Книга: Солдат удачи
Назад: Часть IV Подземелье
Дальше: Глава 17

Глава 16

Холм был довольно высок, и на его обрывистом склоне, обращенном к горному хребту, не росли деревья – ни те, что походили на голубые пушистые кипарисы, ни приземистые с сине-зелеными кронами и выступающими из почвы толстыми корнями. «Хорошее место для наблюдения», – подумал Дарт, обозревая лежавшую за холмом лощину. Она была неширокой и сильно вытянутой в сторону гор; слева и справа ее огибали отроги хребта, прорезанные ущельями и поросшие лесом, торчавшим будто щетина на кабаньей холке, а сверху нависало небо в сумрачном покрове туч. Отроги сходились к перевалу, к выжженной, опаленной земле, темневшей между двумя скалистыми вершинами. Одна – будто трезубец Нептуна, другая – шипастая рыцарская булава с нацеленным в зенит острием…
– Здесь, клянусь Предвечным! Нашли! – Ренхо, сын Оити, в возбуждении дышал ему в затылок. – Что скажешь, доблестный маргар? Здесь ведь? Я не ошибся?
– А как считают остальные маргары? – Дарт повернулся к Птозу, Глинту и Джебу, мрачно взиравшим на перевал. За время долгих скитаний в лесах и горах они заметно изменились: Птоз чаще оставался в трезвости, словоохотливость Джеба поиссякла, а Глинт заметно отощал. Возможно, причиной тому были большие мешки с маргарским снаряжением, которыми Ренхо, предводитель отряда, не рискнул отягощать носильщиков. Тем более что так повелела доблестная Аланна: каждый маргар – чтоб им сгнить под деревом смерти! – тащит свой мешок. Разумеется, к Дарту этот приказ не относился; его скафандр, вместе с шатром просветленной ширы, нес один из четверки бхо.
Глинт хмыкнул, Птоз, почесав заросшую шерстью шею, пробасил: «Жабий корм! Может, то, а может, и нет!» – а Джеб скорчил недоверчивую гримасу.
– А где туман? Туман, фря, держится долго!
Опустив щиток визора, Дарт внимательно пригляделся. Туман над землей с обгоревшими пнями в самом деле отсутствовал, а дыра в центральной части седловины была незаметна – холм хоть и высок, но все-таки пониже перевала. Утес, похожий на булаву, торчал с правой стороны, трезубец – с левой, и у его основания виднелась обширная каменная осыпь. А кроме осыпи и пней – ничего! Никаких следов и признаков Голема… «Может, он расположился за скалой?» – мелькнула мысль. Дарт справился с желанием крикнуть, позвать – утес-трезубец в пластине визора казался таким близким… Но до него оставалось как минимум шесть лье, целый дневной переход, и кричать было бессмысленным занятием.
«Ничего, найдется завтра», – подумал Дарт. Его уверенность зиждилась на двух неоспоримых фактах: во-первых, Голему здесь ничего не угрожало, а во-вторых, он точно исполнял приказы. Велено ждать у скалы-трезубца – значит, будет ждать и не сдвинется без приказа ни на шаг.
За его спиной спорили Глинт и Джеб.
– Туман со временем оседает… Отец толковал – ползет обратно в дыру…
– Как же, фря, ползет!.. Да чтоб он сполз, должна миновать тысяча циклов! Или две! Папаша не говорил тебе от этом, жирный бурдюк?
– Папаша говорил о сотне циклов. А слышал он об этом от прадеда…
– А прадед – от своего деда… Видать, фря, сам-то по дырам не лазил!
– Ты, что ль, лазил, червяк вертлявый?
Ренхо прервал их перепалку:
– Так это место или нет? Что скажете, маргары?
Джеб хихикнул.
– Подойдешь поближе, нюхнешь туманчику, и ежели кишки вывернет, то самое место и есть. Мы, доблестный, пустим тебя вперед… тебя или красотку-ширу…
В голосе Ренхо прорезалась сталь:
– Ты, гнилой орех, о шире не болтай! О шире надо говорить с почтением! Не то, клянусь второй жизнью, я…
Дарт поднял щиток визора и, обернувшись, прервал начавшуюся перепалку:
– Место то самое. Туман не виден – темновато! – но есть другие признаки, горелые пни и земля в самой середине перевала.
– Ну, раз ты их разглядел в свою приближалку, выходит, так и есть, – отозвался Джеб.
Ренхо тоже успокоился, снял шлем и, задрав голову, посмотрел на сумрачное небо.
