавством. – Могу сделать так, что всякая женщина будет дарить тебя радостью и никогда не откажет в объятиях. Это зовется венцом желаний… Хочешь его получить? Тогда все женщины будут твоими.

– Я бы не отказался.

Но она покачала головой.

– Не думаю, что ты в нем нуждаешься. Ты смел, красив, силен… Такие нравятся женщинам.

– Даже просветленным ширам?

– Ширы – тоже женщины…

Существо, что покачивалось на волнах у берега, уже не походило ни на цветок, ни на лист. «Скорее на рыбу, – подумал Дарт, – на странную безголовую и бесхвостую рыбу с широким туловом, обширной вмятиной на спине и бахромой, рядами свисающей с плоского брюха». Этот левиафан был довольно велик, не меньше десяти шагов в длину, и выемка в его сероватом теле казалась глубокой и просторной – ни дать ни взять, живой баркас без весел и ветрил. Борта этой странной лодки чуть-чуть подрагивали, как бы в ритме дыхания, и были усеяны темными звездами пятен, так что казалось, будто на влажный серый шелк набросили плотную паутину. Снизу, из-под бахромы, торчали корни-щупальца, ушедшие в песок; видно, с их помощью левиафан удерживал себя на месте.

Как зачарованный, Дарт поднял мешок, шагнул в воду и прикоснулся к шелковистой коже. Она была теплой, мягкой и упругой, совсем не такой, как жесткая твердая шкура Голема; она ласкала ладонь, и он почувствовал приятную щекотку и покалывание в пальцах.

– Не трогай темные пятна, – быстро сказала Нерис, поднимаясь на ноги. – Они для него как глаза и уши, но ты пока что еще не знаешь, как с ним говорить. Он не поймет и может уплыть без нас.

Дарт повернулся к ней.

– Это плавает, моя мудрейшая госпожа? В самом деле, плавает?

– Разумеется, мой недоверчивый воин. Бхо, которое плавает и повинуется приказам… Ты удивлен? Ты никогда не видел бхо? Ни разу?

Вместо ответа он неопределенно хмыкнул и опустил шлем с мешком в выемку на спине твари. Нерис, вздымая фонтанчики брызг, направилась к нему, посадила на мешок дремлющего Броката и с грустью промолвила:

– Теперь их почти не осталось, таких полезных и послушных бхо. Во всем Трехградье – два десятка зерен, и лишь немногие годятся, чтоб облегчить дорогу. Большая редкость в нынешние времена… – Ее лицо вдруг посветлело, голос окреп. – Но скоро все переменится! Скоро! Уже тряслась земля и били в небе молнии, а это верный признак… Теперь прольется кровь, много крови, но так всегда бывает. Зерна без крови не поделить, и чем их больше, тем яростнее споры.

Речи ее остались непонятны Дарту, как прорицания дельфийской пифии. Нахмурившись, он спросил:

– Откуда же возьмутся эти зерна? При чем тут молнии, землетрясения и кровь?

Серые глаза Нерис внезапно потемнели.

– Балата! В предгорьях, у океана, колыхалась земля и сверкали молнии, а это верный признак! Так временами бывает, когда разверзается пропасть с хранилищем Детей Элейхо, с зернами бхо и другими вещами, бесценными, как свет и воздух. Тот, кто завладеет ими, будет одарен счастьем… Разве ты этого не знаешь, маргар? И разве не стремишься к ним? К берегу Срединного океана, где покачнулись горы?