Широкий по низу коридор, треугольного сечения, с опалесцирующими стенами… Вероятно, на полированном гладком граните имелось какое-то покрытие – прозрачное, незаметное глазу, но испускавшее мягкий ровный свет. Воздух был прохладен и сух, но казался безжизненным, и Дарт не сразу понял, в чем причина. Здесь отсутствовали запахи; не пахло ни камнем, ни сыростью, ни лесом, ни одним из сотен ароматов, что щекотали ноздри наверху. Он улавливал лишь запах собственной разгоряченной кожи.

Коридор уходил в бесконечность – прямой, как стрела, тающий в мягком сиянии стен. Пустота, тишина… Ни ответвлений, ни защитных устройств, ни ловушек… Память об огненных бичах, что режут и кромсают тело, кольнула Дарта и исчезла. Он не ощущал опасности; наоборот, предчувствие удачи вдруг охватило его, заставив выпрямиться и втянуть прохладный воздух глубоким, почти судорожным вдохом.

Это существо, это создание, что затаилось в глубинах Диска, определенно не желало ему зла… Скорее оно было настроено доброжелательно, как хозяин к гостю, прибывшему из дальних стран и обещавшему поведать массу занимательных историй. Такая уверенность являлась, разумеется, чувством иррациональным, но, невзирая на свой скептицизм, Дарт доверял интуиции. В ожидавшем его не ощущалось никакой угрозы, и он подумал, что если уйдет, следуя дорогой Темных, то это свершится безболезненно и незаметно; так путник, утомленный странствиями, впадает в сон у гроба господня в Святой земле. Подобный облик смерти не пугал и даже казался привлекательным; возможно, это была бы не смерть, а что-то иное, какая-то метаморфоза или внезапное перерождение.

Перерождение в призрака? Пусть! Пусть он превратится в тень, в бесплотного духа!.. Зато духу открыты все двери, и нет для него ни расстояний, ни времен, а это значит, что он возвратится на Землю. Вернется в Гасконь, в Париж, в прекрасную Францию, где обитают души его друзей, душа его возлюбленной… Неважно, умрет он или останется жить, но в любом случае не лишится награды, ибо Констанция будет с ним – та, потерянная в первой жизни, или другая, встреченная во второй.

Мысль о них ободрила Дарта. Он провел рукой по стене, нависавшей над ним приподнятой крышкой гроба, ощутил ее гладкость и твердость и улыбнулся. Что-то трепетало в нем, словно бутон, согретый солнцем и готовый развернуться, явив великолепие цветка, что-то шептало, предупреждало, говорило: ты пойдешь долиной смертной тени, но не бойся, я с тобой! Я буду вести и защищать тебя, и не коснутся твоей души ни страх, ни смерть! Вняв этому призыву, он двинулся вперед.

Странно! В этом коридоре гасли не только запахи, но также ощущения и звуки. Дарт не слышал своих шагов, не чувствовал прикосновений к полу; может быть, не камень ложился ему под ноги, а другая субстанция, невидимая, гибкая, покорно прогибавшаяся под стопой? Тяжесть тоже пустилась играть в непонятные игры: сейчас, на исходе синего времени, он должен был весить процентов на десять побольше, однако ощущалось, что это совсем не так: с каждым шагом в мышцы текла энергия, дарившая небывалую легкость. Он будто бы не шел, а плыл над полом, и, хоть тоннель был ровен и прям, Дарту начало казаться, что он постепенно спускается вниз. Вниз, вниз, вниз!.. – если его не обманывают чувства. Или этот проход действительно имел наклон – чуть заметный, не поддающийся оценке?

Странным было и другое – он шагал неторопливо, но стены уносились назад с удивительной скоростью, словно он мчался на галопирующем скакуне или даже на трокаре. Эта иллюзия исчезала, стоило остановиться и замереть, но самый маленький шажок вновь приводил стены в движение, и с каждым разом они струились все быстрее и быстрее, так что зернистый гранит с блестками слюды начинал сливаться в серую монотонную поверхность. Это продолжалось какое-то время – возможно, не очень долгое; Дарт внезапно заметил, что способность к оценке временных интервалов покинула его, вместе с обонянием, слухом и тактильными ощущениями.