– Близится дождь… Синее время здесь проведем, выступим в красное, а к зеленому доберемся… Как думаешь, Дважды Рожденный, доберемся?
– Пожалуй, доберемся, – кивнул Дарт, озирая лощину и каньоны, рассекавшие отроги гор. Эти каньоны ему решительно не нравились – слишком хорошее место для засад и внезапных нападений. Его вдруг охватило томительное предчувствие; нахмурившись, он посмотрел на Ренхо и сказал: – Когда спустимся вниз, пошли разведчиков по обе стороны отряда. Пусть проверят ущелья в горах.
– Зачем, доблестный?
– Затем, что через них могут пробраться тьяни.
– Шутишь! Мы опережаем их на десять-двадцать циклов! Тьяни сейчас бредут по горам, груженные своим оружием и запасами пищи. У них нет бхо-носильщиков, и по воздуху они летать не могут.
– Кому известно, что они могут, а чего не могут, – буркнул Дарт. – Почтенный Нарата рассказывал мне, что тьяни в случае нужды передвигаются быстрее людей и не испытывают потребности в пище. Так что советую выслать разведчиков.
Он повернулся и начал спускаться к лагерю стражей границы. Его разбили с другой стороны холма, на пологом лесистом склоне, среди деревьев с сине-зеленой листвой. Плодов они не давали, зато веток, коры и мха было сколько угодно. Из веток уже сплели навесы, спасавшие от дождей, кора пылала в кострах, а груды мха служили постелями. С края, под отдельным навесом, стоял шатер Нерис, и рядом устроили ложе для Дарта. Как всегда. Видимо, Ренхо считал, что шира и ее защитник должны находиться поближе друг к другу, и даже, возможно, имел на этот счет особые инструкции.
То, что Нерис тоже отправилась в поход, стало для Дарта сюрпризом. Каким, он еще не решил, – просто неприятным или совсем уж тягостным. Из разговоров с Наратой было известно, что ширы не рисковали жизнью зря и появлялись у хранилищ в тот момент, когда ловушки обезврежены, зерна доставлены на поверхность и вокруг выставлена надежная охрана – не пара сотен стражей, а тысяч пять участников предполагаемого дележа. Дележ и был их основным занятием в балата: они определяли ценность зерен, сортировали их по назначению, откладывали долю для Трехградья, а также в качестве особой милости могли пробудить десяток бхо. Из этих функций вытекало, что Нерис явится в предгорья с войском доблестной Аланны или не явится вообще, если вопрос с трехглазыми не разрешится с полным успехом. В реальности все вышло по-другому: Нерис захотела сопровождать передовой отряд, а воля ее не подлежала обсуждению. Дарт, разумеется, тоже не спорил, однако старался не говорить с ней и держаться в стороне – хотя бы в светлое время цикла.
Расстегнув ремень с кинжалом и шпагой, он опустился на груду мягкого мха. Рядом стоял поднос – чаша с медовым напитком и приготовленные для него плоды, сочные и еще теплые. Дарт начал есть, то и дело прикладываясь к чаше, вертя головой и осматривая воинский стан. В центре его замерла, подогнув паучьи ноги, четверка бхо-носильщиков, самых крепких и лучших, какие нашлись в Долинах; груз – корзины с пищей, запасное оружие и скафандр – был с них снят и аккуратно сложен под навесом. Центральный навес окружали четыре других, по числу полусотен, и там суетились воины: одни таскали мох, другие готовили ужин, третьи присматривали за кострами. Треть дежурной полусотни уже стояла в охранении – Дарт видел, как тут и там поблескивают шлемы часовых и как лейтенант, помощник Ренхо, обходит их с мешком метательных раковин. Видно, воинские заботы были для пограничников делом привычным, и это успокаивало Дарта; ему не хотелось, чтоб повторилась история с даннитами.
Он прожевал мучнистый, напоминавший лепешку плод и покосился на палатку Нерис. Там все было тихо: вход занавешен, плотная ткань озарена изнутри слабым светом лишайника, и на ней – черное на сером – склонившийся женский силуэт; то ли молится, то ли ест или копается в своем мешке. «Скоро, – подумал Дарт, – скоро мы расстанемся… Так, как не расстаются ни здесь, ни на Земле, где все дороги коротки в сравнении с межзвездной бездной…» Запоздалое сожаление кольнуло его и, потянувшись за новым плодом, он пробормотал:
– Мон дьен! Не так уж она виновата… – А отхлебнув напитка из медовой смолки, добавил: – Женщин надо сразу ставить на то место, на каком желаешь их видеть. Но в подобных делах мне никогда не хватало умения.
