Глава 18
ДЕНЬ ПРИМИРЕНИЯ
В Пятый Женский Год Дерева и Дракона (около 610 г. нашей эры) по пыльной ликимской дороге шел великий мудрец из Непала Сам-Бхота, неся с собой на землю Тибета первые ростки учения Будды.
Идеи этого учения были просты и понятны каждому, но правители тех областей, где он пытался проповедовать, прогоняли его, опасаясь за свою власть и авторитет. И чем больше мудрец странствовал, тем больнее становилось у него на душе, ибо зачастую он видел то, что остальные привыкли не замечать, равнодушно проходя мимо.
Однажды, забравшись далеко на север Тибета, среди суровых каменных круч, покрытых никогда не тающим снегом, он нашел дорогу, в конце которой, в самом сердце Азии, лежала прекрасная страна, окруженная восемью великими горами, будто лепестками священного цветка лотоса. Одни называли эту страну Агарти, «Божественное цветение», другие – так, как стало принято позже в мифологии Махаяны, – Шамбала, «Центр мира», держава царя-жреца Сучандры. Просвященнейший из всех живущих, Сучандра понял, что гуру, прибывший к ним, достоин того, чтобы войти в его страну, туда, где хранятся великие тайны, полученные людьми от богов…
Многие путешественники в разные времена пытались достичь этого края, который, как они считали, был раем на Земле. Одни гибли, не выдержав тягот дороги, другие поворачивали назад, третьи бродили вокруг, в нескольких шагах, но не могли увидеть того, что было у них перед глазами.
На вопрос, что заставило его пуститься в столь долгое путешествие, Сам-Бхота ответил, что решил собрать книги, посвященные буддизму, выполняя поручение непальской принцессы Бхрикутти. По пути он пытался проповедовать новое учение, но был изгнан правящей церковью Бон, которая усматривала в религии Будды угрозу своему могуществу. Услышав такое признание, правитель Шамбалы разрешил Сам-Бхоте работать в своей библиотеке, расположенной в огромном, размером со средний город, хранилище.
Работа с богатейшим в мире собранием книг поглотила ученого. Он не замечал времени, которое, казалось, остановило свой бег… Ведь у него в распоряжении была только короткая человеческая жизнь, а сделать хотелось столько!
Днем исполинские залы библиотеки заливали солнечные лучи, проходящие в широкие окна, и счастливый Сам-Бхота, ненадолго отрываясь от занятий, любовался величественным зрелищем – панорамой столицы будущего. По ночам хранилище освещалось другим солнцем, рукотворным, секрет которого мудрецы Шамбалы узнали от Древних – тех, кто ещё раньше, до появления человеческой цивилизации, населял Землю.
Здесь Сам-Бхота сформировал свое учение и нашел подтверждение идей о перевоплощении после смерти, которое содержалось в труде Калачакры, Колеса Времени. Буддисты верят, что душа человека возрождается, и не только на Земле, но и в других мирах, «локах», что на санскрите означает «планета».
Здесь Сам-Бхота впервые составил тибетский алфавит, основанный на северном наречии чанг-коре и санскрите, пришедшем из Восточной Индии,.и написал первую грамматику тибетского языка.
Однажды правитель Сучандра пришел в зад, где работал непальский ученый. Тот был совершенно погружен в свои труды, и понадобилось некоторое время, чтобы Сам-Бхота вернулся в мир реальный – как-никак сам царь стоял перед ним и наблюдал со спокойной и чуть снисходительной улыбкой.
– Ох, простите недостойного, ваше величество, – наконец спохватился ученый. – Я был так невежлив!
– Пустяки. Я хотел спросить, довольны ли вы? Все ли у вас есть необходимое?
– Я… Я…
Тот не мог в надлежащей мере выразить свое восхищение. Сам-Бхота испытывал ни с чем не сравнимое счастье – счастье исследователя.
– Я просто поражен, ваше величество. Неужели Древние; о которых я прочел в этих книгах, могли так же, как и вы, свободно общаться с богами?