Но кое в чем он убедился – тоннель определенно уходил вниз! Это уже не казалось иллюзией – чувства легкости и движения под гору все нарастали, усиливались и были ему, безусловно, знакомы; он понимал, что находится в зоне переменной гравитации, такой же, как бывает у лифтов на космических сооружениях анхабов. Эти многоярусные конструкции, подобные слоеному пирогу, пронизывали шахты; на каждом ярусе тяготение было нормальным, а в шахтах – нулевым, так что с их помощью не составляло труда взлететь или спуститься на нужный уровень. К шахтам вели переходные демпфер-блоки – коридоры, в которых сила тяжести плавно снижалась до нулевой отметки, чтобы резкий ее скачок не вызвал головокружения и тошноты. Переход к невесомости в демпфере был максимально комфортным, а ощущения – точно такими же, какие Дарт испытывал сейчас. Вначале – иллюзия спуска, затем уверенность, что под ногами – крутой откос, и, наконец, падение – неважно, вверх или вниз, ибо таких понятий в гравитационном лифте не существовало.

Этот треугольный коридор тоже был демпфером и, вероятно, превращался в шахту, пронизывающую Диск насквозь, от голубого круга до алого; значит, он проходил в фераловой толще и вряд ли его назначением была тривиальная транспортировка. Едва задумавшись об этом, Дарт сразу услышал голос Констанции – так ясно, будто она стояла рядом или же сам он вдруг очутился в Камелоте, на Галерее Слез. Услышал голос, но не понял слов – слова скользили мимо, не вызывая ни отклика, ни связных ассоциаций, как песня на чуждом языке. «О чем она толкует?» – мелькнула мысль, и тут же слова обрели значение, хлынув к нему чередою волн, гонимых к берегу приливом.

…Кажется, я говорила тебе, что скрытая область нам недоступна? Она отделена барьерами, ментальными барьерами, и их нельзя сломать… можно лишь найти в них щели, врата, каналы связи между разумом и беспредельной галактикой мозга… но это, мой дорогой, бессознательный процесс, дар, талант, а не искусство… или он есть, или же нет… его удается развить, но научиться ему невозможно… Однако ферал…

Ферал! Стены уже не казались монотонно серыми, в них змеились серебристые жгуты, пронизывая гранит, переплетаясь с камнем, смешиваясь и сращиваясь с ним, будто два гигантских существа, серебряное и серое, вцепились друг в друга мириадом щупальцев. Дарт замер, разглядывая стену, но сохранить неподвижность не удалось – едва ощутимый ток воздуха покачивал его, подталкивал вперед. Когда появился этот ветер? И почему он его не замечал? Потому что двигался вместе с ним, возник ответ.

Присев, он оттолкнулся кончиками пальцев и поплыл в воздушном течении, уже не касаясь пола. Тяжесть по-прежнему уменьшалась, и вместе с ней менялись серебристо-серые узоры на стенах: сначала – серебристое на сером, потом – серое на тускло поблескивающем серебристом, пока не остались лишь редкие вкрапления гранита в серебряную массу стен. Переходная область, понял Дарт; слой, где каменная оболочка Диска соприкасается с сердцевиной. Значит, серебристое – ферал? Он попытался вытянуть руку к блестящей поверхности, но незаметный доселе ветер вдруг спеленал его плотным коконом. Серые пятна исчезли, и теперь он мчался в сияющем пространстве меж трех бесконечных стен; уже не летел, а падал в бездну в тугих объятиях урагана. Это падение свершалось в полной тишине, и было в нем нечто странное, гипнотическое; спустя какое-то время Дарт уже не мог сказать, падает ли в пропасть его беспомощное тело, или бездна – в нем самом, и рушатся в нее его рассудок и душа.

