Утром капитан Брукс велел поднять испанский флаг, а молодцам Клайва Тиррела – обрядиться в трофейные шлемы и кирасы и встать с мушкетами на носу. Маскировка была не слишком убедительной, но все же способной вызвать у испанцев замешательство – пока сообразят, что за корабль к ним явился, «Ворон» приблизится к укреплениям. Чичпалакан уже узнавал очертания берегов и силуэты гор за полосою джунглей и клялся, что солнце не успеет сесть, как они уже будут на траверзе Пуэнтедель-Оро. По его словам, в городе было сто двадцать испанских солдат, двести индейцев из Арагуа, носильщиков и погонщиков мулов, а также сотни три девушек и женщин из племени Каймана. С теми, кто помоложе и поприглядней, жили белые, а остальных держали в качестве кухарок, служанок и шлюх для пришлых арагуанцев. Еще восемьдесят солдат и надсмотрщиков обитали на руднике, к которому через сельву была проложена тропа, доступная для мулов. Рудник находился в скалистых предгорьях, примерно в двух днях пути, но объяснить его расположение подробней Чичу не удавалось – не хватало слов. Он твердил о большой дыре, перекрытой стволами деревьев, о скалах, похожих на ладонь со скрюченными пальцами, о водопаде, текущем с гор, и своих соплеменниках, которых ловят и бросают в шахту. Прежде это место обходилось без имени, но теперь его называли Ашче Путокан, Дымящейся Скалой – дым, видимо, шел от печей, в которых из руды выплавляли серебро.

Подъем якоря и первые мили пути Серов проспал, покачиваясь в гамаке на орудийной палубе – ему и другим дежурившим ночью вахтенным полагался отдых. Сон был особенно сладок и крепок в утренние часы, когда солнце еще не жгло и над рекой гулял ветерок с намеком на прохладу. Скрип якорной цепи, ругань боцмана, звон доспехов не разбудили Серова; проснулся он лишь тогда, когда «Ворон» сбавил ход и над головой затопотали. Затем раздались крики сержантов, собиравших своих людей, и он, выскочив из гамака, схватил перевязь и шпагу и ринулся вслед за Люком Форестом на шкафут.

С левого борта к «Ворону» приближалась пирога. Вздымались две дюжины весел по обе стороны длинного узкого челна, сверкали, срываясь с них, водные струи, мерно сгибались руки и спины, трепетали яркие головные уборы. На носу стоял приземистый коротконогий человек с мощным торсом и мускулистыми плечами, на его груди темнел рисунок, свернувшийся кольцом кайман, а над головой широким полутораметровым веером расходились перья.

Капитан Брукс, Пил, Садлер и артиллерист Тегг разглядывали судно, вождя и гребцов с квартердека. Ван Мандер и Хрипатый Боб застыли у штурвала, рядом с ними Серов заметил тонкую фигурку Шейлы, а поодаль – Чича и Джулио Росано с подзорной трубой. Впрочем, необходимости в этом инструменте уже не было – до пироги оставалось двадцать ярдов. От бака до кормовой надстройки выстроился почетный караул – тридцать молодцов Клайва Тиррела с мушкетами на изготовку. Остальные расположились сзади, кто за шеренгой мушкетеров, кто оседлав рей на фок– или грот-мачте, кто забравшись на крышки люков.

Пирога скользнула вдоль корпуса «Ворона», и весла, тормозя ее движение, разом опустились. Брукс кивнул помощнику. Тот, презрительно сощурившись на голых индейцев, распорядился:

– Подать конец!

С палубы бросили канаты. Поймав их, гребцы подтянули суденышко к борту фрегата. Теперь стало видно, что все они вооружены – копья, луки и широкие деревянные лезвия, напоминавшие мачете, лежали на дне пироги.

Капитан отыскал взглядом Серова и рявкнул:

– Эндрю-писаря сюда! – И когда тот забрался на квартердек, пояснил: – Чич твое имущество, и ты его лучше понимаешь. Спроси про этого павлина в перьях. Кто таков? Чего надо?