Стемнело. Лагерь затих; костры едва тлели, люди исчезли, слившись с грудами мха, по листьям и ветвям навесов забарабанил дождь. Дарт лег, вслушиваясь в этот монотонный убаюкивающий шелест. «Все уйдет, все забудется», – мелькнула мысль. Все! И этот дождь, и Лиловые Долины, и река, по которой он плыл, и пылающие даннитские плоты, и темная тень мелькнувшего над ним маргара, и губы Нерис, и ее лицо… Вернется ли он на Анхаб с победой или с пустыми руками – неважно; в обоих случаях память о Диске принадлежит не ему, а Джаннаху. Его балару и прочим Ищущим… Таков уговор! Он – лишь бокал, который то наполняют, то опрокидывают под жерлом ментоскопа… И тот выпивает все – увиденное и услышанное, все запахи и звуки, печали, радости, движения души и даже вкус еще не съеденных плодов… Но Дарт не сожалел об этом, он думал лишь о тех воспоминаниях, что возвращались капля за каплей в этом странном мире, но не затрагивали его. Память о Земле, о родине, лица друзей и недругов, их речи и поступки… Гасконь, Париж, узкие улочки, мосты, таверны… желтый мерин с облезлым хвостом, ступающий среди луж… скачка под небом, усыпанным звездами… Кто бы ни возвратил все это, бог или дьявол, дар оказался драгоценным!
Но неужели придется его потерять? Или такие воспоминания, не относящиеся к Диску, принадлежат ему, и только ему?
Дарт задремал, размышляя об этом, и пробудился глубокой ночью, когда его коснулась осторожная рука. Он сел, нашаривая шпагу, но пальцы еще не успели сомкнуться на рукояти, когда знакомый голос произнес:
– Оставь оружие, маргар. Оно пригодится тебе, но не в это время. Позже, позже…
Нерис склонилась над ним, и в полумраке Дарт увидел, как блестят ее глаза и сияет холодным блеском раят на правом виске.
– Я видела вещий сон, – прошептала она. – Ты уйдешь, маргар… уйдешь через три или четыре цикла…
– Сон тебя обманул. Конечно, я уйду когда-нибудь, но не так быстро. – Он помолчал, собираясь с мыслями. – Этот договор, который ты подстроила… я выполню его. Спущусь в хранилище, а после, если меня не перемелет и не сожжет, вернусь в Лиловые Долины и буду ждать.
Она покачала головой.
– Ждать? Чего? Нет, Дважды Рожденный, сон не лжет, и ждать тебе не придется! Ты уйдешь от меня, покинешь ради другой женщины – той, чей облик я вижу в твоих глазах, а после исчезнешь… не понимаю, куда и как, но исчезнешь. Совсем! – Протяжный вздох вырвался из груди Нерис. – Сначала мне показалось, что тебя заберет Предвечный и в самом деле дарует вторую жизнь, но это не так. Ты попадешь куда-то в другое место, которое я не могу понять и объяснить… в место, где нет деревьев, но высятся горы со множеством пещер, и горы эти сверкают на солнце, а между ними ползают жуки, огромные жуки в блестящих разноцветных панцирях… Странно, правда? Странно и непонятно…
Внезапное возбуждение охватило Дарта.
– Скажи, эти сверкающие горы и эти жуки парят под облаками, в небе? И земля? Ты видела землю? Холмы, равнину? Может быть, океан?
– Нет… не уверена… там не было ни деревьев, ни земли, а только что-то серое, длинное между горами… – Нерис с досадой поморщилась. – Разве это важно, маргар? Я ведь говорю о другом – о том, что ты уйдешь и мы расстанемся.
Она придвинулась ближе, положила ладони ему на плечи, и Дарт ощутил пьянящий запах ее волос.
– Когда-нибудь это должно было случиться, – пробормотал он. – Рано или поздно все приходит к концу, моя госпожа, в том числе – и счастье быть твоим защитником. Счастье – такая хрупкая вещь…
Нерис вздрогнула, отстранилась, всматриваясь в его лицо.