Правитель задумался:
– Видите ли, мой друг, мы все-таки очень мало знаем о Древних. Они погибли много тысячелетий на зад, оставив нам крайне скудные сведения. И почти ничего о. себе – как они жили, во что верили, каким богам поклонялись… Так, отдельные легенды и сказания. Но они сумели передать нам многие секреты, которыми они владели. Мы знаем, что Древние могли общаться друг с другом на любом расстоянии, не прибегая к помощи языка. Могли летать по воздуху и дотрагиваться руками до звезд (кстати, они утверждали, что каждая звезда – это целый мир, гораздо больше и сложнее, чем наш)! Могли говорить с богами на равных… Ну, или почти на равных.
Сучандра помолчал, и его ярко-синие глаза будто заволокло дымкой.
– Думаю, это и погубило Древних. Они передали нам лишь сотую, тысячную долю того, что знали сами, – и, возможно, они не открыли нам всех тайн преднамеренно… Они боялись.
– Боялись? – удивился Сам-Бхота.
– Боялись – за нас, как бы мы не повторили их участи. У них были страшные войны, которые могли всю Землю превратить в пыль… И тогда боги решили уничтожить Древних.
– Но неужели их нельзя было образумить?
Правитель пожал плечами.
– Возможно… Наверняка боги пытались это сделать. Но Древние ответили: «Кто вы такие, чтобы учить нас? Есть вещи поважнее вселенской любви. Нам нет до вас никакого дела».
Сам-Бхота слушал затаив дыхание. Потом осторожно спросил:
– Как же Древние сумели передать вам все это? А библиотека, где мы находимся, – это тоже их наследие?
– Нет. Все книги, которые вы видите, написаны людьми – в разных странах, в разные времена. А что касается Древних… Что ж, я полагаю, вы заслужили мое доверие. Идемте.
Они долго шли по бесконечным коридорам, освещенным непонятным образом – сияние исходило отовсюду одновременно, была видна каждая деталь, и Сам-Бхота не уставал удивляться: стены коридора были мягкими и теплыми на ощупь – не камень, не дерево, а какой-то неизвестный материал…
Иногда навстречу попадались люди в длинных ниспадающих одеждах. Они кланялись правителю, тот отвечал легким кивком и шел дальше. Но Сам-Бхота не заметил никого, хоть отдаленно напоминающего охранников. Сучандра был уверен в своей безопасности.
А потом они вдруг оказались в обширном помещении с круглыми стенами. Собственно, вначале Сам-Бхоте показалось, что они вышли под открытое небо: вверху, в бездонной черноте, светили звезды, огромная Луна висела совсем низко – протяни руку, и достанешь… Стены, пол – все было прозрачным. Звезды мигали повсюду, даже внизу, далеко под ногами. Ученый боялся ступить, ему чудилось: стоит сделать шаг – и он полетит в пространство, не найдя опоры. Ему стало жутко… Поле из темного стекла – насколько хватало глаз – действовало угнетающе.
Посреди зала над полом висел Шар. Он был прозрачным, как и все остальное. Лишь подойдя поближе, ученый различил едва заметные блики на гладкой поверхности.
– Вот оно, – благоговейно произнес Сучандра. – Хранилище Древних. На всей Земле таких Шаров осталось совсем мало. Где они – точно не известно. Мы предполагаем, что один из них находится далеко на западе, в стране пирамид, где люди поклоняются богу
Солнца Ра. Другой ещё дальше – на востоке, за океаном. Народ, живущий там, считает его благословением Тары, богини сострадания…
Сам-Бхота обошел вокруг Шара и неожиданно почувствовал, что перед ним – живое существо. Шар вдруг изменил формы, вытянувшись в длину, и ученый ощутил множество невидимых лучей, протянувшихся к нему.
– Он вас принял, – сказал Сучандра. – Это добрый знак. Благословение, если хотите.
– Так просто, – пробормотал Сам-Бхота. – И так величественно… Вся мудрость Древних – неужели она заключена здесь, под этой оболочкой? Ведь если бы я захотел, то смог бы унести её с собой. И стать могущественным… Почему вы не охраняете ее?
Сучандра улыбнулся.
– На ваш счет я могу быть спокоен. Шар – в нем все дело. Он чувствует ваши намерения… Видите, он прозрачен. Значит – вы не держите в мыслях ничего дурного. Вы просто не способны на это, мой друг. И я очень рад, что такие люди, как вы, сохранились там, во внешнем мире, неспособные творить зло – даже в воображении. Дай Бог, чтобы когда-нибудь, через много тысяч лет, все человечество стало бы таким… И этот Шар можно будет не прятать. Хотя….