Определенно так! Стены исчезли, и галактика мозга – та, о которой говорила Констанция, – открылась ему во всем своем великолепии. Она была необозримой, бесконечной, полной пульсирующих белых звезд, соединявших их лучей и туманных образований, темневших в залитой светом пустоте; призрачный колодец пронизывал эту вселенную, и он летел в нем словно пушинка, подхваченная неощутимыми ментальными ветрами. Летел к какой-то цели? Вниз? Или вперед? Неважно! Его движение было безостановочным, стремительным и подчинялось лишь одному закону, который он внезапно осознал: не приближаться к звездам и туманностям и не пересекать лучей.

«Звезды – информационные центры, туманности – барьеры», – мелькнула мысль, будто пришедшая извне. Возможно, это была не его мысль, но, подчиняясь ей, звезды вокруг засияли ярче, и Дарт увидел, что это скопление – лишь часть огромного пространства, огражденная туманными стенами. Лучи переплетались в ней так густо, словно мириады пауков соткали узорчатую паутину, протянув сверкающие нити от звезды к звезде, соединив их бесплотными узами, нерасторжимыми и вечными, как время. Но этот вывод был, очевидно, поспешным: мнилось, что кое-где эти нити оборваны, и звезды, лишенные связи с другими светилами, горят не очень ярко – или совсем не горят, а только тлеют. Их оказалось немало, этих тлеющих солнц, и к Дарту, вдруг осознавшему их ущербность, пришло наитие: там, в умирающих светилах, – не его ли память?

Это явилось столь же внезапным откровением, как и другая мысль: частица галактики, представшая ему, – он сам. Его неповторимое «я», его чувства и разум, воспоминания и душа, его самоотверженность и гордость, любовь и ненависть, вера и скептицизм, его умения и знания; все, что довелось увидеть и услышать в первой жизни, все, что подарено второй, – хрустальные замки, улыбка Констанции, грустные девы на Галерее Слез, болота Буит-Занга, мертвая темная глыба Конхорума… Внезапный трепет охватил его – частица, принадлежавшая ему, казалась огромной, но, по сравнению с пространством за туманными барьерами, была как лист в густой древесной кроне. Как цветок на весеннем лугу, как песчинка рядом с барханом, как нить в гигантском гобелене…

Что же скрывалось за барьерами? Кто обитал в его мозгу – а значит, и в других галактиках, принадлежавших живым существам, анхабам и людям, рами и тьяни, всем, кто был одарен плотью и влачил ее через годы, десятилетия, века от первого вздоха до последнего хрипа? Кто?!

Видение сияющих пространств исчезло, и он услышал:

– Мы! Ты и я!

Бесплотный и беззвучный голос, пришедший из серебристого тумана… Слова, не прозвучавшие ни на одном из известных ему языков; не прозвучавшие вообще, но все же понятные…

Мы! Ты и я!

Губы Дарта закаменели. Кто бы – и как бы! – ни обращался к нему, это существо не нуждалось в звуках, чтобы уловить вопрос; возможно, оно понимало разом все вопросы, кружившие у него в голове, словно пчелиный рой над чашей с медом. Он ждал, то ли пребывая в неподвижности, то ли мчась сквозь серебристую мглу в реальном или воображаемом пространстве; тихое спокойствие снизошло к нему – такое, какое испытывают безгрешные чистые души, общаясь с богом.

Из гулкой тишины и тумана донеслось:

– Мы! Ты, я и другие, живые или умершие… Мы едины!

Дарт понял, что ему придется говорить. В этой ситуации легче сказать, чем думать; речь дисциплинировала мысль. К тому же слишком много вопросов металось в его голове, и слишком беспорядочны были эти метания… Если на все придут ответы, он рухнет под ними, словно под горным обвалом! Рухнет и сойдет с ума… Может, уже сошел и беседует сам с собой?