– Думаешь, я обманула тебя? Ну, может быть, чуть-чуть, в самом начале… Куда мне было деваться? Куда, скажи? Лысые жабы хотели, чтоб я помогала им и чтобы уговорила Сайана… Он – лучший из маргаров, хотя последнее хранилище нашли и вскрыли до того, как он родился. Конечно, он не лазал в подземелья, но знал, как это делать, и не испытывал страха, подобно червям, которых ты вытащил из Долин… В общем, тьяни в нас нуждались, понимаешь? Они расчетливы и понимают: тот, у кого маргар и шира, в любых спорах – победитель! Так бывало и в прежних балата… – Нерис вдруг всхлипнула. – Но Сайан отказался, и жабы его убили… вспороли горло, чтобы устрашить меня…
– Тебе был нужен новый маргар? Ну, могла бы в этом признаться, не дожидаясь, пока меня сунут в темницу, – буркнул Дарт и, помолчав, прибавил: – Темница, конечно, веский довод, но вряд ли укрепляющий доверие.
– Ты тоже лгал мне! – Нерис, вытерев слезы, внезапно перешла в атаку. – Ты говорил о непонятном, о странных вещах, которых не может быть! О солнцах, что светят в холодной тьме, и людях, способных менять свой облик! А всем известно, что солнце – одно, и облик роо никогда не изменяется: даннит всегда даннит, а рами – это рами! И еще ты сказал, что ищешь тварь, живую и неживую, которая ждет тебя у океанских берегов… Ты проговорился! Ты ищешь зерна бхо! Не знаю, кто послал тебя, но…
– Все сказанное мною – правда, – перебил ее Дарт, – и ты еще познакомишься с тварью, которая ждет меня, – ведь океанский берег близок. Кстати, у нее есть имя, и зовут ее Големом… – Он помолчал, подбирая слова и сожалея о том, что подходящих немного, и на фунги, и на рами. Как рассказать без подходящих слов о космосе, звездах и о других планетах, совсем непохожих на этот плоский мир? Как объяснить, что таится за гранью небес, которые выглядят тут неизменными? Почти неразрешимая задача…
Наконец он произнес:
– Ты видела странные вещи во сне – вещи, которых не понимаешь, не можешь истолковать и объяснить, но ты уверена, что посланный Предвечным сон правдив. И это, должно быть, так; мир огромен, и одни вещи в нем мнятся странными тебе, другие – мне. Ты не можешь представить множество солнц или таких людей, чьи лица меняются по их желанию, а я… Прости, ма белле, но мне не верится, что ты способна беседовать с мертвыми.
– Но это в самом деле так! – гневно выкрикнула Нерис. – Те, кто ушел к Элейхо и получил вторую жизнь, обитают в нас, и я умею с ними говорить! Умею вызывать умерших! Почему ты мне не веришь?
Потому, что сам был мертв и абсолютно безгласен, чуть не ответил Дарт, но лишь усмехнулся и пожал плечами.
– Наверное, по той же причине, которая не дает поверить тебе. Слишком необычно, странно… Души умерших для меня – как солнца, которых ты не видишь. Не видишь и не веришь, что я прилетел с одного из них, что мой небесный корабль был разбит и что я – никакой не маргар, а странник, затерянный в вашем мире. Не знаю, понял ли это кто-нибудь… возможно, твой отец…
– Возможно. – Гнев Нерис угас, и теперь она слушала Дарта, склонив голову, с задумчивым выражением лица. – Старый хитрец! Он, быть может, понял… Долго расспрашивал меня, а потом сказал: рад, что мы с ним встретились. И добавил: неважно, откуда он взялся, а важно, что он есть.
– Я тоже рад. Шир-до оказал мне благодеяние, позволил коснуться дерева туи, и я… – Дарт смолк. Ему не хотелось упоминать о своих видениях; это повлекло бы за собой слишком долгие рассказы, такие же непонятные для Нерис, как свойства звезд в ядре Галактики. В самом деле, что мог он поведать ей, что объяснить? Что был военачальником и воином на одной из далеких планет и принял смерть во время битвы? Что тело его похитили и привезли на Анхаб, в мир парящих в небесах хрустальных замков? Что там он получил вторую жизнь – не призрачную, какой наделяет Предвечный, а вполне реальную и что за это должен отслужить? И служба его – полеты неведомо куда, неведомо за чем, скитания во мраке Инферно и в позабытых мирах, покинутых давно усопшей расой… Странные истории, способные вызвать лишь недоверчивую усмешку!