– Что? – жадно спросил Сам-Бхота.
– Все может оказаться и по-другому. И человечество погибнет, как погибли Древние. Но даже в этом случае кто-то спасется. И они будут жить среди других народов, которые придут после нас. И, возможно, даже сумеют их предостеречь.
Сам-Бхота внимательно посмотрел на правителя.
– Вы чего-то недоговариваете, ваше величество. Или чего-то боитесь.
Сучандра помолчал.
– Видите ли, наши мудрецы, исследовав Шар, высказали мысль, что это – не совсем хранилище… А скорее, дверь в него. Хранилище расположено где-то еще, очень далеко, среди звезд. Оно не принадлежало Древним, те могли лишь пользоваться им время от времени, черпать знания… А знание – инструмент обоюдоострый. В дверь может войти каждый, кто имеет ключ. И этот ключ – не добро или зло, а что-то еще, более сложное, подспудное… Какое-то невидимое сияние, испускаемое некоторыми из людей.
– Вы боитесь, что кто-нибудь с плохими намерениями, обладающий таким излучением, может однажды войти в хранилище?
Сам-Бхота вдруг увидел, как стар правитель Шамбалы. Кожа его сохранила гладкую упругость, глаза светились молодостью и душевным здоровьем, но проскользнуло нечто незаметное, необъяснимое… «Сколько же ему лет? – подумал Сам-Бхота. – Двести? Пятьсот? Или он обречен на вечную жизнь, старение, пытку безо всякой надежды на избавление?»
– Недавно мне было видение, – шепотом проговорил Сучандра. – Другой Шар, в других руках. Внутри него была тьма. По нему метались тени и сгустки тумана. От него веяло холодом… Вы понимаете, что это означает?
– Думаю, да, ваше величество. А вам известно, где находится тот, другой Шар? Хотя бы приблизительно…
– Трудно сказать. У меня ощущение, тот Шар близко… Не у нас, это было бы уже слишком, я бы такого не пережил. Где-то во внешнем мире… Но – рядом…
Сам-Бхота остался в удивительной стране ещё на три года. Он работал усердно и самозабвенно, сделав множество великих открытий и собрав прекрасную библиотеку по буддизму. Он вернулся в Непал во второй весенний месяц, когда в долинах пышно цвели сады, а в горах освобождались от снега караванные тропы. Он шел и удивлялся всему, что видел вокруг, и не мог поверить, что его. родина так сильно изменилась за пять лет, что он провел в странствиях.
Ночь застала его в дороге. Сам-Бхота постучался в двери небольшого дома, надеясь получить приют. Ему отворили молчаливые служанки (Сам-Бхота подумал даже, что они немые). Хозяин дома принял его радушно. Это был немного странный человек: невозможно было определить, сколько ему лет. Гладкая и упругая кожа на теле сочеталась с глубокими морщинами, прорезавшими низкий лоб. В плавных движениях танцора угадывалась скрытая мощь хищника, а глаза… Их трудно было описать. Они настораживали и притягивали, как некоторых людей, боящихся высоты, притягивает пропасть.
Сам-Бхота и не заметил, как за обильной трапезой (великий Будда, до чего же он был голоден!) поведал хозяину дома обо всех своих приключениях, не упуская даже самых мелких деталей. Тот слушал завороженно, наклонившись вперед, так что локти опирались на высокие шелковые подушки. Расторопные слуги уже трижды меняли блюда на низком столике, не забывая подливать гостю вина из дорогих ньякских кувшинов с узкими длинными горлышками. Сам-Бхота был воистину покорен тем вниманием, которого удостоился здесь, и рассказывал, рассказывал, забывая о времени и о своей усталости.
– Куда же вы теперь держите путь? – осведомился хозяин.
Сам-Бхота взял в руку изящный бокал на высокой инкрустированной ножке. Искристое пенистое вино заставляло прилагать усилия, чтобы язык во рту продолжал ворочаться, и это его веселило.
– Путь мой скоро закончится – как только я достигну дворца принцессы… Пять лет назад она дала мне поручение: собрать библиотеку, посвященную учению Будды… Вы случайно не буддист?