Предводитель индейцев уже забрался на палубу и медленно, важно шествовал к квартердеку. Серов ткнул в него пальцем.

– Ваш вождь, Чичпалакан?

– Вождь! – отозвался юноша и пояснил: – Большая вождь! Такой, как капитана Букс. Звать Гуаканари.

Пираты уступали дорогу вождю, стараясь не задеть головного убора. Его зеленые и синие перья торчали вверх и в обе стороны почти на длину руки.

Гуаканари поднялся по трапу, посмотрел на Чича и что-то произнес. Юноша понурил голову. Вождь, скорчив жуткую гримасу, вымолвил еще пару фраз.

– В чем дело? – буркнул капитан, выступая вперед. – Чем он недоволен?

Серов хлопнул Чича по спине:

– Не спи, парень! Переводи!

– Вождь сказать, что воины видеть Чичпалакана на большой лодка. Вчера. Смотреть хорошо, видеть – правда, Чичпалакан, бесхвостый ящерица. Еще сказать: долго ты болтаться у белых демонов, сын жабы. Много человеки умерло. Воины, женщины, дети.

Гуаканари внимательно слушал. Чресла его были перепоясаны плетеным поясом, с которого сзади и спереди свисали полоски лыка. За поясом торчал каменный нож.

– Надо бы его поприветствовать, – подсказал капитану Садлер. Тот, окинув предводителя индейцев пронзительным взглядом, подал знак Серову.

– Большой вождь Брукс и все меньшие вожди рады видеть Гуаканари. Гуаканари – друг! Испанцы – враги!

Выслушав перевод, индеец довольно улыбнулся и протянул Бруксу свой каменный нож.

– Подарок, – пояснил Чич. – Чтобы вместе убивать испанский человеки.

Секунду поколебавшись, капитан вытащил стальной клинок, сунул его в руки Гуаканари и приказал Серову:

– Пусть твой парень скажет вождю, что мы атакуем испанский гадючник еще до заката. Я хочу, чтобы его воины перерезали дорогу к руднику. Так, чтобы ни один поганец не ушел! К вечеру мы возьмем город, а завтра отправимся к джунгли. Вождь должен быть с нами. Сам вождь и с ним двести воинов.

После долгих объяснений и подсчета на пальцах количества бойцов план был согласован. Заодно Гуаканари пояснил, что склады, в которых хранятся серебряные слитки, порох и съестные припасы, находятся сразу за городской стеной, обращенной к реке, что в этой стене есть ворота, а рядом с ними – четыре блестящих дырявых бревна, которые делают гром. Затем поинтересовался, имеются ли такие бревна у вождя Брукса.

– Там, внизу! – Серов топнул ногой о палубу, и Чичпалакан повторил его жест. – Много! Больше, чем у испанцев!

Губы Гуаканари снова растянулись в хищной усмешке. Он ударил в грудь кулаком, повернулся и, колыхая перьями, направился к своей пироге. Весла погрузились в воду, капли засверкали радугой, и узкое суденышко быстро понеслось к безлюдному, заросшему деревьями берегу. В сотне ярдов от него Гуаканари, по-прежнему стоявший на носу, вскинул руки и что-то пронзительно закричал. Лес отозвался гиканьем и воем; зеленая стена джунглей всколыхнулась, и шеренги потрясавших копьями воинов выступили из нее, словно скопище призрачных теней. Было их не меньше тысячи.

Серов наклонился к Чичпалакану:

– Что сказал вождь?

– Сегодня кайманы быть сытый, – раздалось в ответ.

Подняли кливер, и «Ворон» заскользил вверх по реке. Капитан и офицеры совещались, забыв о Серове, и он отступил подальше, к штурвалу, а потом к фальшборту, к Шейле и Росано. Здесь, на квартердеке, ему не полагалось находиться, но искушение взглянуть на девушку было слишком сильным. Не просто взглянуть, а очутиться рядом с ней, вдохнуть ее запах, увидеть, как заблестели ее глаза… Она улыбнулась Серову, порозовела и быстро прикрыла лицо ладонью.

Росано сделал шаг вперед, заслоняя ее от взглядов команды.