Нерис пошевелилась, прошептала:
– Может, ты не лгал мне… может, ты не маргар и вообще не рами… сердце у тебя с другой стороны, и ты не продлил мою жизнь… Может, Нарата прав: неважно, откуда ты взялся, а важно, что ты есть… – Она поднялась и потянула Дарта за собой. – Идем! Я тоже не хочу, чтоб ты считал меня лживой. Идем в шатер и там попробуем поговорить с твоими мертвыми. Возможно, с предками или с другими людьми, чью смерть ты видел… Такое, я думаю, случалось, и не раз?
– Случалось, – подтвердил Дарт, вставая. – Но при кончине отца и матушки я не был… кажется, не был… не помню…
– Может быть, твоя возлюбленная? Или близкие друзья?..
Он покачал головой. Может быть… Память его молчала.
– Значит, я не смогу возвратить их тебе, – сказала Нерис, хмуря брови. – А жаль! Это стало бы моим прощальным даром… Ведь ты, наверное, их любил?
«Любил, но не могу припомнить, где и как они умерли», – с печалью подумал Дарт, вдохнув теплый сырой воздух. Члены его отяжелели, и, не глядя на джелфейр, он знал, что до рассвета – вернее, до красного времени, обозначавшего рассвет, – еще далеко. Если отправиться сейчас в поход, то всем, и воинам, и бхо-носильщикам, пришлось бы сгибаться под двойным грузом… Мудро устроен мир, в котором тяготение определяет: день – для странствий, ночь – для снов и сотворения потомства! Эта мысль его позабавила; он постоял у шатра, вслушиваясь в голос дождевых струй, шуршавших по навесу, потом наклонился и шагнул внутрь.
Шатер был просторен и высок – даже у входа ему удалось выпрямиться в полный рост. Нерис сидела напротив, покачивая в ладонях прозрачный кристалл, уже знакомый Дарту, – он видел его в своей пещере на каннибальском острове. Мешок из полосатой шкуры валялся слева от входа, рядом с плетеным коробом, где хранилась одежда; справа стояли поднос с недоеденными фруктами и миска с грудой светящегося лишайника. На этой мягкой, горевшей неярким светом подстилке спал Брокат.
Нерис вытянула тонкую руку.
– Сядь здесь, смотри на камень и слушай, что я тебе скажу.
Дарт послушно опустился на колени. Кристалл выглядел сейчас иным, чем в пещере на острове криби, – он переливался, словно огромный мерцающий бриллиант, над которым кружат крохотные радужные смерчи. Казалось, что от него к потолку шатра тянется столб, сотканный из серебристых нитей и разноцветных искр, мелькавших в быстрой и подчиненной завораживающему ритму пляске.
– Ты видишь свет? – спросила Нерис.
– Да.
– Благоприятный признак! Значит, Элейхо наделил тебя внутренним зрением. Я и не сомневалась… Ты дважды касался дерева туи и что-то видел… не спрашиваю, что; главное – видел. Это поможет преодолеть стену.
– Какую стену? – Его глаза не отрывались от кристалла.
– Здесь, – Нерис коснулась виска с тускло блестевшим раятом. – Знай, Дважды Рожденный, что тело наше стареет и умирает, но плоть – лишь оболочка, сосуд, хранящий дар Предвечного. Этот дар – мы сами; мы слиты с ним, каждый из нас – его частица, он существует в нас, и в то мгновение, когда сосуд разбит, он забирает свой дар и отдает его другому. Это и есть вторая жизнь, лишенная плоти, незримая для нас, но получившие ее осознают, что сделались частью Элейхо и обрели прибежище. Ты спросишь – где? И я отвечу: тот, кто окажется рядом в мгновение смерти, и станет прибежищем, ибо Предвечный не ищет долгих путей и сложному предпочитает простое. По этой причине потомок обязан сидеть с умирающим, чтобы Элейхо вложил в него дар из треснувшего сосуда и шире не пришлось искать умершего. А это, скажу тебе, нелегкий труд! Ведь в Лиловых Долинах множество людей, а в мире их гораздо больше, и если потомок был нерадив, как ты, то где же искать его предка?
Мышцы Дарта то расслаблялись, то каменели в ритме мерцания кристалла, но разум оставался ясен. «Я мог бы объяснить тебе, куда девается душа, если сосуд расшибли ядром из пушки», – подумал он, но вслух произнес:
– Ты имеешь в виду, что душа умершего переселяется в живого? В того, кто окажется рядом? Тогда во мне живет немало душ, сударыня, ибо я смотрел в лицо костлявой гораздо чаще, чем хотелось бы. И где же они? Почему я не чувствую их?