Взгляд хозяина скользнул по богато оформленному бонскому Канджуру, собранию из двадцати семи томов, покоившихся на полке у стены.
– Нет, но я с интересом отношусь ко всем новым учениям. Во всяком случае, я уверен, что в каждом из них есть рациональное зерно… Так вы говорили о принцессе…
– О солнцеподобной Бхрикутти, конечно. Надеюсь, наша правительница в добром здравии?
Хозяин глотнул вина и закашлялся. Дабы скрыть свою неловкость, он встал и в волнении прошелся по толстому ковру, покрывавшему всю комнату. В глубине его черных глаз что-то промелькнуло, и Сам-Бхота, уловив это, обиженно спросил:
– Вы мне не верите?
– Что вы? Ни одно ваше слово не вызывает сомнений. Тем более что собранная вами библиотека служит прекрасным доказательством. И все же… Трудно даже представить себе… Величайшая страна! Здесь о ней рассказывают множество легенд, но я никогда не думал, что судьба сведет меня с человеком, который там побывал. Удивительно, удивительно! А тот волшебный Шар – вы что же, видели его собственными глазами?
– Не только видел. Мне посчастливилось сквозь него войти в хранилище Древних… Правитель Сучандра утверждал, что подобной чести удостоились в разное время всего несколько человек из внешнего мира. – Сам-Бхота вздохнул. – Честно говоря, я уже и сам перестаю верить, что это действительно было. Прекрасные времена! Сказка, которую никогда и ни за что не возвратить…
– Ну почему же…
– Э, я за все золото мира не смог бы снова найти туда дорогу. Знаете, я иногда подозреваю, что меня опоили чем-то… или заколдовали, чтобы я не нашел пути. А почему вы меня спросили об этом? Хотите попытать счастья?.
– Сохрани меня Бог! – рассмеялся собеседник. – Я большой домосед… Мой идеал – это прожить остаток дней, не удаляясь от порога больше чем на полет стрелы. Но вы рассказываете такие удивительные вещи… А что вы чувствовали, соприкасаясь с Шаром? Как вы смогли войти во врата хранилища?
Сам-Бхота задумался.
– Ну, это трудно описать словами.
Он помнил свои ощущения очень ясно и отчетливо, но рассказать о них было действительно невозможно. Если бы Сам-Бхота в юности, будучи в монастыре, не дал обет безбрачия, он, возможно, ответил бы, что это было похоже на момент близости с женщиной…
Это была вспышка боли и восторга. Тело его не существовало, он словно растворился вдруг в глубинах космоса. Он почувствовал волну страха и тут же ощутил, что Шар будто вобрал его в себя, как вкусную пищу, раздулся, запульсировал и – толкнул разум Сам-Бхота навстречу другому разуму, в миллионы раз более могущественному… Его как бы поставили на перепутье. Перед глазами возник четкий образ некоего перекрестка; дорога, освещенная яркими солнечными лучами, и там, в конце её, – божественное сияние и другая дорога, погруженная во тьму… А какой-то голос внутри шептал: хочешь истинного могущества? Оно там, во мраке, в Третьей обители… Дорога света – это отказ от желаний, тьма – это исполнение всех желаний, самых сокровенных… Это власть, богатство и бессмертие – обладая ими, зачем заботиться о том, что будет с твоей душой? Не войдет она в светлое царствие – а так ли оно необходимо тебе? Идем со мной! Идем!
Он не повернул, даже не замедлил шага-полета: Голос ещё что-то шептал, теперь уже со злобой. Он старался не обращать внимания.
Сам-Бхота остался в гостеприимном доме ещё на несколько дней. Он отдыхал телом и душой после дальней дороги. Хозяин был прекрасным и благодарным собеседником. Ученому стала казаться грустной мысль, что очень скоро им придется расстаться, но до конечной цели путешествия – дворца непальской принцессы – было ещё пять дней пути.
И теплые слова прощания, и благодарность за приют и отдых – все было позади. Купец, проезжавший мимо, за небольшую плату согласился взять Сам-Бхоту с собой до столицы Непала. Тот был счастлив. На душе у него было радостно и светло, он выполнил поручение своей повелительницы.