– Не бойся, девочка, я вас не выдам. Господь всемогущий! Я еще помню, как это бывает. – Вздохнув, лекарь пробормотал: – Amor omnibus idem…

Но, кажется, никто не смотрел на них, ибо капитан, закончив совещаться, твердым ровным шагом направился к парапету, что огораживал квартердек. Кормовая надстройка «Ворона» была чуть выше человеческого роста, и Брукс стоял на ней, точно на трибуне, оглядывая свою команду маленькими серыми глазками. Наконец он поднял руку, прикоснулся к шляпе-треуголке и произнес:

– Джентльмены! Слушайте, что будет сказано, и чтобы потом ни один паршивый пес не говорил, что уши его забиты грязью. – Брукс выдержал паузу. Он возвышался над толпой как скала – ноги расставлены, ладони за широким поясом, темный камзол обтягивает плечи. – Мы атакуем в четыре пополудни, за два часа до заката. Мистер Тегг разобьет ворота и батарею. Высадимся на шлюпках. Я с Тиррелом – в центре; мы захватываем склады, которые сразу за воротами. Пил и Дойч полезут на стену справа, Галлахер с половиной своих людей – слева. Остальные будут на судне, в распоряжении ван Мандера и Teггa. Teгг стреляет, ван Мандер маневрирует. Ясно?

С палубы донесся дружный гул. Головорезы опытные, долго объяснять не нужно, подумал Серов и покосился на Шейлу. Ноздри ее раздувались, руки лежали на пистолетах у пояса. Она, вероятно, размышляла о своем обете и о том, что счет ее вендетты сегодня пополнится.

– Вы видели индейского вождя и его воинов, – продолжил Брукс. – В городе есть женщины и другие индейцы, из Арагуа. Их не трогать, резать только испанцев! А с обезьянами пусть разберутся обезьяны! Прибьем не того, хлопот не оберешься… – Он ткнул пальцем в сторону гор и добавил: – Завтра идем к руднику с парнями этого Гуаканальи, и пока серебро не в нашем трюме, они для нас – союзники! Баб не трогать, ночью не напиваться! Тем, кто пойдет на рудник, – полуторная доля, пьяным – половинная. Все!

Он развернулся на каблуках и кивнул Пилу.

– По местам! – выкрикнул тот, и на палубе началось шевеление. Мушкетеры в испанских доспехах снова выстроились на носу, люди Дойча и Галлахера сели на шкафуте, прикрытые бортом, канониры начали прыгать в люк, заторопившись к пушкам. Серов бросил последний взгляд на Шейлу и направился к своей ватаге. Там уже разбирали мушкеты, а рыжий ирландец командовал, кому оставаться на судне, кому идти в сражение. Серова, конечно, определили во вторую партию – дрался он лучше, чем управлял парусами.

«Ворон» плыл по огромной реке, время тянулось час за часом. Ливня в этот день не было, но солнце жарило, как раскаленная печь; скоро на палубные доски уже не присядешь и босой ногой не ступишь. Однако воздух посвежел – гигантские болота дельты, тянувшиеся на десятки миль и насыщавшие миазмами душную атмосферу, остались позади. Справа по курсу судна берег оставался низменным и выглядел издалека тонкой зеленой полосой; слева зелень казалась ковром, расстеленным от бурых речных вод до скалистого горного хребта, где-то тоже заросшего деревьями, а где-то теснившего джунгли красноватыми и желтыми утесами. Что тут за горы, Серов не знал – из всей усвоенной в школе южно-американской географии припоминались только Анды. Но Анды были в тысячах километров к юго-западу, в Перу и Чили, у побережья Тихого океана, где Серову совсем не хотелось бы очутиться. Правда, одно время лелеял он планы насчет Калифорнии и Аляски, пока не сообразил, что русские поселения в тех местах появятся через век с хорошим гаком. Впрочем, добраться до той же Аляски было еще тяжелей, чем до Финского залива и Невы.

