Глава 18
ТОЧКИ НАД "i"
Он великолепно дрался, этот мерянин. Воевода Борис Жидиславич испытал на миг нечто вроде уважения к противнику. Ни тот ни другой за полтора десятка лет не стали моложе, оба устали и дышали с прерывистым хрипом, но тяжелые мечи, уже обагренные кровью, еще летали в руках, как невесомые, обрушиваясь на врага со всей мощью, отскакивали от умело выстроенной защиты, сталкивались крестовинами в жестком противоборстве, высекая искры и издавая мелодичный благородный звон – словно души, скрытые в стали, радовались битве…
Двое Борисовых людей лежали неподвижно, застывше, уже стекленея взорами. Третий ползал по траве, зажимая рассеченное плечо и отыскивая улетевшее оружие. Теперь на несколько коротких минут Йаланд Вепрь останется с новгородским воеводой с глазу на глаз… И он наверняка знал, что ни один из них не уйдет с этого крохотного клочка твердой земли посреди болот: так и лягут друг возле друга, как те два дружинника, возле безымянного холмика, под которым нашел успокоение инязор Обран.
Рана в боку давала о себе знать. Левый глаз заплыл, кровь хлюпала в сапоге… Йаланд понемногу пятился, отступая с сухой земли к болотистому участку, чувствуя, как ноги утопают в грязи по щиколотку и выдирать их становится все труднее… Ах! Вражеский меч достал, скользнул вниз, разрывая грудь…
– Это тебе за Савелия Белого! – выкрикнул воевода, а Йаланду сквозь шум в ушах показалось, будто тот что-то тихонько пропищал…
И он ответил, ощерясь: «Рано радуешься, собака. Это всего-навсего еще одна рана, одна из многих».
Звериное чутье сработало вовремя, а вот тело на этот раз опоздало: почувствовав движение сзади, он только и успел, что убрать затылок и развернуться на пятке, принимая чужой меч собственной плотью, – это оставшийся в живых дружинник нашел в себе силы подняться и ударить… И упасть, захлебнувшись собственной кровью, – клинок Йаланда, взметнувшись снизу вверх по дуге, рассек парню не защищенное броней горло.
«Может статься, Обран простит меня за свою невеликую могилу, – мелькнула угасающая мысль. – Не в кургане лежать мерянскому вождю, не по обычаю… Зато бог – не русский Христос, а безгубый слепой Анамез, покровитель мертвых, на этот раз будет доволен обильной жертвой…»
Новгородскому воеводе тоже досталось – и в битве у стен разрушенного теперь Тунеза, и сейчас, от Йаландова клинка, и он тоже шатался из стороны в сторону… Однако Йаланд знал наверняка, что упадет первым. Скоро он увидится со своей Иргой. Она ждет его – там, у обрывистого берега реки, где высокие рыжие сосны упираются в небо верхушками. Сейчас он, конечно, выглядит намного старше ее, израненный, седой, с морщинистой кожей… А ведь когда-то его принимали за ее младшего братишку, хотя они были почти ровесниками: девушки всегда взрослеют быстрее ребят, и тем приходится догонять… Да все равно она примет его – любовь неспособна видеть уродливые шрамы и не пугается запаха свежей крови. Она видит сердцем… А сердце дочери мерянского старейшины – Йаланд Вепрь знал это – всегда принадлежало только ему.
Он оступился и упал на спину. Новгородский воевода, превратившись вдруг в великана, встал одной ногой на грудь поверженного врага, занося над головой меч. Кажется, он еще прокричал что-то торжествующее – Йаланд не расслышал. Инстинктивным движением, уже не видя ничего вокруг, он поднял руку навстречу, сунув клинок во что-то податливое, мягкое, трепещущее. И откатился прочь, оставив оружие во вражеском теле. Попробовал встать, но не смог. Так и смотрел, привалившись спиной к чахлому деревцу, как воевода, оскалясь, приближается к нему, чтобы нанести последний удар…
Борис Жидиславич рухнул молча, лицом вниз, придавив врага мертвым телом, будто желая увлечь за собой в могилу. Из груди Йаланда мигом вышибло воздух. Он судорожно открыл рот, пытаясь вдохнуть, и увидел, как солнце слетело с небосклона, быстро опустившись за лес. И стало темно.