Проводив гостя, хозяин дома крепко запер дверь и по длинной винтовой лестнице спустился в подземную кладовую… Собственно, там был целый зал, размером многократно превосходивший надземные постройки… Сюда не было доступа никому из слуг. Здесь распоряжался только он сам.
Несколько раз за прошедший день его посещало сомнение: стоило ли оставлять в живых гостя. Не безопаснее ли было убить его здесь, выкачав предварительно все нужное? Он был в доме, он свидетель, который знает слишком много. Он опасен… Опасен? Хозяин дома чуть усмехнулся. Чем может быть опасен городской сумасшедший? А именно так его и воспримут в столице, когда он станет искать встречи с принцессой. Еще один сумасшедший с его нелепыми россказнями… Принцесса Бхрикутти (позже – царица Непальекая) умерла в возрасте 85 лет, так и не дождавшись мудреца, которому поручила собрать библиотеку по буддизму. Давно сгнили в земле те, кто ей служил, и их дети, и внуки, и правнуки… Кто поверит, что есть волшебная страна, в которой сошедший с ума ученый провел, как ему показалось, пять лет, а во внешнем мире за это Время пролетело без малого шесть с половиной веков…
Хозяин дома прошел в центр зала. Прямо перед ним, в воздухе между полом и потолком висел Шар. Шар был мутным внутри, будто волны болотных испарений вихрями носились наперегонки…
Человек торжествующе улыбнулся и протянул вперед руку, дотронувшись до гладкой оболочки. – Ну, здравствуй…
Король Лангдарма, облаченный в золотые одежды, стоял на открытой террасе дворца и смотрел на храм Майтрейи, расположенный на каменистом плато горы Самшит. Пятиметровая статуя святого венчала крышу храма, построенного в монгольском стиле – с пологой четырехскатной крышей из ярко-красной черепицы. Созерцание статуи и напомнило вдруг Лангдарме историю о великом мудреце, создавшем когда-то со своими учениками школу Каргьютна – это было начало буддизма на Тибете. Он чувствовал беспокойство. Звезды не предсказывали ничего хорошего {придворный астролог долго прятал глаза, не решаясь начать говорить). Лавгдарма не рассердился на гадателя, тот был ни при чем. Он и сам ощущал беду, и только упрямство гнало его вперед.
Приближенные толпились у дверей, ожидая его появления в тронном зале. Там он возьмет в руки дорджу – скипетр в виде большого жезла с двумя шарами, знак высшей духовной власти, которой обладают лишь два человека: Далай-Лама Цзосан-Кьянни и он сам, правитель Тибета. Там ему на плечи наденут длинную серебристую мантию из горностая, и он снова выйдет на эту террасу, открывающуюся на площадь перед дворцом. А внизу, на площади, его будет славить собравшийся народ. Будет праздник Ченгкор-Дуйчин, самый радостный и долгожданный в. году, А значит, дурные мысли от себя надо гнать.
И Чонг в этот момент тоже с восторгом смотрел на статую Майтрейи (только снизу, с улицы), и она казалась ему настолько огромной и величественной, что перехватывало дух. К храму нескончаемым потоком тянулись верующие. Многие из них плакали, некоторые становились на колени и касались лбом каменных ступеней, ведущих к открытым настежь воротам. Сорок девять ступеней составляли подъем на плато, и сорок девять раз паломники опускались на колени и кланялись, вымаливая покровительства святого.
А ниже, на улицах, было настоящее столпотворение. Потоки людей перемешивались, образуя настоящие водовороты, и приходилось крепко держаться за руку учителя, чтобы не потеряться. Торговцы вынесли свои товары прямо на улицы, стараясь держаться ближе к этим потокам, но так, чтобы не засосало самих… Рыбные, овощные, гончарные ряды соседствовали с ювелирными, ковровыми, невольничьими и лошадиными. Всюду сновали калеки, нищие и знахари: Охранники в тяжелых панцирях и высоких шлемах с флажками пробивали себе путь сквозь толпу… Иногда кому-то и попадало, но что ж, сам себя и вини, не убрался, значит, вовремя с дороги. Богато украшенные паланкины на могучих руках носильщиков замедляли ход, а то и вовсе останавливались, и тогда какой-нибудь рассерженный вельможа, ругаясь, вылезал наружу, чтобы навести порядок, но тут же его подхватывало, как щепку, и несло куда-то людское море.