В Россию он стремился по-прежнему, но понимал, что ситуация изменилась, что без Шейлы Джин Амалии он никуда не уедет. Чужая эпоха, в которой любая земля и любой человек тоже чужие; найти здесь близкого – большое счастье, и если уж нашел, так хватайся за него обеими руками и не выпускай. Серову это было ясно. Временами он испытывал стыд, думая о Шейле не как о любимой женщине, а будто о поплавке или ином спасательном средстве, которое держит его в этой реальности и не дает соскользнуть в пучину. Но иногда такая мысль казалась ему вполне естественной – разве любовь не спасение?.. не поддержка?.. Разве он сам не желал бы спасти любимую от всех обетов и горя и сделать ее счастливой – там, в далекой стране, которая мнилась ему родиной? Серов мечтал об этом и часто видел в снах, как Петр Алексеевич – такой, как на портретах, с кошачьими усами, в кирасе и горностаевой мантии – жалует его за ратный подвиг, а Шейла рядом с ним, красавица в атласном платье, кивает весело и улыбается. Может, и не так все будет – жизнь в России тяжела, и воевать придется много лет, и в той войне погибнуть – как чихнуть… Тяжела? Ну и что же! Зато достойна!

– Носовые орудия… залпом… огонь! – раскатилось над палубой, и тут же грохнули две малые пушки на баке. Стреляли холостыми, и означало это не угрозу, а приветственный салют. Привстав, Серов увидел на берегу расчищенное пространство, деревянную пристань с лодками и баркасами, вал, увенчанный частоколом, и россыпь хижин по обе стороны укрепления. «Ворон» двигался прямиком к городку, на мачтах развевались испанские флаги, а люди Тиррела изображали буйную радость, махали саблями и палили в воздух. Видимо, кто-то с вала рассматривал корабль в подзорную трубу и счел его своим – из крепости тоже раздался пушечный выстрел, и облако черного дыма поплыло над водой.

Пересекая медленный водный поток, «Ворон» уверенно шел к берегу. Уже можно было разглядеть массивные ворота в середине земляного вала, палисад и несколько пушек, чьи жерла темнели над бруствером, дозорные башни по углам и колокольню – видимо, самое высокое строение городка. Он был невелик и окружен валами в форме квадрата со стороною в сотню метров; бревенчатый частокол в два человеческих роста скрывал дома и склады, но, похоже, строений было немного, десятка четыре или пять – больше бы тут не уместилось. Однако маленькая цитадель являлась лишь частью поселения; по берегу реки и со стороны джунглей ее окружали лачуги и шалаши, загоны для мулов и птицы, плодоносящие пальмы и огороды, навесы на столбах с подвешенными гамаками, дымящие печи и мастерские. Жизнь здесь так и кипела – на маленьком клочке земли, отвоеванном у сельвы и племени Каймана.

Испанцы, очевидно, не подозревали, что этой жизни вот-вот придет конец. На палисаде, у пушек рядом с воротами, стояла орудийная прислуга, сами ворота были распахнуты, и к пристани тянулись солдаты под командой пышно разодетого офицера; в предместьях мелькали полуголые фигурки женщин, тащивших воду или хлопотавших у костров, а погонщики из Арагуа сновали между загонами и навесами с сеном. «Ворон» приблизился уже на четверть мили к берегу и все еще казался испанским кораблем. Гарнизон Пуэнте-дель-Оро-и-Кирога явно полагал, что главная защита от корсаров не бдительность, а удаленность и скрытность. И правда, кто сумел бы разыскать их в дикой сельве у девственной реки, в ста восьмидесяти милях от морского побере? Пожалуй, в эти времена лишь южный и северный полюс были недоступнее.

На пристани и валах вдруг засуетились. Офицер, изучавший судно в подзорную трубу, резко опустил ее и что-то закричал солдатам. Они торопливо бросились внутрь крепости, потянули за собой створки ворот; из бойниц частокола высунулись мушкетные стволы, артиллеристы принялись заряжать орудия, и над городком поплыл протяжный тревожный звон набата. Серов видел, как женщины и арагуанцы, оставив свои котлы и животных, бегут к лесной опушке, но из-за деревьев уже выступили цепи молчаливых воинов, и в воздухе замелькали стрелы. Дети Каймана были меткими лучниками и целились только в мужчин.