Высокие грозные идолы, расставленные в широком гроте вдоль стен, в круг, устремили слепые глазницы на массивный каменный постамент в форме мальтийского креста… Сейчас постамент был пуст, а человеку, который бежал со всех ног узким подземным коридором, казалось, будто каменные изваяния, стоявшие в гроте еще с тех пор, как эта земля только-только освободилась от тысячелетнего ледника, вдруг сами собой сошли со своих мест и теперь преследуют его, неуклюже, медленно переваливаясь за спиной.
В коридоре было темно, но Шар, верховное божество Древних, освещал человеку дорогу. Страх гнал вперед – неясный, размытый свет выхватывал из мрака неровные стены в потеках воды, поворот, еще поворот… Он оглянулся, обняв Шар ладонями, пытаясь накрыть своим телом, спрятать… Он слышал топот ног сзади, еще далеко. Хриплое дыхание и дикий вопль, исполненный ярости и какой-то дикой, оголтелой тоски:
– Отдай! Отдай, мразь!!!
Они скрывались здесь, в древнем капище, уже двое суток. Люди Мстислава, посланные в погоню, прочесали все окрестности, заглянули едва ли не под каждую веточку, ощупали длинными шестами дно ближайшего болотца – вдруг проклятые беглецы утонули… Вход в священную пещеру Древних был у них под самым носом – не раз и не два их кони пофыркивали буквально в двух шагах. Ирга сидела в углу тихонько, словно мышка, Йаланд распластался у входа, с мечом на изготовку: если что – он и останется тут, на этих камнях, а с ним еще трое-четверо врагов. Только тогда остальные смогут перешагнуть через него, чтобы добраться до Ирги. Не раньше.
Неизвестно, что стало бы с беглецами, если бы Ирга не обнаружила узкий лаз в дальнем углу пещеры. Она едва не вскрикнула – хорошо, Йаланд вовремя зажал ей рот ладонью. Показала глазами на черное отверстие меж камней. Супруг на радостях обнял ее, прижал к себе, впервые за много дней почувствовав надежду. Пусть зыбкую, но все же…
Сперва они двигались где ползком, где на четвереньках. Но понемногу ход стал расширяться, пока не превратился в явно рукотворный тоннель, по которому можно было идти, не сгибаясь. Было темно, а факел сделать было не из чего, и Йаланд шел впереди, ощупывая дорогу кончиком меча, как слепой – посохом.
– Куда мы идем? – время от времени спрашивала Ирга.
Йаланд честно отвечал:
– Не знаю. Но я тебя выведу во что б это ни стало. Не бойся.
Она доверчиво сжала его ладонь.
– С тобой я ничего не боюсь.
И в темноте коснулась рукой своего живота, где чувствовались порой довольно ощутимые толчки. И улыбнулась, подумав: «Это непременно будет мальчик. Девочки не ведут себя так беспокойно, и живот от них гладкий и упругий, а у меня торчит, словно большой огурец. И сама я напоминаю уродливую каракатицу – кто ж в здравом уме такую полюбит». Впрочем, последняя мысль ее не была печальной – скорее, исполненной чисто женского кокетства… Кому, как не ей, знать, о ком будет думать сын Мустая Одноногого, хоть каких красавиц усади перед ним.
– Свет! – вдруг выкрикнул он и безжалостно поволок ее вперед, уже безо всякой опаски. – Мы выбрались!