– Ты обитаешь здесь, на этом планетоиде, в толще ферала?

Голос его был беззвучен, хотя он чувствовал, как шевелятся губы. Так говорят во сне, все понимая, но не слыша слов; их звуки тоже засыпают, но остается смысл, и это главное: смысл един на всех языках минувшего и будущего, а звуки – только его тени.

– Я обитаю всюду, – пришел ответ, – в любой живой частице Мироздания. Я везде, где есть намек на разум, чувство или хотя бы на инстинкт. А ферал… То, что ты называешь фералом, – мертвая материя, всего лишь инертная масса с полезным свойством: она экранирует мысли разумных существ, усиливает восприимчивость и позволяет нам общаться. Мир переполнен мыслями и словами, и это вам мешает… мешает тебе и всем остальным – всем, получившим от природы дар сознания.

– Мешает? Как?

– Блокирует каналы связи между нами. Я говорю, но вы меня не слышите, я шлю вам знаки, но вы к ним равнодушны. – Пауза. Молчание. Глубокая гулкая тишина. Потом раздалось: – Бывает иначе, по-другому… Но редко, очень редко. Единственный шанс на миллион.

Странное чувство охватило Дарта: он был по-прежнему спокоен, и в то же время трепет ужаса закрался в его душу. Существо, которое обитает всюду, во всех живых частицах Мироздания, и посылает им свои слова и знаки… Могущественное, вечное, огромное… Наверняка всеведущее и всевидящее…

С кем он говорил?! С владыкой вечности?

– Ты – бог? Создатель и Творец?

Пауза.

– Ты ошибаешься. Я – не Демиург и ничего не творил, ни этой Вселенной, ни иных, ни человека, ни животного. Наоборот, в определенном смысле я создан вами. – Снова пауза, как если б огромное существо о чем-то размышляло. Потом бесплотный голос зазвучал опять: – Создан – не очень точный термин, ибо мой разум – не результат целенаправленных усилий, а следствие естественных процессов. Можешь думать обо мне как о ментальном поле, объединяющем живое и осознавшем себя, хотя мое самосознание иное, чем у вас: вы – существа линейной природы, а я многолик и изменчив. Я существую давно, очень давно – с тех пор, как появилась жизнь, а вместе с нею – смерть. Вернее, иллюзия небытия, поскольку в мире есть только две реальности: сам мир и порожденная им жизнь.

– Что это значит? – вымолвил Дарт. – Я не понимаю… я слишком многого не понимаю…

– Это значит, что я – ваше прибежище в смерти, в том, что вы называете смертью. Когда ваша плоть умирает, вы идете ко мне. Ваш разум, ваше «я» соединяется со мной. Если угодно, ваша душа, ваш логос, или ментальная матрица… Важны не термины, а суть: я – ваша вторая жизнь, и это жизнь вечная.

У Дарта перехватило дыхание.

– Значит, ты все-таки бог, – прошептал он. – Всеведущий, милостивый и всемогущий бог, который судит нас… Повелитель мыслей и душ…

– Нет. Концепция бога мне известна, ибо она возрождается раз за разом на мириадах миров – понятие о грозном судии, творце Вселенной, дарителе посмертной жизни. Множество миров и множество богов… Несуществующих и потому бессильных… Они – всего лишь моя тень. Эхо моего существования.

Дарт облизал пересохшие губы.

– Тень и эхо… Но почему?

Недолгое молчание.