– Спустить флаг! – раздался голос капитана. Пурпурные испанские стяги упали с мачт, однако «Веселый Роджерс» на месте них не появился. Черное знамя с черепом и костями было легендой, измышлением летописцев, либо время его не пришло – во всяком случае Серов его не видел ни на одном корсарском судне. Пираты Карибов не поднимали флага, рекомендуясь с помощью пушек.

Бриг разворачивался параллельно берегу, и смысл маневра уже не был для Серова тайной за семью печатями. Учился он быстро, и опыт, накопленный за полгода, подсказывал, что до крепостного вала двести метров, а в нынешнем веке это прицельная дальность стрельбы. Хоть из пушки, хоть из мушкета… Под его ногами, на орудийной палубе, слышался скрип станин, проклятия бомбардиров и громкий голос Teггa, велевшего всем стволам бить по батарее испанцев.

– Синьор Росано! – рявкнул Брукс, и с квартердека донеслось:

– Во имя Отца, Сына и Святого Духа! Господи, будь милостив к детям своим, пошли им удачу, смерть быструю, рану легкую, добычу богатую…

Хирург читал молитву громким гнусавым голосом, видимо подражая кому-то из святых отцов, которых знал в Венеции, Падуе или ином итальянском граде, может быть, даже в Риме, папской обители. Но в этот раз закончить ему не удалось – позиция для стрельбы была слишком подходящей.

– Левым бортом… огонь! – скомандовал капитан. Палуба «Ворона» дрогнула, и десять чугунных ядер обрушились на палисад.

Залп был смертоносным. Легкий бруствер, возведенный для защиты от индейских стрел, рухнул под ударом, в воздух взмыли обломки дерева и изувеченные тела, потом раздался оглушительный взрыв – должно быть, ядро угодило в бочонок с порохом. Две пушки слетели с разбитых станин, одна покосилась, а ту, что стояла ближе к воротам, выбросило за вал. На медных стволах орудий, на земляном валу и сбитых бревнах частокола валялись трупы, десяток или дюжина, и над ними курился сизый дымок. Грохот набата на мгновение прервался, будто звонарь был потрясен картиной разрушения, затем над Пуэнтедель-Оро снова поплыл тревожный звон.

Бриг разворачивался, отвернув к середине реки. Паруса на мгновение заполоскали, потом опять вздулись, поймав ветер. Внизу орал Сэмсон Тегг: «Левый борт – заряжай! Первый, второй и третий номера – картечью! Быстрее, висельники, ленивые свиньи!» На берегу, среди баркасов и лодок, и на валу, обращенном к реке, царило безлюдье, но в бойницах частокола сверкнули мушкетные выстрелы. Команда встретила их презрительным ревом – «Ворон», недосягаемый для пуль, был в четверти мили от крепости.

– Спустить шлюпки! – донеслось с квартердека.

– Дойч, на тали! – распорядился боцман Стур. – Спускать с обоих бортов!

Одна за другой шлюпки плюхались в воду. Их на фрегате было четыре: три больших, на восемь весел каждая, и капитанский ялик. В лодках могли разместиться три четверти команды «Ворона».

Корабль снова двигался к берегу, тащил у бортов шлюпки. Слабый устойчивый ветер, дувший против течения, помогал маневрам. Джозеф Брукс и Пил спустились на шкафут; капитан всматривался в приближавшийся берег, помощник деловито проверял пистолеты. Правый борт «Ворона», ощетинившись жерлами пушек, глядел на крепостные валы.

– По воротам!.. Огонь!.. – рявкнул Брукс, и грохот залпа перекрыл набатный звон.

На этот раз, уже не опасаясь испанских пушек, фрегат подошел к берегу метров на сто пятьдесят. Ворота, разбитые ядрами, упали внутрь, и над ними просвистела картечь, уложив сгрудившихся в проходе солдат. Вопли умирающих и раненых смешались с криками, что слышались у леса. Там шла резня: Дети Каймана усердно трудились, кололи и рубили арагуанцев. Это было последним, что увидел Серов с палубы «Ворона»: пираты уже спускались в шлюпки, и Мортимер, ткнув его в спину, пробурчал:

– Шевели костылями, Эндрю! Наш день, клянусь Господом!