Ей тоже захотелось закричать: наконец-то она сообразила, отчего очертания стен стали вдруг различимы, – это не глаза привыкли к темноте, это…
Перед ними лежал просторный полукруглый зал с высоким сводчатым потолком. Где-то очень близко плескалось невидимое море: волны с ленивым шипением выползали на берег и скатывались обратно, играя россыпью мелких камешков. На влажных стенах плясали зеленоватые блики, и вдоль, по периметру зала, высились громадные, в три человеческих роста, каменные изваяния. Грубые, но выразительные лики равнодушными глазницами наблюдали за беглецами, которые, робко оглядываясь, инстинктивно прижались друг к другу. На гладком, словно зеркальном полу был начертан рисунок: угловатая белая спираль, наискось перечеркнутая решительной стрелой – будто резким ударом клинка. Йаланд наморщил лоб, стараясь вспомнить, где он видел его. Когда-то, еще в детстве…
– Что это? – шепотом спросила Ирга.
– Заброшенное капище. Я слышал от отца, когда был маленьким, будто среди северных чащоб, возле Дятловых гор, есть заброшенный храм древних жрецов, где они поклонялись каким-то своим богам.
– Каким богам?
– Никто не знает. Народ, что жил здесь раньше, исчез, жрецы умерли. Богов забыли.
Ирга покачала головой.
– Плохо, когда богов забывают. А как же…
Йаланд проворно присел, развернувшись и выставив меч перед собой. Ирга – молодец, сообразила – мгновенно замерла, превратившись в статую, оба настороженно прислушались… Так и есть, там, в нише позади одного из каменных истуканов, кто-то прятался: был слышен невнятный, скребущийся звук. И еле слышный стон.
Человек лежал на боку, вытянув одну руку вперед, другой зажимая рану на левой стороне груди. Рана выглядела странно: маленькая, почти идеально круглая и словно оплавленная по краям. Йаланд попытался прикинуть, какое оружие могло нанести ее. Не стрела и не копье, это точно. И тем более не меч. Что же тогда?
Опустившись на колени, он осторожно перевернул человека на спину и подложил ему под голову свой плащ (вернее, то, что когда-то было плащом). Теперь он разглядел, что перед ним совсем молодой парень, лет семнадцати, не больше. Темный пушок только-только начал пробиваться над верхней губой, кожа на бледном лице еще не загрубела, была нежной, почти девичьей. Однако под изорванной одеждой явственно проступали крепкие мышцы: в мальчишке угадывался закаленный воин. К поясу были прикреплены ножны от тяжелого метательного кинжала и тул, предназначенный для коротких арбалетных стрел. И тул, и ножны были пусты. Йаланд посмотрел на крохотные розовые пузырьки, лопавшиеся у раненого в уголках губ при дыхании, переглянулся с Иргой и с грустью покачал головой. Незнакомец не выживет.
Меж тем тот приоткрыл глаза – зрачки были подернуты белесой дымкой. Он еще держался на зыбкой грани, но это было ненадолго.
– Ты можешь говорить? – спросил Йаланд. – Кто ты?
Незнакомец пошевелил губами.
– Передайте Хранительнице…
– Кому?
– Передайте Хранительнице, – более внятно прошептал человек. – Мы не смогли остановить его… Она ошиблась. Это не князь Олег, это…
Юноша шептал все тише и бессвязнее, и Йаланд сначала опустился на корточки, потом и вовсе прилег рядом, стараясь расслышать, – ему очень важно было расслышать, о чем говорил незнакомец. Почему – он и сам себе не мог объяснить.
– Да, досталось твоему отцу, – протянул Патраш Мокроступ. – Как он сумел еще и четверых положить…
Ольгес не слушал. Он дежурил у постели Йаланда уже несколько дней – сам готовил еду и кормил его с ложечки, будто малого ребенка, колдовал над целебными отварами, прикладывал пучки трав, перевязанные магическими узлами, к страшным ранам на теле. Молился ночами светлым богиням – хранительницам Жизни, Модяве и Ведяве, принеся в жертву белого петуха и рисуя древние знаки его кровью на полу, возле постели больного. Измучившись за день, он нередко тут же и засыпал, возле отца, прямо на полу, прислонившись головой к лавке. Но и тогда тревога не оставляла его – сны были странные, будоражащие… То он в каком-то неведомом мире, посреди огромного зала с прозрачными стенами, где его окружали люди в белых ниспадающих одеждах, то он крался куда-то вверх по темной лестнице, мимо загаженного подоконника – впереди была дверь, обитая кожзаменителем, и маленький коврик перед ней, пропахший кошками.