– Я постараюсь объяснить. Ты постарайся понять. – Пауза. – Я говорил, что лишь немногие из вас владеют даром восприимчивости, способностью к контакту с той или иной частицей моего сознания. Я не могу определить в известных тебе терминах, чем вызвана такая связь; вероятно, ближе всего понятие мутации. Очень редкой мутации, порождающей гениев, пророков и существ с иными талантами, которые кажутся вам необычными. Источник их вдохновения – контакт с одним из моих мыслительных агломератов. Обычно очень нечеткая связь, но все же эти люди воспринимают новые идеи и транслируют их – разумеется, искажая и упрощая. Идеи научного плана имеют конкретное воплощение в цепочке теория – практика, они зримы, они порождают технологию и признаются вашим обществом как объективная реальность. С философскими идеями сложнее. Их временами принимают за откровения, посланные божеством, – но где доказательства данного факта? Их нет, ибо пророки способны лишь говорить и не творят чудес. И тем не менее им верят. Верят в их слова, верят в существование бога, в его справедливость и милосердие. Как ты думаешь, почему?

– Идея божественного созвучна нашим душам, ибо поддерживает нас на жизненном пути, – ответил Дарт. – Мы слабы, а мир жесток… Сладко думать, что есть заступник и судья, который покарает нечестивцев и осчастливит праведных. Мы верим, потому что хотим верить. Вера дает нам надежду.

– Ты видишь следствие, а не причину. Первопричина же в нашем единстве, в том, что мое сознание объединяет все живые существа. Мутации, ведущие к контакту, редки, но я – в каждом из вас, и каждый – смутно, очень смутно! – чувствует мое присутствие. Присутствие высшего существа, как утверждают ваши теологи. Это врожденный дар, отличающий вас от животных: ваша восприимчивость глубже, каналы связи со мною шире, и барьеры в сознании не столь высоки. Вот почему вы ощущаете мое присутствие и называете это религиозным чувством. – Пауза. Затем тон изменился, и Дарту почудилась в нем легкая насмешка. – Я знаю, кто тебя послал. Те, кто на закате дней своих боится неведомого и страстно желает познать Великую Тайну Бытия… Я – эта тайна! Скажи им, что ты побывал за гранью и приобщился к ней. Пусть приходят без трепета и страха, когда захотят. Они – последние. Народ их уже со мной – миллиарды их предков, которые уходили ко мне миллионы лет.

Мысль о том, что миссия завершена, мелькнула и исчезла. «Осталось лишь уточнить детали», – подумал Дарт и произнес:

– Чтобы Уйти, им надо явиться сюда, на этот планетоид? Явиться и повторить дорогу Темных?

– Зачем же? Есть более простые способы – эвтаназия, естественный конец… – Будто ощутив его недоумение, голос смолк, но тут же раздался снова: – Этот планетоид – лишь машина, делающая возможным наш контакт. Те, кого ты называешь Темными, построили ее, чтоб говорить со мною в первой жизни и лучше подготовиться ко второй.

– Они Ушли? Все до единого?

– Да. Ушли, но след их в вашем измерении остался… планетоид и расы, которые населяют его… такие же юные расы, как ваша земная… Когда-нибудь они придут ко мне.

– Для этого Темные поселили их здесь?

– Отчасти. Еще потому, что контакт с другими существами, не похожими на них, вносил в их жизнь смысл и ощущение великой цели. Психологический симбиоз, идея помощи и покровительства… Это питало их волю к жизни. Разумеется, до некоторых пределов.

– Помощь, – пробормотал Дарт, – покровительство… История с бхо – это тоже помощь? Хранилища, огненные лучи, схватки из-за зерен… Лучше б они их уничтожили!

– Они старались не вредить живому – даже полуживому и неразумному. Они полагали, что кое-какие устройства опасны или не нужны переселенным на планетоид существам. Спрятали их, защитили… Но не учли энергии переселенцев, их любопытства и тяги к чудесам. Такое случается с древними мудрыми расами… – Пауза. Тихий шелест, будто отзвук ментального вздоха. – А этот народ – те, кого ты называешь Темными, – был осторожен и мудр. С подобными им я повстречался трижды за миллиарды лет – с теми, кто знал о свойствах ферала или об иных возможностях контакта. Я говорил с ними, стараясь внушить надежду и уверенность – то, что облегчает переход… Теперь они со мной. Если существа с Анхаба сумеют добраться до этой машины или построить такую же, я буду говорить и с ними. Если нет, пусть ищут надежду и веру в собственных душах и твоих словах.