Отряд Галлахера, бывший в половинном составе, грузился в четырехвесельный ялик. Не успел Серов опомниться, как уже держался за рукоять весла и греб в компании с Хенком, Куком и Даннерманом под выкрики ирландца: «И раз, и два… Живее, крысы мокрозадые! Первому на стене – две доли! И раз, и два…»

Шлюпки расходились веером: ударная команда капитана – к проходу, разрезавшему вал, уже не загороженному воротами, группы Пила и Галлахера – к углам крепости, над которыми торчали невысокие башни. Гребли недолго, но за это время над головами десантников дважды прогудели ядра и свистнула картечь. Частокол рядом с башнями повалился, одна из башен тоже рухнула, другая накренилась. Судя по всему, форт был рассчитан лишь на отражение атак индейцев, а против орудийного огня ни ворота, ни бруствер устоять не могли. Да и сами испанцы тоже; вид полуголой орды, страшных лиц, искаженных яростью, внезапность нападения – все это внушало ужас. Но, вероятно, самым пугающим и грозным являлся стремительный натиск, с которым действовали корсары. Морская пехота более поздних времен могла бы позавидовать их боевому искусству.

Лодка ткнулась в заросший травой откос, и дюжина бойцов, не промедлив ни секунды, помчалась к валу. Взгляд Серова фиксировал на бегу картины, что возникали перед ним мгновенными вспышками: причал с десятком пирог, двумя баркасами и суденышком побольше, видимо шлюпом; крутая насыпь в человеческий рост с вывернутым из земли и расщепленным частоколом; обломки башни, беспорядочная груда бревен и досок; солдаты в шлемах, с искаженными страхом лицами. Они метались в проломе с криками: «Las ladrones! Las ladrones!» – и было заметно, что склонные к бегству трусы мешают храбрецам сражаться.

– Мушкеты! – скомандовал Галлахер. – Целься, псы помойные! Огонь!

Грянул залп, и несколько испанцев свалились, истекая кровью. Корсары, бросив ружья, ринулись в пролом. Низкая насыпь не была серьезным препятствием, и ее одолели за три секунды; бежавший первым Страх Божий рубанул одного солдата тесаком и разрядил пистолет в другого. Алан и Брюс Кук сцепились с противниками посмелее, Галлахер сбил испанца с ног обухом топора, но Даннерману, голландцу из Харлингена, не повезло – ему всадили шпагу между ребер. Он был не молод и не так поворотлив, как в былые годы, и, похоже, наскочил на опытного фехтовальщика, сержанта или младшего офицера. Этот воин не колебался, бежать или биться насмерть; его бородатое лицо казалось мрачным, но спокойным, и клинок не дрожал в сильной руке.

Прикончив голландца одним ударом, он шагнул к Серову. Его глаза горели темным огнем, губы чуть раздвинулись, и белая полоска зубов сверкнула в черной бороде. Стремительный выпад, звон клинков, и Серов внезапно понял, что эти глаза и эта ухмылка могут стать последним, что он увидит в жизни. Когда-нибудь это должно было случиться, мелькнуло в голове; рано ли, поздно, но наткнешься на мастера. Следующей была мысль о Шейле и о том, что Петру Алексеевичу, наверно, придется обойтись без него, и в Полтавской битве, и при Гангуте. Противник легкими ударами шпаги прощупывал его оборону, но в этих касаниях ощущались опыт и мощь. А также уверенность, которой сам Серов не испытывал.