– Они здесь, за стеной, – Нерис снова коснулась виска. – За той стеной, которая охраняет дар, назначенный тебе. Стена необходима, понимаешь? Иначе бы дары перемешались и ты лишился разума – не смог бы отличить себя от всех почивших, которых поместил Элейхо в твой сосуд. – Она помолчала, пристально глядя Дарту в лицо. – Эта стена очень прочная, но ширы умеют справляться с ней. Не разрушать, но делать крохотную щелку… в своей стене или в твоей… щелку, в которую проскальзывают вещие сны, видения грядущего и прошлого… Так говорит с нами Предвечный – через дары, принадлежавшие умершим и ставшие теперь его частицей.
Ритм мерцаний кристалла изменился, и над Дартом вдруг сомкнулась тишина. Он уже не слышал, как стучат дождевые капли, как ветер посвистывает и шуршит листвой; только голос Нерис, тихий и монотонный, звучал в его ушах.
– Я помогу тебе раскрыть стену, – промолвила она. – Не знаю, кто к тебе придет, что скажет и что ты увидишь, прошлое или будущее. Обычно являются те, кому мы были дороги при жизни, но ты говорил, что смерть твоих близких прошла стороной… Значит, явятся другие – может быть, враги, которых ты убил, может быть, те, кого ты предал и обрек на гибель… Это станет тяжким испытанием. Готов ли ты к нему?
– Я не боюсь, – шепнул Дарт, еле ворочая заледеневшим языком. – Много грехов у меня на душе, всех не упомнить, но думаю, я никого не предавал. Если бился, то честно и за победу платил собственной кровью.
Вслух ли он произнес последние слова или они прозвучали лишь в сознании? Это осталось неясным, ибо мир вокруг разительно переменился: ткань реальности треснула, поползла, свернулась клочьями, и в разрывах он увидел небо – мрачное, грозное, затянутое серо-багровыми тучами. Но серебристое зарево на востоке и редкие искорки звезд подсказывали, что небо над ним – не то, что нависает над Диском, а земное, и влажный воздух говорил, что тучи здесь уже пролились дождем.
* * *
Была полночь; месяц, озаренный последними отблесками грозы, всходил над Армантьером, ближним городком, и в его тусклом свете маячили темные силуэты домов и высокой ажурной колокольни. Впереди катила воды река, и на другом ее берегу виднелись очертания деревьев, темневших на фоне багровых яростных небес, – они, казалось, создавали подобие сумерек среди ночного мрака. Слева высилась старая заброшенная мельница с крестом неподвижных крыльев, и в ее развалинах то и дело раздавался пронзительный монотонный крик совы. К реке от города вела дорога, и по обе ее стороны выступали из темноты низкие коренастые дубы – точно уродливые тролли, присевшие на корточки и подстерегавшие добычу в этот зловещий час. Время от времени яркая молния озаряла горизонт, змеилась над черными купами деревьев и, подобно чудовищному ятагану, рассекала надвое воду и небо. Вокруг царила тишина; земля была влажной и скользкой после недавнего ливня, и Дарт чувствовал, как влага и холод проникают в него, заставляя дрожать в предчувствии смерти.
Он стоял на коленях на речном берегу, рядом с неуклюжей лодкой. Где-то во тьме прятались темные фигуры в плащах и широкополых шляпах, их было не меньше десятка, и все они были врагами. Безжалостными мстителями! По крайней мере, трое из них! Четвертый, в красном плаще и капюшоне, склонился к нему, связывая руки.
Эти руки поразили Дарта – тонкие, нежные, изящные, с холеной кожей, они не могли принадлежать ему! Руки пленницы, высокородной дамы, но не Констанции… Он помнил ее, эту женщину, – в пеньюаре из полупрозрачного батиста, в чью постель он проник обманом и чуть не напоролся на кинжал. Кажется, она ему являлась – тут, на Диске, в смутном сне, с лицом, искаженным яростью… В тот день, когда их с Нерис атаковали черви…
Едва он это понял, как его сознание раздвоилось: он оставался самим собой и как бы сторонним наблюдателем и в то же время был погруженной в отчаяние пленницей. Страх неотвратимого возмездия терзал ее – страх, ненависть и злоба. Эти чувства кружили голову, туманили разум, и не было сил припомнить ни собственное имя, ни совершенные преступления.
Ее – или его? – губы зашевелились.