Дарт размышлял над сказанным, укрытый серебристой мглой, то ли застыв в ней, то ли мчась куда-то – может быть, на край галактики, на дно огромной бездны, раскрывавшейся за барьером разума. Туда, где обитает существо вселенской протяженности и всемогущества, владыка ментальных пространств, хозяин вечности… Но все-таки не бог! Может быть, Предвечный, но не Создатель, не Творец! Так кто же? Дьявол? Дьявол, пришедший, чтоб искушать его?

Он услыхал – или почувствовал? – странный отзвук, будто тень далекого смеха. Потом раздался голос:

– Я знаю, о чем ты намерен спросить. Спрашивай. Я жду.

– Ты хочешь, чтобы все Ушли к тебе? Так, как Темные? Чтоб все существа, сколько их есть во Вселенной, воссоединились с тобой и сделали это как можно быстрее? Анхабы, земляне и роо, обитающие на планетоиде? И все остальные? Ты хочешь этого и манишь нас обещанием вечной жизни?

Снова отзвук, похожий на смех.

– Поверь, это было бы для меня катастрофой! Если живые придут ко мне – все, сколько их есть во Вселенной, – я исчезну, ибо исчезнет субстанция, дарующая жизнь. Разве ты не понял, где лежит моя частица, тот фрагмент сознания, с которым ты ведешь беседу? – Пауза, тихий рокот, напоминающий шум океанского прибоя. – Сущность моя – ментальное поле, но всякое поле должно иметь источники, не так ли? Материальные объекты, которые порождают поле, – моя плоть. Твой собственный мозг и мозг любого существа, те их пространства, которые вы не в силах использовать, однако питаете и растите. Мозг избыточен, и я – порождение этой избыточности. Я принимаю тех, кто отжил свой срок, – неважно, отдельные создания или целые расы. На смену им приходят другие, энергичные, юные… В вас – мое существование. Мое и тех, кто ушел ко мне.

– Их души – здесь? И ты… ты тоже – здесь? – Дарт коснулся лба дрожащими пальцами. Кожа его была влажной, крупные капли пота выступили на висках.

– Повторю: здесь малая моя частица, крохотный фрагмент – тот, что говорит с тобой. Мой разум не похож на ваш; он распределен, распараллелен, так что я могу формировать агломераты различной мощности, рассыпать их и строить вновь – в зависимости от решаемых задач, от сложности проблемы. Ты ведь не думаешь, что мне потребовался весь мой разум, со всех миров Метагалактики, чтобы общаться с тобой? – Снова тень далекого смеха. – Прости, но это очень частная задача… и очень, очень легкая. Дарт, потрясенный, молчал. Перед его внутренним взором маячила внушавшая трепет картина: необозримые пространства Вселенной, бесчисленный сонм миров, где зародилась жизнь, и мириады разумных и неразумных тварей, не ведавших о том, что мозг их – прибежище Абсолюта, Высшего Существа, объединяющего их и принимающего в свои незримые чертоги после смерти. Выходит, Нерис не лгала ему… Все истина, все! И то, о чем рассказала шира, и то, о чем говорила Констанция! Там, на Галерее Слез… – Время истекает, и связь скоро прервется, – послышался бесплотный голос. – Хочу одарить тебя на прощание. Ты представляешь свой мозг подобным галактике? Что ж, верная аналогия… Но в ней, в этой галактике, я не один. Она не только моя часть, она – хранилище. Тут есть другие… ты бы сказал – другие души, твои соплеменники… Желаешь с ними повстречаться?

– Нет! Нет! – Дарт выкрикнул это дважды, ужаснувшись; воспоминание о той, чью жизнь отнял палач, сдавило сердце. Кого еще он мог бы встретить там, за стенами, охраняющими его разум? Врагов, которых он убил? Своих солдат, что пали на его глазах в бессмысленных кровавых битвах? И тех, кто умер здесь, на Диске, – даннитов, тьяни, рами? Не забывать о них – одно, встречаться же – совсем другое… Он не хотел этих встреч.