Его рефлексы были лучше, чем у этого испанца. Со своей цирковой выучкой он мог прыгнуть дальше, присесть быстрее, удержать равновесие на пальцах одной ноги; кроме того, он владел приемами рукопашного боя. Но синеватая полоска стали сравняла с ним врага; тот не умел крутить сальто-мортале или ходить по канату, но знал, куда и как ее воткнуть. Это знание являлось той важной прибавкой к урокам Росано, которую Серов лишь начал осваивать, и только достойный противник мог бы ускорить этот процесс. Схватка, в которой он победит, соединив прежнее и новое свое искусство…

Выпад! Шпага испанца с тихим шелестом скользнула вдоль его клинка и устремилась к горлу Серова. Он прыгнул в сторону, чувствуя, как из пореза под ухом струится кровь; оскалившись, смерть улыбнулась ему и подмигнула – мол, в следующий не уйдешь. «И правда, не уйду, – подумал Серов, всматриваясь в темные безжалостные глаза. – Не уйду, если не разделаюсь с ним по-быстрому. Долгий бой по итальянским правилам не выдержать…»

Впрочем, если забыть об итальянской школе, правило было одно: проткнуть врага, и побыстрее. Что-то мелькнуло перед ним, какое-то видение из прошлой жизни: два застывших самурая с длинными мечами, потом один бросается вперед, а другой пропускает его и рубит врагу позвоночник. Вдохновленный этим воспоминанием, Серов ткнул наугад шпагой, раскрылся и, когда испанец с хриплым воплем прыгнул к нему, сделал сальто в воздухе. Еще не приземлившись, он нанес удар, полоснув противника сзади по шее; потом резко дернул шпагу к себе, встал на ноги и вогнал лезвие испанцу под лопатку.

– Долго возишься, – бросил ему Галлахер, шаривший у мертвеца в карманах. – Ну, двинулись дальше, парни… Подобрать мушкеты и зарядить! Идем вдоль вала, и каждой испанской собаке – по пуле в лоб. – Он поднялся на ноги и посмотрел на труп Даннермана. – Его потом заберем. Господи, будь милостив к старому разбойнику!

Они зашагали у частокола по насыпи, разглядывая строения форта. Единственная улочка Пуэнтедель-Оро, узкая и пыльная, тянулась от речных ворот к другим, открывавшимся к лесу. В самом ее начале стояли, подпирая вал, низкие амбары, по три с каждой стороны, затем два десятка небольших домов и маленькая церковь, выходившая на площадь. Площадь была крохотной; церквушка с колокольней – слева, а справа – длинное строение с верандами и крыльцом, где валялись три покойника. В центре – две пальмы, а под ними – большой деревянный крест и колода, покрытая чем-то темным, запекшимся. Колокол уже не звонил; головорезы Клайва Тиррела, перебив заслон у ворот, рассыпались по улице, осматривая дома. В дальнем углу, под накренившейся башней, атакованной Пилом, еще раздавались вопли и лязг клинков, но сопротивление было уже подавлено; оставшихся в живых испанцев, израненных и грязных, сгоняли на площадь, к колоде под пальмами. Джозеф Брукс стоял на крыше одного из складов и распоряжался, властно размахивая зажатым в кулаке палашом. Хрипатый Боб, Шейла, Рик Бразилец и другие из самых доверенных лиц ныряли в темные проемы амбаров, вновь появлялись на улице и что-то докладывали капитану. С «Ворона», застывшего в двухстах футах от пристани, долетел лязг якорных цепей. Затем Серову удалось разглядеть массивную фигуру Садлера, который спускался в отправленный за ним ялик.

Внизу между домами метнулась чья-то тень, грохнул выстрел, за ним еще два. Испанский солдат ткнулся лицом в пыль.

– Прах и пепел! Попал! – выкрикнул Мортимер, устремляясь с вала к упавшему. Алан Шестипалый ухватил его за воротник.

– Как же, попал, краб вонючий! Ты бабе в дырку не попадешь… Мой выстрел!

Ощерившись, Мортимер потянулся к ножу, Алан стиснул кулаки, но Галлахер оказался быстрее, врезал одному прикладом в живот, а другому стволом под челюсть.

– Молчать, недоноски! А я, что же, промазал? Моя пуля и мой покойник!

Мортимер, который был поумней, решил не спорить, но Алан, простая душа, окрысился:

– Это еще почему?

– Потому что я здесь старший! Так что закрой хлебало и обыщи эту падаль. Что найдешь – сюда! – Ирландец вытянул руку с растопыренными пальцами.