Чонг совершенно опешил от открывшегося перед ним зрелища. Воистину после суровой, размеренной жизни в горной общине у него возникло стойкое чувство, будто он попал в громадный гудящий улей. От множества хитро, невообразимо переплетенных ароматов у него закружилась голова.
– Не отставай, – напомнил о себе учитель. – Мы должны до сумерек быть во дворце.
– И вы знаете, куда нам идти? – недоверчиво спросил Чонг. – Бедный наш правитель, как же он живет в таком месте!
Таши-Галла не ответил. И Чонг, взглянув на него, вдруг понял, что учителю было явно не по себе. Он будто чувствовал что-то, упорно витавшее в воздухе, насыщенном запахами со всех частей света. То, что делало атмосферу густой и вязкой, как вода в болоте, – так бывает в горах перед сильной грозой: ещё нет никаких видимых признаков и небо остается голубым, чистым и высоким, но непонятная тяжесть давит на затылок и крошечные искорки мелькают перед глазами, иногда чуть заметно касаясь лица…
– Так вы не успели на аудиенцию к королю?
Монах покачал головой.
– К нам вышел вельможа с длинным списком в руках. Все просили о встрече – целая толпа столичной знати.
– И вас не пустили?
– До нас просто не дошла очередь.
Игорю Ивановичу временами казалось, что он просто висит в пространстве, не касаясь пола, не ощущая сырого холода от стен каменного мешка. Он мог двигаться, видел в темноте собственные ноги и руки, но тела не чувствовал. Оно осталось там, за столом в городской квартире, в сидячем положении, и кто знает, вполне возможно, разговаривало, отвечало, вздыхая, на язвительные реплики, если Алла опять, заскучав, устроила склоку… Он не знал, что происходило с ним в той реальности, пока сознание переносилось за многие сотни лет и километров. Никогда не мог предугадать, когда с ним это начнется, и начнется ли вообще… И от этого возникала неудовлетворенность своей пассивной ролью. Его вызывают – он идет. Не спрашивая, не возражая. Знать, не дано,
Он взглянул на монаха, закованного в кандалы. Тот сидел на куче соломы, подняв лицо кверху, и смотрел сквозь решетку на далекие, мигающие в вышине звезды… И сам в едва сочившемся мертвенном свете казался неземным существом – большой лоб. благородной формы, тонкий прямой нос и широко раскрытые глаза с затаенной мольбой, глядя в которые хотелось плакать.
– Ты сказал на допросе, что Таши-Галла в молодости спас Лангдарме жизнь во время охоты?
– Нет, – тихо ответил Чонг.
– Почему?
– Я узнал позже… уже здесь, в тюрьме. Он приходил.
– Кто?
– Учитель. Его дух хотел, чтобы несправедливость была устранена… Наверно, это он призвал вас.
– Почему ты так думаешь?
– Ну неужели вы не понимаете? – в отчаянии прошептал Чонг. – Он ведь рассказывал мне… Дом Черного мага, Шар… Многие хотели служить Шару, мечтали получить могущество, но он всегда выбирает только сам… И тогда сопротивляться невозможно, где бы ты ни был. Какой смысл магу удерживать своего ученика? Тот и так был прикован… Крепче, чем я сейчас.
– Но Таши-Галла мог во всем признаться. А он подставил под удар тебя.
– Ну и пусть.
Чонг помолчал.
– Он сделал то, что было предначертано. А может быть, у него не хватило сил ослушаться приказа… Поймите, его нельзя осуждать. Учитель и так выбрал себе страшную участь. Он не имел права умереть, не отомстив за всех – за меня, за короля Лангдарму… За тех, кто погиб в горной общине.
– Разве месть и вера в Будду совместимы?
– Учитель был монахом-воином. Он должен был отплатить. Это карма.
– Значит, ты думаешь, он подставил тебя, чтобы выиграть время и вернуться в горный храм?