(Напарник вжался в стену сбоку от двери, подняв пистолет в обеих руках дулом кверху, справа от себя, гротескно застыл на полусогнутых, кивнул… Второй постучал, тут же отпрянул, потом – еще раз, настойчивее. Пожал плечами, сделал несколько знаков на языке глухонемых, осторожно, двумя пальцами, коснулся дверной ручки, тут же присел на корточки, чувствуя у виска ствол пистолета: напарник страховал из-за плеча…)
То – он повторялся чаще других – Ольгес, с огненным мечом в руках, дрался против огромной стаи полуптиц-полудив, слуг бога Анамеза. Он бешено вращал клинком – птицы отшатывались на несколько мгновений, теряя убитых, но тут же снова набрасывались, и Ольгес с ужасом чувствовал, что устает…
– Спишь? – расслышал он слабый голос и тут же вскочил, припал к постели отца.
– Нет, я здесь… Ты звал?
Йаланд Вепрь дернул выступающим кадыком и глухо произнес:
– Кажется, ныне умру. Не все же тебе возле меня…
– Ты что! – закричал Ольгес. – Что ты надумал? Я тебя вылечу! Даром, что ли, ходил у Патраша в учениках? Да ты и сам поправляться начал…
Он говорил еще что-то, успокаивая, увещевая, а у самого сердце заходилось в нехорошем предчувствии: не стал бы отец говорить о последнем, если бы не знал наверняка: пришел черед. И ведь не упросишь остаться, не помогут ни чудодейственные отвары, ни вовсе уж тайные заговоры, притягивающие темные силы… И не сказка это, не сон, чтобы самому придумать хороший конец.
– Один остаешься, – прерывисто сказал Йаланд. – Ушла моя Ирга, она ждет меня там, в пещере у моря, где каменные идолы…
– Тебе нельзя говорить.
– Молчи, слушай. Мне осталось недолго.
Незнакомец в последний раз посмотрел Йаланду в глаза. Сжал холодными пальцами его запястье – и сын Мустая Одноногого словно бы прозрел. Он просто знал теперь все: откуда взялось это капище и этот тоннель, какой цели они служили, как Древние, используя Знания, полученные от Шара, открыли для себя возможность перемещения в разных Реальностях и как Шар однажды исчез с этого постамента-креста, украденный и заброшенный куда-то в неведомое, на много тысяч световых лет, на неизвестно сколько веков…
«Ты должен найти его и того, кто его похитил», – само собой возникло у него в голове. «Найти Шар? Но как?» – «Когда Шар был украден, время свернулось в кольцо… Тот человек узнает об этом и снова возвратится сюда. И так будет повторяться до бесконечности, если только ты не сумеешь разорвать это кольцо…» – «Я не понимаю!» – «Это неважно. ОН поймет».
– А что значит «время свернулось в кольцо»? – спросил Ольгес.
– Это значит, что на некотором отрезке прошлое и будущее поменялись местами. Я и сам не понимаю до конца… Теперь слушай внимательно. Шар скрыт в городе Житневе, под собором великомучеников Бориса и Глеба, в переходе за маленькой дверцей позади алтаря. Я не успел добраться до него и остановить предателя…
– Предателя?
– Да. Пройдет десять лет, и на эти земли вторгнется неисчислимое войско из южных степей. Житнев скрыт среди лесных чащоб и болот, но найдется предатель, который покажет врагам дорогу…
– Господи, – прошептал Ольгес.
– Так будет… Если только ты не отыщешь этого человека раньше, чем он сумеет… Тогда город будет жить и Шар вернется на свое место.
Голова его бессильно откинулась. Глубоко запавшие глаза туманились.