– Ты знаешь, какой мне нужен дар, – его губы похолодели и едва двигались. – Те гаснущие звезды… светила с оборванными нитями-лучами… Сделай так, чтоб они зажглись. Все! Это возможно?

– Возможно, но я не считаю восстановление памяти даром. Память принадлежит тебе, тебе и мне, ибо я храню ее аналог, возобновляемую раз за разом копию. Ее мгновенное пробуждение таит опасность; ты ощутил бы сильный шок, и потому я исцеляю твою память постепенно. От случая к случаю… Напомнить, как и когда это было?

– Не надо, – шепнул Дарт. – Я помню, и я благодарен тебе, мой господин. Не знаю лишь, за что я удостоился подобной милости.

– Ты – посланец. Посланец расы, которая должна уйти ко мне, ибо время ее истекло. Ты выполнил свой долг и заслужил награду. Но память – не из тех даров, какими награждают. Дар – это нечто такое, чего ты раньше не имел, но пожелал бы обрести; мечта или фантазия, которую я могу исполнить. Подумай и скажи. Или просто подумай.

Дарт подумал.

– Щедрость твоя безмерна, мой господин, – ты дал мне все, за чем меня послали. Чего же больше? Не затаи обиды и не сочти мои слова гордыней, но я не знаю, что просить… Долгую жизнь и здоровье? То и другое я получил от анхабских реаниматоров… Удачу? Но я и так удачлив; когда во Фландрии проклятое ядро сломало мои кости, я чуть не отправился к тебе – но вот я жив… Любовь? Но просят ли вина, когда кубок полон? Я бы хотел лишь одного – вернуть своих друзей, товарищей юности… Но я понимаю, что это невыполнимо.

– Невыполнимо даже для меня, – подтвердил голос и после паузы добавил: – Но не печалься: вернувшись на Землю, ты возместишь утраты. Ты ведь желаешь вернуться? Желаешь, я знаю… Однако не просишь об этом. Почему?

– По той причине, повелитель вечности, что миссия моя исполнена, и договор с Джаннахом завершен. Я передам ему твои слова и получу свободу. Мне дадут корабль… новый корабль, вместо погибшей Марианны… Путь к Земле не будет долгим и не будет скучным. Думаю, я улечу не один.

– Корабль… да, корабль… и, разумеется, ты улетишь не один… – Снова мягкая насмешка – или эхо ее лишь почудилось Дарту? – Эти корабли, не мертвые и не живые, такая нелепость… Темные – те, кого ты называешь Темными, – умели обходиться без кораблей. И они, и многие другие… Есть простой способ, совсем простой… Я покажу…

Серебристая мгла редела, голос гас, замирал, таял, но внезапно обрел прежнюю силу.

– Конец твоей дороги близок. Запомни: зона связи выходит к выемке, такой же, как та, с которой начался твой путь. Не покидай ее, иначе разбудишь стража… то существо под верхней камерой, полуживое устройство Темных… оно охраняет контактную зону… Останься в нише и представь, что поднимаешься вверх. Просто представь. Это нетрудно, совсем нетрудно… – Ментальный шепот сделался тихим, отрывистым, но Дарт отчетливо разобрал: – Память… твоя память… ты уже готов… последний импульс… коснись дерева… там много деревьев…

– Благодарю тебя, мой повелитель и господин, – произнес Дарт. – Благодарю. Прощай.

– Не повелитель… не господин… ты и я… едины… – донеслось угасающим эхом. – Мы встретимся… когда… придешь… ко мне…

Мгла разошлась, серебристо-серые узоры замелькали на стенах, потом одна из стен метнулась под ноги, сделавшись полом, и Дарт ощутил, что возвращается тяжесть.