– Да, – твердо ответил Чонг. – Вернуться в храм. Убить тех, кто осквернил его, они не заслуживали прощения. И умереть самому, чтобы его дух мог прийти ко мне. – На глазах у него сверкнули слезы. – Он все-таки выиграл. Вы – здесь, а значит, учитель выиграл…
– Солнцеподобный больше не будет принимать посетителей, – объявил царедворец. – Те, кто был приглашен официально, смогут занять места на дворцовой площади, где будут происходить празднества.
Чонг заметно погрустнел. Он очень надеялся услышать, о чем будет говорить король со старым учителем.
– Не волнуйся, – утешил его Таши-Галла. – Всему свое время. А сегодня правителю и в самом деле не до нас.
И Чонг, едва увидев буйство красок и заслышав надрывное звучание труб, забыл о своих огорчениях.
Площадь перед дворцом Потала была заполнена народом. Люди стояли плотной толпой – трудно было даже переступить с ноги на ногу.
Каждый, особенно из стоявших в задних рядах, изо всех сил вытягивал шею – не пропустить бы чего. До начала главного действия оставалось совсем немного, уже и солдаты в серебристых парадных доспехах и алых накидках оттеснили народ в две стороны, образовав коридор – от начала площади, где в неё вливалась центральная улица города, до самого дворца короля Лангдармы, перед которым на помосте, покрытом золотистым шелком, стоял высокий трон из слоновой кости. Пока трон был пуст, только стража в золотой броне, с бронзовыми щитами в человеческий рост, стояла по бокам. Священные знамена Чжал-Цены, привезенные из храмов со всех уголков Тибета, развевались и хлопали на ветру.
Колесников стоял среди людей, ощущая запахи, исходившие от них, чувствовал их движения и нетерпеливые притоптывания, но стеснения толпой не было. Он казался себе свободным – бесплотным, тем более что его вроде и не замечали. Только немое удивление мелькало в глазах некоторых, когда они наталкивались на невидимое препятствие.
Им овладел вдруг какой-то мальчишеский восторг, ему тоже захотелось вытянуть шею (нужды в этом не было: все лежало перед ним как на ладони), потолкаться локтями, пытаясь пробиться в передний ряд… Хотелось почувствовать людей, стоявших бок о бок, и себя как часть этого мира (возвращаться в свой ни малейшего желания не было… Только вот Алёнка… Ее глаза и руки там, на вокзале, перед отходом поезда. «Я буду скучать по тебе». – «Я тоже. Я очень люблю тебя…». – «И я тебя люблю. Когда едешь в санаторий?» – «Через две недели». – «Вот видишь. Домой вернемся вместе…»). Когда это было? Давно, ещё в той жизни, где Серега. Туровский вспоминался только вихрастым мальчишкой с серьезными глазами… Где он понятия не имел о человеке, заставившем маленькую девочку, ребенка, хладнокровно и изобретательно совершить убийство. И надо было ещё жить как-то с этим новым знанием – удар не хватил, сердце не разорвалось. Что же это за орган, спокойно перенесший такое! И сейчас он испытывал восторг вместо ужаса. Дворец Потала в самом центре Лхассы лежал перед ним во всем великолепии, почти такой же, как на зарисовках Николая Рериха и его спутников, первых европейцев, побывавших в столице Тибета. Он своими глазами видел громадных каменных львов, охранявших ворота, и высокие резные колонны, поддерживающие массивную крышу над входом. Широкие лестницы поднимались с террасы на террасу, все выше и выше, к центральной башне с площадкой наверху, откуда открывалась величественная панорама хребта Кхорда-Ле…
Он на минуту забыл о событиях, которые вот-вот должны были произойти. Он знал о них, читал в расшифрованном манускрипте. Знал – и не мог повлиять на них… Броситься, расталкивая людей, ко дворцу? Задержать его не смогут, бесплотный дух не ведает, что такое преграда, и он доберется до короля Лангдармы и предупредит его… И Лангдарма не выйдет на площадь, Под прицел убийцы… или все-таки выйдет? Игорь Иванович видел Чонга в нескольких метрах от себя. Тот в некоторой растерянности крутил головой, пытаясь отыскать в толпе учителя. Их разъединили незадолго до начала праздника – вот она, роковая случайность! А он – он не может её предотвратить. Его участь – молча наблюдать.