– Всю жизнь я мечтал своими глазами увидеть божество Древних. Говорят, тот, кого примет Шар, обретет небывалое могущество, сможет путешествовать в иных мирах и дотягиваться рукой до звезд… – Йаланд помолчал, отдыхая. – Сейчас я жалею, что рассказал тебе обо всем. Твоя жизнь теперь будет в постоянной опасности, а я не смогу помочь. Придется уж тебе самому…
Голос стихал. Ольгес крепился, но тут не выдержал, заплакал. И не заметил, как неслышная черная тень подкралась сзади к порогу и замерла, растворилась среди других теней. Кажется, маленькая девочка за занавеской опять проснулась и тихонько запищала.
– Ш-ш-ш, – зашептал ласковый женский голос, успокаивая, убаюкивая… Но Ольгес на этот раз словно и не услышал, хотя голова опять отяжелела. Йаланд снова закашлялся – тяжело, гулко, Ольгес тут же подхватил чашку с отваром, приподнял голову отца и просунул ладонь под затылок. Неожиданно чашка замерла в руке… Ольгес взглянул на нее с некоторым удивлением. И вдруг он все понял.
Он всегда готовил этот отвар собственноручно, сам чертил над ним руны, толок порошок в тяжеленной ступке, сам варил несколько дней подряд, следя, чтобы огонь был ровный, не сильнее и не слабее положенного. Он наизусть знал этот запах. А теперь запах был другой – к нему, старому, примешивалось что-то неуловимое, никто сторонний и не различил бы…
Ольгес резко отшвырнул чашку от себя – обожженная глина разлетелась на кусочки, отвар вылился на пол и зашипел, точно рассерженная змея. Он вскочил и развернулся к двери. И проговорил, едва не задохнувшись от ярости:
– Ты…
На лице Патраша Мокроступа играла улыбка. Она могла показаться даже доброй, если бы не глаза… Глаза колдуна не предвещали ничего хорошего. (Птицы-дивы из сна, налетающие сотнями, кружившие над головой, норовившие вцепиться зубами… Вот почему их было так много и огненный меч оказался слабоват против них…)
– Ты отравил его!
Патраш покачал головой.
– Наоборот, если бы не я, твой отец умер бы по дороге к моему дому. А я поддерживал его никчемную жизнь, пока он мне был нужен. Я знал, что он обязательно расскажет тебе о Шаре – на пороге смерти… Теперь я знаю все. И ты тоже, к сожалению.
Ольгес пятился, пока не уперся спиной в стену. Тьма сгустилась, птицы вырвались на волю и теперь хлопали перепончатыми крыльями у самого лица.
– Дальше я справлюсь один, – услышал Ольгес как сквозь густой туман. – Больше мне не нужен ни ты, ни Йаланд, ни этот старый придурок, возомнивший себя великим чародеем.
– Малх? – тихо спросил он, стараясь унять дрожь в коленях. Его правая рука медленно-медленно опустилась к поясу, нащупывая берестяные ножны – давний подарок отца. – Тот старичок, который…
Патраш хмыкнул.
– Догадливый ты, однако.
И бросился. Вихрем, через всю горницу, оттолкнувшись от противоположного угла. Тело колдуна врезалось в Ольгеса, и они покатились по полу. Птицы вокруг визжали уж вовсе непереносимо, словно в истерике. Ольгес попробовал бороться – какое там. Патраш был ловок и силен, как зверь, и – чего греха таить – гораздо лучше учен воинскому искусству (некстати вспомнилось: он и тогда, в их первую встречу, вышел ночью из дома безоружен – видать, прекрасно знал, что при нужде и так совладает с любым врагом). А Ольгес…
– Я больше не могу, – сказал он, падая без сил на вершине холма… Ну, если честно, не совсем на вершине – до нее оставалось еще шагов десять. Но он не мог заставить себя встать, хоть режь. Ноги даже не гудели – их будто вообще не было. Пот пропитал всю одежду и даже воздух вокруг.