– Вы трусы, жалкие убийцы! Вы собрались вдесятером, чтобы убить одну женщину! Берегитесь! Если мне не придут на помощь, то за меня отомстят!
Одна из темных фигур шевельнулась, и Дарт увидел знакомое лицо – мрачное, бледное, с благородными чертами. Затем раздался голос, холодный, как посвист ветра над ледяным морем.
– Вы не женщина, вы не человек, а демон, вырвавшийся из преисподней, и мы заставим вас туда вернуться! Вы – убийца!
– О, добродетельные господа! – Злая ирония звучала в тоне пленницы. – Вы называете меня убийцей? Пусть так! Но если вы прикоснетесь ко мне, вы тоже станете убийцами!
Человек в красном плаще откинул капюшон, ухмыльнулся и погладил свисавший с пояса широкий клинок.
– Палачу дозволено убивать, сударыня! – возразил он. – Палач – не убийца, а лишь последний судья. Nachrichter, как говорят наши соседи немцы.
Пленница – или сам Дарт? – испустила дикий вопль, мрачно и страшно прозвучавший в ночной тишине. Ее губы что-то шептали, кривились в обещании или мольбе, мужчины возражали ей, а руки палача уже подталкивали ее к лодке. Страх и ненависть сменились ужасом; пламя адских костров плясало над рекой, видение было жутким и таким реальным, что Дарт застонал в мучительной тоске.
Или это стонала женщина?
Бледный, с мрачным лицом, промолвил:
– Ну, палач, делай свое дело!
– Охотно, ваша милость, ибо я – добрый католик и убежден, что поступаю по справедливости.
Сильные руки приподняли Дарта, безжалостно сдавили и швырнули в лодку. Он лежал там на дне и в то же время следил за разворачивающейся сценой, видел, как подходит бледный, за ним – еще один из мстителей, слышал сказанное ими – последние слова, что предназначены приговоренному к казни.
Затем раздался его собственный голос:
– Прошу простить меня, сударыня, за то, что я недостойным дворянина обманом вызвал ваш гнев. Сам же я прощаю вам убийство моей возлюбленной и вашу жестокую месть. Я прощаю вас от всего сердца и оплакиваю вашу участь! Умрите с миром!
Лодка тронулась, и пленница прошептала:
– Где я умру?
– На том берегу, – отозвался палач. Весла в его руках вздымались и опадали, словно маятники, отсчитывающие последние секунды жизни. Один берег приближался, другой удалялся. Оставшиеся там опустились на колени, склонив головы и сложив перед грудью руки; бледный, с мрачным лицом, поднял шпагу, держа ее за лезвие. «Крест, священный символ, знак искупления грехов», – подумал Дарт, скорчившись на мокрых досках. Сердце сжималось в отчаянии.
Однако его ли сердце?
Он почувствовал, как днище лодки заскребло по песку, вскочил, перепрыгнул через борт, ринулся вверх по откосу. В его – или в ее? – сознании царила одна мысль – бежать! Бежать от этого страшного человека, держащего в руке меч с широким лезвием, которое предназначено не для битвы, а для казни. Бежать! Он неповоротлив, не догонит, а ее ноги так легки… Бог поможет ей, бог милосерден и справедлив, он не допустит ее смерти… Ей рано умирать! Она так молода и так красива…
Поскользнувшись на влажной земле, Дарт упал на колени. Не он – та женщина, с которой в этот миг соединилась его душа… Дар Предвечного, принадлежавший ей, бился и трепетал в тоске и муке, надежда покинула ее, небо отказало в помощи; она была сосудом, который ждет, когда обрушится карающий удар.
Палач неторопливо подошел к ней, вскинул руки, и в лунном свете блеснуло лезвие его широкого меча.
* * *
Дарт очнулся, но сидел с закрытыми глазами, чувствуя, как пот стекает по спине и как растворяется, исчезает льдина под сердцем. То, что он видел, не было сном или воспоминанием, подаренным деревом туи; он сам стал этой женщиной, сам испытал ее страх, ужаснулся ее душе, переполненной злобой, и проводил ее под клинок палача… Там, под городом Армантьер, на берегу полноводного Лиса… Это было жутко! Но самым жутким казалось то, что душа этой твари, сгубившей Констанцию, обитала, если верить Нерис, где-то за стеной, воздвигнутой в его сознании. Вольно или невольно он дал ей убежище! А шира вернула ей жизнь – пусть на миг, но самый тяжкий, самый неприятный для него!