И как знать, в какую сторону повернулись бы события, если бы он, Игорь Колесников, смог вмешаться…
На площади вдруг разом стихли все звуки. Лишь хлопали на ветру знамена да пофыркивали лошади конной стражи, стоявшей у Львиных ворот. Замолкли разговоры, люди замерли в ожидании… Это длилось несколько мгновений. Потом далеко, у дверей храма Майтрейи, вдруг тонко зазвучали трубы.
Их пение шло по нарастающей: вначале слышались только две или три трубы, их тонкие голоса вплетались в тишину осторожно, ласково, будто алые ленты в девичью косу. Но скоро к ним стали добавляться трубы побольше и пониже голосом – как мужчины-басы к женскому хору, а дальше пришва очередь визгливых цимбал и огромных, в человеческий рост, гулких барабанов.
Толпа снова пришла в волнение: Всем хотелось пробиться в передние ряды, а те, кто уже был там, попадали ниц, касаясь лбом земли. Через площадь, от храма к Львиным воротам двигались ламы – представители высшего духовенства – в длинных пурпурных мантиях, богато расшитых сложным золотым узором, и оранжевых островерхих шапках. Целый оркестр из трубдунченов, цимбал и барабанов сопровождал процессию, и казалось, ламы не идут, а плывут над землей, подхваченные мелодией. Чонг никогда не видел ничего подобного. Зрелище целиком захватило его, и о том, что Таши-Галла куда-то исчез, он забыл начисто, Перед ним, торжественно улыбаясь, шли не люди – почти боги, достигшие святости в этом воплощении, исполнившие Десять заповедей Благородного Пути и ставшие Просветленными. Сегодня их не несли в богатых паланкинах – они шли посередине живого коридора, дабы явить себя людям.
Чуть позади двигались седовласые геше – священники буддистских храмов, облаченные в желто-оранжевые одежды. Их окружали воины-послушники, вооруженные алебардами. Чонг засмотрелся на них. Несмотря на молодость, каждый из послушников был зрелым мастером боевых искусств. Тяжелые алебарды, отливающие малиновым отблеском в предзакатном солнце, казались продолжением их сильных тренированных тел. Здесь они, конечно, были не столько для охраны, сколько для того, чтобы придать процессии более зрелищный и внушительный вид. Праздник есть праздник.
– Чтоб ему провалиться, – тихо, чтобы вокруг не услышали, пробормотал Кон-Гьял. Великан в золотой броне. Начальник дворцовой стражи и в особенных случаях – личный телохранитель короля Лангдармы.
Лангдарма не услышал крамольных слов. Но все отлично понял.
– За что я люблю тебя, так это за то, что все мысли и чувства написаны у тебя на лбу, – усмехнулся он. – Не нужно гадать, как с остальными.
– Прошу простить, ваше величество.
– Пустое. Почему ты всегда предполагаешь худшее?
– Это моя обязанность.
Король последний раз взглянул в окно. Дворцовая площадь лежала как на ладони. Ярким пятном выделялись высшие ламы – пурпурные одеяния на фоне серых плит, которыми была вымощена площадь. Празднично одетые зрители со счастливыми лицами. Звуки цимбал и барабанов…
А рядом с ним – родной брат Ти-Сонг, в высоком роскошном головном уборе, богато расшитом золотыми нитями церемониальном платье и темно-коричневой мантии, отороченной мехом белого барса. Оставив свиту, он подошел к Лапгдарме, сделал поклон и коснулся его локтя.
– Ченгкор-Дуйчин – праздник примирения, – сказал Ти-Сонг Децен и улыбнулся. – Не будем сегодня держать зла друг на друга.
Лангдарма отвернулся от окна и посмотрел на брата. А может, и правда, подумалось ему с надеждой. Праздник, когда с улыбками обнимают друг друга даже самые заклятые враги, когда боги смотрят с небес на людей и радуются за них…
– Хорошо, что ты это сказал, – проговорил Лангдарма. – Я хотел попросить тебя встать у моего трона по правую руку. Ты ведь мне не откажешь?
– А как же твой телохранитель? – удивился Ти-Сонг.
Лангдарма рассмеялся и махнул рукой.
– Кон-Гьял – прекрасный и преданный человек… Но уж больно постное у него лицо сегодня. Пусть стоит позади трона. Это ему урок на будущее, чтобы не портил мне настроение в такой день.