Йаланд подошел, склонил голову набок и проговорил:
– Хорошего сына я воспитал, нечего сказать. Будь на моем месте враг – твоя голова лежала бы сейчас отдельно, где-нибудь в кустах. Меч-то хоть не бросил?
– Нет, – сквозь зубы выдохнул Ольгес.
– Тогда вставай и дерись.
Юноша перевернулся на спину, дыша, как рыба, выброшенная на берег.
– Тебе легко говорить. Ты-то успел отдохнуть.
– Это потому, что я прибежал раньше тебя. Поднимайся, нечего разлеживаться.
Хорошо быть убитым, лениво шевельнулась в голове мысль. Лежишь себе, ничего не ощущая, птицы тебя клюют, черви едят… Тьфу! Он со стоном поднялся на ноги. Попробовал замахнуться – удар вышел из рук вон плохо, будто никогда в жизни и меча не держал. Бах! Он увидел отцовский удар, даже вскинул руку для защиты. И опрокинулся навзничь, закричав от боли в неловко подвернутой руке.
– Усталость, – сказал Йаланд, – это твое преимущество. Она позволяет твоему телу быть расслабленным, а голове – думать. Иначе возникает глупое желание мериться силой со своим противником. Так ничего не добьешься.
– Что же делать?
– Будь изворотливым и хитрым. А главное – помни, что твой враг сильнее тебя. И значит, он неосторожен… Эп!
Ольгес снова поскользнулся, зацепившись за что-то ногой, но это вышло так неожиданно, что Йаланд, приготовившись замахнуться мечом, сам не удержал равновесия и рыбкой полетел с откоса, только пятки мелькнули. Несколько раз он перевернулся через голову и застыл, нелепо разбросав руки.
Усталости как не бывало. Сердце Ольгеса ухнуло куда-то в черный омут, он в два прыжка подскочил к лежавшему отцу и затормошил его, крича от ужаса…
Йаланд Вепрь спокойно приоткрыл один глаз и хмыкнул:
–А неплохо…
Он почувствовал руки у себя на горле. Увидел закопченный потолок с висящими под стропилами пучками трав, злобное лицо колдуна и подумал: «А ведь он свободно мог убить меня с помощью магии… Но это, конечно, было бы не то. ТАК ощущение гораздо сильнее – когда жизнь твоего врага уходит на глазах, медленно, сквозь твои пальцы, сомкнутые на сонной артерии…»
Длинный нож вошел Патрашу Мокроступу в мягкие ткани чуть ниже живота. Хватка ослабла, он закатил глаза, валясь вбок, и сжался в маленький кричащий комочек, силясь достать до окровавленной рукоятки… Следовало бы добить, но Ольгес не мог заставить себя снова подойти. Шатаясь, он добрел до постели отца. Йаланд Вепрь был мертв. Нос его заострился, давно не бритые щеки ввалились и покрылись синюшной бледностью. Тело, почему-то сразу сделавшееся худым, вытянулось под покрывалом. Ольгес сложил ему руки на груди, поцеловал в холодный лоб и прошептал молитву. Ему очень хотелось заплакать, но слез почему-то не было. Опустившись на корточки рядом с трупом колдуна, он выдернул нож, покрытый бурыми пятнами, поднял глаза и увидел на пороге комнаты Дану.
Она смотрела на него спокойно и чуть удивленно, словно не осознавая до конца, что же произошло. И – она была потрясающе красива: такая мысль некстати посетила голову юноши, и он покраснел, поспешно вставая. Он всегда любовался ею, частенько думая с раздражением: да что она нашла в этом чертовом колдуне? Он же намного старше, и вообще… Ольгес вспомнил, как увидел ее тогда, утром, у колодца – она обернулась, встретившись с ним взглядом, и улыбнулась, совсем без насмешки, скорее, как показалось юноше, обещающе… Или он все себе придумал.
– Он первым напал на меня, – сказал Ольгес. – Он убил моего отца и пытался убить меня. Я только защищался.