Нашлось немногое – серебряный крестик и три реала. Галлахер недовольно хмыкнул и с мрачным видом зашагал вперед, к воротам, что вели к лесу. Тут, на бревенчатом раскате, стояли еще четыре пушки, но никого при них не оказалось, ни мертвых, ни живых. Расчищенное от деревьев пространство между валом и опушкой джунглей было завалено трупами, и по нему бродили воины Каймана, сгоняли в кучу женщин и добивали мужчин. Три или четыре десятка индейцев уже забрались в предместья и шарили в хижинах и мастерских. Окинув их неприязненным взглядом, Галлахер сплюнул.

– Так не пойдет, клянусь преисподней! Еще немного, и эти жабы до мулов доберутся и резать их начнут! А Старик велел, чтобы животина была в целости… Ну-ка, Брюс, бери этого, этого и этого, – ирландец ткнул пальцем в Хенка, Серова и Мортимера, – и спускайся. Встанешь караулом у загона, и если какой людоед полезет, бей по яйцам.

– Они союзники, – напомнил Серов. – Бить не позволено.

– Заткнись, умник! Спросят – скажешь, мул лягнул.

Серов пожал плечами и начал вслед за Хенком спускаться с вала, но тут с улицы его окрикнули. У ворот стоял Хрипатый Боб, и в его глотке, порезанной в драке лет десять назад, клокотали слова:

– Эндррю… Эндррю писаррь… Старрик зовет…

Считать заставят, понял Серов, повесил мушкет за спину и полез вниз. Они с Бобом пересекли площадь, где сидели в пыли и угрюмом молчании восемь испанцев со скрученными за спиной руками. Эта сцена, уже знакомая, удивляла не больше, чем крест и пальмы, но при виде колоды Серов насторожился. Бревно из фернамбука толщиной в добрый ярд было покрыто бурой коркой, над ней вились мухи, и несло так, будто раскрылась могила с гниющим покойником. Поморщившись, он пробормотал:

– Скотобойня тут, что ли?..

– Хрр… Она! Пррежде такого не видел, паррень? – каркнул Хрипатый Боб. – Ну, гляди, гляди… Тут дикаррям головы ррубили. Во славу Хрриста и для устррашения!

Из церкви доносился звон – похоже, сваливали в кучу серебряные чаши, подсвечники и кресты. На той стороне площади, где стоял большой дом с верандами, турок Фарук и немец Ретнер тащили за ноги убитых, а другие головорезы Тиррела уже отшибали у бутылок горлышки. Стараясь держаться подальше от колоды, Серов направился к ним, взял откупоренную бутылку, плеснул в ладонь и вытер шею. Стиснул зубы – хоть и неглубокий порез, а защипало крепко. Достал платок, намочил, пришлепнул к ране.

Так, с окровавленным платком, он и явился к капитану. Джозеф Брукс уже слез с крыши и стоял вместе с Пилом и Садлером у распахнутых ворот приземистого крепкого сарая, сбитого из фернамбуковых бревен. Сам сарай, учитывая ценность древесины, стоил приличных денег, но то, что хранилось в нем, было во сто крат дороже. Бруски длиной побольше, чем в руку, и толщиной в ладонь, сложенные ровным штабелем, сияли в лучах вечернего солнца, искрились серебряными бликами и, будто стрелы волшебных лучников, желавших защитить сокровище, кололи глаз.

– Ну, – с довольным видом произнес капитан, – что пасть раззявил? Давай, Эндрю, прикинь по-быстрому, сколько здесь.

Серов пересчитал лежавшие сверху бруски, умножил на количество рядов, с усилием сдвинул серебряную чушку, весившую около центнера, умножил еще раз и получил восемь с половиной тонн. В песо это будет…

– Триста пятьдесят тысяч, – сказал он, выйдя из сарая. – Плюс-минус пятьдесят в ту или другую сторону.

Брукс ухмыльнулся, у Пила отвисла челюсть, а Том Садлер, казначей, дернул рябой отвислой щекой и пробормотал:

– Разрази меня гром! Такая куча деньжищ… Выходит, парни, мы разбогатели!