Впрочем, что за ерунда… будто он верит в переселение душ и в то, что их можно призвать из-за какой-то стены магическими манипуляциями! Это всего лишь гипноз, пробуждающий в памяти тени былого и извлекающий их из бездны, в которой хранится разное, хорошее и дурное… Не потому ли Джаннах иногда говорил, что кое о чем не стоит вспоминать и есть потери, которые благо, а не зло? Может, сцена этой казни как раз из них?
Он открыл глаза, перекрестился и вытер выступившую на висках испарину. Нерис смотрела на него. Лицо ширы казалось утомленным, зрачки были темны, словно океанские воды в безлунную ночь, а голос звучал неуверенно и хрипло.
– К тебе из-за стены явился враг? – спросила она с сочувствием. – Ненавистник, сраженный тобой? Он пришел, чтобы мучить тебя?
– Нет. Я вспомнил о женщине, причинившей мне горе… не только мне – моим друзьям и многим людям… Она ненавидела меня, но я не поднял на нее руки… своей руки, во всяком случае… Она была красива и умна, но обладала душой убийцы. И убивала, не щадя никого… Дьявол, а не женщина! – Он судорожно вздохнул, уставился взглядом в землю, потом медленно, с запинкой, произнес: – Мы… мы, мои друзья и я… судили ее и обрекли на смерть. Как эта женщина кричала!.. Как молила нас!.. Но мы ее не пощадили. Палач… тот человек, который наказывает… он отрубил ей голову. Волосы у нее были золотыми… такими же, как твои…
Нерис вздрогнула и побледнела.
– Женщина-убийца… судьи, которые выносят смертный приговор… и человек, который рубит головы… Неслыханно, клянусь Предвечным! Ты говорил, что существует много солнц и ты явился с одного из них – но если это правда, то не вся: ты не явился, ты сбежал! Сбежал из страшного мира, где женщины убивают! А мужчины дарят им не жизнь, а смерть!
– Сбежал, – согласился Дарт, решив, что гибель от ядра во Фландрии можно, в общем-то, считать бегством. – Но мир мой не так уж плох, как тебе кажется, маленькая шира. Было в нем и хорошее… было, хотя временами наши владыки сражались из-за земель и сокровищ, лукавили и лгали, казнили невинных, а девушек вроде тебя жгли на кострах… Но об этом я не хочу вспоминать, ма белле! Пошли мне другие видения – о женщине, которую я любил, моих друзьях и моей юности. Пошли, если можешь!
Он протянул к ней руку жестом мольбы, но Нерис лишь покачала головой:
– Ты думаешь, я разбудила твою память? Ты говоришь: я вспомнил о женщине, причинившей мне горе, и ты считаешь, что она – твое видение? Ты ошибаешься, маргар! Я – шира, а не дерево туи, я отворяю врата перед умершими! И то, что явилось тебе, – не видение, а дар Элейхо, принадлежавший женщине-убийце, на время слившейся с тобой.
Голос Нерис смолк, но мир за тонкой стенкой шатра полнился тихими звуками: монотонной дроби ливня аккомпанировал ветер, шуршали листья и поскрипывали камешки под ногой прошагавшего рядом часового. Знакомая песня синего времени, ставшая столь же привычной, как тяжесть и полумрак…
– Пусть, – вымолвил Дарт, чувствуя, что спокойствие возвращается к нему, – пусть не видение, а ее проклятая душа, что просочилась сквозь стену… Пусть! Если нет другого способа, сгодится и этот. В конце концов, я могу узнать не только о своем прошлом, но и о мыслях моих врагов. Что они думали о себе, а главное, обо мне… Прекрасный способ, чтобы избавиться от греховной гордости!
Нерис улыбнулась.
– Да, способ хорош, но такое нельзя повторять слишком часто, Дважды Рожденный. Ни шире, ни тому, кто обратился к ее помощи… То, что я сделала, – мой прощальный дар, и хоть он горек, но останется с тобой. А сейчас… сейчас я ожидаю ответного подарка… – Она придвинулась ближе к нему и зашептала: – Мы оба устали, ты и я, но это не телесная усталость, а утомление пережитого. И если оно было горьким, если растревожило нас, то нужно примириться и подарить друг другу каплю радости. Хотя бы каплю, на прощание, перед разлукой… Или я не права?
Дарт обнял ее, коснулся губами тускло мерцавшего раята и прошептал в ответ:
– Права, мон шер ами. Конечно, ты права.
Назад: Часть IV Подземелье
Дальше: Глава 17