Она печально кивнула головой. «Что же сказать ей? – подумал он. – Что я очень сожалею (несомненно, Патраш держал ее с помощью какого-то колдовства, и теперь она, свободная, сможет пойти со мной… Но вдруг она все-таки была привязана к этому сморчку?). Что я обязательно возьму ее замуж, буду заботиться о ней и ее детях, как о родных. И что я любил ее – с того первого дня, вернее, ночи… То есть…»
Стрела пропела у него над ухом, ударившись в бревенчатую стену. Он инстинктивно пригнулся и взмахнул рукой, видя, что Дана, не изменившись в лице, с дикой, завораживающей быстротой кидает новую стрелу на тетиву маленького охотничьего лука…
Она умерла сразу, без мучений. Длинный клинок, сделанный в форме рыбки, пробил ей горло навылет, пришпилив к дверному косяку. Ольгес хорошо умел метать ножи – отцова наука. Юноша совершенно не помнил, как выбрался из кудо и почему оказался здесь, у берега лесного озера, лежа лицом вниз, в траве… И почему сейчас не ночь и даже не утро, а, пожалуй, вечер следующего дня. Он приподнял голову и вяло подумал, что остался один, безоружный, в глухом лесу, в окружении врагов. Надо бы вернуться назад, в дом, забрать свой нож и хоть немного еды (хозяевам это уже не понадобится)… Но вспомнил мертвые глаза Даны, торчавшую из ее горла рукоять и снова погрузился в спасительное забытье. Будь что будет.
Маленький мальчик неуклюже выбрался из-под лавки, где прятался, прошлепал босыми ногами по комнате, подошел к убитой женщине, сел рядом, прижавшись лицом к ее ногам, и прошептал:
– Мама…
В другой половине избы, за занавеской, опять заплакала девочка. Нужно было идти ее успокаивать.
– Экспертиза доказала, что фрагмент летописи, изъятый из экспозиции краеведческого музея, является подделкой, – сказал Слава Комиссаров, сцепив руки на столе. Вид у него был, как пишут в школьных сочинениях, «усталый, но довольный» – всплыл наконец долгожданный мотив ("Кажется, подсознательно он никогда не верил в мои изыскания в пошлом духе «Секретных материалов»). – Вы знали об этом, Яков Арнольдович?
Вайнцман робко поднял глаза, пожал плечами – все дни, со смерти Глеба, в нем чувствовалась какая-то пришибленность. Все мы изменились, но он – особенно. Будто чувство вины пожирало его изнутри.
– Так знали?
– Догадывался. Даже не конкретно о документе, а вообще… Было ощущение некоего обмана.
Он вздохнул, опустил длинный нос и сложил руки на коленях.
– Несколько дней назад мне позвонил Вадим Федорович и назначил встречу… – Он кивнул на меня. – Вот молодой человек может подтвердить. Я приехал – и он мне прямо с порога заявил: мол, фрагмент летописи, который он приобрел у настоятеля монастыря, оказался ненастоящим. Правда, он высказался в более нецензурной форме, но суть…
– Когда он это обнаружил?
– Уже после того, как ознакомил с документом Глеба Анченко. Того заинтересовала легенда… Ведь действительно красиво: город среди северных лесов, окруженный врагами и бесследно исчезнувший… Отличный материал.
Он помолчал, потом вдруг экспансивно вцепился пальцами в остатки волос на голове.
– Поймите, для Глеба не было никакой разницы, поддельной была рукопись или настоящей, сути это не меняло. Да, Вадим Федорович обратился к знакомому в Москве, эксперту-искусствоведу. Разумеется, строго конфиденциально…
– Не к академику Черкасскому ли?
– Что вы! – испугался Вайнцман. – Черкасский растрезвонил бы на всю Москву.
– Хорошо, – вздохнул Слава. – Итак, маленькая лаборатория, неофициальная экспертиза… Что дальше?
– Ничего. Он смолчал. Решил сберечь свою профессиональную репутацию: все-таки ведущий специалист в этой области.
– И так лопухнулся…
– Неудивительно. Я же видел документ; держал руках.
Он сделал паузу.
– Не поверите, но когда я услышал, что это подделка, то испытал нечто вроде восхищения. Тот, кто ее изготовил, был, конечно, подонок… Но это был великий мастер!
– Почему «был»?
Яков Арнольдович удивился.
– Ну, был… Мы ведь говорим о прошедшем. Документ, насколько мне известно, начали переводить в начале шестидесятых. Подменили его наверняка раньше, возможно, фальшивку изготовило еще ОГПУ – были, знаете, прецеденты…
– Лаборатория утверждает другое. Работа действительно очень тонкая – полностью была соблюдена технология конца тринадцатого века: состав бумаги и красок, способ нанесения… Однако возраст ее – не более пяти-семи лет. Бумага искусственно состарена, но, как мне объяснил эксперт, есть разница между искусственным старением и естественным… Хотя в тонкости я, признаться, не вдавался.
Я из своего угла внимательно наблюдал за лицом художника (отстраненный от следствия, но, стараниями Славы КПСС, допущенный – неофициально, разумеется, – до роли пассивного наблюдателя… Что ж, и то хлеб). Делать это было легко – лицо было выразительное, как и весь облик в целом. Сейчас он что-то лихорадочно просчитывал про себя, почти не обращая внимания на окружающее, какая-то неожиданная мысль грызла…
– Давайте подведем итоги. Итак, в январе 1995 года настоятель Кидекшского монастыря отец Дмитрий передал директору краеведческого музея Закрайскому древний документ, датированный концом XIII века. Через месяц, в марте, документ был включен в новую экспозицию, посвященную истории края, – там его впервые увидел Глеб Анченко, заинтересовался им, получил от Закрайского копию перевода – с тем чтобы в дальнейшем написать сценарий художественного фильма. Тогда же, надо думать, о документе услышали и вы. Наверное, вы даже не поленились приехать сюда, убедиться собственными глазами… (По реакции Вайнцмана я понял, что Слава не ошибся.) Интересно, каково было ваше впечатление от него?
– Благоговение, – глухо ответил художник. – Вам, впрочем, не понять. Я держал в руках подлинную Историю, не имитацию, не выдумку… Эти строки написал человек, который собственными глазами видел гибель Житнева! Трудно осознать… Тем более трудно поверить сейчас, что я ошибался, что все это изготовил какой-нибудь местный Левша Кулибин меньше десятка лет назад. Но, черт возьми, с какой целью? Разве что всучить фальшивку музею, а подлинник «толкнуть» богатому коллекционеру на Запад…
– В первую очередь, как я понял, он сделал это с целью изменить текст, – сказал Слава. – И сейчас невозможно установить, когда именно это было проделано… А все потому, что кое-кто был чересчур озабочен сохранением профессиональной репутации.
– Профессиональная репутация! – фыркнул Вайнцман. – Господи, да он все это время ни сном ни духом… А какое самодовольство: он пыжился так, будто сам заносил в скрижали… – художник вдруг осекся, быстро перевел взгляд на меня, потом обратно на Славу. – Или… Вы думаете, это он…
Славка – молодец! – не стал ни соглашаться, ни опровергать. Вайнцман замолчал, ожидая реакции на свои слова. Не дождался, нахмурился и снова запустил пальцы в свою шевелюру.
– Нет, невозможно. Может быть, Закрайский и стоит чего-то как ученый-историк, но, чтобы изготовить подделку такого класса, нужно обладать некоторыми специфическими навыками… Нет, он бы не сумел.
– А кого-то нанять?
– А деньги, простите? Я знаю этого старого пердуна чуть ли не с первой русской революции, он всегда был беден, как церковная мышь. – Он что-то вспомнил, задумался… – Да и артист из него тоже никудышный. А орал он на меня, когда я пришел, вполне натурально.
– Орал?
– Ну да, орал, ногами топал, – он хихикнул. – Решил, идиот, будто это я изготовил фальшивый документ.
